Странная книга. Совмещает очень многое. Проницательность. Острый юмор. Искренность. Флёр романтичности. Грусть от происходящего в современном мире. Ностальгию по былым законам чести
| Вид материала | Книга |
- Еще о физическом развитии и здоровых зубах Вопросы, вопросы, вопросы, 1974.36kb.
- Лингвистический аспект подготовки современных управленческих кадров в России, 88.11kb.
- Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века, 4844.9kb.
- О венецианским каналам влюбленных, самую большую в мире гостиницу mgm grand, средневековый, 486.6kb.
- Лимерик, 25.95kb.
- Авторские программы тренингов по закупкам, 626.64kb.
- Никитина Л. А. Резервы здоровья наших детей, 3101.9kb.
- Уроки коммуникативной истории человечества и их значение в современном мире, 30.28kb.
- Задачи: 1 ознакомиться с понятием перевода в современном мире; 2 рассмотреть классификацию, 301.13kb.
- А. Н. Леонтьев "деятельность. Сознание. Личность" предисловие автора эта небольшая, 2356.73kb.
XXXXXXXXV
Когда-то давным-давно в лесу на обширной его опушке разместился маленький хуторок. Про него даже в самом Шокин не помнят. Жили там люди и не тужили. Занимались охотой, пахали десятины, сажали плодовые деревья и разводили живность. Потом как-то всё не сложилось. То революция, то контрибуция, то экспроприация. В общем, выжили людей – совсем невмоготу стало. Подались люди ближе к цивилизации: на Соловки, на Беломорканал, на Гулаг, который архипелаг.… В той далёкой стороне, стало быть, стали жить поживать и добра наживать. А куда деваться? А земелька-то хуторская осталась. Внуки и правнуки не бросали её, ездили чёрте куда, чтобы вырастить на ней то картошку, то моркошку, то свеклицу, то горошку. Память предков звала, чернозёмистая землица, выкоханная прелыми дубовыми листьями да жирными земляными червями, к себе призывала, тянула как магнитом. Дубами да ольхами затенённая, туманами да росами оморошенная, она всегда плодоносила и никогда не оставляла людей обиженными на судьбу даже в засушливые годы. Но вот грянула перестройка, а следом за ней подоспели и новые доселе неведанные демократические ценности. И вот уже новые внуки и правнуки вступают в права наследования и начинают чувствовать забытый вкус собственности, начинают торговать и выторговывать землицу, а так же ордена и медали своих дедов и прадедов. Кем был куплен этот клочок плодородной земли, никто не знает. Прежних хозяев черти с квасом съели, а новых никто и в глаза не видел. В сельском совете она не числится – всё поросло быльём, а если на ней кто что и сеет, так и то ладно.
Только один человек что-то знал про эти наделы – Виктор Крутельников. Он знал, что когда-то его прадеды жили в этом хуторке. Потом были сосланы в Сибирь за эксплуатацию пчёл. Ему ещё бабка говорила, что у её деда было пчелиных колод «до ужастев много». Когда Виктор был совсем маленьким и ходил с отцом глубокой осенью в лес на охоту, ему ещё довелось видеть на том месте, где раньше был хутор, пару красных кирпичей оставшихся от русских печек.
Теперь на этой земле, на которой когда-то пахал его пра-пра-прадед, колосится не рожь и даже не нут, а…. конопля заморского пошиба.
Почему-то только теперь на Виктора нашли такие горькие раздумья. Теперь, когда он повязан по рукам и ногам и как баран ждёт своей участи. Ему вдруг стало до боли жалко этого клочка земли, который он мог бы восстановить и быть его полнокровным владельцем. Но не в качестве смотрящего. Нет, эти игры ему не по нутру. Можно было бы, конечно, понтануться, и залечь на дно с деньжатами. Но кто же тебе даст лежать на дне, когда ты засветился в криминале? С живого не слезут, будут заставлять отрабатывать то, что давно отработано, а потом пришьют. По любому пришьют. Жаль, что эту простую истину Виктор понял только теперь. И на хрена мне сдалась вся эта канитель с травкой, зачем я подписался на это дело?
В закрытые ставни пробивался солнечный луч. На чердаке изредка шуршала мышь, а под шифером раздавалось монотонное чириканье домового воробья.
Это самечик имеет привычку засесть под шифериной и чулюкать день напролёт, пока самка высиживает яички. Витька любил воробьёв. Вечные спутники людей, так и жмутся к человеку, так и жмутся…. А человек на них уж и внимания никакого не обращает. Сколько раз зимой они залетали в чулан и даже умудрялись залетать в хату. Витька их ловил и отпускал, хотя батя со знанием дела советовал отдать кошке. «Не хрен делать, ещё я буду кошку воробьями поваживать! Пусть вон мышей ловит!» - деловито отстаивал Витька воробьиное право на жизнь. А теперь вот и сам как воробей.… А тут ещё Светка. И чего она мне? Дура ведь.
