Странная книга. Совмещает очень многое. Проницательность. Острый юмор. Искренность. Флёр романтичности. Грусть от происходящего в современном мире. Ностальгию по былым законам чести

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Еще о физическом развитии и здоровых зубах Вопросы, вопросы, вопросы, 1974.36kb.
• Лингвистический аспект подготовки современных управленческих кадров в России, 88.11kb.
• Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века, 4844.9kb.
• О венецианским каналам влюбленных, самую большую в мире гостиницу mgm grand, средневековый, 486.6kb.
• Лимерик, 25.95kb.
• Авторские программы тренингов по закупкам, 626.64kb.
• Никитина Л. А. Резервы здоровья наших детей, 3101.9kb.
• Уроки коммуникативной истории человечества и их значение в современном мире, 30.28kb.
• Задачи: 1 ознакомиться с понятием перевода в современном мире; 2 рассмотреть классификацию, 301.13kb.
• А. Н. Леонтьев "деятельность. Сознание. Личность" предисловие автора эта небольшая, 2356.73kb.

XII


Лейтенант Авдеев лежал одетым на аккуратно заправленной кровати и смотрел в потолок. Номер двухэтажной гостиницы, в котором он поселился, был таким же скучным, как и люди, в чьи обязанности входили элементарное обхождение и, по крайней мере, элементарная предупредительность. Так нет. В туалете не работает сливной бачок. Почему бы не повесить небольшое объявление: граждане, бачок навернулся, оправляйтесь в целлофановые кульки из под чипсов, которые вы оставляете под кроватью после литра выпитой. Или: в виду того, что починить замки дверей не представляется абсолютно никакой возможности, просим вас не тыкать ключом в скважину до одури и не вертеть им, то слева направо, то справа налево - ничего не выйдет! Дюже грамотные стали! Понаехали тут, понимаешь!..

Сразу после этой идиотской драки, да и вообще идиотской ситуации в целом, Авдеев поспешил в районный центр. С самого начала вся эта затея (виноват, товарищ майор, - «задание особой важности») с выявлением инопланетной сущности, завладевшее телом бомжа, действовала ему на нервы. В особом отделе, в котором он работал, не принято было давать комментарии событиям, давать свою оценку различного рода версиям и уж тем более выступать с собственной инициативой. Инициатива приветствовалась только поскриптум, - после успешно проведённой операции. А как можно назвать операцию по попаданию пальцем в небо успешной? Авдеев не привык стрелять холостыми. Он привык стрелять на поражение. Как в Чечне. Тогда, будучи командиром разведроты специального назначения, он не думал и не гадал, что после пяти лет службы ему придётся гоняться за призраками и не где-нибудь в ущельях, а в центре России, в людных городах и забытых богом сёлах. Все пули, предназначенные для Петра Авдеева, были выпущены либо не в то время, либо не в том месте. Он отделался лишь лёгкой контузией, спасая раненного бойца. Но именно после этой-то контузии им и заинтересовались - Пётр стал проявлять особую чувствительность к людям. Он безошибочно узнавал место нахождения того, с кем ему хоть однажды пришлось пересечься. Как это происходило, он не понимал, пока не прошёл специальную подготовку в особом отделе ФСБ. Конечно же, это был не отдел кадров, хотя можно сказать и так. Всё, чему его старались научить странные люди в штатском, он уже умел – настраиваться на волну, интересующего субъекта – так это, оказывается, называлось. Однако кое над чем ему пришлось и попотеть. Например, улавливать частоты недоступные даже радарам. О смысле каждодневных изнуряющих тренировок Авдеев узнал чуть ли не в самый последний день занятий. Как и следовало ожидать, это была страшная государственная тайна, нарушение которой каралось всей тяжестью существующего закона, но что ещё страшней – несуществующего.

В Капустином Яру в конце сороковых годов была сооружена секретная база, на которой дислоцировались военные истребители. Мощные радары охраняли небесные подступы к секретному объекту. Под аэродромом на порядочной глубине располагалась сеть ангаров, в которых не покладая рук, трудились «специалисты». Так начиналась охота за летающими тарелками, целью которой было завладение космическими технологиями. В 1948 году удалось сбить сигарообразный неопознанный летающий объект и даже подобрать трупики непрошенных гостей из космоса. Кое-что удалось понять, но многие вещи остались за кадром и по сей день, не смотря на то, что открытие охоты на НЛО никто не отменял. И хотя современным сверхзвуковым истребителям с навороченной электроникой и «умными» ракетами не удавалось больше поразить цель, участились случаи странных падений НЛО, а сами энлонавты таинственным образом исчезали.

Детище перестройки «гласность» открыла шлюзы не только авангардным течениям рока, писательскому кретинизму и самобичевательным телепередачам. По её каналам забурлили мутные воды изотерической мысли, этакого широкомасштабного колдунизма, превращающего мёртвых в ныне здравствующих, а здравствующих в еле живых. Сквозь разнокалиберную многоголосицу магов, врачунов и колдунов стали пробиваться робкие голоса людей, не считавшими своим долгом заявлять миру о своих паранормальных способностях. Просто однажды они что-то услышали, чего не слышали их сослуживцы, что-то увидели, чего не замечали остальные. И вот эти факты стали просачиваться в прессу. Пятнадцатилетняя ученица ПТУ услышала некие голоса, которые заставили её взяться за перо и накатать послание обитателей других миров человечеству с прилагаемыми к нему схемами нашей галактики. Один охранник частной конторы, ни с того ни с сего, стал в один миг утверждать, что его чуть не похитили инопланетяне. В доказательство чего он описывал странных гостей, появившихся как гром среди бела дня с круглыми лицами и миндалевидными глазами в закрытом помещении офиса. Он утверждал, что они приглашали его на космический корабль, но он, якобы, вовремя одумался и отказался. Но если бы не больная жена и ребёнок, которого нужно довести до ума, - обязательно бы согласился.

В КГБ в то время были отделы, которые плотно занимались всей этой колдунадой и эти самые факты тщательно перепроверялись, а потом использовались с пользой для дела, скорее всего, для успешного строительства коммунизма. Таким образом, набралось немало свидетельств, говорящих о том, что космические гости с планеты Эпсилон ходят среди нас, вернее шифруются под нас, используя только наши тела и нашу систему мышления, которая только и состоит из экстраполяции и когнитивного диссонанса. Чего проще? Но как их распознать среди такой массы людей? Как им предоставить уникальную возможность набраться храбрости и поведать соответствующим структурам о цели их пребывания на Земле? Вот этими-то вопросами и занялся отдел № 215. Правда, с приходом к власти демократов во главе с Ельцыным вся эта работа по выявлению космических сущностей свернулась – нужно было срочно развалить Союз. Однако ж, потом опять c успехом развернулась – нужно было идти в ногу с американцами.

Способности Петра Авдеева пришлись как никогда в тему. Задания «найти и уничтожить», «найти и обезвредить», поменялись на «найти и законтачить», «найти и доставить в целости и сохранности». К инструкции по обнаружению пришельцев прилагались многочисленные фотороботы личностей, которые, по словам очевидцев, тянули на инопланетян. А также визуальные впечатления и ощущения от непосредственных контактёров. Все эти наблюдения, не смотря на то, что они делались самыми различными людьми, имели несколько общих моментов. Во-первых, инопланетян выдавали их необычные глаза, в той или иной степени миндалевидные и бездонные. Во-вторых, голос был напрочь лишён эмоциональных оттенков, и звучал с какой-то стальной вибрацией. И в третьих, их выдавала полнейшая безучастность к бытовухи. Они, казалось, игнорировали всё то, про что с гордостью мог бы сказать каждый смертный, населяющий эту планету: «Мелочь, а приятная!». У этих существ не было мелочей. В их головах умещалась глобальная философия вселенной. Поэтому они сразу цепляли на себя глаз людей, которые в силу своей привычки никогда не задумывались о законах, по которым существует это мирозданье. Они пеклись лишь о том, какой внешний антураж принять на следующий день, чтобы обратить внимание как можно большего числа противоположного пола. Или от какой пищи следует воздержаться, чтобы своим обликом не вызвать злорадство приветливо улыбающихся сотрудниц и сослуживцев. Или, как бы это так сделать, чтобы, не растрачивая свой бесценный энергетический багаж, позаимствовать его у ближних своих в качестве божьей милости. Можно просто своровать его у окружающей среды или взять и бесцеремонно вырвать из чарующих лап природы. Но ни о какой мысли об изменчивости материи и постоянства духа нет и в помине, а есть только навязчивый речитатив: всюду деньги, деньги, деньги, денежки-и-и…. Именно они позволяют в мире людей восполнять неутолимую жажду в обладании вещами, и это называется вещизмом. Ведь посредством денег можно стать обладателем утвари для чайной церемонии! А также занять такое удобное место в кресле, скажем, в парламенте, что из него сразу будет видна Пальма де Майорка!

