Странная книга. Совмещает очень многое. Проницательность. Острый юмор. Искренность. Флёр романтичности. Грусть от происходящего в современном мире. Ностальгию по былым законам чести

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 36

IV

Заветная тропинка вывела наконец-то Пичугина на окраину хутора. Она как-то беззвучно растворилась среди суглинистых ухаб, заросших бурьяном и обнажила перед Костиком довольно безрадостный пейзаж: крутые овраги, за которыми зеленели поля озимой пшеницы, а сверху над полями свисало синее-синее небо и всё это безмолвие нарушалось одинокими родниковыми переливами жаворонка, затерявшегося где-то в синюшной бездне. «Где же сельский совет?» - задался мыслью Константин. Немного постояв, он побрёл обратно. На этот раз он решил действовать ассиметрично. Свернул с тропы в заброшенный сад и стал пробираться между часто посаженных вишен и старых яблонь, осыпая на себя запоздалый цвет деревьев. Так он вышел на грунтовую дорогу, с обеих сторон которую обрамляли загущенные терновником сады и наполовину сгнившие плетни. Вот и, наконец-то, первое сооружение – большой покрытый шифером деревянный домина. Ага! У него и крыльцо с навесом. Правда, почему-то окна закрыты ставнями. Может, от жары прячутся? На ум пришли слова песни Высоцкого «Что за дом такой, погружён во мрак?» А может это и есть сельсовет? От них всё можно ожидать… Костя поднялся на крыльцо и стукнул костяшками три раза в дверь. «…А в ответ тишина», - снова промелькнуло в голове. Костя – человек решительный и целеустремлённый. Он как раз тот Магомет, который идёт к горе через все препятствия, лишения и невзгоды. Поэтому толкнуть внутрь тяжёлую дубовую дверь не представляло для Костика парадигмы - быть или не быть, толкать или не толкать. Дверь податливо скрипнула, и Костя очутился в тёмном, сыром чулане. Запахло старым деревом, плесенью, сырой глиной и ещё чем-то таким знакомым, но совершенно необъяснимым и забытым. Запах из детства (а может прошлой жизни?) настиг Костика через двадцать с лишнем лет – запах чулана. Маленькое замутнённое окошко выполняло функцию лучины – давало возможность сориентироваться при наглухо закрытых дверях. Костик присмотрелся. На деревянных полках громоздились какие-то глиняные кувшины, крынки и чугунки. На лавке покоилось ведро, очевидно с водой, рядом стояла старая алюминиевая кружка. И тишина.… Панически захотелось пить. «Нет, - сказал сам себе Костик, - потом». Он хотел, было, постучать в дверь, которая, по всей видимости, вела в комнату, но передумал. Он осторожно толкнул её ладонью. Дверь бесшумно подалась внутрь. Так же бесшумно Костик вплыл в тёмную горницу и замер. Сквозь закрытые оконные ставни пробивался слабый дневной свет. В зале сидели люди…

Есть такая старая песня о людях в белых халатах, то есть, о врачах.

«Люди в белых халатах, люди в белых халатах», - пелось в припеве. Какие могут возникать мысли, когда вокруг всё белое: стены, потолки, постели, халаты, тапочки… Ясно какие – белые. Особенно, глядя на белые листы бумаги, которые ты должен заполнить всяким бредом, типа предполагаемого диагноза: маниакально-депрессивного синдрома с ярко выраженной степенью паранойи и рекомендуемым медикаментозным способом лечения, сочетаемым с водными процедурами и умеренными физическими упражнениями, желательно по системе йоги. Ничего стабильного, ничего разумного, за что можно было бы зацепиться ищущему уму и сделать потрясающее открытие в области психиатрии, которое давало бы возможность гарантированно ставить мозги на место без всяких депрессантов и смирительных рубашек. Но чтобы сделать такое открытие, нужно знать функцию аксонов, нейронов, дендритов и ответить ещё на кучу спорных вопросов, хотя бы самому себе. Что первична: функция или структура? Если клетки мозга меняются через каждые семь лет, как это изменение отражается на образе действия человека? Будет ли он являться той же самой личностью после смены клеток? Каким образом близнецы, разделённые океаном, обзаводятся одной и той же породой собак и делают совершенно синхронно многие вещи? Практика, исследования, эксперименты и ещё раз практика, а потом уж теория. Где-то там под наслоением многолетнего опыта должна скрываться истина…

