Geum.ru

Школа культурной политики стенограмма v-го методологического съезда

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   30

А.А.ТЮКОВ


Спасибо организаторам! Я, как и О.И.Генисаретский, первый раз на съезде, тем более, что меня никто не делегировал. Но позвали, ­спасибо. Поэтому выступаю.

Вы только что слышали доклад удивительно точный и очень красноречиво демонстрирующий 70-е годы Московского методологического кружка. Понять ничего невозможно, но зато здорово, и главное – очень сосредоточенно и активно. В этом, может быть, и был смысл.

Как меня и просил П.Г.Щедровицкий, я, как полагается методологу, взял в качестве темы заявленное в вашей программе название "Общая теория деятельности и психология". Но, как полагается методологу, я, естественно, тут же занял позицию Господа Бога, это учитель нас заставлял занимать эту позицию, и, конечно же, выбрал совсем другое название. Название моего доклада "От антинатурализма к новому психологизму".

Маленькая преамбула. Я прямой наследник, вернее, наследник по прямой линии от основателя Кружка диалектических станковистов, как его назвал Вл. Костеловский, А.А.Зиновьева (Основателем он себя сам поименовал в "Зияющих высотах", а потом в "Преддверии рая"), непосредственный ученик продолжателя этого Кружка Г.П.Щедровицкого, и в 70-е годы уже ставший отдельным методологом, а в восьмидесятые годы ушедший из Кружка, и даже свой вторник похоронивший в 76 году (Георгий Петрович должен помнить это замечательное событие, когда мы отпевали вторник), и занявшийся своими делами. Надеюсь, методологическими.

И все-таки, поскольку было задание охарактеризовать семидесятые годы с точки зрения того, какие же программы, исследовательские, методологические программы были тогда разработаны, реализованы, порождены, я принял эту задачу, и несмотря на то, что меня очень смутил доклад Н.И.Кузнецовой, я почему-то решил, что занудный доклад методологам строить не надо, а нужно снова рассказать о том, как мы превосходно и удивительно жили в 60-х годах. Но я все-таки решил, что я расскажу про те программы, которые были в 70-х годах, а в заключение сформулирую основные идеи нашей жизни, образа нашей жизни, которой мы начинали жить в 60-х годах, и прожили, как мне кажется, 70-е годы.

Владимир Петрович [Швырев] уже говорил об этом, что прожили мы очень интересно их, все-таки 3-4 места работы сменить за десятилетие – это редкому американскому профессору посчастливится. А нам счастливилось. Итак, я утверждаю, что 70-е годы – это годы реализации основных идей, о которых сегодня – и мне нечего добавить к этим словам, – о которых сегодня говорили В.М.Розин, О.И.Генисаретский и Б.В.Сазонов. Со всеми теми противоречиями интеллектуальной игры на свободном ринге. Все было порождено, на мой взгляд, в 60-е годы, тогда, когда, собственно, и сформировался, опять же, на мой взгляд, Московский методологический кружок, хотя тогда мы его так не называли.

Нас называли по-разному со стороны: щедровитянцами, щедровитятами, но мы были членами семинаров. Наталья [Кузнецова] совершенно права, когда говорила, что у нас было 4-5 семинаров в неделю по три часа каждый, и каждый – на магнитофон. Представьте себе интенсивность работы в эти годы, притом, что потом нас еще переписывали с пленок на текст, когда машинисткой работала Вера Сергеевна, которую многие хорошо помнят, когда ты успевал произнести пять слов, а она уже успевала напечатать двадцать четыре: дурак, что ты разбираешься, я уже давно напечатала всю мысль.

Итак, мы жили в такой атмосфере в 60-е годы, а в 70-е годы мы заговорили. Я себя отношу к представителям активно действующих методологов именно этого времени.