Виктор прислушивался, о чём за стеной говорит охрана. Но охрана почти не говорила. Она лишь странным образом издавала звуки, имитирующие тягу к спиртному, к тёлкам и к наркоте, давая, тем самым понять, что всё человеческое им чуждо и что как раз с ними Виктор - попал. Залетел как целка. Лишённые на строго определённое время современных благ цивилизации, эти торчки готовы были порвать в клочья любого за глоток водки и чеку героина. Крутельников успел усмотреть в их пустотелом взгляде не одну загубленную жизнь. Такой взгляд он встречал только у чеченских боевиков и у своего командира – Дрона - Доронина Сергея Петровича. Да-а-а, сейчас бы сюда нашего командира. Ему бы даже и ноги связали, он бы всё равно нашёл способ как всех завалить. Передушил бы всех голыми руками, как хорь цыплят!
Крутельников вдруг вспомнил как к ним в дивизию прибыли французские спецназовцы для обмена опытом. Рослые мускулистые парни как на подбор – абы каких не пошлют. «Ну, попробовали они нашу кухню, ну постреляли по пустым бутылкам, поподтягивались, поотжимались. И вот командование решило устроить дружеский спарринг между нашими и французами. Они-то все профессионалы, а мы по сравнению с ними выглядели мабута мабутой: грязные, усталые и не техничные. Перед спаррингом решили поразбивать предметы. Был у нас один такой сибиряк Сергей Ларин. Ну, медведь, больше про него и сказать-то нечего. Вот два француза-легионера держат ему доску для разбивания. Они-то думали, он будет её ногой раскалывать, а он подошёл, постоял-постоял, потом сплюнул в кулак да как саданёт в эту самую доску. По идее она должна была разбиться. Она и разбилась, только французы вместе с этой доской улетели. Сказали, что удар не техничный и не засчитали. Ну, уж, а когда спарринги начались, тут ваще…. Они-то все раздрессированные, а мы - с ночного боя. Нам бы поспать, а тут драться. Конечно, понавтыкали они нам, ну и мы в долгу не остались. Они техникой брали, а мы дурью. Как попрём буром, куда их техника только и девается. Дошла очередь до командиров взводов. Вот выходит наш Дрон. С похмелуги, злой как сто чертей. Мы в рукава хохочем, просто на ногах не стоим, потому что знаем: Дрон в таком состоянии может драться хоть со всей ротой, что там ему какой-то француз. Выходит француз – ё-ё-б! Вылитый Клод Ван Дам.
Мы приуныли. Дрон-то наш – сплошная жила, ни одного мускула нет, чтобы хоть так, для виду попужал. Это, наверное, француза насмерть расслабило. Он решил понтануться и сделал знаменитую вандамовскую вертушку. Как Дрон под неё подлез – чёрт его маму знает! Но подлез же и - как и не стоял на ногах. А когда встал – все затихли. Прикинь, Дрон такой, глаза кровью налились, как у быка, стоит и ноздри дует. Потом сорвался с места и в полный рост попёр на этого Ван Дама. Тот пересрал, а бежать-то некуда – кругом Куликово поле, то есть, мы, зрители. Вцепился наш Дрон ему в глотку безо всяких там вертушек, а тот и зашёлся пеной. Французы заорали, мы кинулись его отдирать, а он как бульдог – не отдирается. Комбат такой, орёт, чтоб его водой отлили. Стали на них ледяной водой лить, потом кто-то догадался и плеснул ему в лицо водярой, тот хватку-то и ослабил. В общем, на следующий день легионеры обиделись и уехали, а нас опять на задание кинули…. Кому это я всё рассказываю? - подумал Виктор. - Ведь это всё я уже рассказывал, а она делала испуганные глаза, то смеялась, то охала: «Правда? Не может быть!» Может, Светка, может…. Вот всадят мне пулю в лоб и выбросят в овраг, и будет когда-нибудь на кладбище стоять скромная такая могилка с одинокой звездой или с крестом. Нет, лучше со звездой.… Будешь ли ты приходить ко мне и слёзы лить в три ручья? Нет, должно не будешь…. Эх…»
XXXXXXXXVI
Известие о том, что в Шокин прибывают «ревизоры» спутало все карты, которые, было, разложил Авдеев на игральном столе. Нужно было одним выстрелом убить сразу несколько зайцев, а сколько конкретно? А шут его знает. Сколько получится.
Пётр направился в дом. В доме его ждал сюрприз.
И, конечно же, этим сюрпризом было не храпящее тело Михалыча и не пустая бутылка дедовской грушевой наливки, одиноко покоившаяся посреди грязной посуды. Сюрприз был там, за дверью. До самого последнего момента Пётр знал, что он скажет этим двум доморощенным одиторам, если вдруг с их стороны начнутся возмущения. И вообще, сейчас не до споров о пользе облучения со спутников – красные на хвосте.
Пётр толкнул дверь и вошёл в комнату. В комнате было не настолько светло, чтобы различить, кто, где расположился. Ага, вот Юрий и Костик зависли над умиротворившимся на тахте Шалтаем. Юрий периодически всматривается в прыгающую стрелку Э-метра. Костя пытается что-то записывать.
