Васкелово – петербург: разрываюсь на части…

Вид материала

Рассказ

Содержание Canal + studio canal tf1 Моя большеглазая дочь Две покупки (суббота продолжается). Будет неба чистый лист

Подобный материал:

• Извещение о проведении открытого аукциона наименование аукциона, 1237.13kb.
• 1. Обязательно ознакомиться с пакетом заранее. Все вопросы можно обсудить с редакторами, 215.48kb.
• Конспект урока «Петербург Достоевского город униженных и оскорбленных», 82.19kb.
• Конспект открытого урока «Петербург Достоевского город униженных и оскорбленных», 82.18kb.
• Задачи: Совершенствование профессионального мастерства педагогов в части использования, 212.87kb.
• Д. С. Лихачева 2011 год Общие положения Первые Краеведческие чтения (далее Чтения),, 80.63kb.
• Методика занятий физическими упражнениями структура занятия по физической культуре, 326.45kb.
• Редактор: Наталья Кудряшова (Санкт-Петербург), 173.55kb.
• «Незабываемый Санкт-Петербург» (осенние каникулы), 29.11kb.
• Экскурсионная программа 1 Санкт-Петербург Регистрация на борту теплохода. Ужин., 52.86kb.

CANAL +

STUDIO CANAL

TF1

TF2

Помимо этих значков, конечно, существуют и другие киностудии Франции, которые также стоит смотреть. Данные заветные знаки гарантируют зрителю, что он приобрёл настоящее: вдумчивое, тонкое, чувственное, красивое кино. В нём, в отличие от американского, например, не будут говорить о сексе пять минут и ничего при этом не делать, а молча без разговоров будут им заниматься ровно эти пять минут – это будет очень красиво и не пошло. В нём, например, не будет слышаться через каждую минуту слово «задница», ведь во Франции такого понятия нет: во Франции так не любят гамбургеры и чипсы с колой… А Эйфелева башня, хоть и ниже американских небоскрёбов, но такая ажурная…, словно – шикарные чулки…

Французы любят жизнь и умеют жить, пусть и нарушая определённые табу, но зато им не требуется потом выплёскивать сексуальное неудовлетворение, утрамбованное с помощью «американской мечты» в каноны домостроя, во… войну в Ираке…

Тонкому и чувственному зрителю не требуется, как правило, горы трупов, конечностей, отрезанных бензопилой; пришельцев с других планет, загробных монстров, с оторванными, гниющими кусками мяса, – продуктов воспалённого агрессивного сознания.

Во французском кинематографе решаются другие проблемы: …пятница, вечер, Париж, автомобильная пробка из-за забастовки транспортников, одинокая девушка, одинокий мужчина, огни улиц и кафе, и любовь…

…Любовь …, - вспыхнувшая спонтанно, молчаливая, страстная, развращённая, непонятная, фатальная, спускающаяся с парижских крыш на улицы, и - словно балерина – одними кончиками пальцев, отталкивающаяся от вечных чёрных столбиков на тротуарах города, летящая навстречу избранным – способным любить…

…Любовь…, - готовая уйти, как только кончится забастовка транспортников и наступит утро.

…Любовь…, - не грозящая перерасти в американский домострой.

Сегодня жалко Францию, - со стороны.

Нация, похоже, решила испытать на себе программу самоликвидации…

Так давайте, пока ещё существует этот островок в мире, смотреть французские фильмы – порой со слезами на глазах, удивляться этому феномену, учиться борьбе за сохранение самобытности, за сохранение искусства, за сохранение человечности…


Список фильмов:

1. Париж, я люблю тебя.
   
2. Пятница. Вечер.
   
3. Порнографические связи.
   
4. Амели. Амели 2.
   
5. Просто вместе.
   
6. Дети века.
   
7. Натали.
   
8. Пианистка.
   
9. Хелл.
   
10. Ангелы возмездия.
    
11. 5 х 2.
    
12. Порнократия.
    
13. Бархатные ручки.
    
14. Соль на нашей коже.
    
15. Девушка на мосту.
    
16. А теперь, дамы и господа.
    
17. Парижская история.
    
18. Железнодорожный роман.
    
19. Мечтатели.
    
20. Влюбись в меня, если осмелишься.
    
21. Любовь на стороне.
    
22. и др., др., др.
    

Александр Зиатдинов

Г. Санкт – Петербург, 2007 г.


СУББОТА В ГОРОДЕ* (*бонус 2007 – 2008гг.)


« Люди - они как грибы в лесу:

половина из них «червивых» или «гнилых».


Пробравшись с фонариком из коридора в комнату и осветив неприятным синим лучом полки с папками, я оглянулся вглубь темноты и замер в ожидании – не проснулся ли кто от шорохов и скрипа дверцы полок. Не проснулись – значит, можно продолжать. Взяв пачку чистой бумаги, я проскользнул, еле дыша, обратно в коридор, а затем на кухню, где зажёг настольную лампу и положил перед собой кипу чистых листов…

Итак, по прошествии почти что года, я вновь взялся за старое: сижу на кухне и пишу…Не знаю - почему мне потребовался целый год молчания, чтобы потом снова очутиться за столом с ручкой в руках.

