Geum.ru

Странная книга. Совмещает очень многое. Проницательность. Острый юмор. Искренность. Флёр романтичности. Грусть от происходящего в современном мире. Ностальгию по былым законам чести

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   36

II


Две тысячи седьмой год стал для шокинцев годом непримиримой борьбы с водной стихией. В середине мая вода в Раствердяевке вскипела как бешеное молоко и погребла под себя большую часть огородов и пахотных угодий, в одночасье, превратив в Сейшельские Острова обросший чертополохом залежалый материк под названием Шокин Блю. Вода бесцеремонно проникла в погреба и подвалы незадачливых хуторян, породив грибок и плесень в довольно интимных местах бревенчатых срубов. На чердаках плотными рядами висели летучие мыши, а глупомордые телята, задрав хвосты, тыкались мокрыми носами в душистые метёлки цветущей сирени, тщетно пытаясь уберечься от кипучей мошки, которая давно уже перешла все грани дозволенного.

Глубинные причины весеннего омовения Шалтай как всегда искал более скрупулезно и основательно, чем те, которым искать полагалась по роду своей деятельности – специалистам от геологии и экологии. «Почвенные пласты,- объяснял Шалтай, - это плоть земная, нефть – её кровь, тогда как подземные водные ресурсы играют роль лимфы. Мы, люди, истёрли эту плоть до дыр: истыкали её бурами, изрыли колодцами и скважинами, изрыхлили плугами и боронами, испещрили траншеями и искусственными руслами, опаскудили химикалиями и пестицидами.… А чего только стоят чёрные копатели? Земная поверхность вследствие нашего безрассудного террора превратилась в сплошной гноящийся нарыв и, чтобы защититься от дальнейшего повреждения беззащитной плоти, она выделяет лимфу. Попробуйте поскрести ногтями по только что зарубцевавшейся ссадине и вы убедитесь, что её оболочка начнёт выделять соки.… В качестве защитной реакции… М-да.… Возьмём наш многострадальный желудок. В качестве защитной реакции от воздействия грубой и острой пищи он выделяет на своих стенках слизь. Возьмите женские гениталии, наконец. От непомерного трения они набухают от влаги и захлёбываются, что говорится, в собственном соку. Для наглядности, опять же таки, можно ткнуть пальцем в глаз – вот так!» При этих словах Шалтай сноровисто тыкал указательным пальцем в зрачок слушающего. Тот взвывал как тюлень, собирая всех святых, но Шалтай невозмутимо продолжал лекцию и указывал на неминуемое выделение слизи.


Фрюить! Фрюить! Фрюить! Чив-чив-чив-чив! Фрюить! Фрюить!

«Что делает, подлец!» - обратился долговязый парень с кинокамерой через плечо к хуторскому старожилу Афанасию Никитичу.