V

Итак, 2007 год стал для шокинцев неожиданно примечательным, можно сказать, сумасшедшим. Обычно, если следовать логики нумерологии, самым счастливым числом является 7777, то есть, четыре семёрки. Можно считать, что вам несказанно повезло и при цифре 8888. На худой конец сойдёт и цифра 9999. Только вот как ими распорядиться, этими цифрами, куда их пристроить, как их рассосредоточить по всему жизненному пространству, называемому судьбой, или они сами возьмут её в свои руки? Глядь, а у вашего подъезда код 777. Открыл бутылку старого доброго бургундского, а он сделан в 1777 году…. И, наконец, о чудо! Ваша задрипанная шестёрка имеет номер 777! Ваша возлюбленная явилась на свет 07.07.77 года…. Это сколько же ей теперь? Да, старовата, однако…. Ну а если обратить внимание на год 2007, что мы видим? 2 +7 = 9 – вот что мы видим! Нули не считаются, естественно.

Каждый раз по вечерам Шалтай творил вечерние молитвы. Как только солнце лениво переваливало за горизонт, он залезал на крышу своей мазанки, садился в позу лотоса на специальной дощечке, прикреплённой к трубе и начинал гундосить несусветную абракадабру. Это не было тривиальным «ом мани падма хум», но это были какие-то зловещие чревовещательные звуки типа «рамбу-коли-пусто-густо-тути-фрути-нити-грити-факин-шокин-пукин-локин», ну и так далее. Эта странная словесная чехарда, называемая молитвой, была выстрадана Шалтаем, выстрадан каждый её звук, каждый её чих. «Звуки имеют, - говорил Шалтай, - определённые частоты вибраций. Длина волны содержит информационный код, а само слово – сотворяющее действо. При правильном использовании слов можно овладеть искусством создания из ничего что-то. А молитва – лишь свёрнутая во времени модель созидания. Однако никакого созидания не получится, если сочетания звуков подобраны неправильно». И поэтому на вопрос Шалтаю «почём ты знаешь, какие слова бормотать?» он отвечал: «Я их выстрадал»

«Страдалец ты наш», - говорили ему шокинцы и стреляли в него из рогаток.

Сквозь закрытые оконные ставни несмело пробивался тусклый свет. В горнице сидели люди. Пять или шесть человек были хаотично разбросаны по комнате и что-то делали. Пичугин присмотрелся. Впоследствии, при каких-нибудь весьма приватных обстоятельствах – в палатке с друзьями, под одеялом с подругой, у костра на рыбалке, в застрявшем лифте с незнакомым человеком, Костя заговорческим шёпотом пересказывал своим невольным слушателям слово в слово то, что ему пришлось увидеть и пережить. «Представляешь, они сидят так тихо-тихо, как зомби, и обирают с себя паутину. Я сперва не понял, что означают эти движения руками, а они – обирают с себя паутину, скатывают её в комочки – и в рот. Так беззвучно жуют и обирают, лишь шорох стоит. Бли-и-и-н…. Ты бы видел их лица. Это неживые лица – это зомби. Сначала я думал, что они так молятся. А потом присмотрелся, а они все в паутине. С ног до головы в паутине, бли-и-и-и-н! Скатывают её в такие небольшие комочки и в рот…. Бли-и-и-н…»

Пичугин кое-что не договаривал, а именно: жуть накатила на него такая, что его хватил неописуемый мандраж. Его челюсть отпала, и совершенно непроизвольно заплясала на искореженном от страха лице, выбивая зубами чечётку. Пичугин пришёл в осознание спустя лишь несколько минут. Он вдруг смутно начал осознавать дорогу, покрытую асфальтом, ветер в ушах и сердце, выпрыгивающее из грудной клетки от сумасшедшего бега. Куда его несли ноги, он понятия не имел. А они знали,… куда они его несли – прямиком к сельскому совету.