Авдеев лежал на аккуратно заправленной кровати и размышлял. Некоторый опыт по поимке космических бандитов у него уже имелся. Правда, все они впоследствии оказывались не на скамье подсудимых, а в психиатрической больнице с очень неприятным диагнозом – параноидальная шизофрения. Тем не менее, способности Авдеева развивались. Стоило ему несколько раз выйти на волну пришельцев, как потом он безошибочно мог определять место нахождения того или иного интересующего его субъекта. Таким образом, за несколько лет своей необычной карьеры Авдееву пришлось побывать во многих уголках России и досконально изучить менталитет её паранормальных граждан. Доставка «лазутчиков» в место назначения не доставляла Авдееву большого интеллектуального напряга. Достаточно было послать лазутчику по почте официальное сообщение по типу персонального именного уведомления о вручении приза. «Вы выиграли, господин Бирюлькин Л. И.! Благодаря Вашему номеру 652189, первый в мире приз стал Вашим! Просим явиться за деньгами по адресу г. Москва, Лубянка и т. д..». Этот вариант прокатывал в отношении тех персон, которые были нон грата там, где они были. Тем не менее, они садили себя в грудь и орали во всеуслышание, что они контактёры. Зачастую у них не было даже денег доехать до Москвы. Тогда Пётр шёл на ухищрение и, забегая наперёд какому-нибудь контактёру, где-нибудь на людной улице подбрасывал ему под ноги кошелёк с деньгами. Половина его реципиентов тут же пропивала содержимое кошелька и дефилировала по счастливой улице взад и вперёд, надеясь найти пузатенький кошелёк ещё и ещё раз. Тогда Авдеев подбрасывал другой кошелёк, но уже не с деньгами, а с билетом в Столицу. Реципиенту ничего не оставалось делать, как проглотить слюну и садиться в обозначенный вагон. Этот контингент, обычно, пополнял коридоры психбольниц и преумножал численность бомжей на улицах и подземках Московии. А вот что касается перевоплощённых инопланетян, то здесь были определённые трудности. Короче, ни одного по-человечески настоящего инопланетянина Авдееву не удалось выследить и обезвредить. Очевидно, пришельцы обладали невероятными способностями изменять структуру и форму человеческого тела. Всё, что могло оставаться неизменным – это их кошачьи миндалевидные глаза. Петру посчастливилось однажды повстречать женщину с такими глазами, но к великому сожалению, ему не удалось войти с ней в контакт – ибо она стояла на подиуме в качестве претендентки на мисс Вселенную и была, кажется, монголоидной расы.

Если психи сами нарывались на то, чтобы Пётр Авдеев подбрасывал им кошельки, то настоящие космические мачо плели такую ловкую паутину, что офицер Федеральной Службы Безопасности сам неоднократно в неё попадал. Выезжая «по зову сердца» в какую-нибудь тьму таракань, он лишь нарывался на очевидцев или свидетелей каких-то странных разговоров подозрительных личностей, и с их слов составлял портрет своего космовояжёра.

Авдеев снова и снова прокручивал в своей памяти кадры из популярного телешоу, в котором Шалтай надувался как пузырь, а потом вновь спускался и, как ни в чём не бывало, стройный и подтянутый являлся на обозрение публики.

«Он действительно штучка, - думал Авдеев, - Но почему я на него не клюнул? Глупо было выслушивать нарекания со стороны непосредственного начальства и отправляться в командировку по приказу, а не по наитию. Если субъект перед всем честным народом изменяет до такой степени барельефы своего тела – это ли не доказательство его внеземного происхождения! «Чего вы ждёте лейтенант Авдеев? Особого приглашения? Без этого человека или, кто он там, не возвращайтесь! Вопросы есть?» - «Да товарищ майор, один такой маленький. Его теперь знают во всём мире, и его исчезновение наведёт такой шорох со стороны СМИ, что мама моя родная!» - «А вы как хотели? Всю вашу сознательную жизнь поставлять нам шизофреников и бомжей?» - «И опять вы правы, товарищ майор, мне и самому они обрыдли». - «А зачем вы впутали девчонку в ваше мероприятие? Захотели попозировать? Изобразить этакого Джеймса Бонда?» - «Никак нет, товарищ майор…. Хотя, может быть, только самую малость…» - «Что-о-о? Мальчишка! Забирай свой совок и вон из песочницы!» - «Есть, товарищ майор, вон из песочницы!»

Такие дурацкие мысли лезли в голову Авдееву. Он запрокидывал над головой почти уже пустую бутылку хереса, купленную в вагончике и, морщась, пытался сосредоточиться на дальнейшем ходе операции. Но перед глазами в неумолимом неоновом свете мерцало заплаканное лицо девушки. А в это время….


XIII


- Костюха, а Костюха? Пошёл бы, спустился в леваду, да принёс бы свежей родниковой водицы. А давешнюю вылей овцам, чай не погребуют, - лениво стенал Иван Михайлович, вытягиваясь на кровати, как кот Брыськин.

Костя шмыгнул носом, подхватил ведро и подался из комнаты с видом завсегдашнего обитателя Тимрючьих угодий. Наконец-то Пичугин отоспался и пришёл в себя. Но вместо привычного задора на него навалилась сладкая истома ничего неделанья. В таком удивительном режиме существования ему ещё никогда не доводилось пребывать. Костя безразличным взглядом окинул свою поломанную шестёрку и даже с каким-то злорадством подумал: «Ну, что, сукадла, допрыгалась?»

Начинало смеркаться. Левада брунела от комаров и прочей летучей твари. От шелковистой и сочной муравы несло вечерней свежестью, пьянило и насыщало душу благодатью. Костя зачерпнул воды и стал пробираться вверх по тропинке между замшевелых стволов когда-то плодоносящих деревьев. Он жадно впитывал пары одичалой растительности и тихо наслаждался образовавшимися пустотами в сфере аналитической мысли. «Это состояние ума надо всячески беречь», - думал Костя. Больше всего он боялся ненароком расплескать этот удивительный кубок, наполненный умиротворительным покоем и гармонией с собственной вселенной. То есть, с собственным «я». Но если, он, Костя, пришёл в согласие с собственным «я», тогда кто он на самом деле? Второе «я»? Или первое? Или тот, который присваивает себе этот статус? Костя отчётливо почувствовал, как зеркальная гладь озера покрывается рябью. Он беспомощно забегал глазами, выискивая что-нибудь такое, что смогло бы спасти его от этих рассуждений.

- Костюшка! Ты что, решил деда уморить? Дуй за коровой, а я чёнить ко столу сберу.

За то короткое время нахождения в Тимрюке Костя наслушался столько баек про то, как несостоявшийся коммунист Сукочев Иван Михайлович, в прошлом директор Шокинского дома быта, жил и боролся, что некоторые из них он даже пробовал записать. И хотя в них было полно исторической правды и справедливости, многое из того, о чём в своих легендах повествовал Михалыч, не имело ни малейшего шанса попасть на страницы даже насквозь прогнившей от желтизны прессы или стать сюжетом для какого-нибудь иступлённо-удушлевого порно.