Афанасий Никитич работал то ли счетоводом, то ли бухгалтером на имевшем место когда-то быть хуторском свинарнике. Свинарник, как и полагается, давно канул в Лету вместе со своими тощими свиньями и откормленными свинарками, а пастухи разбрелись по полям окоченелой от холодов озимой пшеницы. Кои успели заблудиться, а кои и пропасть без всякого толку. Может в силу данного обстоятельства, а может и по какой-то другой неведомой нам причине, побуревшее от жары и бесконечной мошки лицо Афанасия Никитича выражало сплошное умиление.… На нём царствовала какая-то странная самодовольная улыбка, понятная далеко не каждому. По ней можно было догадаться, например, что Афанасий Никитич просто несказанно доволен судьбой: и жена тихая, и свиньи рядом, и начальство не бранит, а лишь себе хапает. Можно также предположить, что в конце трудового пути Афанасий Никитич обрёл нечто такое, чего и другим желает, а именно: семьдесят три годочка и аденому предстательной железы. А можно понять и так, что, превратив в пепел свои мечты, Афанасий Никитич испытал на своей шкуре катарсис, и вдруг неожиданно для себя открыл сакральный смысл бытийности, и поместил это открытие глубоко внутрь своего нагрудного кармана так, чтобы оно и горело нетленной лучиной, согревая сердечную мышцу, и не было видно постороннему глазу во избежание порчи. Оно ведь как бывает, стоит только кому-нибудь приметить, что Афанасий Никитич тихо так светится изнутри, тут же начнут ковырять: «Чегой-то ты нонче не такой, Афанасий Никитич, какой-то этакий…» В общем, с живого не слезут, пока все жилы не вытянут и не спровоцируют Афанасия достать из рассохшегося кухонного шкафчика темно-зеленую бутылочку и плеснуть в маленький такой гранёный стаканчик.… А потом.… А потом начнут гоготать окрест: «Видал, Афанасий Никитич опять дубики не стоит». «Да ить он и энтот день на ракушках приполз. Бяда!». Эх, люди, люди… Многое повидал Афанасий Никитич на своём веку, да мало видел хороших людей. Люди в большинстве своём были ему не рады. Сами тащили живым и мёртвым, а его, Афанасия Никитича, забижали. На каждом партсобрании в глаза тыкали, дескать, не гоже такому ответственному лицу излишки в свой карман-то сдыхивать. Лицо Афанасия Никитича от этакой вопиющей несправедливости становилось ещё круглее, чем было. Глаза превращались в оловянные пуговки, а голос, напротив, приобретал сладковатый такой, елейный оттенок. Речь становилась замедленной и тягучей, а взгляд, почему-то убегал куда-то в сторону, будто боялся быть пойманным с поличным. Невольными слушателями Афанасия Никитича по обыкновению оказывались незнакомые, пришлые люди, или и вовсе случайные встречные-поперечные. Стоило кому-то оказаться в автобусе на одном сиденье с Афанасием Никитичем, или, не дай бог, упереться взглядом в его круглую физиономию у кабинета уролога в районной поликлинике, как он, ни с того, ни с сего, начинал мурчать свои бесконечные былины, как кот Баюн. «У председателя сельсовета Антипкина Валентина Васильича справные пчёлы». Умиротворяющая улыбка и взгляд в сторону. «Бородой вися-я-ть». Последний слог тянет как кисель. «Он их сахарным сиропом всю вёсну прокормил, а теперича майский мёд скачиваить». Многозначительная пауза, лицо светится любовью к ближнему своему. «К нему за мёдом из города приезжають. Он ажник по сто целковых им его ссуливаить». Глаза прищуриваются от удовольствия, на лице всё та же блаженная улыбка. «Летось пять фляг москвичам ссулил и дочке свадьбу сыграл. Подарил ей поместье недалеко от пруда, а зятю новую «нивёнку» справил. У них пятьдесят гектаров голимого чернозёма. Сдають в аренду Ваське фермеру». Многозначительная пауза. «Часть урожая отвозють главе администрации Своякину Владимиру Васильевичу во избежание обострения…» Ну и так далее. Впрочем, в подобном ключе Афанасий Никитич может распространяться о чём угодно и бесконечно долго.


Фрюить! Фрюить! Фрюить! Чив-чив-чив-чив! Фрюить! Фрюить!


- Хорошо поёт, говорю, залихватисто, - после некоторой паузы попытался снова вступить в контакт с местным населением Костя Пичугин, - так звали долговязого парня с кинокамерой через плечо. Потому что Костя был корреспондентом вполне приличной городской газеты под названием «Артефакт». Газета предназначалась не для средних умов. Её читатель – впечатлительная личность, зацикленная на аномальных явлениях и повёрнутая на эзотерике, что, впрочем, не мешает ей быть хроническим неудачником, готовым верить во всякую ерунду и чушь, лишь бы не конфронтировать лицом к лицу с мизерной зарплатой, комплексом неполноценности и постоянно выходящим из строя бачком от унитаза. Повышенная энергетика, отличительные сенсорные способности и нездоровое любопытство ко всему из ряда вон выходящему - это те качества, которыми, во что бы то ни стало, обладали подписчики газеты, но которые как раз и мешали снискать должное понимание и расположение со стороны людей «от мира сего». Так как Костя был чистой фурией, и пролезть в любую дырку ради добычи сенсационного материала, такого как: «Маленькая Нина предсказывает серию терактов в Багдаде», или: «О чём молчала собака Павлова», или: «Инопланетяне готовят высадку в Кремле», - не представляло для него никакого ощутимого напряга, то уж выведать у престарелого аборигена про чудаковатого потомка атлантов, поселившегося в здешних местах – раз плюнуть.

