Странная книга. Совмещает очень многое. Проницательность. Острый юмор. Искренность. Флёр романтичности. Грусть от происходящего в современном мире. Ностальгию по былым законам чести

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 36

Ну что же, бывают и такие навязчивые идеи…

А о нашумевшем проекте века «Сахалин-2» разговор особый. Управленческие структуры компании насквозь пронизывают тайные агенты ЦРУ. Этот проект по своей сути является саботажем, диверсией и провокацией одновременно. Три в одном. Этот и аналогичные проекты направлены на подрыв нашей экономики и дискредитацию нашей страны в глазах крупных западных инвесторов. В планы американских спецслужб входит экономическая изоляция России и недопущение ситуации, при которой западные страны, получая от нас энергоресурсы, с одной стороны будут пополнять валютой нашу казну, а с другой стороны, входя в энергозависимость, будут проявлять геополитическую лояльность к России. Заключив с Россией в 1994 году контракт на добычу нефти на Сахалине, британо-голландская компания совместно с двумя японскими корпорациями воспользовалась мягкотелой и недальновидной политикой нашего правительства. По договору девяносто процентов выкачиваемой нефти компания забирает себе, а за остальные десять выплачивает нашему государству с момента окончания строительства и начала работы нефтедобывающих скважин. Саботаж заключается в том, что компания при попустительстве наших природоохранных ведомств и не без участия американских спецслужб нарушила все имеющиеся на этот счёт законодательства, нанеся колоссальный и необратимый ущерб окружающей природе. Кроме того, управление компанией заявило, что на строительство проекта понадобится освоить ещё 20 миллиардов долларов, что означает оттягивание времени выплаты по процентам, тогда как нефть уже выкачивается из скважин и продаётся по весьма привлекательной цене. Ситуация напоминает 1918 год, когда под предлогом помощи со стороны АНТАНТЫ, западные компании, воспользовавшись безвластием и междоусобицей, просто нагло разграбляли наши природные богатства, увозя с Дальнего востока лес, уголь, руду - всё, что попадалось под руку.

Компания умудрилась проложить трубы по сейсмологически опасным зонам, (не без участия ЦРУ) и в случае землетрясения все эти нефтяные сооружения могут сработать в качестве детонатора и взлететь на воздух, последствия – невиданная по своим масштабам экологическая катастрофа. А это уже диверсия. Как по команде по всему миру развернули свои марши протеста гринписовцы по указке ЦРУ, конечно. Цель – приостановить работы на Сахалине. Это провокация, нацеленная на то, чтобы наши ведомства аннулировали договор с Британской компанией и, тем самым, дискредитировали себя в глазах иностранных инвесторов. Сегодняшнее наше правительство оказалось в патовой ситуации: какие бы шаги оно не предпринимало, оно по любому остаётся в проигрыше.

Остаётся загадкой лишь одно странное обстоятельство. Как Лямбда, находясь на стационарном лечении вот уже в течение нескольких лет, мог откуда-то получить эти данные. Периодика в больницу не поступает, компьютеров нет, да и нет бродячих источников такой информации в окружности нескольких километров. На вопрос «откуда вы это взяли?» Лямбда сказал: «Я сам там был и всё это видел».

Слишком навязчивая идея…. Слишком.

XVII

Збруева Алевтина Викторовна не оставляла в покое идею о перевоплощении, заручившись поддержкой академика Григория Грабового и ещё пары «учёных, которые доказали». Она, после нашумевшего случая со Степаном, который, ни с того, ни с сего, взял вдруг, да и залопотал на чисто йокширском диалекте, - насилу в самогонке отмочили, - решила вплотную заняться грибами. Собирала она их рьяно, по утрам, когда ещё бабы скотину из котухов толком не успевали выгнать, - а она уже в сосняке. Ходит, рыщет, а чего сама не знает. Должно быть вчерашний день. Дождей-то не было. Нанесёт в хату мухоморов да бледных поганок и смотрит на них, решая какие засолить, а какие в суп подпустить. До половины девятого управляется - и на работу. Вот она – вся напомаженная, наплоенная, весёлая такая, расхор-р-рошая бабёночка, а Степан ходит с перевязанной головой, и мысли никакие в голову не лезут, кроме диковинной тарабарщины. Непорядок.