Подозрительным показалось то, что они даже не обратили на Петра никакого внимания. Пётр подошёл, наводя резкость на Шалтая. Тот лежал, словно труп не похожий уже на того, кто и вначале-то не был ни на кого похожим. Кожа на его лице плотно обтянула череп, так что убрались все морщины, закрытые глаза ввалились внутрь, дыхание не прослеживалось. Он был похож на мумию фараона и на «пришельца оттуда» одновременно. «Живой ли он вообще», - засомневался Авдеев. Но вот истончённые губы Шалтая разомкнулись и как из жёлоба железной трубы из его рта стали вытекать звуки:
- Сайо барми хлар тупхани тлон пан рангаметан дзынг ло холум энг до фангам ши сынд ойлд хен скирма барма сайо гхо….
Костя скоропалительно заносил эту невероятную звуковую какофонию на бумагу, тужась не пропустить ни одного звука. Юрий подкручивал ручку тонарма на Э-метре, стрелка которого всё двигалась и двигалась влево, постоянно зашкаливая.
– …Рангаметан ха брандынгиш у тамбфа юнгх и дзанса айм сайо хлынту янг джу индо хо….
Всю эту странность действительно следовало хоть как-то запечатлеть, по крайней мере, на бумаге, потому что оно было не человеческого происхождения. Во всяком случае, человек повторить такое не мог. Мог разве что какой-нибудь пародист навроде Максима Галкина, да и то, после литры выпитой.
Авдеев обратил внимание на исписанные Пичугиным вдоль и поперёк листы тетради. «Да, тут понадобиться не один месяц работы какого-нибудь знатока-криптографа или ещё какого-нибудь знатока», - подумал Пётр. Со стороны это было очень странное, необычное зрелище, отдалённо напоминающее изгнание бесов, которое издревле практиковалось на Руси в отдельно взятых монастырях. Постепенно Авдеева начинал разбирать хохот. А что если эта гремучая звуковая смесь всего лишь выплеск наружу дурацких мантр, которые Шалтай навыдумывал в огромном количестве и набубнил себе в башку, сидя у себя на крыше? А эти двое с умным видом стараются разобраться в тайне торкнутого ума начисто торкнутого человека.
Наконец Шалтай сделал паузу. Костя обернулся к Петру:
- Вполне возможно, что это древнее наречие тибетских лам. А может быть даже язык внеземных цивилизаций.
- Вау! – съязвил Пётр.
- Что ты видишь? – спросил Юрий пациента. Но пациент явно оглох. Очевидно, этот вопрос звучал не единственный раз за время процедуры, но в ответ слышалась не похожая ни на что абракадабра.
- Что бы ты хотел увидеть? – неожиданно для себя спросил Шалтая Авдеев.
На лице Шалтая появились признаки жизни.
- Представь то, что бы ты хотел увидеть, - уточнил свою теперь уже просьбу Пётр.
- Там, где я нахожусь, у меня нет зрения. – Сказал Шалтай очеловеченным языком. Это уже был прогресс. Юрий с Костей переглянулись.
- Хорошо. Там, где ты находишься, у тебя есть мысль? – спросил Пётр.
- Там, где я нахожусь, у меня нет ничего кроме знания о том, что это есть я.
- Это хорошо. Скажи, где ты находился до этого?
После минутной паузы Шалтай сказал:
- Я находился в другом пространстве.
- Хорошо. Это пространство было твоим или чужим? – Пётр сам не заметил, как подсел ближе к пациенту, если таковым можно было назвать Шалтая.
- Чужим.
- Что ты можешь различить в этом чужом пространстве? – задал ещё один вопрос Пётр.
- Какая-то задымлённость… Неясные контуры.
Юрий Леонидович положил руку на плечо Авдеева, что означало одно: продолжать процедуру будет снова дипломированный специалист.
- Сделай картинку того, что ты видишь, пусть это будет контуры, пусть задымлённость…. Сделал? Хорошо. Сделай ещё одну картинку. Сделал? Хорошо. Сделай ещё одну…. Хорошо. Сделай ещё одну, и ещё….
«Расчищает дорогу к чёткому видиориколу, - подумал Авдеев. – Флаг в руки».
- Что ты видишь? – после продолжительных команд сделать картинки неясных контуров, наконец, спросил Юрий.
- Вижу людей в форме. Они с оружием. Одни прячутся, другие бегут на них. Вижу людей на конях с обеих сторон. Они сшибаются и начинают друг друга рубить шашками. Раздаются взрывы. Некоторые люди падают. Идёт стрельба.
- Где ты находишься? – задал вопрос Юрий.
- Я нахожусь на космическом корабле.
-???
- Какова твоя миссия? – продолжил допрос Авдеев.
- Я воин революций. Моя миссия заключается…. заключается…. заклю…
Шалтай начал медленно впадать в амнезию. Через несколько мгновений он и вовсе отключился.
- Дальнейшие данные заблокированы бессознательностью. У кого будут какие соображения? – Юрий обвёл присутствующих победоносным взглядом - начало положено.