В сельском совете обратили внимание на какой-то внезапный шум в коридоре. Вдруг дверь распахнулась, и нескладная фигура молодого человека почти уже ворвалась в комнату, как его голова со всей силы ударилась об дверной косяк. Молодой человек издал сдавленное и продолжительное «ой, б…ть» и, схватившись за голову, медленно стал оседать. Присутствовавшие буквально впились в него глазами, потому как произошло событие довольно редкостное в данной местности и в данный период. Сработала ловушка под названием «лобовая атака». Впрочем, кто-то её называл и по-другому, например, «защита от дурака». Так уж повелось, что с древних времён в здешних местах дверной косяк в комнату мастерился ниже, чем в коридор. Такая архитектура была на руку только коренным жителям, а для чужаков, как и врагов казачьей вольницы, данная конструкция была естественной, но коварной преградой, вышибающая на какое-то время напрочь мозги. А так как сельсовет был выстроен на основе старого дубового строения, то ловушка работала и по сей день. Причём так: чем рьяней враг стремился ворваться в комнату, тем сильней рисковал своей лобной долей. Это давало возможность хозяевам выгадывать время и за считанные секунды настраиваться на боевой лад, а потом распоряжаться жизнями непрошенных гостей по своему усмотрению. Данная конструкция имела и другой умысел – всегда напоминать дружине, что нужно быть начеку, то есть, выражаясь по-современному, быть здесь и сейчас, а не ловить галок, разинув варежку. Задумался о чём-нибудь постороннем – заполучи в роговой отсек! Пичугин в который раз за день приходил в себя, потирая довольно приличную шишку на лбу. Овечкин, Антипкин и Сбруева буквально высверливали его глазами, беззастенчиво вынимая наружу нутро со всеми его потрохами. Во-первых, пришлый, во-вторых, мокрый и грязный, в-третьих, какой-то городской засранец, а с чем пожаловал - шут его знает. «Там люди в паутине», - таким вот неудачным образом Костик решился, наконец, прервать нелепую паузу. Все трое переглянулись. «Я корреспондент газеты «Артефакт» Пичугин Константин… Можно Костя», - уже потухшим голосом произнёс Пичугин и стыдливо опустил глаза. Бодро отрапортовать не получилось, он это понял. Так к начальству, пусть даже и такого допотопного уровня, не заваливаются. А что ему делать? Где он совершил очередную ошибку? «Ваши документики», - сказал человек в пагонах явно недружелюбным тоном. «Да, конечно», - как всегда в таких случаях отреагировал Константин и полез в карман. В карман ещё не высохших джинсов было непросто протиснуть руку. Кости пришлось по-идиотски вихлять задом, вбирать живот и перебирать ногами. Тут только он начал осознавать, что портфель с документами он оставил в машине, а кинокамеры при нём не было вообще. Не было кинокамеры! Пук! – это оторвалась единственная верхняя пуговица на джинсах, скрепляющая воедино две половинки. Замок ширинки предательски пополз вниз, под напором всё ещё протискивающейся в карман ладони и нащупывающей там… кажется, плавки.

Всё это время Алевтина не спускала с долговязого парня глаз, как, впрочем, и все остальные. Она опытно-пытливым взором прошлась по его острым скулам, заглянула в испуганные и поэтому, как ей показалось, наивные зелёные глаза и начала обследовать пальцы, которые суетливо бесновались на уровне лобка. И вдруг.… Нет, конечно же, она этого не хотела, вернее явно этого совсем уж не желала, но это стало происходить.

На протяжении многих лет она тайно скользила глазами по этим выпуклым местам сильных мира сего. Даже можно сказать и так, что глаза сами туда смотрели, тогда, как сама Алевтина на эти места смотреть вовсе даже и не желала, даже иной раз одёргивала себя – тьфу, дура! Но подспудным чутьём она, всё же, понимала, что тайный взгляд набирал какую-то неведомую и неподвластную ей силу и, доходило иной раз до того, что иные мужики непроизвольно начинали помещать ладонь в самый низ живота и что-то там сжимать и перекатывать под воздействием этого скользкого тайного взгляда. Даром что ли прабабка Алевтины была колдуньей? Сказывают, в те далёкие времена мужики со всех окрестных хуторов бились в кровь, чтобы только к ней на исцеление попасть. И все с одним недугом – с нестояном. А целила она так: велела разоблачаться по самое «не хочу», садилась напротив и, молча, смотрела на источник недуга, покуда не происходил «стоян», а он происходил быстро, бабка-то в ту пору была молодая и красивая, что не в сказке сказать, не пером описать, не вздумать, не взгадать - прямо как Алевтина. И вот только теперь, по прошествии более, чем века, Алевтина чётко осознала своё предназначение. Видя, как на парне сползают вниз джинсы, обнажая чёрную овечью шёрстку на бледном, но неподатливом лобке, - она поняла – быть ей ведуньей! Могучая и всесильная Алевтина, весь мир припадет к твоему лону, чтобы насытиться ароматами твоей непреходящей и животрепещущей женственности! Все мужики мира будут искать твоего благоволения и снисходить до робких поползновений омыть задубевшие от грубой обуви стопы и погладить вольные икры, а в припадке неуёмного смирения терпеливо целовать твой подол, колготки и трусики…