Главное в нашем колдовском деле, уговаривала себя Збруева, на провокацию не поддаться, устоять перед натиском более сильного противника, обойти его с фланга и ударить всеми имеющимися на данный момент средствами. А какими средствами Алевтина владела на данный момент? Это не праздный вопрос, далеко не праздный… Французская губная помада – раз! Лакированные туфли на шпильках – два! Крашенные под орех, сбитые в атомный взрыв волосы, – три! И врождённое, почти, что нечеловеческое обаяние – четыре. Конечно, этот список можно было бы и продолжить. Есть в нём, и пять, и семь, и сто. Под цифрой 13, например, можно отметить, такое бесценное и исключительное свойство психики, как страстность натуры. Алевтина могла запуститься с пол-оборота и выжечь своей запальной страстью пол хутора, развеять клочки по закоулочкам и гордо, подобно буревестнику, реять над пепелищем. А потом ещё и каблучками постучать для острастки. А вот цифирь 15 означала доскональное знание того, как искусным делом надавить на психику и извлечь из этого давления кое-какую выгоду. Сюда также входило давление не только на психику, но и на чувствительные места на теле врага. Эти места Суламифь, то есть, Алевтина, находила по наитию, в процессе, так сказать, многочасовой тренировки, с отрывом от производства для ополаскивания горла и просушки волос. Могла коленкой надавить в пах избраннику и извлечь из этого нечто вроде пользы. Могла просто до крови расцарапать своему ненаглядному мускулинусу спину, прокусить мочку уха и шырнуть пальцем в глаз – и ничего! Всё хорошо, что хорошо кончается и лучше, если в тряпочку.

Алевтина с успехом владела техникой игры на гитаре. Под гитарой, конечно, подразумевалась мужская плоть. Дёргая поочерёдно, то за одну, то за другую струны, (в основном за одну), она легко добивалась желаемого результата. Струна натягивалась и брунела, а мужчины таращили на неё глаза, - как в первый раз видели, что ли, - и пытались чудесным образом использовать её в качестве тычкового инструмента.

Исключительно, благодаря самогонке, настоянной на мухоморах.

В тот злопамятный день мухоморов оказалось немного больше, чем самогона, поскольку Алевтина волновалась и впопыхах спутала пропорции. Она боялась упустить свой счастливый случай, и, не смотря на то, что как учила бабка, сплюнула три раза через левое плечо, всё же таки споткнулась на правую ногу. Её «сладёныш» уже был всецело в её руках, как нарисовался распрачёрт Степан – её старая ноющая рана. Степан имел неплохие данные, чтобы как-то покрывать воспылательные страсти Алевтины. Например, толстые и длинные пальцы, которые росли у него про запас, а так же добротная щетина, вылезавшая из кожи вон и приторно щекотавшая Алевтиновы ложесна. Однако он был похож на сорокапятилетнюю корягу, кое-где подёрнутую мхом. Что она, эта суковатая коряга, могла противопоставить племени, молодому и незнакомому, сулящему революционный прорыв в сфере органических соединений и бурно протекаемых кислотно-щелочных реакций.

С тех пор частенько Алевтина просыпалась в два часа ночи, и, затаив дыхание, шла по стенке, туда, куда указывал ей лунный свет, ближе к двери, в надежде открыть её тому, кто в неё вломится. Но в неё никто не ломился вот уже почти две недели. Поэтому-то она и решила познать, как ей взять да и перевоплотиться. И стать молодой-молодой, красивой-красивой и иметь того, кто будет её таскать по дому на руках, из постели и прямо на кухню. А из кухни в палисадник, а из палисадника на базы – сыпануть курочкам зернеца, да кинуть овечкам пучок-другой сенца…. Пусть хоть для этого ей придётся на ножах перекувыркнуться и в ступу сесть.

