Школа культурной политики стенограмма v-го методологического съезда

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Программа дисциплины «Менеджмент культуры» для направления 031400. 62 Культурология, 330.18kb.
• Петр Щедровицкий, создатель Школы культурной политики Культурная политика: предпосылки, 89.99kb.
• Концепция развития культуры в свердловской области (2012 2020 гг.), 1678.29kb.
• С. Н. Горушкина Традиционная народная культура в медиапространстве России: о механизмах, 181.72kb.
• Российская Академия Художеств Стенограмма Международного научно-методологического семинар, 772.93kb.
• Общие вопросы культурной жизни, 2245.66kb.
• Общие вопросы культурной жизни, 1805.23kb.
• Общие вопросы культурной жизни, 1103.19kb.
• Доклад Н. С. Хрущева «О культе личности», 2958.05kb.
• Пятая политическая ментальность, 1084.82kb.

Г.И.БОГИН

Меня любезно пригласили сюда. Я не буду говорить – спасибо за то, что я пас свиней, а меня пригласили. Просто меня пригласили и это очень приятно.

Я не методолог. Почему меня пригласили, я догадываюсь, просто чтобы человек другой профессии, других занятий мог рассказать, каким образом человек другой профессии может применять методологические понятия.

Я – филолог, работаю на кафедре грамматики и истории английского языка Тверского Университета, преподаю стилистику английского языка. Стилистика реализуется для учащихся в интерпретациях текстов. А в интерпретациях что-то есть такое, что в какой-то степени открывает возможность для применения методологического знания. И мне хотелось бы немного рассказать о том, как вводятся методологические понятия в культуру профессии. Моей профессии, конкретного преподавателя конкретной дисциплины в учебном заведении.

Я хотел бы сказать, что предмет стилистики у нас в Советском Союзе или СНГ дается в меньшем объеме, чем в учебных заведениях развитых капиталистических стран. Там этим больше занимаются – интерпретацией текстов. Это, на мой взгляд, серьезный учебный предмет.

Каким образом вводятся методологические понятия? То, что вводить их надо, – это всегда и партийное начальство говорило. Я помню, меня как-то посадили заниматься в университете марксизма-ленинизма, там был такой профессор Пономарев, и он всех спрашивал: вы в своей профессии марксистско-ленинскую методологию применяете? Ему отвечают, к примеру: я работаю на опытном производстве по синтетическим волокнам. – Ну, как вы применяете..., допустим, закон единства и борьбы противоположностей? – Товарищ отвечает: ну, конечно, мы стараемся. – А как? – Мы запускаем различные вещества в чан. – Ну, вот видите, что-то есть? – Ну, что-то чувствуется. (Смех в зале).

Я так же, как и Олег Сергеевич, хорошо отношусь к Гегелю, и мне кажется, что это хороший закон, полезный. Но все-таки мне хотелось бы подчеркнуть, что когда этот товарищ с производства синтетического волокна так говорит, он ошибается. Он не применяет методологию. Я сам всю жизнь хотел применить какую-то методологию. Но в какой-то степени я пользовался услугами этой отрасли человеческого ума только благодаря знакомству с Щедровицким. Во-первых, я понял одну очень важную вещь: в чем разница между тем подходом, который надо реализовать, и тем, что происходило у нас в университете марксизма-ленинизма. Я не хочу сказать, что там все неправильно преподавалось. Я не хочу заниматься критикой. Дело в том, что для того, чтобы как-то применить методологию в своей деятельности, надо совершить какое-то действие. То есть, если у Гегеля что-то написано, а я это [формально] повторю, то я просто ничего не применю, и Гегель и Маркс просто в гробу перевернутся от такого "применения" методологии.

И здесь Щедровицкий научил меня одной важной вещи: он мне сказал (я этим могу похвастаться), что действие отличается от недействия, от формальной процедуры тем, что, во-первых, изменяется материал и, во-вторых, вводится какая-то нормативность действования и осуществляется рефлексия. И тут получается такая вещь: надо "вульгаризовать" методологию, чтобы внести ее в культуру. Вульгаризовать как бы для народа, для культуры. Надо сделать какую-то вульгаризацию схемы в ее чистом виде, как здесь рисовались эти схемы. Они напрямую не применяются. Необходимо что-то делать, чтобы вульгаризовать. И это очень серьезный вопрос.

Я сейчас хочу просто привести пример, если позволите. Дело в том, что все выступают без примеров, поскольку в методологии считается неприличным пользоваться примерами. И это правильно. Поскольку методология есть особая деятельность такого универсального типа. Филологу невозможно без примеров. Поэтому я со своим способом говорить не могу без примера. Поэтому я сейчас приведу пример.