И вот теперь Костя терпеливо ждал ответной реакции от странного на вид пожилого мужика. Мужчина же, казалось, реагировать не спешил. Он опирался на дубовый дрючок, при помощи которого он три минуты назад с шумом выгонял со двора коз и глупо улыбался в направлении зарослей терновника и диких груш. Будто Костя и не заговаривал с ним о красотах родного края, будто Кости и не существовало в данный временной отрезок и в данном замкнутом пространстве физической вселенной. Константин невольно повернул голову туда, куда смотрел абориген, и откуда доносилось волшебное «Фрюить». Наконец уста козопаса разверзлись и в безоблачное Шокинское небо вознеслись умильные в своей простоте слова: «Ндравица?»

- Да как же может такое не понравиться? В городе такое ведь не услышишь, - горячо подхватил эстафету Пичугин.

- Он за бутылку самогонки буит трещать хочь цельный день, - не торопясь начал свою распевку Афанасий Никитич, - при луне воить, а при звезде турчить – такова его планида.

Корреспондент с недоверием покосился на странного мужика.

- Надысь надудонился парного молока и зажировал. Он же чура не знаить. Как доберётся до титек, буит дуть пока не лопнить.

- Ты, вообще-то, мужик, о чём? - насторожился Костя.

Вопрос Константина мужик пропустил мимо ушей, то есть, «кубыть» и не слышал. И продолжал:

- Яму ить молоко, как шампанское, бьёть в голову. Насытица - и на древко тюрлюкать.

Костя посмотрел туда, куда клюшкой ткнул Афанасий Никитич. В густой листве старого вяза действительно кто-то прятался: то ли соловей разбойник, то ли орангутанг, но уж никак не маленькая серая пичужка, похожая на воробья. Константин сузил зрачки. На толстой ветке обозначилась фигура мужского пола. Сия фигура неуклюже балансировала в позе «на старт, внимание, марш!», мерно покачиваясь вместе с веткой на лёгком ветру. Этот чудо-соловей сосредоточенно вглядывался вдаль, как бы, черпая вдохновение для новой партитуры.

- Так это он так свистит? – изумлённо проронил Пичугин.

- Он ить чё на запад клюфь навострил, - продолжал Афанасий, - натовский сапог кличить. Да-а-а… Натовцы придуть, грит, - совсем другая жисть буит. Все враз за вилы и топоры возьмутся жисть свою облагораживать! Лень как рукой сымить!

- Из левой оловянной пуговки Афанасия Никитича блеснула беспощадная холодная искра. - А кто под дулом автоматов воспротивица работать? А? Они, паря, того, лентяев не любють. Начнёшь лодыря гонять - враз в карцер посадють и начнуть овчарками травить, как в Абу Грей. Нябось начнёшь и сеять, и пахать и на зиму впрок дрова заготавливать!

- Так вы что же, и на зиму себе дрова ленитесь заготавливать? – вырвалось у Константина Пичугина, корреспондента бульварной газеты «Артефакт», шустрого такого парня, побывавшего во многих аномальных зонах и всяческих неподдающихся рациональному объяснению треугольниках.

- Оно ить и вправду люди бають: от работы кони дохнут, - продолжал смазывать в ответ своим тягучим киселём ушные раковины незнакомца Афанасий Никитич. - Ну, ничаво, мы и энтих удостоим. Мы люди не вспыльчиваи, степенные. Глядишь, мало-помалу и ихнего брата опылим. Будуть ходить на дрючки глазом натыкаться, да о пни коленки расшибать. Некоторые могуть и в колодцах потонуть, а некоторым свиньи и концы отъедять, коль завалюца где-нибудь в кущерях по пьяне. А дрова.… Вон их сколь! На кажной грушине почитай по возу сухих веток и дрючков. Зимой выйдешь на баз нужду справить, не захочишь, а обломишь сук другой, да тут же его в печку и справадишь. А ты пыгляди сколь у нас сухих веток да кочарыг под ногами валяеца. И-и-и, милый человек! А сколь у нас плетней без толку пропадаить? Ещё при царе горохе возводили - свои наделы ограничить замышляли. Ан и наделов-то уж нету. Вона стеной амброзия, чем тебе не живая изгородь? У нас ить и без наделов всё растёть, как в джунглях. Не успеешь помочиться, как на энтом месте куст укропа, как пальма, вымахаить. Да что там, плюнешь, а назавтря хреновина, что твоя пичужка, дыбом стоить! То ли дело Ицраэль. Земля там скрозь завозная, а вода, как холодец, ни на што не годица, и на вкус, как прогоркшее масло…

При этих словах Афанасий Никитич сладко сощурился, но продолжал:

- А у нас землица жирёна, травища на ней буйная, как с цепи сорвалась, прёть и прёть, особливо лопухи с кожужками. Многие чичас и картошку-то перестали сажать, перешли на озимку….