За это время тексты прежних рассказов зажили своей электронной жизнью в сетях интернета; счётчик посещений сайта регистрирует уже не первую сотню прочтений рассказов, но книга отзывов своим молчанием отнюдь не радует, – я надеюсь, что она просто не работает вследствие какой-нибудь ошибки моего программиста. Ну, да Бог с ней, – невелика потеря. Кстати, я забыл поздороваться. Здравствуйте…


В Петербурге октябрь. На деревьях болтаются последние листки – самые сильные и стойкие борцы из всей лиственной команды. Осталась, наверное, одна последняя капелька от лета, от миллионов и миллионов тёплых капелек летних дождей и утренних туманов, оставшихся в зелени лесных болот и низин вокруг Питера. Скоро эта капля, это воспоминание о лете, превратится в хрупкую снежинку. Она сложится с миллионами ей подобных в холодные и могучие сугробы, своей белизною напоминающие чистый лист бумаги, готовый ко всему под рукою автора.

Сегодня суббота. Суббота в Питере, суббота в целом мире.

Утро выдалось солнечным, холодным и весёлым.

Позвонила Танина сестра и позвала нас в новый торговый центр за покупками. Недолго думая, я отказался, решив провести полдня по своим планам и в соответствии с собственными убеждениями. Проще говоря, мне захотелось пойти и побродить по близлежащим барахолкам района.

Суббота тем и хороша, что предполагает предстоящее воскресенье и из-за этого тянется намного дольше последнего. Она достаточно демократична и допускает расхождение во мнениях, в направлениях движения и целях посещения того или иного «объекта». Ограничения накладываются только одним – прибыть обратно домой приблизительно к одному времени и сесть вместе обедать.


МОЯ БОЛЬШЕГЛАЗАЯ ДОЧЬ


Вышел из дома я первым. В лицо дунуло морозным бодрящим ветерком, грудь наполнилась оживляющей прохладой и энергией.

На тополях, уродливо обрезанных ещё весною, поочерёдно орали грязные вороны, под ногами пузырилась плёнка воды, не сходящая, казалось, уже неделю. Доносились обычные дворовые звуки больших городов: где-то прошипела машина, колёса с плеском провалились и снова выпрыгнули из выбоины с водой в асфальте, громыхнуло крышкой люка; кто-то хлопнул дверью в парадной – металлом о металл – зазвенело по всем дворам. Издалека с проспекта донеслась тревожная сирена скорой помощи, сменившаяся воем автомобильной сигнализации у дальнего подъезда.

Вскоре она прекратилась, и на несколько мгновений всё затихло, после чего послышались людские голоса, лай собаки, звонок мобильного телефона…

Подойдя к соседнему дому и увидев сидящих в кучке, мирно наблюдающих за мной кошек, только что наевшихся из облупленных мисок, я ощутил новый прилив сил и подумал, что именно из таких вот моментов порою строится простое людское счастье. Суббота. Выходной день, впереди ещё один выходной – воскресенье. Никто не звонит – не дёргает («Пусть только попробуют дёрнуть меня в выходные!»); солнышко; морозец; предвкушение похода на барахолку, где находится куча всяких разных интересных вещичек, и что важно – на любую хватит имеющихся в кармане денег – одним словом: бывают в жизни человека моменты, которые приятно прожить, а затем не раз вспомнить с улыбкой.

Кошек было четыре штуки. Одна из них умывалась лапой и при этом жмурилась, другая – облизывала себе живот и наводила лоск, ещё две – сидели и смотрели на меня с присущей только кошкам независимостью.

Миновав соседний дом с двориком, сплошь заставленным машинами, я пересёк дорожку и поравнялся со свалкой.

Открою секрет всем непосвящённым, что в выходные дни следует проявлять особое внимание к этим «объектам». Обычно в субботу и в воскресенье менталитет жильцов из окружающих домов срабатывает следующим образом: «Надо навести, наконец-то, порядок в собственной квартире и выбросить всё ненужное барахло на свалку». К вечеру выходного дня на мусорной площадке скапливаются весьма интересные и завораживающие предметы. Кстати, добрая половина выкинутых вещей ничем не уступает тем штукам и штучкам, которые лежат на развалах барахолок и блошиных рынков.

Пойти в современный магазин или в торговый комплекс и купить пластмассовые китайские изделия – для меня абсолютно неинтересное и глупое занятие. Неинтересное – потому, что все они какие-то ненастоящие и ненужные, по большому счёту, вещи, а глупое – потому, что они в скором времени обязательно сломаются. Другое дело – барахолка. Там всё железное, и «на века». Порой увидишь то, чего, прожив пол жизни при социализме, так и не увидел в магазинах, хотя и делались эти «невидимки» на родных отечественных заводах. Ну, к примеру, бензиновый походный примус, «не убиваемой» конструкции, одним своим видом зовущий в дальние путешествия и походы, где его можно будет поставить на гранитный камень, разжечь синее пламя и сварить картошку с тушёнкой в смешном пузатом котелке.

Бочонок для бензина у примуса блестящий, словно зеркало; из бочонка идёт трубка к горелке; под ней имеется краник с надписью «Зажечь – прочистить», а над горелкой – кронштейны для установки миски или котелка. И никакой тебе пластмассы, газовых баллончиков и « Made in china», где всякая романтика отсутствует начисто.

А чего стоят военные сапоги шведской армии! Кожа у них толщиною в два миллиметра и при этом гнётся как замша; подошва – прессованная с палец толщиной и тоже гнущаяся; шнурки – какие-то особенные, непонятные, а главное во всём этом деле то, что такое сокровище ещё и внуки будут на свою ногу примерять.

Фотоаппарат «Ломо-компакт». Ни на одной из входных дверей подъездов в Питере Вы не увидите объявления: «Куплю фотоаппарат «Sony»» или: «Куплю фотоаппарат «Kodak»», или что-то подобное, а вот «Ломо-компакт» до сих пор не даёт покоя скупщикам фотоаппаратуры. Обвешаны двери, столбы, заборы. И не мудрено - корпус металлический, широченный угол обзора, авто экспонометр, натуральное стекло объектива и «ореол» легендарности в придачу. С ним не сравнится никакая там «пластмасса», напичканная электроникой до предела. Электроника в ней есть, а романтики – нет.