«Прошу прощения.… Извините…», - заискивающе залепетал Костя и забегал глазами, как мальчик, уличённый в занятии мастурбацией под школьной партой. «Ваши документы», - продолжал настаивать участковый. Придерживая обеими руками пояс брюк, Пичугин Константин, корреспондент газеты «артефакт» почувствовал себя загнанным в такой тёмный угол, что решил сдаться окончательно и бесповоротно. Блеснув на представителей хоть и небольшой, а всё ж таки власти, крупной мальчишечьей слезой, таящей в себе столько невысказанной обиды, стыда и унижения, он, всхлипывая и подвывая начал свой необычный рассказ.

VI

Испустив из себя последние жаркие лучи, солнце медленно остывало. Далеко, почти на краю света алел его багровый шар. Размеренный комариный гул неспешно переходил в соловьиную трель. В такие минуты всё живое, что населяло этот клочок планеты, переводило стрелки своих биологических часов на умеренный режим работы и начинало вибрировать. Всё в хуторе Шокин Блю проникалось неким волшебным таинством природы. Начинались ночные игрища. Оживали инстинкты и рефлексы. На болотцах, заросших осокой, ухали жуки-плавунцы, подзывая своих разъевшихся жучих. Стоило им только взять тайм-аут, как в бой вступала многочисленная армия лягушек, болотных выпей и сверчков. Это было удивительное время приливов и отливов мужской семенной жидкости, спровоцированных месячными, а также весенними фазами луны. Жидкость настойчиво искала своё предназначение, своё природное пристанище, похожее на саму луну или даже на это раскалённое солнце. Кровь превращалась в мутную кипящую брагу. Глаза делались влажными, а губы набухшими, сухими и покусанными. Потому что молодые парни кусали молодых девушек, как кони, за губы, выказывая тем самым свою пылкость. Девушкам было больно, но они терпели, затаившись в кустах, как терпели их матери, их бабки и прабабки. Они не боялись ни мух, ни комаров, ни проклятущей мошки. Ни крапивы, ни репьёв, ни кажушек. Луны были всецело в их руках, а до солнца – рукой подать. Куры с вялым квохтаньем усаживались на насесте, а Шалтай готовился творить свою вечернюю молитву. Травы шуршали, кусты шелестели, жизнь продолжалась в самой главной своей ипостаси. Откуда-то из небытия доносилась дебильная попса, пьяная ругань и бесстыжий смех. Казалось, вся эта буйная растительность таила в себе скрытое медленное кипение, доводящее до оргазма всё живое и неживое в природе. «Рамбу-коли-пусто-густо-тути-фрути-нити-грити-факин-шокин-пукин-локин-мыкин-тыкин-факин-смыкин-камбу-рамбу-попин-дамбу накин-факин-шокин-смакин…»

А тем временем…

- Я живу вдвоём с мамой. Отец-купец, хвост хоботком, трубкой бородка лужёная глотка, бросил нас на семи ветрах, на стыке лет. Мать дала обет за дверь ни ногой, из дома и домой, денежку копит, всё сына торопит: учись молодечик, ученье – венечик, а выбьешься в люди, кое-кто от зависти прямо таки лопнет.

Так я окончил факультет журналистики в нашем государственном университете. Работу было найти ох как не просто. Пришлось работать и барменом, и кочегаром. Помните песню «товарищ, я вахту не в силах стоять, сказал кочегар кочегару?…», - давил на психику Пичугин. - А потом по чистой случайности устроился внештатным корреспондентом в редакцию областной газеты «Вечерние новости». У вас наверняка многие её выписывают, так вот я в ней и работал. А потом часть сотрудников-единомышленников решили создать своё дело. Газета «Артефакт» - это наше детище. Главный редактор нашей газеты – мой лучший друг. Мы с ним в погоне за этими самыми артефактами огонь и воду прошли. Как только мы узнали, что у вас тут намечается нечто неординарное, Гриша сразу же откомандировал меня в ваши края. Но понимаете, техника есть техника. Не доехав до хутора каких-нибудь пару км…