- Давайте пораскинем мозгами, - сказал Костик. – Как мы знаем, провал в памяти наступает после болевого или эмоционального шока. Что-то или кто-то, грубо говоря, отшиб ему память. У нас есть несколько техник на этот счёт: метод повтора теоретически возможных команд сопутствующих боли; метод прогона данного инцидента ещё и ещё раз; метод вышибания невыживательного постулата, сопутствующего инциденту, или проработка менее эмоционально заряженного случая.
- Пожалуй, более щадящий метод – это последний, - сказал Юрий.
Он стал трепать за плечо Шалтая.
XXXXXXXXVII
За окном комнаты, где томился Крутельников, раздались звуки похожие на шаги. Потом по ставням кто-то тихонько стукнул:
- Крутой, это я, Санёк, - послышалось снаружи. Санёк старался выдерживать принцип конспирации и говорил сдавленно, вполголоса.
Виктор понимал, что лишний шум сразу же привлечет внимание охранников, поэтому он приблизился к окну и сквозь щель между ставнями показал свой глаз.
Санёк заметил и прошипел:
- В полдень мы все будем уже там, если что, мы тебя отобьём. Понял?
Виктор глухо стукнул два раза по стеклу: услышал.
«Дурак, он не ведает с кем имеет дело. Но это уже хоть что-то. Какой-то из вариантов. Первый вариант: я соглашаюсь быть смотрящим за полем. Второй: пиф-паф и Крутельников Витя спасён, бросается в лес и как волчара позорный заметает следы».
Апатия и неверие в благополучный исход с новой силой накатила на Виктора. На сердце было тяжело, а на душе ещё тяжелее. Теперь уже он как самый последний фраер подставляет своих пацанов под пулю.
«Ну, дела! Как сажа бела. Думай, Витя думай! Надо что-то придумать, надо что-то предпринять. А для начала надо взять себя в руки».
Виктор перешёл на самовнушение. Самовнушением он раньше никогда не занимался потому, что делал всегда то, что и хотел делать и оказывался всегда там, где и должен был оказываться. Даже неожиданно для самого себя. Вот так - раз – и пистолет у него в руках. Вот так - раз – и припечатал ногой по яйцам. И всё было, как и должно было быть, потому что он ловил момент. Может и сейчас он его поймает? Поймает, если возьмёт себя в руки, обязательно поймает. Накрученный своими мыслями Виктор возбуждённо заходил по комнате. Потом до него дошло: как бы ни перегореть. Нужно это состояние спящего льва, «состояние Дрона», запрятать под видимое спокойствие, а в нужный момент взорваться, как Ф-1. Так-так-так-так-та-а-к….
Федька, получив странные звонки, побежал искать своего главного командира – Крутого. Потерпев фиаско, он, естественным образом отыскал Коляна и Санька и всё, как на духу, им рассказал. Те, в свою очередь, смекнули по чём фунт лиха и вдарились на поиски своего заводилы. Случайно Санёк увидел одного отморозка, как тот выходил по нужде из «гостиницы» - так они называли свою хазу – и сразу до него дошёл весь расклад.
Они сообразили на двоих план дальнейших мероприятий - действовать быстро и решительно, но сначала поставили в известность Крутого.
По плану они должны опередить бандюков, занять ещё с утра выгодную позицию в лесу и неожиданно напасть из засады. В их распоряжении была двустволка и пистолет.
Федька не при делах. Федьку они решили не брать – алкаш есть алкаш, надежды мало. Потом, поразмыслив, и оценив его прежний опыт как хорошо зарекомендовавшего себя шпика, они дали ему задание по профилю: отслеживать каждый шаг бандюков и докладывать по мобиле. Сказано – сделано.
XXXXXXXXVIII
Совместными усилиями Шалтая расшевелили и заставили рассматривать первую воображаемую картинку, которая пришла к нему на ум.
Этой картинкой было реанимационное отделение некой захудалой больницы некоего уездного городишки. Он созерцал лежащих в реанимации полуживых людей откуда-то с потолка, рассматривал их лица, их повреждённые органы, потом завис над одним телом, у которого уже минуты три, как остановилось сердце и врачи, облегчённо вздохнув, отсоединили все свои капельницы с кислородной маской. Неожиданно Шалтай начал ощущать себя в теле этого бедняги. Он смутно стал различать лица реаниматоров, слабость и боль в районе сердца, а так же выдал подобие мысли о том, что на этот раз пронесло, и смерть миновала. Потом он опять потерял сознание уже в качестве пациента больницы. А в качестве Шалтая его вновь накрыла амнезия. Началась повторная реанимация пациента. После нескольких минут нервотрёпки Шалтай вновь зашевелил губами. На этот раз он давал картинки каких-то тёмных углов и подворотен, свалок и дворов, изобилующих мусорными баками. Он давал отрывочные картинки грязных вокзалов и комнат для задержанных, скамеек в парках и ржавых труб полуподвальных помещений. Эти картинки были не связаны между собой никакими комментариями, зато были объединены одной логической нитью – бомжеванием. Наконец, из его невнятных образов стало понятно, что он каким-то макаром попал в Шокин и что прозвище Шалтай он получил от его друзей по несчастью, таких же бродяг, как и он. Итак, чтобы прояснить ситуацию, пришлось возвернуть его вновь в реанимационное отделение, и подвесить к потолку в качестве бестелесной сущности.