Долго бы я мог перечислять список вещей купленных на барахолке за последние годы. Достаточно сказать, что добрая их половина исправно и полезно служит нам в быту. «Рабочие велосипеды», холодильник, телевизор, насос, рюкзаки, палатки и прочее, и прочее. В каждой вещи сохранился дух того времени; каждая – пытается служить с полной отдачей.

Разумеется, рука моя умелая не раз прикладывалась к ним, но от этого они стали только «родней» и понятней, ведь ремонт – это, своего рода, овладение слесарным, электро- и ещё, бог знает, каким мастерством, что, скажу Вам честно, очень интересное занятие.

Однажды по поводу того, что на один из Новогодних праздников мы притащили в дом телевизор «SAMSUNG» с большим экраном и абсолютно исправной начинкой (за исключением отрезанного провода питания - в чём проявился наш народный менталитет: «…хоть провод, да отрежу – чтоб врагам не досталось»), мой дружище Сергей (да, тот самый…) сказал: « Знаешь, Саня. – Наверное, в вашем дворе живёт какой-нибудь «новый» русский – вот он и выкидывает всё на помойку». Конечно, может так оно и есть, но помимо двух купленных в магазинах телевизоров, появился ещё и третий, который перекочевал впоследствии на дачу в Васкелово.


Время на часах – около одиннадцати…На помойке, а вернее – сбоку от неё, у кирпичной стенки, на этот раз ничего нет. И понятно – « ещё не вечер ».

Впереди замечаю силуэт, почему-то привлекающий моё внимание. На ходу приглядываюсь пристальнее. Взгляд заслонила пара молодых людей. Вот они прошли ещё несколько шагов и сошли с тротуара. Теперь я опять смотрю на впередиидущий силуэт – девочку, роста невысокого, как мне видится издалека. Прибавляю ход и вскоре уже нахожусь в пяти - десяти метрах от подростка. Первое, что бросается в глаза - это её худощавость и непропорционально длинные ноги. Ощущение непропорциональности усиливает то, что девочка одета в брюки с рисунком из тонких вертикальных блестящих линий, которые сильно подчёркивают худобу этого ребёнка.

«Какая мать выдумала одеть так дочку, которая и без того худенькая как тростинка?» - подумалось мне.

С виду девочке было лет десять – двенадцать. На ней была синяя курточка с расклешёнными низом и рукавами. На голове пестрела сиреневая шерстяная шапочка, как мне показалось, – домашнего изготовления, и тоже – почему-то - вытянутой формы, словно огурец или что-то похожее на него. Ноги были обуты в чёрные сапожки, скрывающиеся под полосатыми брючинами.

Походка девочки напоминала походку моей жены – довольно размеренные шаги с признаками грациозности, совмещённой с едва уловимой неуверенностью, становящейся заметной не с первого взгляда. Лишь каждый десятый или пятнадцатый шаг делался с лёгкой опаской, но затем толчок тела из-за неровности шага исправлялся, и она снова «плыла» в воздухе, не касаясь земли ногами.

Я шёл сзади, изучая её походку, - сравнивая с только мне известной и понятной манерой ходьбы, и параллельно с этим думал и представлял, как недавно водили эту девочку, скорее всего, - по ярмаркам–распродажам, покупали всю надетую сейчас на ней одежду; примеряли, подводили к зеркалу, выбирая лучшее из того, что имелось на ярмарке; старались, чтобы их дочка выглядела как можно современнее, как можно меньше отличалась от «богатеньких» детишек: дочерей и сыночков « новых» русских. И я понимал, как, наверное, трудно было совместить её матери две несовместимые вещи – одеть девочку наравне с «богатенькими» и уложиться в тысячу - другую рублей из небольшой, судя по всему, зарплаты.

Не получилось. Не вышло. Идёт девочка – «папандопола», и тысяча – другая не спасла ребёнка.

Я сделал несколько энергичных шагов и оказался на одной линии с девочкой. Почти одновременно мы повернули головы друг к другу. Передо мною появилось милое личико с огромными – несоразмерно огромными – чёрными глазами.

Знаете, есть на нашей планете несколько видов довольно особенных животных - с большими глазами. Одно из них – мишка Коала, а второе – зверёк Сурикато. Он интересен своим поведением: пока стадо зверьков спит под пригорком, один или двое из них стоят на задних лапках и напряжённо - со всей, какая только есть на белом свете, ответственностью – высматривают своими огромными глазищами опасность, возможно, таящуюся вокруг них.

Вот такие же большие и чёрные, но только человечьи – несравнимо умные и грустные глаза взглянули в тот момент на меня.

«Девочка, милая, почему у тебя такие не по-детски умные и не по-детски грустные глаза? И почему у тебя такие брюки, как впрочем и курточка с шапочкой? Кто их тебе покупал? Кто твоя мама? Кто твой папа? И умеешь ли ты вообще улыбаться как твои сверстницы? – захотел я спросить у этого создания, но сразу передумал по причине… своей стеснительности, да и наглости, содержащейся в форме этих вопросов, а вернее – в их мотивации. Вместо ранящих человека вопросов - отеческая, едва заметная, улыбка снизошла с моего лица на этого ребёнка.