Алевтина раскладывала перед собой пасьянс из фотографий артистов и журнальных вырезок, на которых красовались фотомодели и зарубежные поп- звёзды.

Женщина хотела стать поп-звездой. Долго она не могла понять значение слова «поп», вернее, понимала, да только по-своему. Будучи молодой и необъезженной кобылкой она трактовала слово «поп» исходя из ассоциаций, которые рождались в её затуманенной от повальной гласности голове. Секс, поп и прочий шурум-бурум напрочь угнездился в сознании советских тружеников и понуждал действовать точно в соответствии со смысловой нагрузкой – это было требованием времени. Смысловая нагрузка у Альки была что надо, она вертела ей инстинктивно хорошо, будто отплясывала ламбаду. Парни на танцах, как жеребята, скакали вокруг неё и все как один норовили терануться бедрами или невзначай провести ладонью по её филейной части. «Клёвая попка», - шептались они между собой. «Попка – писк!». Так и закралась в голову к молодой девушке мыслишка стать поп-звездой. А слово «секс» Збруевой не нравилось. «Что попало», - говорила она и брезгливо фыркала. Но совсем скоро Аля поняла, что в современном, стремительно меняющемся мире без секса никуда. Секс нужен всегда, везде и во всём: в химическом кабинете, на сеновале, в постели, в караговичках, в чулане, под кухонным столом, в «жигулях», на покосе, в палатке, в конюшне и даже в атмосфере всеобщей гласности и перестройки.

Вот и приходилось ей по субботам идти на танцульки и отплясывать там козочкой всяческие ламбады. А теперь с кем отплясывать, когда даже выпить не с кем?

Как заполучить этого корреспондента, этого невообразимо симпатичного малого, который, как наивный крольчонок, не знает, в чём прелесть его мягкой и пушистой шёрстки? Мысли то приходили, то бесшумно уходили, оставляя в сознании шлейф мутных образов и спонтанных желаний.

Алевтина стояла полунагая перед зерцалом, ощупывая свои уже не молодые груди, то приподнимая их, то плюща, не находя им достойного места и, мысленно ставя себя на позицию молодого и несмышлёного крольчонка, пыталась воссоздать какую-нибудь сценку из недавно прочитанного бульварного романа. Того самого. Нет, что-то она, конечно, слышала то ли про силиконовые груди, то ли про силиконовую долину, но всё это было за пределом её неуёмной фантазии, которая простиралась не далее стирального порошка. В хате не умолкал телевизор – спорили про акцизные марки. Демократия – это власть олигархов плюс алкоголизация всей России. Передачу вёл коренастый мужичишка, Соловьёв, кажется. Каждая третья женщина на селе – алкоголичка. «Вот, брешут!» - подумала вслух Збруева, налила очередную стопку грибной настойки и выпила.

«Если будет молодая девица обручена мужу, и кто-нибудь встретится с нею в городе и ляжет с нею, то обоих их приведите к воротам того города, и побейте их камнями до смерти: отроковицу за то, что она не кричала в городе, а мужчину за то, что он опорочил жену ближнего своего; и так истреби зло из среды себя» (Библия, Второзаконие, Глава 22, Стих 23)

XVIII

Сбитый в кулак коренастый парень Витя Крутельников любил подходить ко всему со всей ответственностью, уверенной и неторопливой походкой. Даже к такому сугубо интимному делу, как половое сношение, Витя подходил с чувством, с толком, с расстановкой. Словом, делал всё как полагается. Сначала он предлагал интим честно, по-хорошему. Да - так да. Нет? - Так ну и пошла на х…. Не будет же он, в конце-то концов, лезть на рожон на девку. Что она, одна, что ли? Вон их сколько. Стоит ему глазом моргнуть, пальцем пошевельнуть, как они выстроятся в очередь и полягут штабелями. Правда со Светкой вышла незадача. Хорошая такая девчонка, но до того какая-то непутёвая, нескладная, необтёсанная…