«Вот ты говоришь содержание должно превулировать над формой. Мол, то, что у человека во внутри, важнее того, что снаружи. Мол, баба-другиня, у которой ни сиськи, ни писки, лучше, чем просто баба, на которой глаз отдыхает. Могёт быть и так. А могёт ить и по-другому. (Иван Михайлович мог по настроению коверкать слова). Была как-то в моём соподчинении одна бабёнка – я же при коммуняках менежором, как теперь принято называть, работал, то есть, дилехтором дома быта по-нашему. Зинкой её звали. В обчем, вертлявая такая бабёнка. В поле ветер – в жопе дым. От мужа так гуляла, ажник шорох по камышам стоял. Все кущери облазила. Подставляла лепёшку всем без разбору, а тут вдруг вдарилась за мной, хочь караул кричи. Не даёт шагу ступить своему непосредственному начальнику и всё тут. Я по нужде – она за мной крадется, я в гараж – она за мной попятам. Я только подумаю из графина воду в стакан плеснуть шланги мал-мал остудить – она одной рукой тебе уж водку туда льёт, а другой огурец в тарелку крошит. И надо же так совпасть, что на это время дед начисто обанкротился – ни одной чужой лепёшки в досягаемости, - только одна, раз и навсегда богом даденная. А дед, он, когда в соку был, такие дела недолюбливал. Дед насчёт баб-то опрятным слыл. В кажном хуторе хочь по две, по три зазнобы у деда, а дежурили у окна. Ну, думаю, ничего не поделаешь, придётся с этой профурой перетоптаться.

Как-то раз по долгу службы мне нужно было поехать на своей «нивёнке» за ней в уезд - с поезда её снять с запчастями для стиральных машинок. Ну, приехал. Ну, жду я эту кралю возле вокзала, не слезая со своего жеребчика. Семечки щулкаю, по сторонам глазею. Смотрю, скачет, как коза. Довольная такая, прыг ко мне в машину, в щёчку – чмок и затараторила, да всё о делах, о делах, а сама улыбку прячет, да глазками лукаво постреливает. Отъехали мы с ней в посадки нутро оросить. Всё чин чином, как полагается - чокнулись, выпили, поглаголили, да пора и честь знать – повелел я ей разоблачаться. Она тут же скинула юбчонку, - видать заждалась этого момента, и, пока дед колбаску догладывал, зачала блузку с себя стаскивать. Не успел я себе и коленки заголить, как вижу перед собой, как ты говоришь, другиню: ключицы во все стороны торчат, рёбра выпирают, и пупок бантиком – потянешь, воротца и откроются. Дед так и обробел. С какого перепугу к ней подступиться, чёрт её знает! Как на такой хворост вершиться, ума не прикладу - сплошные мощи! И ведь были бы хочь на чуток святыми, а то так, громых-громых об капот и стелется на мой расписной кафтан, что в траве уют создаёт, мол, готовая я, трогай меня, Ваня. А у меня от этого обозрения чувства стали иступляться. Яички съёжились в один комок, а рогалик в подполье ушёл – нутренного жиру для него нету! Одни мослы! Но с другой стороны, Зинка, она же такая стервятка, враз по хутору разнесёт, что у дилехтора домбыта пичужка щаульная, когда послухает деда, а когда и заноровится. Что делать? «Зина милая, - говорю, - встань зараз и станцуй мне танец живота». Авось, думаю, расквелится пичужка-то, чай без дела вон сколь дён кунела. А Зинка, как будто, этого и ждала. Вскочила и давай костями громыхать. А потом возьми и в порыве экстаза сорви с себя лифчик! Мама моя родная! Болтаются из стороны в сторону два сдутых шарика, шлёпают её по рёбрам, а она знай себе, извивается да трясёт передо мной гузкой. «Когда ты последний раз на себя в зеркало-то смотрела, чувырла», - думаю, а сам в паху у себя шарюсь - пичужку ищу. А она, что твой сморчок, вобралась от этого зрелища под брюшину – вытянуть никак не могу! Что за напасть! И стал я неистово сожалеть обо всём и уговаривать себя отыскать на энтом рентгеновском снимке хочь какую-нибудь природную оплошность в виде выпуклости. Вдруг моя любава возьми и повернись ко мне задом, а к капоту передом. Тут-то Господь, должно, и услышал мои молитвы. Вылетела пичужка из своего дупла, как пробка из-под шампанского, и забрунела на ветру. «Остепенись, Зина милая, замри там, где стоишь!» - закричал я в превеликой радости. Упёр я её ракушками в капот, а сам прилип сзади, аки Адам к Еве, и давай пичужку надсаживать, ажник «нива» ходуном заходила. Скорей, думаю, надо кончать энто мокрое дело, а сам разные неприличествующие фантазии у себя в уме воскрешаю - для поддержания духа. А моя дородная знай себе покрёхтывает, да постанывает, да ножонками перебирает, что твоя кобылица перед яслями. А потом вдруг резко застенала и стала сползать с капота, как чулок с х...я. «Зина милая, - говорю, - скрепись, постой ещё чуток ради нашего же общего блага» - «Не могу, - говорит, Ваня, - дюже хорошо мне…» Что ж ты, блядва такая, ради собственного удовольствия постоять как след не могёшь?! Что делать? Как спасать ситуацию? Обхватил я её за чреслы и так, сочленённый, стал подпирать её внутрь салона. Топы-топы, кое-как завалил болезную на сиденье и давай по новой раскачивать колесо истории. Сто потов сошло, допредж пришли мы с ней ко всеобщему знаменательному заключению. Откинулся я на кресло, будто вагон угля разгрузил. А она радёна до невозможности. Оплела мои талии своими костяшками, как поветелем, и щекочет ухо: «Теперь ты мой, Ванечка, люба мой ненаглядный! Друг ты мой разлюбездностный!» А я вращаю зенками, вроде как, податься по нужде хочу, а сам думаю, нет, Зина милая, первый и последний раз ты мне была другиней. Пусть теперь твой суженый твои шарики надувает, да об мослы колотится, а мне надо телевизоры чинить, да плиткам спирали завивать. Я и в голодный год за сто блинов не стал бы на такие жерди облокачиваться. И не так ли я с ней же в энтот же самый день оскоромился?