- На какую такую озимку? - не выдержал такой продолжительной и глупой болтовни Константин.

- Макаровы, Скурихины, Сиськовы уж лет пять как ходють по заросшим огородам и роють, как дикие свиньи, озимую картошку. Она, картошка-то, сама себя воспроизводить. Под пластами сопрелой лебеды и пырея знаешь как ей хорошо бываить зимой? И-и-и, милый человек! А молочай пробовал? Вот ты не знаешь, а я знаю. Его кролы едять ажник за ушами пищить! Я надысь надавил с него молока и похлебал в охотку. Ну-к што ж, што немного горонить, зато пользительный – жёлчь с протоков сгоняить, аппетит придаёть…


Фрюить! Фрюить! Фрюить! Чив-чив-чив-чив! Фрюить! Фрюить!


- Во, опять зачал. Надо – он заквохчить, а хошь и собакой забрешить…

- Ну, у вас мужики и хобби, - подивился Константин. А насчёт натовских сапог ты, дед, загнул. Не нужен ваш хутор, как и все ваши соловьи-разбойники Северному альянсу. У них другие планы насчёт нас, - со знанием дела сказал Константин. - Где тут у вас сельсовет, что-ли, местное начальство, в общем?

- У нас председатель сельсовета Антипкин Валентин Васильевич. Ох, у него и справные пчёлы! Бородой висять…

А дальше про мёд, про свадьбу, про гектары… Зять Антипкина - работает в милиции, дочь - заканчивает какие-то там университеты, а сам Афанасий Никитич, когда был молодым и здоровым, стрелял зайца в глаз и в таком-то и таком-то году вытащил из пруда карпа на двадцать кг. А сейчас этот пруд взял в аренду один бахчевник, ну очень хороший знакомый главы районной администрации. «Встал на поста» и не велит таскать из пруда не то что карпов, а даже вшивых карасей…

- Где ваша поселковая администрация? Сельсовет где? – грубо оборвал Афанасия Никитича приезжий молодец.

Оборвал, а зря. Куда бы ни стремилась нонешняя молодёжь, за что бы ни бралась – всё через пень колоду. Бегут, кричат, доказывают, а путного ничего нет. «Там», - буркнул обиженно Афанасий Никитич, неопределённо махнув своей клюшкой вдоль тропинки, которая вела прямо в кущери. «Там, так там», - подумал Константин и решительно двинулся навстречу своей судьбе.