- Как ты оказался в реанимации? Нет или да. Ты был пациентом больницы и умер? – спрашивал Юрий.
- Нет.
- Хорошо.
- Ты где-нибудь попал в аварию и оказался в больнице?
- Нет.
- Ты был кем-то застрелен, зарезан, задушен?
- Нет.
- Ты утонул?
- Нет.
На помощь опять пришёл Пётр.
- Кем ты был, когда висел под потолком реанимации?
- Я был воином революции.
- Кто тебя так называл?
- Нас называл так старший команды.
- Старший команды, это кто?
- ….
- Что должен был делать воин революции? – подхватывал Юрий, а Костя старательно фиксировал всё на бумагу.
- Воины революций всегда обитают там, где происходят массовые столпотворения, а потом и столкновения с жертвами.
- Кто вас направляет к таким местам?
- Эт… этого я ска…сказать не могу.
- Хорошо, тогда солги насчёт того, кто бы это мог делать, в чьих интересах вас направляют в места скопления людей.
- Н-н-н-е могу солгать.
- Тогда говори «да» или «нет». Это те, кто не хотят, чтобы о них знали?
- Да.
- Они находятся рядом с вами?
- Нет.
- Они находятся близко?
- Нет.
- Они находятся далеко?
- Да.
- Они находятся отсюда дальше, чем тысяча километров? – это уже спрашивал Пётр.
- Да.
Ещё примерно через полчаса расспросов Шалтай оторвался от Земли и улетел в космос.
- Дальше, чем сто тысяч километров?
- Да.
- Дальше, чем Луна?
- Да.
- Дальше, чем Солнце?
- Да.
- Это за пределами нашей Солнечной системы?
- Да.
- Это в пределах нашей галактики?
- Да.
- Это планеты Сириуса?
- Нет.
- Веги?
- Нет.
- Альфа Центавра?
- Нет.
- Альтаира?
- Нет.
- Бетельгейзе?
- Нет.
- Лиры?
- Нет. Это название не согласуется ни с одним из языков Земли.
- Как бы ты сам назвал эту планету? – всё настойчивее припирал его Пётр.
- Это одна из планет Дзета Сети. Они отошли от соглашения, они отщепенцы… Они имеют колонии здесь на Земле…
- О каком соглашении речь?
- Это пакт заключённый Галактической Конфедерацией. Они нарушили соглашение…
- Хорошо. Кто главный правитель планеты?
- Его имя не называется.
- Сколько времени существует цивилизация на этой планете?
- Это очень древняя планета…. Но она была завоёвана. Они, кажется, принимали участие в создании жизни на Земле.… В создании человека….
Все трое хоть и обменивались многозначительными взглядами, но предпочитали не озвучивать свои сомнения, ибо знали, что малейшее недоверие к информации пациента может раз и навсегда заблокировать все его коммуникационные линии.
«Зря я в юношеском возрасте так рьяно увлекался фантастикой, - думал Юрий, - это ли не образчик наводящей индукции. Ты хотел её увидеть, хотел понять, как она работает, что ж, получи её в полном объёме. Сиди и смотри. Теперь я вижу, как человеческий ум может искусно выстраивать логические цепочки из сваленной в кучу информации. Чуть-чуть сенсорных способностей и вот уже пациент копается в моём банке памяти, хозяйничает, выхватывает отдельные факты и картинки и создаёт целую сногсшибательную историю о космических мирах. Это как во сне, когда твой ум в считанные секунды разворачивает целое светопреставление, стоит ему только зацепиться лишь за край какой-нибудь информации, за какую-нибудь не переваренную её частичку, картинку, не успевшую перевариться нашим мозгом – и пошло-поехало. Бойня, резня, фурор, или флора с фауной, а ты в ней Тарзан, или, ещё чего доброго, атлант – всё зависит от того, что ты на ночь поел или на каком боку спишь. Стоп. Это в тебе, Соловьёв, говорит кто? Профессор Завьялов со своей теорией считывания информационного поля с того, кто проводит гипнотические сеансы. В этой теории, кстати, гипнотерапевт с таким же успехом подвергается гипнозу со стороны пациента, потому что у них одно общее поле на двоих. Но ведь ты же сам видел летающую тарелку! Но ведь ты же сам работал с Алевтиной Збруевой, разве она могла притворяться или фантазировать в состоянии близком к каталепсии? Ты же сам хотел этих откровений и вот, похоже, ты струсил, Соловьёв Юрий Леонидович. Или ты разучился верить своим собственным глазам и ушам? Нет? Тогда то, что говорит Шалтай можно считать правдой? А если то, что говорит Шалтай даже нужно считать правдой, то, что с этим делать?»