А дело было так. «Довези меня, - говорит, моя ластуня, - аккурат до дому. Идти мочи нет. В зобу дыханье спёрло, глаза пеленой заволокло». Делать нечего. Повёз я её до дому, до хаты. К калитке подъезжаю, а там муженёк её чернее тучи с дрючком стоит, порядок блюдёт. Я уши прижал, но не растерялся. Соскочил со своего жеребчика и к нему в объятия. Вася, милый, говорю, забирай свою гулёную. Если бы не я, так бы и осталась валяться в подворотне. Вася вытрескал зенки, не могёт слова умного молвить. А Зинка выпрыгивает из дилижанса и так задорно ему: «Ну что, Васька, гульнём ноне, отметим моё прибытие из командировки? Открой холодильник, там в углу на второй полке бутылка столичной плесневеет, да селезень тоскует по топору. Гулять, так гулять!» Вася нерешительно потоптался, но здравый смысл в ём всё ж-ки возобладал. Гляжу, с топором на селезня пошёл. А Зинка подмигнула мне и зафитилила на кухню. На кой ляд сдалось мне всё это гульбище, думаю. А в то же самое время дюже захотелось мне утиных потрашков – я с этой шваброй сю мочь поистратил. Восполню, думаю, - и восвояси. Пока я делал вид, что с машиной вожусь, Зинка метала на стол харчи. «Ну, что, мужики, - говорит, - пока суп да дело, пропустим по одной?» - «Годится». Сели мы, значится, пропустили, закусили и ещё раз налили. «Этак, я, пожалуй, и селезня не попробую», - складываю себе на ум, а сам на Васю посматриваю. А Вася, как тот чугунок, шумит, а не закипает – водка своё расслабительное действо, стало быть, оказывает. Вскорости и мясцо подоспело, а к нему и второй бутылёк. Ну, баба, - думаю, - лиса, да и только! Одначе, закусывать нужно от души, кто его знает, почём ноне фунт лиха. Уговорили и вторую. Смотрю, Вася слюни под стол пускает, да сопли рукавом утирает. На него и луна не действует. Скрипит зубьями и тычет вилкой мимо тарелки. Готов, - думаю, - пора и мне лыжи навострить. «Да куда ты на ночь глядя, - вскинулась хозяйка, - у нас что, места мало для гостя званного или у нас с Васей семеро по лавкам? Разбирайся и ложись в энтой комнате – я щас постелю» И шмыг в опочивальню. В Тимрюк мне добираться через пески и буераки, да ещё ночью как-то не хотелось, а посему протест свой я сам же себе и отклонил. Утрамбовал я свои концы под одеяло и сладко заснул. И вот просыпаюсь я среди ночи оттого, что ктой-то меня в бок тычет. Смотрю, а это Зинка лобунится мне в подреберья. «Двигайся, - говорит, - Ваня, кровать, чай, большая, двоих ей богу выдержит» Вася храпит в соседней комнате, луна светит скрозь шторку – делать нечего – подвинулся. Хорошо, - думаю, - что впотьмах не вижу я ейные рельефы, - и начал было подключаться к системе. Кровать тут возьми и заскрепи, да так громко, что уши заложило. «Зинка, ты где?» - забунел Вася из соседней комнаты. Зинка порх с кровати к сундуку: «Я лёгкое одеяло достаю. Душно у нас, Вася. Спи. Завтрява на работу чуть свет вставать!» Зевнула и, как ни в чём не бывало, под одеяло к мужу - шасть. А мне, честно говоря, уже и не до сна. Лежу я и представляю Васины кулаки. Он же в кузнице работал, мастерство своё оттачивал на всех Зинкиных хахалях. Толку-то, что я её начальник. Стукнет своей кувалдой разок и сотрясёт мозги. Вот будет дело! Наконец Вася испустил истошный храп. Тут и мне б подрасслабиться, да куда там! Слышу, шлёпает ко мне моя надокучница, - чтоб её! - и шепчет: «Давай сходим, Ваня, на кухонку. Там у меня кое-что для тебя припасено». Ну думаю, всё равно не спиться, да и на кухне вроде как не в постели же. Встал я и на цыпочках за ней на кухню последовал. Что, думаю, за сюрприз она мне подготовила? А она мне и шепчет: «Давай, Ваня милый, я как давеча встану перед тобой, и будет нам снова хорошо». Ну что ты с ней будешь делать? «Да ведь если муж проснётся?!» - «Он не услышит, Ваня, он спит». - «Ясное дело, что спит». - А ну как попить встанет, мне куды бечь? Он же меня в лепёшку вгонит!» - «Не вгонит. Давай, казак, давай!» И заголила передо мной зад, и встал я подле неё, подперев её живот ко столу. А сам ухо востро держу, в Васяткин храп вслушиваюсь, как в соловьиную трель - колена просчитываю, перепады отмечаю. Где уж мне тут об собственном удовольствии помышлять. А Зинаида Павловна знай себе, постанывает свинкой, когда ту за ухом чешешь, да всё громче и громче норовит. «Тише, - говорю, - мужа разбудишь» - «Ну и чёрт с ним, с мужем». - «Да как же чёрт с ним! Он же нас в пол вобьёт!» - «И пусть!» «Да как же пусть!» - «Ой, Ваня, дюжей давай, дюжей!» Тут моя болезная охнула и ткнулась лицом в тарелку, сгребая под себя всю грязную посуду. Чтоб её! Слышу, храп прекратился. «Зинка, в рот тебе дышло, где тебя черти носят!» Я так вот весь и обмяк. «Да кошка тут по столам бегает! Тарелку вот разбила, щас соберу осколки и приду». А сама лежит брюхом на столе и отдышаться не может. Слышу, заворочался Василий, вроде как встать хочет. Меня так всего и затрясло. Что ж ты, подлюка такая, жизни чужой не жалеешь! Ради пичужки готова смерть от топора принять. Ведь отымит головы обоим, а после скажет, мол, в состоянии аффекта был, спутал, мол, утака с Иваном Михайловичем. Залез я под стол и дрожу как осиновый лист. А перед глазами, как перед смертью, детство моё проплывает: ясли, школа и комсомольские собрания…. Тут и Зинка очухалась, сползла со стола и по стенке, по стенке поплелась, охая и ахая: «Дурно мне, Вася, ох дурно! Принеси из сеней ведро, - задурило меня совсем, видать перепила-а-а-а!» Пока Вася в сенях ведро искал, я шмыгнул в свою кровать и лежу - ни жив, ни мёртв. А чуть светать стало, я наспех оделся и только меня и видели! – По пескам, по буеракам скачу на своей «нивёнке», дух перевожу. Бес попутал! Чёрт меня взял со всеми потрохами! Ну, ноне в кабинете я её поставлю, как она того желает! Я ей задеру подол, куда она попросит! И что ты думаешь, Костя милый? Заявляется она на работу, как ни в чём не бывало. Сидит, гоняет счёты туда-сюда, бумажки перебирает и меня своим вниманием редко удостаивает. «Как спалось, - говорю, - Зинаида Павловна?» - «Комары, - говорит, - под утро одолевали, должно ктой-то окно позабыл закрыть». Ишь, ты, «окно!» С тех пор я эту профуру зарёкся встречать с поезда. А начнёт угождать, я её сразу на место ставлю. Иди вон, говорю, тебя Вася с дрючком поджидает».

Костя внимательнейшим образом изучал менталитет Ивана Михайловича и не переставал удивляться его природной мужицкой смекалки, которую он унаследовал от своих дедов и прадедов. Можно сказать, что ею он насквозь пропитался, так как выходил сухим из многих ловушек, которые повыставляла на его пути жизненная сила.


XIV


Больше всего на свете Светка любила мечтать. Сидела ли она за школьной партой, стояла ли за прилавком магазина или помогала матери по хозяйству, - Светка мечтала. С талантом первобытного художника она водила кистью по уже имевшимся чьим-то неумелым наброскам, создавая причудливые, ни с чем не сравнимые картины своей собственной Светкиной жизни. Это был авангард. Её полюбившиеся герои тихо сходили со страниц бульварных романов и, как бы, невзначай, занимали места обычных людей, с которыми Светке Паньшиной приходилось по стечению обстоятельств иметь дело. Вот, скажем, молодая учительница Валентина Георгиевна, проходившая практику в Шокинской школе. Она была похожа на секретаршу по имени Ева Долан из романа Джеймса Хэдли Чейза «Путь к богатству». Поэтому Светка быстренько наградила её чёрными, зачёсанными назад волосами, строгим, но элегантным костюмом и страстным желанием разбогатеть. И хотя владелец шикарной яхты и трёх прибрежных ресторанов Марко Винцетти (коим являлся директор школы Михаил Викторович) и сделал ей предложение, она от него вежливо отказалась по соображениям собственной же безопасности. Винцетти был одним из тех страшных мафиози, которые, не задумываясь, отрезают любимым лошадям их несговорчивых жертв головы.

Ева набралась храбрости и спуталась ни с кем иным, как с Джеком-Воробьём – Пашкой Шурыгиным. Он пообещал увезти её на остров и осыпать бриллиантами. На что она ему ответила, что кроме секса ей от него ничего больше не надо.

Бедная практикантка не могла понять, почему Паньшина смотрит на неё каким-то потаённо-загадочным взглядом. Потому что Паньшина знала, что так оно и было.

На уроках математики, и вообще на уроках, где учителя брали за правило облачать живую мысль в сухие загогулистые формулы, Светкина мысль успевала совершать кругосветные путешествия, побывав и в джунглях Амазонки, где в роли желанного спасителя от наглых аборигенов выступал чуть ли не сам Тарзан, и на воздушном шаре, где она со своим нечаянным попутчиком медленно и плавно теряла девственность, и в качестве любовницы миллионера, делая сумасшедшие ставки в одном из многочисленных казино Лас-Вегаса. Где она только не бывала за то время, которое кто-то с маниакальной настойчивостью старался выкрасть и полностью вычёркнуть из её жизни.

После окончания одиннадцати классов Светка не обнаружила у себя никаких особенных «тяг», к каким бы то ни было наукам. Учителя не могли дать вразумительного совета «мечтательному ребёнку» куда пойти учиться, потому что знали, что Светкины родители серьёзного обучения для своей дочери не потянут. Они были сельскими работягами, и дальше собственного огорода и домашней птицы, которую они каждый год старались выводить при помощи самодельного инкубатора, не видели. И всё же для развёрнутых в своей красочной палитре Светкиных мечтаний Шокин становился мал. Всем своим нутром Светка чувствовала, что за однообразием человеческой жизни должно скрываться что-то высоченно-прекрасное, в таких светло-розовых тонах, щемящее душу и надрывающее сердце. Неужто это любовь?