К ней, очевидно, какой-нибудь другой подход нужен, нетрадиционный: цветы поднести, духи какие-никакие презентовать…. В общем, Витя даже был отчасти доволен, что Светка до него ни с кем не была. Ну, ничего, мы это дело исправим. Кто его знает, может она и в жёны сгодится. Когда она так неожиданно исчезла на пруду, он чуть с петель не сошёл. Дал Лепёхину в рыло за то, что не углядел, и уехал, сам не зная, куда и зачем. Так всю оставшуюся ночь и прокатался по полям, пока весь бензин не сжёг. Наутро долго ломал себя: идти или не идти к источнику своего расстройства. А вдруг её нету дома? Хоть Надька и уверяла, что её подружка переплыла на другую сторону пруда, Виктора разбирали сомнения – как-то не по-людски в одежде бултыхнуться в холодную воду и поплыть невесть куда. Вроде не пьяная была…. Тоже мне, приколистка. Обиделась, что ли…. А за что? Незаметно для себя Крутельников оказался возле дома Паньшиных. Нерешительно постучал в окно. Никогда он ещё в роли ухажёра не был и дай бог не будет. Вот ещё что, ухажёр! Ха! В окне появилось озабоченное лицо Светкиной матери.

- Тебе кого? - сердито спросила она.

- Свету мне, - твёрдо ответил Виктор.

- Болеет она. Простыла. - Занавеска задёрнулась, и послышались недовольные высказывания насчёт того, что, мол, шляются тут всякие, а потом плавки пропадают, в общем, цыплята дохнут.

«Да пошли вы все... Больно надо! Не кланялся ещё я тут всяким ...».

Не смотря на то, что пёс натянул цепь и клацал зубами в миллиметре от лодыжки спецназа, Крутельников спокойно, но уверенно поднялся на крыльцо. Светкина мать сама открыла дверь, не дожидаясь, пока в неё будут настойчиво долбить.

- Ну, чего ты шум поднял, окаянный, - испуганно зашептала она. – Болеет она, температура высокая, сейчас спит. Ведь пришла под утро мокрая вся, как мышь, и смеётся, как тронутая. Что, говорю, стряслось, где, говорю, была? А она дрожит и смеётся, дрожит и смеётся….

Виктор уловил в голосе Нины Ивановны смирение и покорность судьбе. Он с деловым видом потеснил хозяйку, и двинулся в помещение. «Я хочу с ней поговорить». Хозяйке ничего не оставалось, как, открыв рот, молча проводить незваного гостя недоумённым взглядом.

- Ты чё, Свет, обиделась, что ли? – спросил Виктор спящую девушку. – Ты вообще, зачем ушла? Чё ты, как маленькая? – Крутельников говорил тихим сдавленным голосом, должно быть от волнения. Наконец Света открыла глаза.

– Привет. – И опять их закрыла.

О как! Как кукушка из настенных часов. Виктор сел на табуретку, на которой покоились шрапнель таблеток и стакан с водой, да так и просидел до самого вечера, поглядывая то на икону в углу под потолком, то на Светкины пшеничные волосы, рассыпанные по подушке.

– Ничего, мать, ты не волнуйся, я посижу около Светы и пойду. Всё будет хорошо…

XIX

Шокинский воздух как никогда пришёлся Константину на пользу. Как любил говаривать его друг Григорий: «Всё в кайф, всё в жилу». Он впервые почувствовал себя… не человеком. Странное ощущение ирреальности буквально пронизывало его насквозь. Он пробовал рассматривать череду странных событий, через призму самобытного оккультизма, под углом современных научных знаний и эзотерических методик, и просто с точки зрения стороннего наблюдателя, не избалованного потусторонними связями. Но череда этих событий не вписывалась в логику стороннего наблюдателя. Логика об эту самую череду спотыкалась.