В тот момент я решил, не знаю – почему ( для меня это остаётся загадкой до сих пор), что если б у меня имелась дочь, то она была бы непременно похожа на эту девочку. И возраст был бы тот же. И худоба как у моей Татьяны, и походка такая же… И одежду бы имела, наверное, такую же. Хотя, что я говорю? Но, что точно и неоспоримо – это её взгляд, в котором я прочитал самого себя, потому что слишком много общего было у нас с нею в глазах. Так могут смотреть друг на друга только отец и дочь.


Обогнал я это чудо, и не оборачиваясь, пошёл прочь, чувствуя, как с каждым пройденным шагом, с каждым метром, всё сильнее ослабевает связь между двумя близкими людьми, встретившимися один раз в своей одной-единственной жизни на планете.

« Странно», - думал я, - «среди ошалевшей и озверевшей от денег и роскоши страны, среди потока наглых самодовольных лиц, среди остервенения и жлобства хамов, встречаются ещё вот такие светлые, умные, человеческие глаза, которые как будто говорят, как будто кричат в

онемении: «Мне плохо. Мне плохо. Мне - плохо…»»


ДВЕ ПОКУПКИ (СУББОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ).


У меня есть девять электродрелей. Знаю, о чём вы сейчас подумали, и не стану даже спорить. Попытаюсь лишь переубедить любого, кто именно так думает.

Начну с того, что у меня нет своей строительной фирмы, и я не коллекционер, но, тем не менее, у меня есть девять дрелей… – ни больше ни меньше.

Как мог получиться такой кошмар, такое, своего рода, раздвоение личности, апофеоз « вещизма », зацикленность сознания и нудность в поведении?

Всё очень просто. Попробуем найти девять отличий.

Две самых старых дрели, до сих пор находящихся в отличном состоянии, несмотря на отсутствие недостатков, за исключением одного – постоянно перегорающих кнопок включения, совершенно вышли за рамки современного дизайна и не отвечают никаким эстетическим нормам. Вместо стильных заморских форм и пластмассового редуктора, где подшипники крепятся в слабеньких переборках корпуса, те имеют массивный металлический корпус, а все детали вращения буквально тонут в смазке - чего не скажешь об их пластмассовых сородичах.

Зато «космические» формы и яркие надписи на боках дрелей делают своё дело. И это не важно, что китайские изготовители думали лишь об этом, важно другое – они красивы. Придёшь, понимаешь, с такой дрелью в чью-нибудь квартиру на халтуру, - а про тебя уже думают с порога: «… настоящий мастер». Так что помимо двух старых советских «сверлилок» у меня есть пара ярких китайских подделок. Думаю, что купив подделки, любой человек, занимающийся делом, когда-нибудь да захочет испытать настоящие фирменные вещи, и непременно возьмёт и купит дорогую иностранную дрель или что-то другое по своим привязанностям и вкусу.

Таким образом, к паре отечественных старых образцов инструмента прямо на ваших глазах добавились: пара китайских подделок, плюс одна дорогая фирменная дрель. Итого: уже пять штук. Идём дальше.

Через какое-то время начинаешь понимать, что инструмент не может быть по своей природе универсальным, ибо в мелких и точных работах нужны более утончённые и аккуратненькие штучки, а не огромные громила, пусть даже и фирменные. Следовательно, к пяти экземплярам добавляется ещё один сверхмаленький и очень симпатичный экземплярчик. Стоит он, почему-то, не дешевле своего большого собрата, хотя может просверлить отверстие лишь в треть диаметра по сравнению с ним. Всего имеем уже шесть дрелей.

К шести добавляем ещё одну, купленную по случаю на барахолке с мыслью: « …такой агрегат – тысяча Ватт мощностью – и не купить? Зачем она нужна?» – спрашиваешь сам себя и отвечаешь: «среди тех шести нет такого крупного монстра, да к тому же - цена совсем небольшая, можно сказать смешная». Сказал так, и схватил её за ручку, обкрутил шнуром с вилкой и положил красавицу в сумку…

Если я не сбился со счёту, то речь шла здесь о седьмой дрели, а теперь…рассказ о восьмой…


На пересечении Бухарестской и Турку находится комиссионка… Великолепная комиссионка. Не знаю – откуда, но там всегда имеется целая гора инструмента, сваленная на полу за прилавком. Чтобы рассмотреть то, что там навалено, приходится перегибаться через него и по очертаниям рукояток и патронов, пилильных дисков и цепей, отрезным кругам и прочей оснастки разных форм и калибров, разбираться в накопленном добре.

Вот, к примеру, торчит из под коробки пасть цепной электропилы. Она надкусила, но так и не смогла проглотить электролобзик, которого спасла на этот раз невероятная путаница проводов, держащих его на привязи. С другой стороны досталось и самой пиле, так как побитый и грязный перфоратор хорошенько воткнул ей в бок свою пику. Но хуже всего было электрорубанку: он беззащитно валялся вверх тормашками, оголив своё продолговатое скользкое и блестящее тело. Неподалёку от сваленной горы важно стояла новая газонокосилка и с высока наблюдала за всей этой падалью.

Казалось, что нужно всего сделать одно движение и включить где-то в магазине рубильник, чтобы вся куча зашевелилась, завозилась, закрутилась и истерзала бы друг друга до последней капли машинного масла…

«Нет, пожалуй, лобзик я покупать никогда не стану, – он может запросто отрезать палец-другой, – и не успеешь кнопку выключить; пила – отрежет не то что палец, а всю руку или ногу; рубанок до кости всё срежет с того, что ему попадётся под брюшко, а вот перфоратор сотворит что-нибудь вообще из ряда вон выходящее: того и гляди, чтобы стена не рухнула вместе с перекрытиями», - подумал я.