От этих мыслей, которые проносились в голове у Юрия как вихрь, он начинал чувствовать тонкую внутреннюю вибрацию. Странное ощущение, когда ты сталкиваешься с тем, что ты не можешь ни с чем, ни сравнить, ни перепроверить, ни уточнить. Это похоже, скорее, на веру. Либо ты этому веришь, либо ты это отвергаешь. Вначале была вера, что Земля круглая. Почему теперь в этом никого не надо убеждать? Потому что количество верующих перешло в качество и при рождении ты уже знаешь, что Земля круглая – вот он и глобус для наглядности. Значит, чем больше людей будут знать, что Шалтай солдат революции с Дзета Сети, тем скорее количество перейдёт в качество – фактор сто первой обезьяны - и все люди на Земле, наконец, поймут, что мы продукт иных цивилизаций. Все уже с рождения будут знать, кто в доме хозяин – они или мы. А что в связи с этим надо будет делать? Да ничего особенного. Просто несколько пересмотреть ход мировой истории, отменить религии и выработать тактику и стратегию своего существования в новом качестве. Раз плюнуть».
Юрий вытер пот, обильно выступивший на лбу, и облизал пересохшие губы.
Стрелка Э-метра настойчиво подтверждала истинность получаемой информации.
«Если так и дальше пойдёт, то ещё пара часов работы и я раскрою с помощью этого бомжа тайну порабощения Земли инопланетянами, - думал Авдеев. – Главное правильно задавать раскрывающие вопросы и не оступиться на закрытых вопросах, которые могут заблокировать всю информацию, проскальзывающую из неповреждённых участков памяти».
Благодаря тому, что Пётр был некоторым образом осведомлён о том, что творится в нашей матушке галактике и, имея собственный опыт работы с подобными супчиками, он мог выстраивать теоретически возможную модель инцидента – расчёт. Он мог и ошибаться, но главное он знал, на что надо делать упор: кто стоит за всем этим, и какими методами они воздействуют. Только после этого можно вырабатывать ответные ходы в этой партии. Иначе – это игра вслепую, вернее, вообще нету никакой игры – не хватает данных от другой стороны. «Играют-то они чужими душами. Но кто у них король, где ферзь, и делают ли они рокировку?» Постепенно Авдеев входил в азарт и вытеснял со своего служебного кресла Соловьёва. Тот лишь мог недоверчиво коситься и искренне удивляться умению Петра выводить пациента на откровения, но затевать спор из-за права на лидерство было бы совсем уж out of place.
- Как ты оказался в реанимации?
- Мне дали задание подобрать тело.
- Понятно. По каким параметрам ты определяешь, какое тело взять?
- Я просматриваю органы. Главное, чтобы органы были в порядке. Когда человек умирает от недостатка жизненной энергии или под влиянием утверждения своего собственного ума что жить незачем, тогда я без труда вышвыриваю его вон из тела и занимаю позицию в районе головы. Потом накачиваю тело энергией и стараюсь не смешаться с его реактивной структурой, с его памятью, стараюсь застолбить свою программу поведения. Но это выходит не всегда. Вернее никогда не получается полностью вытеснить чужие умственные наработки. Вышибается память, но остаются привычки, которые оживляются в зависимости от обстоятельств.
- Зачем вам нужны тела.
- Мы запрограммированы охватывать тела.
- С какой целью?
- В телах мы можем общаться с другими людьми, и в то же время находиться в постоянном контакте с нашими кураторами.
- Так. Цель – выйти на контакт с людьми?
- Да.
- Кто ваши кураторы?
- Мы можем воспринимать лишь их команды и указания.
- Так. Какое последнее задание ты получил от них?
- Что-то произошло такое, из-за чего я потерял с ними связь.
- Ясно. Какое до этого ты получал от них задание?
- Это было в другой жизни…. Я не помню….
Костик прилежно наяривал авторучкой. Внутренне он ликовал. Ещё бы! Такая информация! Да она сшибёт с ног любого твердолобого скептика, если опубликовать даже эту хроникальную запись! Он насиживал эту бомбу, как страус яйцо: привыкал к местным обычаям, проникался местным диалектом и менталитетом, - вон уж и заговорил чисто как Михалыч, а самое главное не брезговал выпивать с такими простыми людьми как Збруева, Митька, Танька.… Всё не в пустую, всё в общую копилку сбора информации. И она выстрельнула. Если бы он не подсуетился и не вызвал Юрия могло бы что-нибудь произойти? Если бы он не расколол Петра и не уговорил его действовать заодно, мог бы Шалтай выйти в такие заоблачные сферы? Всё хорошо, всё хорошо. Лишь бы не сглазить. Последнее время Костик поневоле обратил внимание на этот пережиток человечества – сглаз! Как только ему что-нибудь пойдёт в жилу, а главное, как это он только про себя отметит, так сразу всё шиворот-навыворот, кувырком и через пень колоду.
Как тут не поверить в сглаз? Кто-то из «дюже» умных писал про инверсионный процесс – обратное колебание маятника в тот момент, когда ты делаешь заключение, что всё окей. Какие-то незримые механизмы сразу же решают, что цель достигнута, и тебя нужно отбросить в начало движения к этой цели. Тогда ты, скрипя зубами, начинаешь всё сначала. Не это ли хороший образчик проявления действия кокона, о котором мне трандел Петро. Хм, а что, очень может быть, так сказать, частный случай. Нет, что это я…. Разве можно отвлекаться на таком интересном этапе процессинга?