Вот Иван Михайлович, простой, казалось бы, мужик. Городит какую-нибудь ерунду, несёт ахинею и вдруг – на тебе: вчерась, говорит, блюдце из пруда выскочило, полетало, полетало и обратно в воду – плюх! И продолжает жевать, как ни в чём не бывало. Костя уже заметил, что самые скабрёзные вещи Михалыч говорит с набитым ртом, глядя в свою тарелку, как бы, про между прочим. Подгадывает такой момент, когда ты только открыл рот, чтобы запустить туда чего-нибудь вкусненького, и - бряк тебе какую-нибудь сентенцию типа, каким образом бабы кряхуют, и хоть ешь, хоть выплёвывай. «Давеча иду, - говорит, - а навстречу мне Алька намётом. Глаза вытрескала, подобралась в мощах, – вот-вот и взлетит, как баба яга в ступе. Брови выщипанные в дужку, губы выкрашенные, как крови напилась, а утереться некогда. Ну, думаю, Алька закряховала». На вопрос Кости, что это значит - «кряховать», Михалыч популярно объяснил. Это, говорит, когда свинья в охотку входит, у неё, говорит лепёшка набухает и распускается, что твой аленький цветок, вот тогда-то с ней и сладу никакого нету. Ни жрёт ничего, хоть ты тресни, визжит целый день, корыто опрокидывает, встаёт на дыбы и мечется по углам – требует борова. Так и бабы, говорит, как закряхуют – кричи караул, ужасть, какие капризы могут выкидывать. Часами стоят перед зеркалом - лоск на лице наводят: морщины приглаживают, да прыщи штукатурят. А главное помаду цвета свежеотжатой крови не жалеют, чтобы мужики ещё издаля соплями исходили...

Костя угрюмо шагал по змеевидным хуторским улицам, ощущая стопой, где гольный песок, а где и твёрдый грунт, переходящий незаметно в пористую шоколадную грязь. Наконец он вышел на широкую и более-менее прямолинейную улицу. Выбегающие из подворотен шавки охотно провожали незнакомца своим дотошным собачьим взглядом, внюхиваясь в свежий вечерний воздух и запоминая необычные приторные запахи: лосьона для бритья, кожаных туфель и нашумевшей на всю страну подделки шампуня «Head and Shoulders». Усадьбы, которые с обеих сторон обрамляли улицу, скрывали свои строения под занавесом одуревшей от влаги растительности. На лавках у калиток высиживали свои вечерние часы старики со старухами. Вот только разбитых корыт что-то не было видно. Они провожали долгими пытливыми взглядами залётного зимородка, и Кости становилось не по себе. Так и хотелось обернуться и зло крикнуть: «Ну, чего уставились?! Живого человека не видали!?».

Костя брёл от Шалтая к Михалычу, как к себе домой. Ишь, приспособился. А что? Тепло, светло, сытно и главное безболезненно для души. «Вот отдохну слегонца, осмотрюсь да и найду свой путь, по которому направлю свои стопы. «Нет, что-то тут явно не то, - думал Костя, - почему Шалтай так с ним разговаривал? Непонятно. А впрочем, как разговаривал?» Этого Костя объяснить как раз и не мог. Не как все нормальные люди – это уж точно. Что-то в нём было, действительно, не от мира сего. То ли странное свечение глаз, то ли резко меняющийся обертон его голоса и манеры разговора. Словно он как антенна настраивался на Костю и, уловив течение мысли, подбрасывал собеседнику удобоваримые реплики и заключения. Костя каким-то седьмым своим чутьём чувствовал, что он - объект тонкой манипуляции, но ничего поделать с этим не мог.

- А ты в Бога-то веришь? – спрашивал Костя Шалтая, когда на электрической плитке закипал третий чайник подряд.

- Неужели тебя интересует банальный поиск истины в терминах «Бог есть, Бога нет»? – отвечал Шалтай.

- Я имею в виду некое единое начало, которое лежит в основе мирозданья.

- Начало, конечно, было, есть и будет. Только оно не едино.

- Поясни.

- Да что тут пояснять? Эта вселенная творилась не одномоментно и из разных точек. Вот и всё.

- А откуда ты знаешь?

- А я там был.

- Следовательно, ты не хрестьянин.

- И даже не мусульманин, не иудей, не даосист, не ламаист и не кришнаит. А также я не являюсь ни дуалистом, ни гностиком, ни материалистом, ни трансвеститом и тем более уж никак ни бешеным экзистенциалистом - сорви голова. Не страдаю я и ни почечнокаменной болезнью, и ни богоискательством, и ни богоборчеством, и ни младостарчеством. В общем, ничем таким, что существовало бы в отдельности от моего «я».