И лишь одна вещь радовала глаз – почти что новая электродрель с металлическим редуктором (как в советских экземплярах), зелёным стильным корпусом ( как в китайских вариантах ), и солидной алюминиевой этикеткой ( как в фирменном инструменте). Гибкий толстый провод с массивной вилкой, боковая обрезиненная ручка, плавная регулировка мощности - всё сложилось в одной вещи, купить которую в этот момент мне ничего не стоило. Надпись «Made in Germany» довершила дело и привела к тому, что у меня появилась девятая дрель.

Расплатившись с продавщицей и упаковав обновку в рваный полиэтиленовый пакет, выданный в качестве бонуса, я, наконец-то, вышел из катакомб комиссионки на белый свет.


На улице светило пробившееся сквозь покрывало туч солнце, и народ, похоже, немного оживился. Вдоль синего бетонного забора, недавно покрашенного и разлинованного на отрезки, кипела субботняя блошиная ярмарка. Забор был размечен на торговые места, те же отметки совпадали с расчерченными на асфальте квадратами. Внутри них стояли люди, обложенные со всех сторон нехитрым товаром: старыми электрочайниками и утюгами, вёдрами и кастрюлями, электробритвами с расслоившимися сеточками ножей, ножницами с зазубренными лезвиями, светильниками и торшерами с обтрёпанными и заляпанными мухами балдахинами, оббитыми статуэтками, сервизами, подносами…

Посреди всего этого, как грибы повысь листвы и мха, торчали головы и шапки торговцев: лица у всех деловитые - как кажется с первого взгляда, однако стоит к ним лишь повнимательнее присмотреться – и тогда отчётливо видишь в глазах полное безразличие не только к торговле, но, по-моему, и к жизни в целом. Создавалось впечатление, что сотня-другая рублей, просимая ими за свою утварь, - на самом деле ничего для них не значила, а большие деньги, в их понимании, – это удел других, каких-то далёких и непонятных им людей из параллельного мира.

Смотря на кучи ржавых кранов от водопровода с совершенно не подходящими ни к чему гайками и штуцерами, оставшихся от старой допотопной сантехники, я внезапно ощутил очень неприятное чувство, заставившее меня содрогнуться. Казалось, словно часть денег, которая не досталась им, этим беднякам, осела в моих карманах, затёрлась в моём кошельке…

Швейцарский сыр с кофе по утрам. Шоколадные конфеты через день-другой к чаю. Колбаса твёрдого копчения раз в две недели, и недавно появившаяся у меня новая страсть – копчёные сырные косички с пивом, - всё это отнято у них, у нищих людей, стоящих сейчас вокруг меня и смотрящих мне в глаза в надежде, что, дай Бог, мне что-то приглянётся и я куплю чего-нибудь за пятьдесят рублей из их вещей. Полная их ненужность – ни мне, ни им самим, ни любому другому человеку – честно признавалась в любом из взглядов торговцев.

Оставшись навсегда в другой жизни, где все эти предметы сияли, работали, приносили радость и счастье, пожилые люди с рюкзачками и обшарпанными тележками рядом с собою, смутно догадывались о своей ненужности в таком ошеломляюще новом и непонятном им мире…

В мире, где только один мой швейцарский сыр с кофе стоит столько же, сколько стоит весь скарб, разложенный сегодня у их ног.

Но тем барахолка и хороша, что на фоне всей этой мешанины из старых вещей, нет-нет, да промелькнёт иногда что-нибудь интересное из вещей, что-то из ряда вон выходящее, не оцененное по достоинству современностью – ни по смыслу, ни по цене.

Шикарный походный рюкзак, сшитый из мягкой гнущейся ткани, в пику современным несгибаемым синтетическим, выглядит как редкая находка. Или: интереснейший термос: колбы сделаны чуть ли не из брони – назло китайским, где вместо металла используется фольга; лесная брезентовая куртка–«штормовка», своим цветом и покроем напоминающая о стройотрядах и «БАМе», а также о романтике соцреализма, и многое, многое другое не даёт покоя настоящим ценителям прекрасного…

Глаз машинально выхватывает из всего видимого и невидимого один предмет – он очень нужен мне в настоящий момент – чёрную коробочку с проводом и разъёмом. Это: сетевой блок питания, – понятно из далека. Но вот на какое напряжение он рассчитан, – можно выяснить только пообщавшись с продавцом, а для этого придётся протиснуться сквозь «оцепление». Я прошёл все преграды и очутился перед пожилым мужчиной, глаза и весь вид, которого, выдавали человека, привыкшего жить по «понятиям». В то же время, их «правильность» и абсолютность, пренебрежение ко всем другим нормам жизни, читались на его лице – лице полуалкоголика с морщинами и складками и ввалившимися глазами. Он презрительно посмотрел на меня.

• Здравствуйте.
  
• …
  
• Скажите, на какое напряжение вот этот блок.
  
• …
  
• Можно, я тогда посмотрю сам, если Вы не знаете.
  
• Ну, посмотри.
  
• На двенадцать Вольт! Это, как раз, то, что мне надо. А сколько он стоит?
  
• Полтинник и две десятки на пиво.
  
• То есть семьдесят?
  
• …
  
• У меня мелких денег нет: только пятьсот.
  
• Нет. С таких сдачи не бывает. А, вообще-то,…давай… разменяю: схожу к одному…
  

Я протянул бумажку ему в руку.

Внутренний голос шептал мне, говорил, кричал: «Не давай, не вернёт, смоется! Будешь дураком, идиотом, сам же над собою станешь смеяться потом…»

«Замолчи. Придёт он, вернёт сдачу. Принесет деньги», - были мои возражения.