Значит, я напоминаю свою профессию. Я преподаватель стилистики. Следовательно, я занимаюсь тем, что я учу рефлексии (это профессия) через интерпретацию. (Из зала: профессия такая?) Да, такая профессия. И поэтому приходится сталкиваться с тем, что люди не понимают текста культуры. А тексты культуры надо понимать. Это начало для общества. Но дело в том, что, не понимая текстов культуры, учить людей пониманию невозможно. Потому что учить готовому пониманию, с одной стороны, безнадежное дело (70 лет учили-учили, видите, как научили), а потом как-то безнравственно в общем-то. Почему, если я понимаю так, тот и ты должен понимать так? Это все банальности. Это все знают.

Мне хотелось бы подчеркнуть, кстати, попутно по поводу вопроса о том, чему можно учить, чему нельзя учить (и до этого я, в общем-то, додумался с помощью Кружка Г.П.Щедровицкого). Дело вот в чем. Когда я стал смотреть, что пишут по методологии понимания в мире, я был очень шокирован тем, что столкнулся примерно с тысячей работ на известных мне языках (ну, европейских: на немецком языке больше, английском, французском, то же самое на других), где все время мылится одна и та же тема: каждый понимает по-своему, человек свободен в понимании, нельзя учить пониманию. Я понимаю, что нельзя учить пониманию. Но когда мылят одну и ту же тему, это убийство темы, это что-то страшное, вот антиаристотелизм, антиинтуицианализм: каждый поймет по-своему, мы не можем точно понять то, что сказал автор. Это такая вообще скука, уже сейчас. Вот этот призыв к "свободе" ужасно скучен, потому что все одно и то же говорят.

Что я заимствовал у Щедровицкого? Я не на многих семинарах был. Но на тех, на которых был, я старался понять, что там говорят, хотя я понимаю вообще-то не все, когда выступают методологи, тем более что жаргон выработался определенный, не очень понятный простому человеку. Например, был такой вопросик поставлен: что дано человеческому рассудку? Георгий Петрович предлагает разделить этот мир, данный человеческому рассудку, на три каких-то больших куска, которые занимают почти что все. Кстати, и Анатолий Александрович был на том семинаре, я помню, и помогал Георгию Петровичу объяснять одной даме, что четвертого мира там никакого нет. Мир такой. Он состоит из социальности, во-первых, из культуры, во-вторых, и из индивидуальной субъективности, в-третьих. Потом встала дама, если Вы помните (обращаясь к Г.П.Щедровицкому и А.А.Тюкову), или Вы не помните, и сказала: Георгий Петрович, что вы скажете о гениальной теории отражения, а также о природе? Что сказали тогда Анатолий Александрович (он тогда был молодой, невоспитанный) и Георгий Петрович, я повторять не буду. Но дело в том, что насчет этой природы, квази-природности, всего этого идиотского натурализма, который идет якобы под знаменем материализма, не имея к нему никакого отношения, – следует сказать, что и вообще он ни к чему отношения не имеет. Это понятно.

Но дело вот в чем. Что вообще ценного вот в этом делении? Вот нам дан мир. И он имеет социальность, культуру и индивидуальную субъективность. Да то ценно, что очень многие вопросы мы начинаем решать по-другому. Вот вопрос о понимании (при всем том, что мы, конечно, соглашаемся, что свобода – это свет в окне и вообще святое дело) начинает трактоваться по-другому. Пискливый крик: каждый понимает по-своему, каждый свободен – он перешибается вот этим делением. Для того, чтобы судить об этой свободе или несвободе, надо нечто знать и о социальности вообще, которая не из одной свободы состоит, и о культуре, и об индивидуальной субъективности, когда "каждый понимает по-своему". А вообще-то это неправда, так же, как и наоборот, все мы понимаем одинаково – все вранье вообще-то.

Для того, чтобы об этом рассуждать, нужно пользоваться вот такими делениями, которые давно уже сделал Московский методологический кружок. И они теперь как будто потеряли такой интерес, наверное, все знают, но все-таки все время повторяют. Я прихожу на 4-й курс, и мне студенты сообщают, что каждый понимает по-своему. Меня буквально тошнит. Я тогда спрашиваю: скажите, пожалуйста, а как вы понимаете по-своему? Например, такое простое предложение, всего несколько слов: "Колым ахылдым джартыгы". Они говорят: это не по-русски. Но по-русски так же трудно. По-русски еще труднее.