Как только он нырнул в зелёную дышащую густым майским смрадом гущу, сразу же ощутил великолепие дикой родной природы. «Как всё запущено», - подумал Костя. Подозрительно узкая тропинка то виляла туда-сюда, то проваливалась в колдобины, то лезла на холм, то почему-то кружила вокруг какого-нибудь дерева. Вот Костя нагнулся под увесистыми кленовыми ветвями, вот ловко увернулся от злостных пощёчин крапивы, а вот запутался стопой в лианах плюща. А вот теперь тропа нырнула в какие-то колючие заросли и выбираться из них явно не хочет. «Чёрт бы побрал этого старика, - думал Пичугин, - ну, что я опять сделал неправильно? Мало того, что колесо пробил своему «шестикрылому серафиму» (так Костик любовно называл свою шестёрку), не доехав до Шокина всего каких-нибудь два километра, так ещё и запаску в гараже оставил. А теперь что я делаю, вместо того, чтобы представиться, как полагается, председателю совета или, кто там у них за главного, и заявить о себе? Можно бы, конечно, зайти к какому-нибудь фермеру и, сделав страдальческую мину, поведать историю своего неуспеха в надежде, что фермер запряжет свой джип, погрузит в него случайно завалявшееся колесо от «шестёрки» и поможет добраться-таки до хутора. Можно бы, конечно, самому разбортировать колесо, вынуть пробитую резину, пройти пешком каких-нибудь два км, найти какого-нибудь механизатора и с божьей помощью поставить латку. А потом опять тащиться пешком? Или попросить, чтобы его подвезли к собственной машине? Нет». Константин и на этот раз не изменил своему давнему правилу: сначала иди в начальство, а потом в народ. К тому же начальство это должно его и таких, как он, ждать с минуты на минуту. Шутка ли, некий придурок по имени Шалтай заявил в прессе, что он, Шалтай-Балтай-Иванович осушит залитый водой участок земли в течение нескольких часов и попадёт в книгу рекордов Гинесса, а посему убедительно просит газетчиков всех мастей и разрядов запротоколировать данное событие в своих репортажах. Осушит.… Но каким образом?! – Выпьет. Да уж, да уж… Тропа, как назло, ныряла в самую зелёнку. Ветки терновника больно хлестали по щекам, вздымая над Костиком тучи кровожадных комаров. «Да тут нужна мачете», - не успел он так подумать, как злосчастная тропинка внезапно оборвалась, наткнувшись на водную преграду. Перед Костей проистекала та самая, вышедшая из берегов, Раствердяевка. Ничего примечательного. Речка, как речка. Берёт своё начало из Шокинских родников, затерявшихся где-то в камышовых оврагах на окраинах хутора. Впадает в лесное озеро Садок, а может и в Хопёр. Шириной в момент разлива, ну, так, метров десять будет, а глубина… да её и нету вовсе! И всё же что-то тут не то. Почему эта чёртова тропа пропадает под водой, если на ней отпечатались свежие следы? Костя посмотрел внимательней на мокрый песчаный грунт. Да, это следы резиновой обуви – галош или сапог, вперемешку с отпечатками копытец какой-то мелкой скотинки, наверное, коз. Костик посмотрел на другую сторону речки. На другой стороне, как и положено, тропа имела своё продолжение, вылезая из-под воды вместе с отпечатанными на ней следами, и увиливая в зелёную гущу лопухов. Не перелетело же стадо овец вместе с пастухом через речку! Да и вброд здесь только каскадёр на съёмках «Ночного дозора» может перейти. Костик огляделся по сторонам. Справа по берегу среди буйной растительности виднелось некое деревянное сооружение похожее на мост. Точно - это мост. Как же я его сразу не увидал? Небольшой мосток из наборной доски и круглых тонких перилец – оструганных сосновых жердей. Но вот, что странно: все подходы к мосту были, как бы, тщательно замаскированы дикой растительностью – огромными лопухами и кустами крапивы. Никаких следов. Точно по этому мосту и не ходили. Загадка. Не слишком ли много для первого раза? Костя стал тщательно изучать сооружение, которое выпячивалось узкой дугой над шумным течением Раствердяевки. Доска, конечно, не первой свежести, но не гнилая. А это самое главное! Но почему тогда по нему никто не ходит? Он что, засекречен? Костя ещё раз посмотрел на место, где обрывается тропинка и начинается река. По тропе явно ходили два часа тому назад. Об этом говорят вытоптанная трава и свежие следы на влажном песке. Следы людей и парнокопытных. Небольших парнокопытных. Костя посмотрел на мост. Подходы к мосту тщательно заминированы раздобревшим от влаги подорожником, кустами крапивы и огромными лопухами. Никаких признаков жизни. Нужно принимать решение. Единственно правильное решение в данной ситуации: идти по мосту или идти по воде, аки по суху… Внезапная догадка пронзила, как молнией, воображение корреспондента «Артефакт» Пичугина Константина Ивановича. «Да нет, не может быть, - стал тут же уговаривать себя Константин, всматриваясь в следы у речной воды, - неужели.… Нет, не может быть. Хотя это всё нужно тщательно проверить и ещё раз перепроверить. А пока нужно добраться до главы местной администрации…». Костя осторожно поместил свой голеностоп на дощатую поверхность моста, так как он принял единственно правильное решение…