В ответ я слышал: « Дурак ты. Сколько ещё раз тебя жизнь будет учить!»

И сам себе отвечал: « Знаю: не вернёт…, но дам… Попробую…»

• Во, давай! Подожди минутку. Сейчас я мигом.
  

Он сунул пятьсот рублей в карман и обойдя прилавок, направился в сторону овощных ларьков, обильно наставленных в конце рынка. Через десять секунд его силуэт исчез в толпе покупателей.


«Одна минута – ещё не дурак. Две минуты – тоже не дурак. Три минуты – « … ну, может, сдачи и там нет, и мужик пошёл дальше – к последним ларькам». Четыре, пять, и все остальные минуты - … »

-Что, обманул меня ваш товарищ? – спросил я у соседа – молодого очкарика, не многим отличающимся видом от своего старшего напарника.

-Не, не. Ты что? Сейчас придёт! В «пятёрку» пошёл, наверное.

Через десять минут, я снова подошёл к очкарику:

-Уже можно было и до следующей «пятёрки» дойти, вернуться и снова туда дойти…

-Придёт, придёт. Может, подходит уже…

Сбоку, на расстоянии в два стола, я услышал следующую речь между двумя дамами – продавщицами:

-Слышали, Галина Николаевна, говорят: наши с вами «хрущёвки» в следующем году хотят начать расселять. Их снесут, а нас переселят в пригород, в Колпино, вроде как…

-А нас кто-нибудь спросил? – ответила женщина, в волосах которой были вставлены бигуди - как мне показалось, и с красным носом.

-А разве когда-нибудь, нас о чём-нибудь спрашивали?

-Я из города никуда не поеду. Пусть Матвиенко сама едет в Колпино.

-Да лучше бы вас всех не то что в Колпино, а куда б подальше вывезли, к чёртовой матери…- проговорил я им обоим, а заодно и очкарику, и его отсутствующему другу, и всем остальным вместе взятым. Сказал громко и в сердцах, - удивился сам себе.

-Вот сам туда и поезжай. Чего стоишь тут уже полчаса? Тоскливо от тебя становится… Рожу откормил, очки нацепил, денег наворовал, а тут по дешевке купить что-то намылился…

-Ты, парень, не воняй. Слышишь? Завтра зайди, тебе сдачу и отдадут, - вступился какой-то незнакомый мне мужик из рядов торговцев.


И уже вдогонку, вослед мне слышалось хихиканье и урчание женщин, в волосах которых были бигуди, и храп с рёвом мужчин в куртках и кожанках - с десятком карманов и десятком «молний» - моды конца двадцатого века.


Александр Зиатдинов


2007 год, Санкт – Петербург.


«СНОУБОРДИСТКА»* (*Бонус 2007 – 2008 гг.)


Будет неба чистый лист,

И солнца будут краски -

Нарисую снова сказку…

(Е. Польна)


Декабрь, январь, февраль – на половину… Серый цвет, ещё серый цвет и на половину – белый… Дождь, туман, тающий снег, порывы мокрого воздуха… На градуснике заколдованная отметка – ноль…Один день столбик устанавливается чуть выше, другой – чуть ниже…И так продолжается уже почти три месяца. Зимы никакой нет; не было и Нового года, как впрочем и всего, что связано с этим сказочным праздником.

Отстреляли петарды, исчезли с улиц и площадей диковато светящиеся ёлки, совершенно не вписывающиеся в окружающую серость рождественских недель, и город вновь погрузился в полусвет. В памяти с трудом проплывают один-два солнечных денька, и то, кажется, что они просто приснились.

Это был 2008 год, принёсший в Петербург бесконечное зевание на улицах, кашель и сморкание – везде, где это было возможно, и очумелое желание увидеть солнечный свет, потерявшийся за свинцовой толщей воды, зависшей на его пути. В те дни возможным становилось что-то одно из двух: либо постоянно работать, либо постоянно спать. Как это ни странно, но работать было даже легче и охотнее, чем до бесконечности находиться в сонном состоянии.


Так получилось, что мне понадобилось обязательно съездить по делам на дачу. С трудом заставил себя не спорить с этим желанием-необходимостью, а затем убедил свою натуру в пользе такого предприятия.

Вывалившись из автобуса и погрузившись в метро, не помню - как, доехал до платформы. Когда выходил через матовые двери на воздух, даже не сразу понял – что переменилось кругом.

На самом деле, изменилось всё: лица, куртки, колонны перрона, рельсы, крыши ларьков – сияли в солнце. Щёки и шею обдало лёгким морозцем. Под ногами чуть скрипнул слабый снежок. Из носа колыхнулось облачко пара… «Неужели зима вернулась? – первая сумасшедшая мысль, ошарашившая меня, вызвала улыбку на лице.

Покрутил головой – вижу: действительно что-то изменилось, раз пол платформы забито одними лыжниками и сноубордистами. Их длинные, широкие доски для катания, как рекламные щиты, пестрели названиями разных фирм. Часть досок была повёрнута ко мне гладкой рабочей стороной и напоминала ещё не обклеенные рекламой щиты – они были чёрные и блестящие. На головах красовались не менее пёстрые и сплошь исписанные надписями шапочки всевозможных форм, а про одежду – …вообще говорить не приходится: если мне вдруг взять и снять очки, а затем попробовать взглянуть на эту толпу, то она покажется одним большим цветным калейдоскопом, вернувшимся из детства.

• Откуда столько молодых людей? Почему они все не на работе или учёбе, и кто они такие? – спросили где-то слева в моей голове.
  