Пичугин рассказывал о своих злоключениях ничего не утаивая, в мельчайших подробностях описывая каждый свой шаг, поддерживая джинсы и достигая тем самым эффект достоверности. Его внимательно слушали, не перебивали, и, наконец, он понял, что ему поверили. Поверили, что документы он забыл в машине, которую бросил на дороге. Что кинокамеру потерял во время бегства из дома Ерофеевых. Поверили также, что плавки он не стал одевать ради того, чтобы брюки на нём высохли как можно быстрее; что, будучи в совершенно трезвом состоянии, он ненароком обрушил мост через Раствердяевку, что у некоего Афанасия Никитича содержится много дубильных веществ в коре головного мозга, что соловей-разбойник так и свищет, объевшись молока, ну и так далее…

- Товарищи, господа, окажите милость, помогите наладить машину и устроить меня куда-нибудь на ночлег, - закончил свою речь Пичугин на бодрящей ноте, смело заглядывая в глаза слушающим. Но теперь, когда его рейтинг неуклонно пополз вверх, эти самые слушающие начали уводить глаза в стороны, делая вид, что «я тут никто, и я тут не причём».

- С машиной придётся подождать до завтрашнего утра,- растерянно сказал Антипкин. - Ночь на дворе. Куда на ночь глядя?

- А кинокамеру ты хоть представляешь, где ты мог посеять? – делая заинтересованное лицо, сказал Овечкин.

- Да, если вам даже и переночевать негде, молодой человек, могу предложить вам следовать за мной – у меня есть на примете пара тройка старушек, готовых без зазрения совести приютить заезжих персон, главное только, чтобы они не были нон грата, – как бы промежду прочим пропела Алевтина.

Кости пришлось в очередной раз смириться с судьбой. Договорившись встретиться завтра утром на этом же месте, все вдруг торопливо засобирались по домам. Костя покорно побрёл вслед за Алевтиной – чему быть, тому не миновать.

Алевтина Викторовна показалась ему довольно ликвидной персоной, но не в его Костином вкусе. Кимоно-то херовато – так определил для себя Костя Алевтину как женщину. Причём сделал это машинально, ибо какой дурак в его положении будет вообще заниматься оцениванием ограниченных в своём кругозоре пожилых деревенских баб? Чушь собачья!

- Костя, так вас, кажется, зовут,- ласково затрепетала Алевтина,- мы сейчас зайдём на минутку ко мне. Вы посидите, отдохнёте, а я пока сбегаю к бабе Мане, узнаю, не приехали ли к ней родственники. Не возражаете?

- Да, конечно же нет! Какие могут быть возражения? – оживился Костя. – Мне бы только джинсы зашить.

Они открыли калитку и погрузились в лоно буйно цветущей растительности. «Скорее всего, это черёмуха или тёрн, а может быть и амброзия. А это её палисадник», - размышлял про себя Костя. В доме у Алевтины было уютно, однако и тут витал некий специфический запах старого барахла и прелой картошки.

- Сейчас я поставлю чай, - торжественно возвестила хозяйка медной горы и отправилась на кухню.

«На кой чёрт мне твой чай, - подумал невольный гость, - сейчас бы стакан водки, огурец и - на боковую».

- Пока чай поспеет, я сбегаю к бабе Мане, - стараясь придать своему голосу как можно больше заинтересованного участия, сказала Алевтина и исчезла. Костя сел на пружинистый диван и с наслаждением вытянул ноги. «А как же джинсы? Он что, должен теперь ходить и как пришлёпнутый поддерживать на себе штаны? Да, ну и денёк. Странная баба эта Алевтина. Вернее, наоборот, баба, как баба. Интересно, что она может знать о Шалтае?» Внезапно Костя почувствовал тяжесть век. Сознание стало расплываться на мелкие разрозненные мыслишки. Благо Алевтина Викторовна нарисовалась куда быстрее, чем прокричал последний петух. Она продефилировала на кухню, и оттуда послышался её неестественно торжественное пение: «У бабы Мани полно гостей – присесть негде!» Потом она вошла в зал, где сидел Константин, но уже в другом обличии. На ней было вычурное декольте из какого-то чёрного сукна, а от её лебединой шеи несло шипром. «Опоньки! Ну-ну! И что дальше? Завтра свадьба?»

- Что же мне с вами делать? – начала вздыхать и жеманно выламывать пальцы на своих костлявых руках Алевтина. – Ну, где мне вас разместить? – страстно стенала, пытаясь разыграть ужасную трагедию, она же.

- Да нет проблем, Алевтина Викторовна. Я могу лечь хоть в чулане, хоть на кухонном полу, да хоть на чердаке, в конце концов.