- Светка, пойдём прошвырнёмся куда-нибудь, чё дома сидеть? – предложил ей как-то раз Виктор Крутельников. Виктор недавно вернулся из армии и был уже совсем не тем хулиганистым подростком, каким его привыкли видеть окружающие. Он заметно возмужал, черты его лица обострились, а взгляд приобрёл некую угрожающую ответственность за совершаемые им поступки. Его друзья или, может быть, дружки называли его Крутым и предпочитали ему не перечить. Светке же польстило внимание более взрослого парня, и она согласилась. В первый же вечер их гуляния Витя полез к ней с поцелуями и обжиманиями. Всё это Светке показалось каким-то противоестественным, вынужденным и не романтичным. Она стоически сносила его незамудрёные ласки, покуда не почувствовала, как её кавалер, теряя самообладание, начал распускать руки и проникать в недозволенные места, пытаясь полностью завладеть ею.

- Эй, мы так не договаривались! Прекрати, слышишь?

- А чё ты испугалась, Свет? Ты чё, целка, что ли?

- Да пусти же ты! С девушками так не поступают.

- Так…. Значит целка. Тем лучше для тебя. Я знаю, как это сделать не больно. Это твой шанс, Светик.

- Ну и как же?

- У кошки заболи, у Светы заживи, - бормотал кавалер, успевая слюнявить Светкины шею и плечи.

- Ну, всё, пусти.

- Ну, что договорились? Это как комарик укусил, зато потом ка-а-айф! Ты даже себе и представить не можешь, Свет, какой это кайф. Давай, а?

- Ну не под забором же! И потом я должна к этому хотя бы морально подготовиться, - хитрила Светка. Давай, Витичка, повременим. Ага?

Напористость юноши начала ослабевать.

– Лады, - после некоторого замешательства согласился Крутельников. – Я зайду за тобой завтра, так что готовься. Будь при параде. Чтобы было всё чики-чики. Если всё у нас пойдёт нормально, не пожалеешь. У тебя будет всё. И пальцем тебя никто не тронет, поняла?

- Поняла. Только я не хочу, как животные, - в кустах.

- Не беспокойся, я за тобой заеду на машине, и мы будем как человеки.

- Но ведь в машине мне, кажется, как-то не совсем удобно – пыталась робко отвоёвывать свои позиции Светка.

- На месте разберёмся, - с видом бывалого дон Жуана говорил Витя, затягиваясь сигаретой. Потом он проводил её до дому и испарился.

Весь следующий день Светка провела в предвкушении долгожданной прививки от синдрома сумасшествия старой девы. Время, противно тянулось, как изжёванная резинка изо рта, слепляя воедино внезапно нахлынувшие страхи, - а вдруг с первого раза забеременею – с неясными ощущениями отсутствия высоченно-прекрасного, перламуторно-розового, в общем, как говорил Витя, вконец забубённого. Слишком уж всё приземленно-приземисто, - не так, как у Присцилы из романа «Все звёзды небес».

В седьмом часу вечера к дому Паньшиных подкатил красный москвич. Сделав продолжительный сигнал, он в нетерпении газанул и заглох. Тяжело вздохнув, Света встала, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, как бы прощаясь с той наивно-мечтательной девушкой, ожидавшей вместо тракторной сенокосилки алых парусов, и двинулась к воротам. Нехорошие предчувствия с каждым шагом усиливались. «Наверное, так и должно быть в первый-то раз», - подумала она.

Движок затарахтел и они тронулись.

- Ну чё молчишь? – первым нарушил тишину Виктор. – Готова совершить подвиг во имя будущих поколений? Да не бойся ты, всё будет тип-топ.

Светка упорно молчала.

- Приедем на пруд, расслабимся…. Я для тебя хорошего вина взял. Мне вообще для тебя ничего не жалко. Ты не такая как все. На наших-то клейма негде ставить, а ты какая-то особенная. Учиться-то думаешь? Ученье свет, неучёных – тьма, - сказал Светкин кавалер и рассмеялся. Только смех у него был какой-то противоестественный.

Там, где Крутельников причалил свой лимузин, намечалось что-то, навроде, пикника. Трое парней и три девушки толпились у костра. Они о чём-то шумно переговаривались, переходили на шёпот, а потом взрывались истеричным хохотом. Рядом с прудом под ивой были натянуты две палатки. Дверцу машины со Светкиной стороны открыл Федька Кряхтун.

- Выходи, раздевайся, ложись. Ха-ха-ха-ха!

Светка не на шутку испугалась. Она повела плечами и вопросительно посмотрела на своего защитника.

- Заткнись, баран! – трансформировал Светкин взгляд в словесную угрозу Крутельников. – Иди не бойся, здесь все свои.

- Светка, давай к нам! – кричала Надька Федорчук, - сейчас будем раков нямкать!

- Их ещё наловить надо, - посетовал Коля Лепёхин.

- Пацаны, вы чё водку до сих пор в воду не опустили? Протухнет же!

- Гляди, Светка как расфуфырилась!

- Крутому хочет понравиться.

Света с натянутой улыбкой подошла к костру. Она чуралась шумных компаний. Ей претили пошлые анекдоты, грязные шутки и непристойные разговоры. Однако в моменты крайнего одиночества она обнаруживала себя в центре таких гулянок и научилась отшучиваться от оскорбительных выпадов своих сверстниц и переводить разговоры на более нейтральные темы.

- С чем пришла, подруга? – спросила Ольга Дерюгина.

- Не с чем, а с кем, - не растерялась Светка.

- Слышь, девчат, вы бы хоть закусь пометали на скатёрку. Колян, дай ножа констерву вскрыть.

- Ну, чё, пацаны, кто за раками полезет?

- Э-э-э-э! Ручёнки-то убрал от колбасы!

- Кому надо, тот пусть и лезет. Я воды страсть боюсь.

- Так не честно, вы же нас на раков приглашали!

- Ты, Анюта, здорово обшиблась. Мы вас раком пригласили, а вы, дуры, и согласились. Ха-ха-ха-ха!

- Ну, ты, Коля, и стебон! Кто же перед тобой раком встанет? Ты же после одной бутылки пива путаешь дырки – ищешь их, то на спине, то на животе!

И вся эта компания взорвалась дружным хохотом. Не смеялась только Светка. Она растеряно смотрела на весёлых, полных сексуальной энергии молодых людей и думала о вершине Монблан, взойти на которую её пригласил чемпион мира по боксу в полутяжёлом весе Фреди Купер. Публика обожала своего кумира. Каждый его шаг расценивался ею как серьёзная заявка на безотчётное подражание или, как рекламный трюк, который должен был произвести фурор в мире моды. Вот и сейчас все, затаив дыхание, слушают, о чём говорит неподражаемый Фреди.

- Ну, чё мы ждём? Колян, давай наливай. Светке налей вина – она водку не пьёт.

- Ага, понял – на себя льёт.

- Ты давай без подъё…к. Умный, что ли?

Крутельников явно демонстрировал своей пассии кто в доме хозяин, придавая какую-то заправскую серьёзность мероприятию по нарезанию колбасы, по расстановке пластмассовых стакашек и заполнению их спиртным. Остальные его подданные, как заметила Светка, бесстыдно лыбились и, почему-то, избегали её взгляда. Вино было кислым, а поэтому вряд ли было бургундским. И всё же, сделав несколько глотков, девушка почувствовала лёгкое опьянение. Всё начало казаться ей не в таком уж и пасмурном свете, а в некоторых кусках действительности стал проступать перламутр. Светка начала ощущать на себе плотоядные взгляды кавалеров. Виктор приобнял её за плечи и потёрся, как кот, своей грубой щекой о её белую нежную щёчку. Очевидно, эти трения должны были сигнализировать о подаче того самого долгожданного либидо, о котором в своё время так доверительно распространялся дядюшка Фрейд. После того как были прикончены две бутылки водки и пять литров пива, а запас примитивных острот, мерзких анекдотов и бесстыдных шуточек заметно пошёл на убыль, взошла луна и Крутельников, взяв гитару, ударил по струнам.


Ты вокруг да около

Больше не ходи.