Какие же программы? Я утверждаю, что первой и основной идеей и программой работ была разработка наших собственных методологических средств. Того, что мы тогда называли системным движением и методологией комплексных исследований, хотя слово "комплексный" появилось несколько позже (хотя тоже в 70-е годы). Это был мой второй доклад на семинаре с того времени, когда я начал говорить, когда я начал обсуждать проблему конструирования и исследования как противопоставления двух типов деятельности. Может быть, кто-то здесь будет претендовать на больший срок, но он длился ровно полгода, тринадцать недель. Вообще, наши доклады длились долго. Не считая рефлексивных докладов Георгия Петровича.

Итак, методологические средства работы. Проблема очень простая, в 60-е годы поставленная именно в Новосибирске на совещаниях, в Томске. Проблема конфигуратора предметного знания. И вдруг выясняется к началу 70-х годов: никакого конфигуратора вовсе быть и не может, потому что, если верить Тейяру Де Шардену, каждая точка зрения имеет право на существование, каждая точка зрения – это центр перспективы. Но тогда получается, что объект строится не из совокупности различных предметных представлений. Из чего? Это что – наши всякие странные и трудные обсуждения? Но опять каждый раз выясняется, что возникли Юдины, возникли Лефевры, Швыревы... Все, оказывается, имеют свои точки зрения. Сегодня Борис Васильевич [Сазонов] очень точно определил, сказав: каждый раз в оппозиции. Конфигуратор не получается. Хотя почти десятилетие было потрачено на то, чтобы построить методологию конфигурации знаний, предметного знания.

Пишется работа Георгия Петровича, на которой мы в некотором смысле учились (я не помню точно название): системное движение и комплексный анализ науки. Обсуждается основная проблема: нет системного объекта, есть системный подход. Причем уже тогда, в конце 60-х годов, достаточно ясно формулируется программа, что на самом деле системный подход... Это потом, через десять лет, выяснилось, что есть подход комплексный, там нет системообразующего звена, там нет целостности, хотя, может быть, тогда в начале мы еще этого не знали. Спасибо этому времени: появилась знаменитая четырехслойка системного анализа. Тут, на мой взгляд, большую лепту вложили Виталий Дубровский и Олег Генисаретский, и Лефевр имел к этому тоже отношение. Потом выяснилось, что ничего не получается. Деятельность есть структура, – говорили методологи первого поколения, – и не есть процесс. Деятельность есть процесс, – говорили методологи 60-х годов, – и у нее есть механизм, превращающий ее в ­органическое целое. Деятельность есть морфология, – говорили мы и приходящие психологи, и не только мы, но и наши учителя, потому что мы знали, что она есть морфология, конкретная организованность материала, люди, индивиды и, в общем, все остальное.

Первая программа – программа поиска того, что можно назвать системной организацией знания. Я сейчас, правда, склонен это назвать комплексной организацией знания, знания о человеческой жизни, человеческой деятельности, человеческого сознания и мышления. Я не говорю о происхождении этих программ, была ли она первой, была ли она позже. Мне важно подчеркнуть, что здесь впервые типология знаний, которую еще в 59-м году ввел Георгий Петрович в своей статье, типология знания, выделение трех типов знаний, впервые начинает реализовываться как реальная программа методологических штудий и разработок.

Вторая идея и в этом смысле вторая программа: общая теория деятельности. Мы, конечно, приходили на общую теорию деятельности. Журнал "Кентавр" публикует мою статью3, и там я об этом говорю: это прежде всего схема воспроизводства деятельности и трансляции культуры, также для меня имеет принципиальное значение схема... или, вернее, сначала идея естественного/искусственного, потом схема социотехники и (несмотря на то, что лично я потратил два года, если помнят методологи того поколения, это два Подольска, два выступления моих против идей Генисаретского) конструкция сферной организации деятельности Олега Генисаретского. На мой взгляд, это он ее ввел – несмотря на то, что и Георгий Петрович об этом писал. Принципиальное значение имеет программа анализа систем деятельности как социотехнических систем, потом как систем популятивного типа, а потом как систем включения, т.е. "матрешечных" систем. Это совсем отдельная история, и я даже думаю, что мы до сих пор не очень хорошо ее понимаем. Хотя на наших семинарах, особенно на вторничных семинарах в 70-е годы, эта проблема была одной из ведущих в наших обсуждениях, особенно по поводу типологической теории деятельности – с кубками вина (?) в докладах Валерия Войтовского и в работах Павла Малиновского, хотя этот доклад...