И люди фактически как действуют? Они говорят так: мы с Катькой вот так понимаем, а мы с девчонками посовещались – мы так понимаем. Дело в том, что вообще ведь вопрос о понимании, о свободе – это вопрос о балансе трех составляющих нашего мира, вот тех самых трех составляющих нашего мира, которые были вообще-то продуманы в Московском методологическом кружке. Если нет определенного баланса свободы и культуры, свободы социально подсказанной (группа хочет так) и индивидуального мнения (но про это мне рассказывать не хотелось бы), – насколько человек несвободен, когда он понимает?

А насчет этой поговорки на башкирском языке я могу вам сообщить, что выход из положения только один: не с помощью свободы, а в данном случае с помощью культуры – берешь башкиро-русский словарь и смотришь: "колым" – наука, "ахылдым" – ума, "джартыгы" – половина его. Ну, наука – половина ума. И на собрании методологов надо сказать, что сама методологическая сила без культуры, без науки, – она слаба все-таки.

Во всяком случае, все эти вещи продумываются. И когда человек занимается теорией интерпретации, поскольку кроме практики всегда в учебном заведении вырастает и теория, он начинает задумываться и о том, что он вообще делает. И тогда начинается какая-то методология.

Вот давайте опять я приведу пример. Говорят, что каждый понимает по-своему. Я, конечно, в это не верю, Потому что те, кто громче всех говорит, понимают так, как партия велела, как мама велела, знакомый дурак велел. К сожалению, там, где больше всего говорят о свободе понимания, больше всего этого холуизма. А где действительно понимают по-своему, об этом сильно не базарят.

Дело вот ведь в чем. Что должно интересовать честного филолога, работающего в учебном заведении? Его ведь вообще не должен интересовать этот вопрос так, как главный, – вопрос о свободе. Ну, понятно, что нужна свобода. Дело в том, что самое страшное не то, что понимание бывает несвободно. Самое страшное, что бывает так, что и понимания-то нет. То есть вышибленность тех компонентов нашего мира, вот этой самой культуры, приводит к тому, что вообще понимания нет. Вот как с башкирской этой поговорочкой. Ведь люди словарем пользоваться, извините, не умеют в большинстве случаев, даже те, которые с высшим образованием. Плохо, вообще-то, с изучением иностранных языков.

Есть случаи глухого непонимания, вообще не понимают. Вот мне хотелось бы на примере как-то показать, если председательствующий не возражает.

Вот текст. Для удобства я не буду на иностранных языках, я по-русски скажу. Это начало гениального произведения М.А. Булгакова "Белая гвардия": "Велик был год и страшен по Рождестве Христовом одна тысяча девятьсот восемнадцатый, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская ­– вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс".

Вообще, надо сказать, хорошо написано, но я бы не хотел это обсуждать сейчас. Дело вот в чем. Мы сталкиваемся с некоторыми случаями глухого непонимания, и методологическая задача практического (подчеркиваю – практического!) преподавателя заключается в том, чтобы найти какой-то принцип преодоления этой глухоты. Вот типичный случай глухого непонимания. Человек, назначенный советской кинематографией, по-своему понимает текст и говорит: "Да, я вижу. Я вижу 18-й год (ему кажется, что это он видит, но это кинематограф советский видит): дома без света, на улицах костры. Около костров люди в шинелях...". "Да, велик был этот год", – говорит некто. Но дело не в том, что..., понимаете, какая штука? Понимаете, это типичный случай, когда в поясе мыслекоммуникации⁴, которая для меня, в моем вульгаризированном варианте понимания является поясом, репрезентирующим опыт переживания текстопостроения, в этом поясе происходит фиксация, объективация – превращение рефлексии в свое инобытие в понимании, фиксация рефлексии в чувствах, в переживаниях. Когда это происходит в этом поясе, то получается идиотская игра: "Да, я вижу этот образ!" Но дело в том, что если ты видишь, как горят костры, когда ты читаешь гениальное произведение Булгакова, и это тебе все равно что фильм "Балтийцы" 1937-го года выпуска и еще пятьсот таких же, то ты ведь ничего не видишь, потому что при такой системе ничего нельзя узнать нового. Человек говорит: "Я вижу это!" – и говорит торжественно. К сожалению, у нас школьные учителя так преподают литературу – на живом образе, на образности... Вообще вся эта фиглярская работа с теорией отражения, когда говорят, что литература отражает жизнь, и отражает ее в живых образах, то есть в предметном представлении, – вообще довольно основательное издевательство над русской культурой. Над русской, потому что нигде в мире это больше не существует. Вот так сказать: "Ну, что ты видишь в этом месте у Тургенева?" – "Я вижу, как – то-то и то-то... Он стоит, у него простое лицо..." – ну, и так далее, вся эта гадость вообще. Многие учились в школе, знают... Я тоже там был. И дети мои побывали там. Неважно.