- Ты получал от своих кураторов какие-нибудь сообщения?
- Они тонут, они до меня плохо доходят….
- Ясно. Почему указания от кураторов плохо до тебя доходят?
- Я думаю тело человека, в котором я сейчас нахожусь…. В нём есть информация, которая искажает линию... Которая интерпретирует всё не так.
- Так. Кем был человек, в теле которого ты находишься?
- У него в остатках памяти много странных шаблонов, которые мешают мне сосредоточиться. Такое впечатление, что непосредственная информация сталкивается с этими шаблонами и часть её рассеивается, а часть деформируется до неузнаваемости.… Очень трудно понять, что же я должен делать. Моя программа поведения перемешалась с программой тела этого человека. На самом деле она оказалась очень мощной, она меня порабощает. Я не в силах что-либо сделать.
- Чем занимался этот человек?
- Этот человек занимался духовными практиками и захотел сам уйти из жизни. Но он не взял с собой свой ум, он оставил его телу….
- Понятно. Как тебе удалось выпить всю воду из водоёма?
- Когда-то давно какое-то из наших тел было моллюском. Клетка помнит высушивающие солнечные лучи и одержимое стремление впитать в себя как можно больше морской воды…. Я не знаю, но в действительности, человеческое тело может практически всё, о чём люди думают, что оно не может….
- Ты сам – человек?
- Изначально я не был человеком.
- Понятно. Сколько у тебя было тел?
- У меня было много тел.
- Ясно. Тебя принуждали охватывать человеческие тела?
- Я не могу вспомнить ничего, что заставило бы меня по своему желанию выбрать тело здесь на Земле.
- Хорошо. Тогда вспомни какое-нибудь тело. Вспомни одно из твоих самых удачных тел.
- Что-то мне не даёт сосредоточиться…. Я могу рассуждать о чём-либо только в общих чертах и, как вы и просили, с изрядной долей фантазии.
- Ясно. Всё о чём ты говорил – это выдумка твоего ума?
- Да, это выдумка.
Все трое зафиксировали свой взгляд на показаниях Э-метра. Стрелка скакнула влево. Это не выдумка. Все обменялись многозначительными взглядами. В это время Юрия осенило. До него вдруг что-то дошло такое, о чём он не захотел поделиться в ту же секунду с остальными, а захотел сам проверить свой расчёт. Перехватив инициативу процессинга, он подал Шалтаю команду.
- Ты ничего не помнишь из того, что было с тобой в других телах. Ты всё выдумываешь, так?
- Да, я ничего не помню, я всё выдумываю….
- Хорошо. Повтори несколько раз фразу «ничего не помню, всё выдумываю»
- Ничего не помню, всё выдумываю, ничего не помню, всё выдумываю…
- Хорошо. Повтори её ещё и ещё раз….
Шалтай начал повторять эти фразы и вдруг неожиданно зевнул. Юрий настоял на продолжении повтора:
- Просто расслабься и проходи эти фразы, а заодно обрати внимание на картинки, которые могут вспыхнуть перед твоими глазами. Пройди «я ничего не помню».
Шалтай тяжело вздохнул и скривил лицо как при принятии мученической смерти. Потом что-то пожевал во рту и начал проходить эти фразы.
В момент этого скучного и монотонного процесса его рот периодически раздирался зевотой, но вдруг выражение его лица резко изменилось, и он замолчал. Казалось, он на чём-то сосредоточился.
- Что это за картинка? – спросил Юрий.
- Это был облик незнакомого мне существа.
- Это был человек?
- У него был человеческий облик. Но…. но дело в том, что здесь на Земле вы не можете видеть что-либо другое, кроме образов, к которым вы привыкли. Вы всё видите через призму, чёрт возьми! – неожиданно вскричал Шалтай. - Вы всё видите именно таким, каким хотите видеть, а не таким, каким это является на самом деле.
- Кто тебе это сказал? Откуда ты это знаешь? – вставился вдруг Пётр.
Юрий испепелил его взглядом, но ничего поделать не смог. Теперь одитинг мог пойти совсем по другому руслу, не по тому, который для себя наметил Юрий. Очевидно, каждый хочет раскопать для себя какие-то только ему нужные данные в ущерб объективности.
- Невозможно не знать то, что очевидно! – парировал Шалтай.
- Опиши мне лицо этого человека, - не сдавался Юрий.
- Оно не поддаётся описанию, оно постоянно меняется, потому что это лишь образ, муляж чего-то похожего на уже раз виденное.
- Кто скрывается за этим образом?
- Один из наших кураторов. По-видимому…
- Какое воздействие оказывал на тебя ваш куратор?
- Он… Он…
- Ты видишь сейчас его лицо?
- ….
- Вспомни его лицо и, каким бы оно тебе не предстало, воспроизведи его ещё и ещё раз.