- Нет, что вы, - тут же сменила тон гостеприимная хозяйка, - как же можно? Вы ляжете прямо здесь на диване, а я уж как-нибудь… потом… в другой комнате. Ах да! Мы же не пили с вами чаю. Проходите на кухню.

Костя прошёл, используя указательный палец в качестве крючка на том месте, где по праву должна была быть пуговица. На столе стояла бутылка горячительного напитка, окружённая тарелками с варёной картошкой, зелёным луком и наспех нарезанным салом. Красота!

- Чего же вы стоите, Константин, садитесь, - загадочно улыбнулась Алевтина, пытаясь скрыть волнение. Грудь её колыхалась, очи блестели. И что делать Пичугину? И Пичугин сел. И ему дали, и он ел. И отключил мозги. Они выпили. Закусили. Поскольку говорить было, в общем-то, и не о чём, они ещё раз выпили и закусили. Потом ещё, и ещё…. Разговор не клеился из-за того, что гость кобчиком чуял, чего от него добивается хозяйка. Все эти жалобы о том, что откармливать кузят сплошной разор, индюки норовят за кордон, а корову держать накладно, в конечном итоге привели бы подвыпившего папарацци прямиком к хозяйке в постель. От этих ужасных мыслей Костя внутренне содрогался. Он чувствовал расстройство желудка, лёгкое головокружение и странное ощущение того, что язык рулит туда, куда хочет. Захмелевшая бабёнка не упускала случая, чтобы не подложить городскому дурню пару картошинок и не тряхануть перед самым его носом как следует сиськами. Да и было бы чем трясти! Но Алевтина не унималась. Стоило только Костику проронить какую-нибудь глупость, похожую на скомканный засаленный фартук в углу на табуретке, или на доморощенную запылённую картину «Неизвестная» над конфоркой, как Алевтина заходилась возбуждённым громким хохотом - скорым предвестником сладких любовных утех.

Костю развезло. Его пьяный разум, до отказа набитый студенческими остротами и шаблонами, решил поприкалываться. Он сделал из кухонного полотенца жабо, взял в правую руку кухонный нож, а в левую вилку, вытянулся, как лорд на приёме у королевы и стал демонстрировать зачем-то изысканную манеру общения. Разрезал ножом и без того мизерный клочок сала, скрупулезно насаживал его, а потом долго и нудно разжёвывал, тупо глядя в тарелку. Алевтина покатывалась со смеху. Она то и дело протягивала к нему руки, намереваясь что-то там поправить, потрогать, погладить, обнажая свои потные подмышки, и при этом норовила ткнуться носом, как молотком, Кости в грудь. Вдруг каким-то чудом эта чувырла оказалась у него на коленках. Её рука стала протискиваться Костику в брюки. Затуманенные глаза словно растворились в его расширенных от первача зрачках. С первачом Аля явно перестаралась. Костя вскинул голову, как бодливый бычок, но в лицо ему посмотрела таинственная «незнакомка» со стены и подмигнула своим изогнутым кошачьим глазом.

- Я хочу зашить тебе штаны, - простенала Алевтина.

- Извольте сударыня, - стараясь выдерживать высокопарный слог, промямлил Костя, - вот вам иголка. Он сунул ей под нос длинный столовый ножик. Хохоча, она стала разрезать ему джинсы до самого паха.

- Только ненароком не вырежьте мне аппендицит, Алевтина Викторовна. Ай, вава!

- Что ты, милый мой распрачёртушка, у тебя тут не аппендицит, у тебя тут аппетитный леденец! Потерпи, мой цыганенок!

«Цыганёнок? Вот так новость! Однако, господа! Я – цыганёнок…»

В окно постучали. Алевтина испустила нечто вроде мучительного стона и сползла на пол. Она явно не хотела слышать ничего извне приходящее, кроме высшей философии любви. Но на грешной земле обычно промышляет закон подлости. Залаяли собаки и в окно постучали с новой силой.

- Алька, открой, мать твою, а не то чичас дверь вынесу!

Алевтина медленно стала подниматься. «Это Степан», - обречённо сказала она. Приблизившись вплотную к двери, Збруева хриплым сдавленным голосом сказала нечто резкое, грубое и обидное.

- Открой, мне с тобой побалакать надоть.

- Иди спать. Мне ноне не до тебя.

- Да ты, кубыть, пьяная!

- Тебе што за дело?

- Открой, говорю, а то окно вышибу!

- Я на тебя заявление напишу!