Очи с поволокою

Ты другим дари.

Видно отпечалилось,

Видно обошлось…

Под луной венчало нас,

А теперь мы врозь…


Юноши, как комары, поочерёдно стали впиваться в разгорячённые губы своих разомлевших подруг, выискивая всеядными щупальцами вожделенные мочажины и устьица. Подруги, сладко постанывая, растерянно шарили руками по взъерошенным загривкам, выгибая по кошачьи спины, сжимая и разжимая свои нижние конечности. Светке стало не по себе. Она решила просто слушать песню.


Глупая, ты глупая,

Только ты одна

Милая, голубая

Для меня была.


То, что Светка глупая - это уж точно. Откинув в сторону гитару, Виктор подцепил её на руки и потащил в палатку. Она – добыча. Она чувствовала его тяжёлое дыхание, сдобренное затхлыми ароматами табака, водки и зелёного лука. Уложив Светку, как резиновую куклу, на голый брезент, бесстрашный охотник стал стягивать с неё неподатливую кофточку, больно потянув за волосы.

- Ай! Ты уже сделал мне больно.

- А чё ты, как маленькая. Сама разеца не мож?

- Мне холодно.

- Ща буит жарко.

Крутельников для приличия оголил Светкину грудь и, собрав соски в букет, присосался к обоим сразу.

- Ай-й-й! Больно же!

Но Виктор, казалось, ничего не слышал. Он лобызал её живот, одновременно расстегивая джинсы и приспуская ажурные трусики.

Нельзя было сказать, что Фреди Купер преуспел в стягивании джинсов со своих почитательниц. Он шумно сопел и делал много неоправданно резких движений, причиняя массу неудобств. Однако, нужно было отдать должное его упорству в стремлении овладеть миром. Когда Светкины трусики оказались у него в руке, Купер неожиданно для себя поднёс их к лицу и с шумом вобрал воздух, что, конечно же, не осталось не замеченным для его неискушённой почитательницы. «Идиот», - подумала Светка.

Около костра начались какие-то движения. Кто-то взял гитару и запел про какую-то Ирину, которая сама отдала свою честь подонкам, а потом взяла и сказала, что её изнасиловали. Светке стало совсем муторно. Внутри у неё всё сжалось и стало чёрствым, а сердце бешено заколотилось. В тёмном силуэте, стоявшем на полусогнутых ногах и судорожно стаскивавшего с себя одежду, было что-то зловещее. То, на что Светка была бы не прочь взглянуть, пока только при лунном свете, конечно, - ускользнуло от её взгляда по причине плохой видимости. Зато она это почувствовала. Это что-то, упругое и горячее, скользнуло по её лобку и упёрлось между ног. Какими бы «забубёнными» фантазиями она себя не тешила в этот роковой момент – это был мужской член. На Светку навалилось мускулистое тяжёлое тело, а сильные мужские ладони как вилами ловко поддели по-детски упругие ягодицы. Чем сильнее Светка ощущала давление этого неумолимого и бьющегося в непонятной истерике зверя, тем сильнее сжимались все её средостения.

- Расслабься, - скомандовал Фреди.

- Не получается, - прошептала его юное дарование.

- Ну, ты чё, как дитё!

- Не знаю.


Что вы, что вы, мы не виноваты!

Она её сама нам отдала!

Ах, зачем, Ирина, солгала ты?

Ах, зачем парней ты подвела?


Витькины дружки хором орали пошлую песню, соревнуясь в уроках сольфеджио с окрестными лягушками и болотными выпями. Кто-то очередной раз звякнул бутылкой.

Крутельников старался действовать решительно, но аккуратно. Он назойливо, но безуспешно тыкался своей плотью в целостность Светкиной натуры, выискивая хоть какую-то невинную брешь в её слизистых оболочках.

- Витёк, кончай скорей, а то водка прокиснет! – раздался хохот.

- Да развинь же ты ноги! - уже с нескрываемой злостью прохрипел Витёк.

- Я не могу, - простонала Светка, - я хочу… по маленькому.

- Потерпи, - сурово приказал Фреди и с силой толкнул своего зверя в наконец-то обозначившуюся влажную щель. Светка, опасаясь боли, которую уже не раз испытала за время, так называемого, либидо, инстинктивно напрягла всё, что можно было напрячь ниже лобка, резко подобрав под себя таз и крепко сжав бёдра. Витькин член, ударившись в захлопнутые ворота, свернулся в бараний рог, а потом неожиданно выскочил на свободу. Заскользя по бархатному животу, он радостно оставлял после себя липкий и горячий след во славу своего хозяина. «Какой большой, - со страхом подумала Светка, - разве ему есть место в такой маленькой и нежной шкатулке?»

Некоторое время Крутельников лежал молча. Что-то явно не состыковывалось.

Он бережно утёр нюни своему зарвавшемуся зверку и откинулся на спину.

- Ты, кажется, хотела сходить под кустик? – спросил он более спокойным тоном. – Давай, дуй, и захвати с собой пиво и чего-нибудь пожрать. Повернувшись к Светке, он лениво водил пальцем по её подрагивавшей коже. «Неужели это ещё не всё?» Девушка быстро стала подбирать разбросанную по палатке одежду.

- Можешь не одевать трусы. И лифчик тоже.

- Я стесняюсь.

- Ой-ой, можно подумать, - всё так же лениво язвил Крутельников.

Светка брезгливо вытерла гадскую слизь со своего живота Витичкиной футболкой и вынырнула из палатки.

- Аллах Акбар! – пропел Лепёхин. Он сидел с голым торсом у тлеющих углей и смолил вонючую сигарету. Его остекленевшие глаза смотрели в пустоту. Рядом с ним в позе лотоса сидела растрёпанная Надька. Она покачивалась из стороны в сторону и беспричинно хихикала. Колян продолжал раздражать струны гитары, и плёл себе под нос какую-то абракадабру.

- Крутой приказал тебе взять пиво с колбасой и зайти в палатку, - властно заявила Света, обращаясь к Надьке.

- А почему я? – засмеялась подруга.

- У тебя классная фигура, - мрачно отрезала Света и скрылась в темноте.

Федорчук поднялась и, изображая некий восточный танец, начала собирать со скатёрки оставшиеся харчи, кокетливо поглядывая на своего дружка.

А Светка в это время, погружалась в воду. Под её одеждой щекотно перекатывались воздушные пузыри, а вуалеобразная тина нежно обволакивала её распростёртые ладони.

Фреди – жалкий ублюдок! Он даже не представляет, во что он влип. Все его россказни о тихой и спокойной жизни в сказочном бунгало на берегу океана оказались дешевой фантазией, выдумкой чистой воды, предназначенной для таких дурёх, как Сюзи. Но она ему покажет! Она ему отомстит! Она всё расскажет Марко и уж он-то его проучит! Правда, конечно, не всё следует рассказывать Марко. Что-то можно и утаить.

Студеная прудовая вода ласково встречала разгорячённое Светкино тело. Потом, должно быть, водяной с русалками подхватили его и плавно понесли по своей зеркальной глади навстречу чёрному бездонному небу, усыпанному мириадами звёзд, среди которых затерялась одна маленькая никому не известная звёздочка, и которую совершенно невозможно было разглядеть невооружённому глазу.


XV


Антипкин Валентин Васильевич медленно пережёвывал жареный кусок солонины, вымоченный два дня тому назад в молоке. Но видать плохо вымоченный. Свинина была настолько солёной, что Валентин Васильевич морщился и растерянно шарил глазами по столу в надежде найти, что-нибудь пресное. Но на столе было всё только солёное, не очень солёное и сильно солёное. Солёная капуста с солёными огурцами, селёдка пряного посола и жареная картошка, которую жена умудрилась-таки пересолить. На ум Валентину Васильевичу приходили давно забытые картины из прошлого, когда будучи студентом сельхозинститута, ему приходилось подрабатывать на овощной базе. Директор, подчиняясь коммунистической пропаганде, призывавшей всех хозяйственников заготовлять всё больше и больше продукции, отдал приказ лечь костьми, но добавлять соль свыше нормы в рассол, в котором засаливались огурцы и помидоры – для лучшей сохранности. Огурцы и помидоры, таким образом, сохранялись очень хорошо, потому что их никто не брал. В конце концов, после удачных отчётов огромадные бочки с соленьями увозились на свинарник, и всё содержимое вываливалось свиньям. Свиньи были рады.