Итак, это вторая программа, которая, на мой взгляд, прежде всего в моих собственных работах приняла уже форму методологии и организованной психологии совместной деятельности. Я, конечно, был психологом и никогда им не оставался, несмотря на то, что в 70 году мы с Георгием Петровичем договорились, что никакой другой психологии, методически организованной, быть вовсе не может. Вот так мы и решили организовывать психологию методически правильно, за что и Георгий Петрович в 78-м году был изгнан из университета.

Третья программа, очень важная программа, очень трудная, непонятная, живущая в основном на четвергах в 70-е годы, продолжавшая Комиссию по логике и психологии мышления, которая родилась под именем Петра Алексеевича Шеварева в Институте психологии, сейчас носящем название Психологического института РАО. Это проблема сознания. Совершенно особенная проблема. Я даже рискую утверждать, что, может быть, методологи сделали меньше (я имею в виду Кружок), чем все окружение вокруг методологов, или, вернее, главным здесь было наше сопротивление идеям, которые порождались другими. Огромное количество можно приводить примеров.

С одной стороны, Игорь Семенов, – конечно же, член Московского методологического кружка. Он очень короткое время там был, начинал развивать свои идеи по рефлексии. Виктор Слободчиков был чуть-чуть, на двух, может быть трех заседаниях, но тоже предложил свои представления о рефлексии. Итак, [к этой программе относятся] все проблемы, связанные с построением теории мышления, теории сознания и концепции рефлексии. Очень интенсивное обсуждение, и, прежде всего, в рамках основной проблемы. Процессы более-менее понятны, а механизм? На мой взгляд, тогда именно родилась концепция психологических механизмов рефлексии.

70-е годы, надо полагать, характерны тем, что в Методологическом кружке были в основном психологи. Это связано с особым обстоятельством: выделением нас в 66-м году из Отделения психологии [философского факультета МГУ] в отдельный факультет и поддержкой и со стороны Алексея Николаевича Леонтьева, и Александра Владимировича Запорожца, и Александра Романовича Лурия. Мы тогда действительно жили в превосходных условиях, в комфортных условиях общения с такими людьми, включая и Петра Яковлевича Бертенева, и многих других. Можно сказать, что это была совершенно особая форма существования, когда уже было ясно, что никакого глотка свободы нет, а на факультете философском (и психологическом потом) оставалась удивительная атмосфера свободы.

Итак, впервые в этой третьей программе возникла самая основная, на мой взгляд, идея: идея межпрофессиональной, межпредметной, методологически организованной коммуникации. Я могу сказать только одно: на этой идее я ушел из Кружка – мы поругались с Георгием Петровичем Щедровицким. Огромное количество, на мой взгляд, моих знакомых из методологии точно так же выделились в совершенно особые и отдельные направления. Это и Андрей Пузырей, это в свое время и покойный Коля Дзе.

Возможна ли межпрофессиональная коммуникация, когда существует красивая ценность: сколько бы ты не любил другого человека, сколько бы он тебе ни нравился, сколько бы он ни называл тебя подонком в разных ситуациях, ты все равно с тупой настойчивостью вот этого методолога начинаешь обсуждать с ним содержательные вопросы, и снова приходишь на эти обсуждения, возможна ли коммуникация? Возможно ли, чтобы энергетика человеческого отстаивания своей личной, индивидуальной, своей собственной позиции не помешала содержательной проблематизации? Это потом, в 80-е годы, возникнет целая история содержательной проблематизации. Тогда на самом деле 70-е годы оказались кризисом – семинары лопались, как воздушные шарики. Кризис. Потому что методологи становились самостоятельными, каждый реализовывал свою концепцию, и, как сказала Наталья Кузнецова, "уже пройдя этот 4-летний ценз молчания и более многолетний ценз принципиальной и серьезной работы", мы становились руководителями своих собственных кружков, семинаров. Мы вроде бы расходились.