- У тебя ктой-то есть?

- Тебе што за дело? Ступай, куда шёл. Не до тебя!

В это время Кости смертельно захотелось по-маленькому. Его мозг с трудом доносил до него эту далёкую, туманную, но такую сладкую и в то же время навязчивую идею. И всё же что-то он делает не так. Костя тяжело поднялся и зашатался, как стул. С него решительно упали штаны. Он поднял ладонь кверху, и, покачиваясь и заикаясь, спросил: «А-алевтин-на Вихторновна, а можж ... ик… но выйти?» Алевтина метнулась в его сторону, как лиса от бекасиновой дроби, и быстро зашептала: «Тиши, тиши, красава моя, голубец мой ненаглядный. Степан, он дурной, он страсть какой дурной…. Если застанет тебя здесь, прям тутова убьёт не поморщится… залазь под диван и ни гу-гу!

- Я писать хочу-у-у-у!

- Ах ты, родненький ты мой, ну потерпи, потерпи чуток, можа рассосётся…

- Алька! Убью! Открой, овца комолая! Сукадла! Я ж тебя из самопала застрелю, как дикую свинью!

«И вот некто из сынов Израилевых пришёл и привёл к братьям своим Мадианитянку, в глазах Моисея и в глазах всего общества сынов Израилевых, когда они плакали у входа скинии собрания. Финеес, сын Елеазара, сына Аарона священника, увидев это, встал из среды общества и взял в руку свою копьё, и вошёл вслед за Израильтянином в спальню и пронзил обоих их, Израильтянина и женщину в чрево её; и прекратилось поражение сынов Израилевых. Умерших же от поражения было двадцать четыре тысячи». (Библия, Числа, Глава 25, Стихи 6,7,8,9))

Шалтай сидел на крыше и творил вечернюю молитву. Где-то в кущерях свистел Пашка-Соловей. На небе обозначилась полная луна похожая на яичный желток - начало прекрасной поры приливов и отливов. Никогда ещё Шалтай не чувствовал себя так близко к чему-то такому от чего голова идёт кругом и сосёт под ложечкой. В своей молитве он воспарял так высоко, что до него не долетали комары, а лишь ночные бабочки кружили над его экзальтированной головой, головой размером с галактику, и выписывали странные фигуры, похожие своими очертаниями на вывернутые наизнанку восьмёрки, представляющие собой символы бесконечности. Волшебные звуки заполняли духовное пространство Шалтая и уносили его на длине волны, недоступной для Панкратовой Лидки и Митьки Бирюка. Он видел всё, что ему являли эти волны. Это не было видением. Это было знанием чего-то такого, чего Шалтай, собственно говоря, и сам не знал.

Рамбу-коли-пусто-густо-тыкин-мыкин-шокин-смыкин….

Он уходил в глубокую медитацию, теряя ориентацию и ощущение импульсов своей бренной плоти…. Мимо него проплывали туманности Андромеды, раковинообразные турбулентности других миров и, где-то в далёком далеке уже мерещились водонапорные башни Атлантиды.

Накин-смакин-шокин-факин-падла-сука-бляха-муха….

Несвойственные вибрации выбили Шалтая из астрала. Его слух невольно обострился. Шалтай, не смотря на свои личностные заморочки в отношении рек, озёр, болот и прочей водоросли, был, вообще-то, добрым, честным и справедливым человеком. Прийти на помощь утопающему в дерьме - ему раз плюнуть. Шалтай прислушался. «Гада-а-а! Милиц-ц-ц-а… дам… в рог!» В атаку пошли сексуальные меньшинства: букашки, червячки, мушки, блошки…. Одна огромная ярко разрисованная бабочка села Шалтаю на нос и замахала своими бархатными крыльями, будто опахалом. «Чур, тебя!», - сказал Шалтай и скатился с крыши.

- Мандюк! – взвизгнула Алевтина и залепила скалкой Степану в лоб. Раздался звук, похожий на произведение Хемингуэя «По ком звонит колокол». Было видно невооружённым глазом, как из Степановых глаз посыпались многочисленные искры. Среди них были и маленькие, и большие. И каждая отдельная искорка была не чем иным как отдельно взятой Степановой мыслью. Здесь были и крупные такие мысли, навроде той, что родилась во время жатвы под комбайном. И мысли средней величины, которые посещали Степана в сортире, и двуликие мысли, и в крапинку, и в горошек. Пока Степан мычал и сотрясал своей гривой, точно кобель, которого обдали ушатом холодной воды, в его мозгах происходили важные кадровые перестановки. Наконец он вскинул бешноватые глаза и… о боже! «Where’s my drink? Fuck you up to down! Drink! Where’s my drink! Drink!!! Shit!» Алевтина опустила скалку и с опаской попятилась назад.