Шалтай безропотно принялся выполнять задание Юрия. И вообще это состояние Шалтая было как никогда выгодным для проведения над ним всяческих гипнотических опытов. Он был с одной стороны открыт и воспринимал команды и вопросы без излишних умственных накруток, то есть, находился между сном и бодрствованием, а с другой стороны часть его памяти была вне зоны досягаемости – над ней явственно довлел отпечаток бессознательности. Зевота – это как раз зримый показатель выхода «бессозналовки». Она означала, что процесс пошёл по наклонной, и… Шалтай увидел некое лицо. Возможно, именно с носителем этого лица и была связана та амнезия, которая время от времени накрывала Шалтая.
Шалтай трудился над воспроизведением картинок. Его воображение постепенно расширялось, и он всё четче и чётче рисовал для себя лица, прикрывающие одну и ту же сущность. Юрий периодически спрашивал его, что он видит и что он слышит. И вот Шалтай услышал свои собственные слова «ничего не помню». Он поначалу удивился, потому что они звучали откуда-то со стороны. Юрий его спросил, чьи это слова: его или кого-то другого.
- Другого. – Стрелка Э-метра подтвердила его ответ.
- Хорошо. Пройди ещё раз эту фразу.
Шалтай начал снова проходить «ничего не помню» и «всё придумываю». Затем он увидел яркую вспышку и ощутил наплыв сна, в котором не было вообще каких-либо картинок. Это была сильнейшая амнезия, вызванная электрическими разрядами, и сдобренная внушениями типа ничего не помню, всё придумываю. Для него это был выстрел в голову из пистолета, коварный и беспощадный выстрел, стирающий всё и внедряющий вместо пули зомбирующие фразы – «ничего не помню».
И Шалтай не помнил. Как можно было после этого что-либо вспомнить? Однако память – это отпечаток, фотография из которого и состоит вся материальная основа нашей вселенной, и, если бы можно было стирать таким макаром всё, что хранится в нашем подсознании, то тогда бы весь наш материальный мир просто бы рушился на глазах. К сожалению или к счастью этого не происходит, а поэтому всё, что когда-либо с нами происходило, можно снова воссоздать и рассмотреть для того, чтобы самому раз и навсегда об этом забыть. Надо только знать «технологию». И Юрий её знал. Как, впрочем, и Пётр. Чтобы преодолеть пустоту, скреплённую тривиальной кодировкой – «не знать, молчать, не помнить, забыть, придумать, соврать, ощутить боль, онеметь, ослепнуть, умереть», нужно было пройти сквозь эту пустоту в настоящем времени под чутким руководством одитора.
- Пройди эту вспышку со всеми сопутствующими ощущениями ещё раз, - отдал команду Юрий.
Шалтай нахмурился. Для него это было равносильно тому, как если бы его заставили вставить два пальца в розетку.
Юрий повторил команду, но уже отвердевшим голосом, проникнутым сопереживанием и в то же время решимостью довести начатое дело до логического конца. Такая манера работы с пациентом называется тоном 40. Тон 40 – это такой эмоциональный тон, который не предполагает возражений. Он воспринимается как прямое руководство к действию без всяких аналитических обработок: сказал – сделал.
Когда Шалтай погрузился в то, что он не мог воссоздать даже в своём самом страшном сне, его стало выворачивать наизнанку. Его сжимало и скручивало, трясло и било судорогой. Его лицо покрылось обильным потом, а губы потрескались от обезвоживания. Изо рта вырывались непонятные звуки похожие на его мантры, время от времени переходящие в леденящий душу скрип зубов. Даже Пётр, видавший виды, не мог равнодушно смотреть на это зрелище. Константин замер с авторучкой в руках и открыл рот, словно это напомнило ему о чём-то таком, что когда-то он сам испытал, может даже в утробе матери или в горниле какой-нибудь очередной революции.
Экзекуция продолжалась целую вечность - каких-нибудь двадцать-тридцать минут. Потом страдания Шалтая пошли на убыль. Он становился тише, тело его обмякало, морщины на лице расправлялись.
Для Юрия с профессиональной точки зрения это означало взятие непостижимой высоты, прорыв в неизведанные страты человеческой психики. Не смотря на то, что он с одинаковым успехом, бесстрастно и решительно, раз за разом подавал одни и те же команды, и выражение его лица не менялось, только он один знал, чего это ему стоило. Его пульс делал сто ударов в минуту. Он даже забыл отслеживать стрелку Э-метра. К горлу подкатывала тошнота. Но он продолжал делать своё дело, потому что остановиться было уже нельзя. Остановка была бы равносильна W.W.W. (трём дабл ю) застрявшим в эпицентре головного мозга.
Когда Шалтай окончательно стих, его взору открылось очень многое из того, о чём бы в первую очередь он хотел узнать сам.
Некоторое время он пролежал в тишине, приводя в порядок умственные картинки, которые хлынули на него как из водосточной трубы, из которой по нечаянности убрали заглушку.
- Что ты видишь? – спросил в нетерпении Пётр.
- Свою жизнь, - сказал Шалтай, - жизнь длиною в сотни тысяч лет.