Где же мы оставались вместе? Это мое собственное предположение, мое собственное утверждение. Мы вместе оставались в одной принципиальной проблеме. Я утверждаю, что это является четвертой программой, которая на самом деле, конечно, не специфична для 70-х годов. Она, конечно, была специфична для 60-х, не знаю про 50-е. Тут у меня трудности.

Итак, семиотика методологии – вот программа, которая была настолько острой, что я беру смелость на себя сказать, что она определяла схождение, расхождение или взаимодействие в сфере методологии. Итак, сегодня Никита Глебович очень точно сказал: "Гносеологический смысл диалектических станковистов". Так оно интересно было. Действительно, кружком онтологистов был назван ильенковский кружок, как вроде бы рассказывает история. Ничего подобного – Московский методологический кружок был с самого начала и исходным кружком поиска онтологических оснований. Псевдогенезис, содержательно-генетическая логика, схема двойного знания, схема знакового замещения, схема кооперации. Я уже не говорю о схемах сферной организации деятельности, схеме воспроизводства деятельности и трансляции культуры. Я не помню, когда это было, это было как раз в середине 70-х годов. Н.И.Кузнецова тогда сказала: дело заключается в том, что мы ищем онтологический статус, мы ищем онтику, мы ищем онтический статус. Мы ищем исходные онтологии, мы ищем такие категориальные основания, которые могли бы оправдать постоянно занимаемую нами позицию "с позиции господа Бога".

Идея Виталия Дубровского замыкания атома на универсум, которую он тянул от Аристотеля через Николая Кузанского и через Возрождение. Идеи мои собственные относительно онтологических картин и онтологических представлений в форме нормы организации исследовательской практики. Проблема взаимодействия структурных и морфологических схем в работах и Юрия Гущина, и Анатолия Пископпеля, я не могу назвать всех, это целая плеяда исследователей.

Итак, четвертая проблема, которая, между прочим, оказывалась почти оселком всех взаимоотношений в методологии, это как мне кажется. Михаил Папуш и его открытое письмо Георгию Петровичу Щедровицкому о том, что нет исходных, канонических текстов. Хотя, например, я, как молодой методолог, тогда уже встречался с каноническими текстами, для меня исследования Нели Антейлевны или "Педагогика и логика", или работы П.Гайденко, того же Щедровицкого, и работы Искры Даунис – это абсолютный фундамент моих начал в методологии. И все равно утверждение, что нет основных канонических текстов. Мое собственное утверждение в середине 70-х годов: мы не имеем исходных канонических схем. Мы оказались в ситуации, о которой говорил М.К.Мамардашвили. Когда он читал лекции, он утверждал следующее. Вы, ребята, – говорил он, – не обращайте внимания на то, что я оставляю на доске. Это следы от махания руками. Я убеждал, что ничего мы не производим, кроме следов махания руками, а пора производить схемы, пора производить некоторую семантику. Я утверждаю, что все-таки четвертой программой работы 70-х годов была работа по выработке, поиску онтологических, семантически определенных, то есть имеющих свое совершенно определенное значение, знаковых изображений в мышлении, в схемах.

В своих лекциях я уже на протяжении многих, почти больше чем десяти лет, я утверждаю, что будущее мышление – это будущая схема. Кстати, я не одинок. Вот уже американцы начали об этом говорить. И это основная, на мой взгляд, проблема семиотики.