• Так это – студенты. У них каникулы, наверное, - ответили уже откуда-то справа. – Вот они и разгуливают…везде где попало…
  

Когда спор улёгся, и всё выяснилось, вдруг почему-то, стало необыкновенно тепло и радостно на душе, и как-то моложе. На мгновенье показалось, что я забыл - совершенно случайно забыл - свою лыжную доску и приехал сюда без неё – дурацкая забывчивость, особенно не простительная мне, когда сессия уже давно сдана и ничто больше не омрачает жизнь – впереди ещё полгода счастливого детства…


Несколько месяцев назад в «Девяткино» установили металлический забор из чёрных копий, разделяющий платформу на две равные части – одну для безбилетников, а другую для тех, кто билеты уже купил и прошёл через контроль к поезду. Из метро порциями выходили приехавшие новые лыжники и рассосредотачивались по первой половине в поисках очередей к кассам. Среди линий ограды на другой стороне я разглядел два пятна, приближающихся ко мне, - жёлтое и розовое…

Постепенно, по мере движения, круглые пятна преобразились в неправильные формы, а затем каждое стало похоже на «облако в штанах».

И первое, и второе облако приобрело голову, руки и ноги на фоне чёрных прямоугольников сноубордов.

Я опустил взгляд и о чём-то задумался.

Надо мною - под навесом, по сумасшедшему орали воробьи - драка, видимо, была в полном разгаре; однотонно гудела толпа народа, слышались чьи-то отдельные шаги…

Вначале я просто присматривался к лицам подошедших за оградой двух девушек – в жёлтом и розовом комбинезонах. Долго не задерживая взгляд на девушке в жёлтом костюме, перевёл глаза на вторую - в розовом…


Шум, окружавший меня уже с четверть часа, как-то сразу затих; невидимый занавес опустился и отделил меня от толпы на платформе, а свет софитов устремился в одну точку на сцене – на её лицо, на лицо этой девчонки, студентки со сноубордом.

Двадцать три, от силы – двадцать шесть, молодость в идеале…

В глубине глаз - сочетание какого-то потерянного и ушедшего от нас благородства с жестокой и наглой современностью; спокойствия и безмятежности розового с силою и опасностью красного; кротости, перегруженности взгляда интеллектом и отрицающей его жизнерадостной вульгарности.

Невысокая, скорее худенькая, несмотря на всю экипировку; с разделённой на пробор причёской: слева чёлка немного побольше, справа – поменьше. Волосы тёмные. Губы тонкие. Нос без горбинок – аккуратненький. Глаза - зелёные или голубые, а может и коричневые – выдают её полностью: они словно говорят с Вами сами по себе…, не признаваясь ей, что делают.

Сегодня мало таких глаз… С каждым годом, с каждым десятилетием их становится всё меньше. Удивительный баланс взгляда собаки, с полностью распахнутым к хозяину сердцем, и спокойным эгоцентричным взглядом кошек. Когда она улыбается, то собачьи глаза в ней побеждают, когда внимательно слушает или говорит – кошачьи. Голос, однако, несмотря на свою уравновешенность и «правильность» для подобного милого создания двадцати трёх лет, не имеет каких-либо там особенностей – он просто заставляет себя слушать. И ещё одна деталь – девушка живёт и радуется жизни – это видно сразу: и по улыбкам на её лице, и по интонации её голоса и, в конце концов, по сноуборду, прикреплённому к её спине.

Вновь я стоял как дурак и смотрел на новый ангельский образ в моём театре - и никак не мог насмотреться…

«Сейчас пройдут через турникеты и смешаются с общей массой, и, скорее всего, мне не удастся больше на неё взглянуть…»

Я стал машинально высматривать других девушек – для сравнения. Те несколько, которых я раньше заметил на платформе, и которые показались мне достаточно интересными или - более того, теперь выглядели потускневшими стёклышками по сравнению с яркой хрустальной картинкой, сохранённой только что в памяти.

Вдруг в середине перрона мелькнуло розовое пятно, а затем, как и до этого, вновь стало приближаться к концу платформы, где стоял я. Миновав некоторое расстояние, знакомая девушка со своей подругой в модном «крутом» комбинезоне остановилась в десяти-пятнадцати шагах от меня. Они стали негромко беседовать друг с другом, и их разговор обрывками доносился до меня…

Я старался смотреть ей в глаза…, очень старался и при этом каждую секунду стеснялся себя самого, стеснялся её, стеснялся разницы в возрасте. Сказать, что она обратила на меня какое-то особенное внимание – сказать, скорее, неправду – обычная реакция человека, когда на него пристально кто-то смотрит, вот и всё. Но, в конце-то концов, чёрт побери, - плевать мне теперь стало на это. Вернее сказать – привык к такому полностью и чётко знаю: уж больно у меня хороший вкус и большие запросы – налицо предрасположенность к вечному душевному конфликту. (Хотя… все, наверное…, про себя также думают).


Подали поезд. Электричка - с необычайной важностью, медленно, как на параде, принимала честь от стоящих на платформе пассажиров. Вскоре она остановилась и дала понять всем, что вот-вот откроет двери…

Моя сноубордистка оказалась ближе к передней двери вагона, а я, наоборот, побрёл вслед кучке людей в сторону заднего тамбура. Пока я втискивался в электричку, в голове промелькнула одна нехитрая мысль – усесться не с краю, как обычно люблю делать, а поближе к середине вагона. Сесть ли по ходу поезда или напротив – решение с вероятностью удачи ровно пятьдесят процентов, а если ещё и учесть, что

девушки могли вообще войти в двери другого вагона, то общая вероятность оказаться рядом становилась равной и того меньше - ещё на половину.