- Тогда что есть твоё «я»?

- То же, что и твоё. Жалкий осколепок сознания, обладающий способностью преобразовывать более грубую материю в нечто более несуразное. И причём далеко не всегда по своей воле.

- Расшифруй.

- Ты ведь уже не работаешь в газете, зачем тебе всё это?

- Откуда ты знаешь, что я не работаю в газете?

- Сорока на хвосте принесла.

- Ладно, замяли. Так ты считаешь, что человек не обладает свободой выбора?

Но ведь в Библии сказано, что как раз этим качеством Бог и наделил людей свободой выбора.

- Есть такая поучительная притча про старого и молодого карася, - начал Шалтай, скривив губы в едва заметной улыбке. – Плывёт, как-то, раз косяк карасей и видит перед собой сеть. «Что делать?» - спрашивает молодой карась у старого тёртого карася. «Ячейка у сетки небольшая – не проскочим, - отвечал старый карась, - поворачиваем обратно». Делать нечего, повернули. В следующий раз вожак наткнулся на другую сеть. Что делать, спрашивает. «Вперёд никак нельзя», - говорит старый карась. - Ячейка больно уж маленькая. Не проскочим». У старого карася глаз-то намётан был. Так и прометались караси между двух сетей целый день. Вдруг молодой карась подплывает к старому карасю и, задыхаясь от волнения, говорит: «Там на крючке червяк болтается, жирнючий-прежирнючий. Стая просила узнать, хватать его или не хватать?» «А вот это уж каждому за себя решать, что ему делать и как дальше быть»,- сказал старый карась и ушёл в тину.

- Так ты считаешь, что свобода выбора ограничена, что она только широко декларируется, но на самом деле свободой и не пахнет?

- Друг мой, жить в обществе и быть свободным от общества нельзя – читай классиков. Ты можешь позволить себе свободу выбора, которую предоставило тебе общество в данный отрезок времени и не более того.

«Зачем я его провоцирую на такую банальщину, - думал Костя, - ведь и вправду подумает, что я неотёсанный тяпок».

- Зря ты меня провоцируешь на банальность, - говорил Шалтай, - ты ведь не такой тяпок, каким хочешь показаться. Это твои папарационные штучки – вопрос-ответ – забивают твою голову ненужной информацией. А у человека объём её хранения ограничен. Научись отвечать на вопросы сам, и ты увидишь то, к чему тебя сподобили. Но вначале освободи своё сознание.

Костя шёл по широкой хуторской улице и перемалывал весь этот странный разговор, стараясь понять, что же всё таки в нём было странного.

Слева от дороги нарисовалось длинное одноэтажное строение, дверь которого была заколочена досками. Над дверью - облезлая надпись: «Столовая». Справа возвышался хуторской бревенчатый клуб. Костя замедлил шаг. Оттуда доносились бренчание гитар и голоса. А что если заглянуть туда? Надеюсь, там не будут с аппетитом уплетать паутину или бубнить вечерние мантры.

На сцене стояла Юля. Её окружали два парня с гитарами наперевес. Это были старенькие «кремоно» с вполне сносным звучанием. Как только Константин закрыл за собой дверь с внутренней стороны, репетиция сразу же прекратилась.

- Ой, Константин Иванович, здравствуйте, - обескуражено протянула Юля каким-то певучим и восторженным голосом. – А мы тут песню разучиваем.

- Здорово. Можно я послушаю?

Парни недоверчиво посмотрели сперва на Юльку, потом на газетчика.

- Конечно можно, правда, ребята? – Юлька умоляюще посмотрела на лохматого гитариста.

- Мне по барабану. Давай репетировать, мне ещё корову встречать.

Парни лихо ударили по струнам, и Юлька запела какой-то доморощённый шлягер.