Итак, 70-е годы. На мой взгляд, эти программы завершились тем, что к этому времени семинары практически закончили свое существование. И тогда в совершенно определенное время – это было в апреле месяце – в совершенно определенном месте – это было на Большом Комсомольском переулке, в комнате коммунальной квартиры, – мы с Георгием Петровичем в 79-м году решили, что пора переводить наше дело в игровую форму. Тем более, что я уже к этому времени лет 5-6 как играл, и наш семинар был ни что иное, как, по определению острословов 60-70-х годов, интеллектуальным культуризмом. Мы решили, как Иван Грозный: если нас называют Грозным, так мы и будем; если нас называют игроками интеллектуальными, так мы и станем ими. Игры родились. Мне трудно судить. Мне совершенно не нравится название "организационно-деятельностных", я считаю, что это монстр, хотя я и участвовал в организации первых из них. Сам я являюсь автором Организационных Игр и утверждаю, что это название совершенно адекватно отражает нашу методологию непрерывной организации ситуации взаимодействия. Итак, понадобилось еще десять лет, чтобы на сегодняшний день я мог сказать, что в принципе, – и в этом смысле дать отчет Г.П.Щедровицкому, – та идея, за которую он меня поругал на киевском семинаре, что я уж слишком эйфорически к ней отнесся, та идея, которая еще однажды была сформулирована Рене Декартом – о создании трех категориальных ортогональных пространств образующих, – может стать действительным категориальным основанием современной антропологии.

Я напоминаю: образующими можно взять предложенную Георгием Петровичем, если я правильно вспоминаю, в 59-м году, типологию знаний. (Если можно, сейчас можно было бы приклеить мои схемы). Итак, пространство в современной антропологии или комплексного человекознания. Образующие, естественно, научные знания, ­практико-методическое знание и инженерно-конструктивное. Обратите внимание, каждая образующая может иметь степень развития по способу получения знания. Например, для исследователя – начиная от наблюдения и кончая квалификационным анализом или современным психоанализом. Или практико-методическое – начиная от простого манипулирования и кончая образованием человека. Но дело заключается в том, что каждый из вас, из меня, из нас, определен в этом пространстве местом расположения, а отношение между нами определено как дистанция, расстояние, взаимопонимание между ними. Его можно измерить, если мы научимся мерить разницу в способах построения нашего знания.

Итак, трехкоординатная схема построения комплекса, не системы знания, а комплекса. А комплекс, как известно, может быть самым разным: хоть коллекционный, хоть ассоционный, хоть какой. Главное, чтобы он был взаимосовместным, взаимоизмеряемым.

И вторая схема – она идет под кликухой велосипеда с 79-го года. На мой взгляд, она абсолютно тождественна схеме картезианского пространства, только я ее в 90-х годах преобразовал в схему шага развития.

Обратите внимание, из нашего, как сегодня многие об этом говорили, социального существования, определенного ролью и статусом, мы имеем возможность, попав в Методологический кружок, выйти в рефлексивную позицию – абсолютно безвоздушную, "развратную", как говорили мы, а главное – безопорную. Мы можем там, именно в этой безвоздушной, безопорной позиции взять ценность, например, ценность развития. Я вам всем предлагаю ее взять, как, кстати, предлагал мне Георгий Петрович. Это опять мое собственное утверждение. И начать строить работу в настоящем. Я не обозначил все работы программирования, но там ведь все, там и планирование, и проектирование, и руководство, и диагностика, и исследование, – там очень много работы в настоящем, осуществляемой в соответствии с культурными нормами.

Маленькая ремарка: методологу обязательно нужно читать тексты, культурные тексты, иначе вы не освоите все эти процедуры.

И, наконец, вся система управленческих воздействий по построению своего будущего. Что это за будущее? Это будущее нашей новой субъективности. Субъективности, где существуют пространства, создаваемые пространства, нами организуемые пространства нашего сознания, нашей деятельности и нашей личности, которые каждое строится тоже по своим образующим. Ну, это по закону восхождения от абстрактного к конкретному.

Итак, каждая точка пространства абсолютно конкретна, каждая образующая этих пространств абсолютно абстрактна. Нужно только сделать эти шаги.

Я это утверждаю, и с трибуны Пятого съезда говорю: спасибо за приглашение, спасибо моему Учителю Георгию Петровичу Щедровицкому за то, что обыкновенного технаря, обыкновенного натуралиста удалось превратить в психологиста особого толка.

Я утверждаю, что проблема, о которой в первом тезисе о Фейербахе (ну, как всегда у нас, марксизм – тема больная) говорил Маркс, на мой взгляд, разрешена. Нам нужно научиться строить картезианские пространства человеческой души.

Спасибо.