Хорошее было времечко. Да, хорошее, когда на безрыбице и рак был рыбой…. Но теперь-то не до разносолов! С какой это стати Валентин Васильевич должен морщиться и, то и дело, набивать рот мякишем белого хлеба, дабы перешибить ничем не оправданную солёность. Хлеб, кстати, почему-то тоже казался пересоленным! Враги! Кругом враги! Валентин Васильевич решительно встал из-за стола и крикнул: «Страна дураков! Можно ли в этой стране хотя бы несолёного молока испить?» Тирада была обращена к супруге Валентина Васильевича - Любови Викторовне. В ответ на риторический вопрос в прихожей затрещал телефон.

- Да, слушаю. Слушаю вас, говорите, ну!

- Это я, Дмитрий.

- Чего тебе, Петрович?

- Поговорить надо.


Через полчаса Антипкин восседал в своём кабинете и нервно постукивал карандашом по белому листку бумаги. Напротив него сидел капитан Овечкин. Это про него однажды спел В. Высоцкий: «Капитан, никогда ты не будешь майором!» Капитаном может он и не будет, но своё в этой жизни ещё успеет наверстать.

- И слышь ты, так, подлец, отхайдокал, что ребята два дня вповалку лежали – в себя прийти не могли.

- Ну, ты же у нас участковый, ты и разбирайся.

- Это само собой, Василич, это уж как положено. Поэтому, собственно говоря, я тебя и позвал.

- А я-то тут причём?

- Как это причём? Он же ясно им пообещал: спешу, мол, к господину Антипкину по весьма важному делу. Что это за знакомые у тебя, Василич, которые рёбра нашим парням ломают, а потом говорят, что так и было?

- Опиши мне его подробней.

- На вид орангутанг. Глаза бешеные, руки как кувалды, рассекает на черном, то ли, Мерседесе, то ли Опеле, в общем, на иномарке.

- Да-а-а, не густо. Короче, таких знакомых у меня нет.

- А ты подумай, - сказал Овечкин, хитро и прицельно уставясь на Валентина Васильевича.

- Да х...ли мне думать! – не выдержал Антипкин. – Что ты мне тут, понимаешь, допрос устраиваешь?! Не знаю я никакого Опеля, слыхом не слыхивал ни про какого орангутанга, в глаза таковских не зрил и зрить не же-ла-ю!

- Ну-ну. Не зрил, говоришь. Допустим, что не зрил. А зачем тогда он тебе визит хотел нанести?

- Хотел, но не нанёс же. Сдаётся мне, здесь без Шалтая дела не будет. Шалтай здесь замешан. Выкрасть его хотят, эксперименты на нём разные ставить.

Антипкин подивился тому, что он сам только что сказал. Да надоел ему этот участковый! Тоже мне, шишка на ровном месте. Допросы, понимаешь, устраивать решил. Вот возьму и обижусь, да позвоню куда надо. Пусть слегонца попричешут умника.

Дмитрий Петрович открыл от удивления рот.

- Ты это серьёзно так думаешь? Думаешь, он заинтересовал… - Овечкин не договорил от волнения свою мысль.

- А ты что думаешь? Люди с такими способностями на дороге не валяются, их тут же подбирают известно кто.

Антипкину понравилась канва собственных рассуждений. Пусть этот участковый почешет у себя за ухом, да поломает свою бездарную голову. А то оно как бывает, случится какая-нибудь кража в хуторе, Овечкин вызывает к себе в кабинет пострадавшего и ну пытать-допытываться, мол, кто по его разумению мог сию покражу учинить, не сосед ли, не собутыльник ли, не злопыхатель ли какой, а? Тот руки разводит, говорит, коли знал бы, сам, мол, разобрался бы. Ну, говорит Овечкин, как припомнишь, так скажешь. На этом расследования и кончаются. А если, не дай бог, пострадавший укажет на соседа, тогда участковый просит его вспомнить про какую-нибудь улику: след от машины, ссадину под глазом или выломанный плетень и выложить эту улику ему на стол. Потом он просит пострадавшего хорошенько пораскинуть мозгами и предположить, что за чертяка мог сотворить сиё вопиющее безобразие и, если пострадавший подозревает кого-либо, непременно вызовет подозреваемого по повестке и спросит: «Не ты ли, мил человек, давешнего дня всю картошку с огорода Мартыновых снёс, а? Признавайся как на духу!» Тот клянётся и божится, что, мол, не он, вот те крест не он, и норовит руку на отсечение отдать и зуб изо рта ногтём сковырнуть. «Бля буду, Петрович, мамой клянусь! Зуб даю! Сто х…в мне в дышло! Чтоб меня врачи зарезали, чтоб меня мандой накрыло, чтоб меня разорвало! Мне евонная картошка в хрен не упёрлась! Ты же меня знаешь, Петрович! Ни капли в рот, ни сантиметра в …»

«Ну, полно, полно, - говорит удовлетворённый Овечкин, - верю, верю… Ступай с богом». Так он, называется, к стенке припирает, допрашивает с пристрастием. А теперь вот пусть допрашивает Шалтая. Ха-ха!

- Да ты что, Петрович, с луны свалился? Надысь в пруд пара тарелок шлёпнулась, а из них человеки во всём белом и серебристом выходили с такими круглыми мордами и Шалтая кликали. «Это я, конечно, переборщил, - подумал Антипкин, - однако, хрен с ним, пусть переваривает».

- А свидетели есть?

- А как же. Сукочев Иван Михайлович, он же мне про это и доложил. Сижу, говорит, с удочкой и не жужжу. Глядь, два блюдца бултых в воду и тишина. А опосля говорит, энти двое образовались.

- И ты поверил? Ты же знаешь, какой Михалыч брёх. Если он почует бесплатные уши, то может балаболить до первых петухов.

И в этом была своя правда. Михалыч был удивительнейшим человеком, особливо, по части бесплатных ушей. Совершенно непонятно как он этого добивался, но он просто привораживал собеседника своей манерой держать слово, «наводить глагол», как он говорил.

Во времена великой доперестроечной скуки было модно спасаться в сельских клубах, и народ туда валом валил на Ивана Михайловича, которого приглашали… чего-нибудь почитать со сцены. Любимым произведением страждущей публики была «Зелёная кобылка» Павла Бажова. Изрядно подвыпивши, Михалыч, как медведь, забирался на сцену и под всеобщее ликование начинал Бажовские чтения. Он делал весьма серьёзный вид и хрипловатым баритоном зачитывал выученные всеми наизусть куски. Публика покатывалась со смеху. Самое поразительное то, что за всё время своего выступления Михалыч умудрялся ни разу не улыбнуться. Он удивительно точно находил в тексте места, где он выдерживал паузы и каким-то испуганно-заискивающим взглядом смотрел в глаза хуторянам, а те надрывали животы. «Тётушка, который час? – Не знаю, ребятушки. Из больницы я. Долго там просидела…. – хриплым голосом зачитывал Михалыч и молящими глазами окидывал публику. – Около длинных цветов иван-чая жужжали медуницы, гудел шмель, летали мелкие пичужки…» Детский рассказ в устах Михалыча звучал как самая крутая пародия на то, что называлось переходным периодом от социализма к коммунизму. Но это схватывалось публикой уже на уровне ощущений.

- И потом, если даже оно и так, почему же ты мне раньше-то не сказал? – продолжал допытываться Овечкин.

- Слушай, Петрович, дай мне хоть от этих корреспондентов очухаться. Ведь до сих пор покоя не дают с этим Шалтаем. Один до сих пор принял оборону у Сукоча. Окопался, гад, и сидит, как в колодце, поджидает удобного момента, чтобы своими вопросами досадить. А ты ещё хочешь тарелками меня закидать?

Овечкин как-то странно посмотрел на Антипкина и вышел.

«Так тебе и надо, чёрт лысый. Жил да был старый пёс Кабыздох. Он имел на себе кучу блох», - замурлыкал Валентин Васильевич песню, которая почему-то вертелась у него на языке, и стал набирать телефонный номер Сукочева Ивана Михайловича.