Пели они и про то, и про сё, ничего так, в общем-то, пели – нетрадиционно, самобытно, можно сказать. Костя слушал их с демонстративным интересом, который, впрочем, перешёл в интерес естественно-натуральный. После каждой песни он бросал реплики, типа, «здорово!», «очень даже солидно», «ни на что не похоже». Что под этим имелось в виду, Костя не мог определить даже для самого себя – слишком много исключающих друг друга факторов. При довольно обаятельной мелодии звучали довольно вульгарные слова, и наоборот, стандартно-классические поэтизмы обрамлялись в грубую трёхаккордовую убойную бестолковщину. Однако нужно было отметить, что экспрессия исполнителей не была слепо скопирована с экранных любимцев. Парни двигались с гитарами как-то по-своему, чудаковато, что приковывало внимание единственного непрошенного зрителя и напрягало все его файлы. «Где я мог это уже видеть? Да пожалуй, что нигде. Деревенский фольклор, так сказать, - незадачливый и местами неотесанный. Вот если бы его пообтесать, может быть, кое-что и могло бы получиться», - думал Костя.

Когда голоса вплетались в разнокалиберное трио, до Костиных ушей долетало что-то среднее между казачьим старинным ёи- ёи, ая-да-ё-ё-ё и татушным «нас не догонишь!» Забавно, конечно, но всё хорошо в меру.

- Всё, хорош, - сказал Пашка и, сбросив гитару с плеч, устремился к выходу.

Юля вопросительно посмотрела на Константина Ивановича. В её широко расхлопнутых глазах затаилось трепетное счастье, до взрыва которого оставались доли секунды.

- Ну, что ж, для начала неплохо, - сказал Костя, предварив свой вердикт серьёзным «хм-хм» и, с усилием протолкнув слюну, как это любил делать в своих паузах небезызвестный всем господин Торенко, деловито продолжал:

- Нужно не прекращать работать в том же направлении. А вы вообще-то где-нибудь выступали, ну, я имею в виду на каких-нибудь там конкурсах, ярмарках, олимпиадах? Надо, надо…. Нельзя, чтобы ваш талант вот так вот взял и загинул, то есть, загнил, ну я имею в виду во тьме таракани…

Юля смотрела на Костю во все глаза и улыбалась во весь рот, как Наташа Ростова из фильма Бондарчука «Война миров». Впрочем, здесь Костя мог и шибко ошибнуться. Не хватало ещё, чтобы она восторженно завизжала: «Это прелесть что такое!». А она и впрямь была похожа на Наташу Ростову! От этого взгляда Костику стала неловко. Он скосился в сторону и забубнил что-то насчёт связей в сфере шоу-бизнеса, неусыпных репетиций и неуёмных фантазий.

- А вы, правда, считаете, что у нас талант? - совершенно искренне спросила вдруг Юлька.

- Да. Несомненно. Однозначно…. При условии, что талант – это, деточка моя, работа, работа и ещё раз работа. Сколько раз в день мы поём гаммы, а?

- Нисколько, - испуганно испустила будущая поп-звездочка, и улыбка вспорхнула с её лица, как чижик с жердочки.

- М-да, - многозначительно протянул импресарио. - А кто ставил нам голос?

- Никто, - упадшим тоном пролепетала Юлька, и слёзы навернулись на её моментально потухших глазах.

«Переборщил, критик хренов». Костя поднялся на сцену и подошёл вплотную к Юле.

- Тебе никто не говорил, что у тебя необычный фальцет? Если им правильно воспользоваться, то можно добиться небывалого успеха. Витас может отдыхать при правильной постановке дела, слышишь?

Юля утвердительно мотала головой, но уже сквозь слёзы.

- Ну, вот и хорошо. А я, пожалуй, пойду, - нерешительно закруглил сию мизансцену Пичугин, - мне ещё корову загонять, да воды натаскать надо…

Да, насчёт, гамм… Ты их пой. Непременно пой. Особенно полезно по утрам, - уже закрывая за собой дверь, крикнул Костя. «Какие все тут чуткие, тонкие, чокнутые и недвусмысленные».

Blog

Ну что же, бывают и такие навязчивые идеи…