- Никаких сепаратных переговоров! – мычал долговязый парень без штанов, опираясь на ствол раскидистой груши. – Я протестую, господа!

Мы, русские, привыкли много рассуждать! В России с 1917 года установился духовный беспредел, за который каждый из нас несёт персональную ответственность! Нам ли, изнеженным мастурбантам, взваливать на свои хрупкие плечи сию непосильную ношу? Но переписывать историю с новой строки, увольте, господа… Свободу конституционному собранию!

Константин Пичугин смотрел себе под ноги и говорил примерно туда же. Развозил слова как сопли по забору. Его мутило. Рот был набит противной слюной, которая скапливалась пеной в уголках губ. Под глазом – пятно синего цвета. Джентльменский набор. Просто Пичугин прикололся – вот и всё, что сделал этот рубаха-парень Пичугин. Имеет право. Кто из его теперешних сослуживцев сможет так вот запросто взять и пойти в народ? В самую его гущу? Напиться с деревенской бабой, повалять дурака, получить в глаз от местного ухажера? А? То-то!

Люди, страдающие психическими заболеваниями, бросаются в глаза своими эксцентричными выходками, своим одержимым стремлением добиться своей дебильной цели любой ценой. Иной раз приходится наблюдать чудеса аналитической изворотливости душевнобольных в своём безумном порыве доказать недоказуемое, что неизменно ставит в тупик самых маститых психиатров и их подмастерьев. Например, один психически ненормальный, назовём его Лямбдой, имел в качестве своего диагноза религиозный синдром. Он утверждал, что Христианство – это внедрённый определённым слоям населения имплант с целью их порабощения. В пример он приводил хана Тахтамыша, который летом 1382 года безуспешно штурмовал крепостные стены Москвы. Поводом для набега послужило временное отсутствие великого князя Дмитрия. Однако горожане мужественно защищали город, и хан Тахтамыш перешёл к длительной осаде.

В один прекрасный день к воротам города подъехали Нижегородско-Суздальские княжата, братья Семён и Василий. Так как они являлись шурьями великого князя, их впустили без особых таможенных церемоний. Они заявили от имени хана, что хан на москвичей зла не имеет, и что он ищет Дмитрия и его воевод. Пусть горожане откроют ворота, встретят великого хана, как полагается, хлебом солью и всё кончится добром. Для пущей убедительности княжата целовали крест, что поимело на православных магическое действо. На собравшемся вече один только князь Остей доказывал, что татары врут, но его не слушали – княжата крест целовали, стало быть, правду сказывали. Порешили ворота отворить. Первым в сверкающих доспехах выехал Остей. За ним его дружина. Красавица писанная Любава на белом в узорах полотенце несла пышный каравай. Как только Остей слез с коня и наклонился в поклоне великому хану, тут же его голова слетела с плеч. Дружину расстреляли из луков, а Любаве выжгли глаза и повесили на собственной косе. За стенами города не пощадили никого. Всё население было истерзано, а Москва выжжена дотла.

Лямбда с пеной у рта клялся, что оно так в точности и было, потому что он там был в качестве летописца и всё видел собственными глазами.

В период русско-японской войны на Дальний восток вместо дополнительной провизии и оружия в огромном количестве переправлялись иконы. Но иконы не помогли и кампания была проиграна.

Испанцы во времена Колумба провернули беспрецедентную по своим масштабам и последствиям сделку с населением Америки. Они торжественно вручили им библию, а взамен взяли у них земли. Вера в обмен на жизненное пространство. Лямбда мог приводить бесконечное множество таких примеров, выставляя в совершенно невыгодном свете такие христианские благодетели, как любовь к ближнему своему, смирение и беззаветную веру в милость божью. Любая хорошо построенная аргументация натыкалась на такую же, логически выдержанную, причём тема настолько воспаляла умы самих докторов, что те, увлечённые выстраиванием неоспоримых доказательств, напрочь забывали с кем они на самом деле имеют дело.

Для справки. Каждый год сотни тысяч верующих независимо от принадлежности к той или иной конфессии, течению или направлению, ответвлению или секте, попадают в психиатрические больницы с диагнозом религиозного синдрома.

Blog