«Пусть думает, что я попал, как паршивый карась на его крючок. Неспроста же он меня тарелками решил застращать. Известное дело, хочет отвлечь от этого заслонного казачка. Значит, он наверняка с ним связан. Ещё бы, зять-то тоже в органах окопался. Сейчас там следствия ведут знатоки. Скажут: «Взы!» и сорвутся с цепи как опричники, измордуют без всяких разбирательств и улики какие душе твоей угодно понадбрасывают. Хочешь ворованный антиквариат – пожалуйста! Хочешь пистолет с глушителем – нет проблем, подбросят! А хочешь наркоты килограммов, этак, на пять …. Господи, спаси мою душу грешную, не дай этим супостатам использовать все имеющиеся у них полномочия», - Овечкин перекрестился.


XVI


Шалтай сидел за столом и изучал И Дзын. Книга давалась ему с трудом, потому как слишком уж много было в ней страниц и все без картинок. Большой серый котяра лежал у него на коленях и сладко мурчал. В своё время эту книгу задарил Шалтаю один беженец из Китая. На внутренней обложке книги дарственными буквами так было и написано: «Шалтаю от беженца. Ом мани падма хум». Книга очень даже понравилась своему новому владельцу. Ещё бы, ведь в ней между строк прописано, что всё, что не делается – всё к лучшему, потому как от судьбы не уйдёшь.

В дверь постучали. Кот проворно спрыгнул на пол и выгнул спину, а герань на пыльном подоконнике сбросила от страха свои последние, розовые лепестки и обмякла. Шалтай насторожился. Кто бы это мог быть?

В последнее время его просто замучили своими неожиданными посещениями разного рода досужие люди. Заходит, например, Митька в час ночи с недопитой бутылкой самогона и лезет в душу. «Чё ты такой нонча нахлобученный? Давай поговорим. А чё в ефтом талмуде прописано? Когда последний раз герань поливал? А правда, что когда волк землю жрёт, он будет кобылу драть? Нечего нам в ВТО делать! Я ихние окорочка в целлофане жрать не буду. У тебя спина не болит на досках-то спать? Кот у тебя знатный, на тебя похожий, степенный такой. Чё молчишь»? И всё в этом роде. Наведывался к Шалтаю и председатель Антипкин и вкрадчивым голосом справлялся: «Может, дровцов подбросить по льготному тарифу, ну, как ветеранам, - зима-то не за горами?» Можем, мол, и огород вспахать, - есть такая возможность. Справлялся о здоровье, о письменах, которые Шалтаю слали со всего свету. В общем, живо интересовался человеком. Должность обязывала.

И участковый приходил. Тоже всё вынюхивал, всё расспрашивал. Но на Шалтая где залезешь, там и слезешь. Шалтай выучился отвечать на вопросы не так как все нормальные люди. Он пристрастился отвечать загадками, этакими суфизмами, и всех нормальных людей после нескольких таких ответов начинало выламывать изнутри. «Ты где обучился так воду дуть»? – пытал его участковый. - «Стоит устам захотеть рассказать, как речь погибает», - отвечал Шалтай. - «Ты, вообще-то, где средства для проживания берёшь? Я смотрю, в магазин ты исправно за хлебушком ходишь, а вот как ты его зарабатываешь?», - не отставал Овечкин. - «Ответ ищи там, где кончается моё лицо», - невозмутимо отвечал Шалтай. - «В каком это смысле?» – не отлипал Дмитрий Петрович. - «Простое понять всего труднее». - «Ну, ты философ, вот возьму и заарестую тебя на три дня до выяснения личности. Ты что думаешь, слава тебя спасёт от карающей десницы правосудия? Может ты беглый каторжный, а мы тут всем миром выпестываем, понимаешь, народные дарования!» - «Отрицанием ничего нельзя отвергнуть». - «Ты когда восстановишь свой паспорт? Терпенью иной раз приходит конец. Я человек терпеливый, но не настолько, чтобы среди бела дня терпеть разгул преступности». - «Пошевелись - и появится тень. Осознай – и появится лёд. Что невыразимо в словах, неистощимо в действии». - «Я буду ходатайствовать о принудительном лечении тебя в ближайшей психбольнице». С этими словами Овечкин громко хлопнул дверью и вышел вон.

Приходила и Юлька Паньшина – молока приносила. Вот, говорит, мать велела передать. А сама не уходит, с интересом рассматривает Шалтая, будто он марсианин какой, ну, то есть, с луны свалился. Шалтай усадил Юльку за стол и напоил травяным чаем.

- Какой хороший чай,- сказала Юлька, допивая третий стакан. - И человек вы тоже хороший

- Чай называется капорским – в Капорском уезде его раньше готовили. Обрывали листья Иван чая, скручивали их в сигаретки до появления влаги, а потом сбраживали. Затем мелко нарезали и в течение часа провяливали – получалось то, что ты сейчас пьёшь.

- А разве у нас растёт Иван чай?

- Места надо знать, - улыбнулся Шалтай.

- Давно это было, - начал он своё повествование. - Жил когда-то в одной из деревень Капорского уезда один парниша и звали его Иван. Жил себе не тужил, песни пел, за девками любил приударить. Но больше всего на свете Иван любил цветы. Как где увидит василёк или колокольчик, обязательно остановится, расправит ему листики, потрогает венчики и скажет какое-нибудь слово доброе. Так и крутился вокруг цветов, как шмель.

- Красивый, наверное, был этот Иван, - мечтательно проронила Юлька.

- Раньше на Руси все красивые были, тем более Иваны, - загадочно произнёс рассказчик и продолжил. – Прошло с тех пор немало времени, но память об Иване в народе жила. Как кто-нибудь увидит кого-нибудь в лесу среди больших фиолетовых цветов, так в шутку и говорит: «Иван, чай, бродит». Так этот Иван чай и прилип к устам сельчан.

-А вы-то откуда всё это знаете? – любопытствовала Юлька.

-А я там был, - нисколько не смутясь отвечал Шалтай, - мёд пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. - Ну, так вот. Раньше у молодёжи крутые тусовки были. Соберутся, бывало, где-нибудь на поляне и давай друг за другом гонять да костры жечь. Набегаются, напрыгаются и повалятся около костра разные страшные истории сказывать. Однажды после таких игрищ уморились и решили котёл с водой на костёр поставить, да и не заметили, что в него попали листья и соцветия этого самого Иван чая. А когда испили, - сей напиток всем очень даже понравился. Вскоре за волшебными листьями Иван чая стали приезжать из самого Питера и потянулись из Капорского уезда целые телеги с мешками набитыми лесным пахучим чаем. Целые иностранные делегации приезжали, чтобы засвидетельствовать Российское чудо: в рост человека невообразимая красотища – фиолетовые кущи, разящие нежным приятным ароматом, а над ними пчелиный гул – мёд с Иван чая – это просто сплошная нежность…

- Ох, - Юлька невольно выдохнула и поняла, что она выпила целый чайник.


В дверь постучали с новой силой.

- Да входите, не закрыто ведь.

Дверь скрипнула, и на пороге показался Константин. Он опасливо пригнулся и зашёл в хату.

- Здрасьте, - как-то по-детски получилось у Кости.

- Здорово, коль не шутишь. Проходи, садись, рассказывай. Хочешь на стул, хочешь на кровать.

- Спасибо. Я, в общем-то, так пришёл, поговорить, - робко начал Костя, садясь на край кровати.

Боже, что с ним сделалось за эти дни? Он как заново родился, или заметно сдал, точно он сказать не мог, да и некому было. Будто не он, Костя, был в каждой дырке затычкой. Будто не он добирался с проводником в одно горное селение, чтобы своими глазами лицезреть снежного человека и, если бы повезло, конечно, наверняка взял бы у него интервью. Будто не он один раз хватил лишку и вознамерился спрыгнуть с парашюта. Спасибо друзья от кукурузника оттащили. Да и на кукурузнике Костю тошнило. А теперь куда что девалось? Какой-то нерешительный стал Костя, не словоохотливый, совсем без куража.

- Я весь во внимании. Говори. – Шалтай нарочито упулился в незваного гостя, прикрыв И Дзын засаленным кухонным полотенцем.