Шаг за шагом, доверяясь своему природному чувству равновесия, Константин медленно, но верно приближался к середине моста. Его ладони едва касались жидких перилец. Центр тяжести плавно переносился с носка на пятку, чтобы в любое мгновение можно было быстро ретироваться назад. Вот и середина. Самая высокая точка моста. Высота примерно два метра. Эверест, да и только. Мост стоял как вкопанный. Под ногами - шум стремительно бегущих потоков, будто вода боялась куда-то не успеть. Неожиданно на правое перильце приземлился удод. Он играл своим хохолком, словно веером, то приседая, то выпрямляясь, издавая какие-то цокающие звуки. «Наверное, исполняет брачный танец, - подумал Костя, - но где же самочка?» В это самое мгновение дощечка под Костиной ногой обломилась, и он загудел вниз, успевая цепляться за деревянные детали моста, которые, как сложившийся карточный домик, осыпались ему на голову. Плюхнувшись в воду, он стремглав метнулся к берегу. Вода неприятно освежала его мужские достоинства, а стопы противно вязли в илистом дне. Понятно, что при внезапном падении человек на короткое время теряет ориентацию. Костя кидался то к одному берегу, то к другому, никак не понимая, на каком же берегу ждёт его удача. Наконец он принял единственно правильное решение. Несколькими минутами позже он энергично выжимал свои джинсы и плавки. Гнус беспощадно жалил его в беззащитные голые ляжки и не только. Идея развесить своё бельё на просушку так и осталась одной лишь бесплодной идеей. В пику ей Константин шустро натянул влажные джинсы, а плавки сунул в карман - так быстрее обсохнет тело. А вот что стало с кинокамерой самому богу известно. Костя для чего-то потряс её, приложил к уху – жить будет. Скорее, скорее выбраться из этого проклятущего места. Корреспондент, как раненый дикий кабан рванул в кущери, туда, где терялась из вида заветная тропинка…


III


В Шокинском сельском совете царило нездоровое возбуждение. Антипкин сидел за своим рабочим столом и усиленно постукивал по нему карандашом. Его правая рука, секретарша, немолодая уже, но звонкая бабёнка, Збруева Алевтина Викторовна, то и дело энергично срывала трубку с телефонного аппарата, запальчиво кому-то что-то доказывала, а потом также энергично водружала её на исконное место. Участковый, Овечкин Дмитрий Петрович, заложив руки за спину, методично прохаживался из угла в угол полупустой комнаты, насвистывая свою собственную импровизацию на тему старинных битловских песен. В общем, в поселковом совете царила завсегдашняя рабочая атмосфера. На самом деле вся эта троица переживала сильное внутреннее напряжение, грозящее обернуться мощнейшим эмоциональным взрывом. Детонатором могла послужить какая-нибудь самая лёгкая невинность. Например, слух о том, что куриный грипп вплотную подошёл к хутору и уже постучался в курятники к некоторым безалаберным шокинцам, унеся при этом два десятка куриных жизней. Или весть о том, что водонапорная башня не выдержала порывов ветра и грохнулась оземь, до смерти перепугав пасшегося рядом телёнка. Нет ничего хуже ожидания. Нет ничего хуже неопределённости. Пора в колокола бить, да из печёного яйца живого цыплёнка не высидишь. Звонили с района, звонили из Москвы, звонили из дальнего зарубежья, из передач «Это Вы можете», «Сам себе режиссёр» - откуда только не звонили! И все хотят прояснить один вопрос: насколько реальным обещает быть шоу и можно ли из него сделать сенсацию.

- Вот его бы, этого охламона, сюда, на этот стул! Пусть сам бы и отвечал на эти звонки! – Раздражённо выговаривал Антипкин.

- Ему же нужно подготовиться, Валентин Васильевич, отдохнуть… - С какой-то язвой в голосе нараспев вторила ему Збруева.

- Одно слово – интрига! – подытожил Овечкин. - Лишь бы пожара не было, а поножовщины я не допущу-у-у… - Ну очень категорично протянул участковый и продолжил упражняться в художественном свисте.

- Да прекрати ты, Дмитрий Петрович, и так денег кот наплакал, а ты всё свистишь и свистишь! Мало тебе наших шокинских соловьёв?

- Э-э-э, Валентин Васильевич.… У тебя-то денег кот наплакал? У тебя денег куры не клюют! Ну ладно, ладно, я никому не скажу, – усмехнулся Овечкин.

Антипкин бросил недружелюбный взгляд на участкового. Ему сейчас было не до глупых шуточек и подначиваний. Он должен чётко решить: задуманное Шалтаем мероприятие, плохо это или хорошо? Привыкший всю свою сознательную карьеру лавировать и прогибаться, Антипкин боялся сделать ошибку. Ух, как боялся! Здесь или пан, или пропал - и никак иначе. «Можно, конечно, преподать всё так, будто Шалтай – любимец публики, снискавший всенародное признание своими неординарными выходками, своей смекалистой башкой. Его все знают, все ему рады, а сельсовет выдаёт ему доппаёк в виде берёзовых веников да осиновых колышков так, для очистки совести. Очередную акцию Шалтая можно превратить сначала в праздничное шествие, а после в народное ликование со стрельбой из ружей по пустым бутылкам. Естественно, кругом замелькают крупным планом фотографии Шалтая, а рядом он, Валентин Васильевич: сыт, пьян и нос в табаке. Ничего уж не попишешь, придётся интервью брать, а он, Антипкин Валентин Васильевич, за словом в карман ни при каких обстоятельствах не полезет. Всё им докажет. Как он родной хутор поднимал, как народные дарования выпестовал. Глядишь, скоро о нём и в Москве заговорят. Сперва в полголоса, а потом и до президента дойдёт. На Красную площадь допустят. Начнут приглашать на телевидение, на радио – поделитесь, мол, опытом, Валентин Васильевич, как Вы до всего этого докатились… Да-а-а, дела…», - успевал размышлять про себя председатель сельского совета.

«Он, этот Шалтай, мужик неплохой, хоть, конечно, и с придурью. Но нам-то, бабам, что надо? Чтоб не пил, не курил, по блядям не шастал и вовремя спать ложился. Интересно, какой он в охотке?» – думала Алевтина, пиля ноготки. Сама-то она пять лет, как без мужа жила. Увели, поганца, как застоявшегося мерина, под уздцы - и спасибо не сказали. Теперь вот молодуху в районе обхаживает. Говорят, сам себе и носки стирает, и еду готовит. Когда успел переродиться-то? Ну, что Бог не делает, всё к лучшему. Дети у Алевтины пристроились кое-как в городе, хозяйство - не дюже большое – куры да овцы, и, как говорится, когда бабе сорок пять, баба ягодка опять. Крутануть задом Алевтина могла, да ещё как могла! И хоть без мужиков она ничуть не бывала, в своих пристрастиях была более чем избирательна. Чтобы пройти проверку на ОТК, местным половым разбойникам нужно было: иметь обрубленные коготки – раз; чтобы при разговоре не скапливалась пена на уголках рта – два; чтобы не несло перегаром за версту – три, а с остальным она уж как-нибудь сама справится. «Этот Шалтай – мужик неплохой: плечистый, не сутулый и разговоры говорит разные - хоть и заумные, зато без мата. И пальцы на руках замечательные – длинные, мясистые, как сардельки, а главное чисто вымытые. Интересно, каков он в охотке?»

- Алевтина! Ты что, оглохла что ли? Проснись, а то замёрзнешь. Где выписка из домовой книги Шалтая? - Кричал Антипкин.

- Да ведь он у нас даже не прописан. Подшаманил брошенное поместье и мы ему разрешили там поселиться… на какое-то время, конечно.

– Но ведь он же у Лидки жил?

– Лидка его давно выгнала. Нету мужиков и этот не мужик.

– Так. – Антипкин опустил свой костлявый кулак на лежащий перед ним измалеванный лист бумаги. - Надо, чтобы в водоёме вода случайно не испарилась. Солнце жарит не на шутку. Приедут гости, а воды - тюти! Что Шалтай будет пить? Мы что, скажем, извините нас, господа хорошие, поживите здесь с полгодика, пока вода снова через края не польётся?

- И что ты предлагаешь? – поднял брови Овечкин.

- Я предлагаю силами хуторян обеспечить охрану воды в этой мочажине.

На общественных началах, конечно. Если вода будет по каким-то причинам убывать, её нужно будет пополнять – Раствердяевка-то в десяти метрах.

- У меня есть на примете кое-какой проштрафившейся народец. Так… Кто курицу украл, кто по пьяне в забор врезался, а до сих пор не починил…. Если ты им ещё и проставу сотворишь, я думаю проблем не будет, - размышлял вслух Овечкин.

- О проставе подумаем. Где будем народ расселять? В школе ещё идут занятия. Кстати, может их на время отменить? Может разбить палаточный городок на берегу Раствердяевки? А может расселить их по людям? Хотя нет, не то…