Дверь напротив меня со скрипом открывалась и закрывалась, и в конце концов, пропустив последних пассажиров – двух девчонок в комбинезонах с досками за спиной, окончательно закрылась.

Она прошла несколько рядов и, уступив противоположное сиденье своей подружке в жёлтом наряде, уселась всего в нескольких скамейках от меня – опять наши глаза на мгновенье смогли встретиться.

«Интересно: наверное, вообразила, что я специально выбрал так своё место, чтобы сидеть напротив неё», - подумалось сразу мне, - «хотя могла бы устроиться и спиной,… но ведь сама села по-другому. Пока доедем до Кавголово, около получаса будет у меня в распоряжении – можно будет и налюбоваться её красотой, и по возможности наслушаться её голосом.

Итак, поехали!»

Постепенно, словно преодолевая силу притяжения – силу мегаполиса, поезд стал набирать ход. Вот уже миновали коробки новостроек, промелькнула первая остановка, остались позади дымящие трубы электростанции.

На мои первые попытки поймать хоть какой-нибудь продолжительный ответный взгляд попутчицы, реакции совсем не последовало. Однако, как мне показалось, изменения всё же наблюдались: девушка стала вести себя немножко наигранно и озорнее, словно ребёнок, оказавшийся в центре внимания, - то она серьёзно о чём-нибудь рассказывала подруге с многозначительным видом, то смеялась, кокетничая перед нею.

Глядя на эту девушку, я думал, что никакое воспитание не сможет заменить то изысканное предназначение, данное человеку судьбой. Внутренняя теплота, открытость натуры с долей чуть заметного снисхождения ко всему окружающему, – признак, на мой взгляд, обычно притягивающий к подобным людям.

Особенно приятно было на неё смотреть, когда она продолжала говорить, положа голову на чехол со сноубордом. Сцена называлась так: «Я уже немного засыпаю, но мне, конечно, очень интересно с тобой, и разреши, пожалуйста, слушать тебя одним ухом и смотреть на тебя одним глазом – от этого совершенно ничего не изменится, зато все вокруг увидят, как я прекрасна, когда сплю…»

Как только эта сцена была сыграна, началась совершенно другая: «Давай немного помолчим, поскучаем, посмотрим друг другу в глаза, а когда все поймут, что мы молчать умеем не хуже чем говорить, то тогда проявим новый интерес к этому миру…»

Сцены сменялись одна за другой, и мне уже начинало казаться, что Сашу (так её звали) я знаю довольно давно, и живёт она где-то в моём подъезде уже несколько лет. Иногда девушка бывает в загадочном настроении и грустит, - тогда она набирает мой телефон и разговаривает со мною по часу, положа голову на подушку…


Когда мы подъезжали к Кавголово, я уже старался не смотреть в её сторону, – пусть встаёт и уходит на свою гору…

Вопреки моим прогнозам, на станции они не вышли. Лишь несколько лыжников покинули вагон и пропали вместе с гудком электрички.

«Что за новая мода? Неужели теперь все ездят не в Кавголово, а куда-то дальше? И куда это, интересно», - подумалось мне.

«Только дурак-человек не знает, что в Орехово есть новый горнолыжный курорт «Игора». Снег там искусственный, а в Кавголово его нет. Неужели не понять?» - ответил мой внутренний голос.

«Ну что ж, теперь ещё с полчаса полюбуюсь», - воспрянул я.

Через несколько минут передо мною раскрылась так желаемая картина, о которой я только мечтал все последние три месяца. Слева и справа от насыпи, где проезжал поезд, на заснеженных льдах озера, как и раньше, творился зимний праздник. То здесь то там виднелись рыбаки-неудачники; где-то далеко нёсся снегоход, образуя снежную завесу, а совсем рядом у откоса была проложена настоящая лыжня, уходящая в неведомо куда. Солнце отражалось от покрова озера и попадало к нам в вагон, слепя и веселя каждого.

Временами, когда Саша щурилась от потока солнечных лучей, она какое-то мгновенье переставала мне нравиться из-за возникающих на её лице первых морщинок. Она прекращала так делать в тени деревьев или леса, но вслед за этим становилось ясно: даже это волшебное существо когда-нибудь не сможет одним лишь движением век сбросить признаки зрелого возраста.

Правда, мне этого не суждено увидеть потому, что до моей станции оставалось уже всего ничего, и временные отрезки были здесь явно несоизмеримы. Успокоившись последним доводом, я перенёсся мыслями в высокие материи и, оказалось, что находиться в таком состоянии намного удобнее чем в предыдущем.


Вдруг меня осенила мысль: написать записку этой девушке, преодолеть все мнимые комплексы и при выходе отдать послание ей в руки. Что будет потом – неважно.

Поезд остановился на очередной станции, и я с ужасом понял, что до моего выхода осталось всего несколько минут, в то время как ни бумаги, ни чем писать поблизости не имелось. Схватив рюкзак и перекопав в нём всё содержимое, к моему удивлению, - мне удалось нащупать шариковую ручку, а затем и папку с технической документацией. Оторвав кусок от инструкции и положив его на скамейку, я согнулся над ним с ручкой в руке. Написание текста не заняло много времени, и вскоре клочок бумаги был готов к вручению.

Под колёсами загрохотал мост через Грузинку, в окнах пронеслись её белые просторы с торчащими вдоль берегов кольями – остовами затопленных деревьев, и через мгновенья показались родные очертания моего дома.

Дождавшись, когда электричка начала тормозить, я встал со своей скамейки, взял рюкзак и с замиранием сердца подошёл к сидящим впереди подружкам…

В этот момент мне вновь пришлось пережить ощущение собственного идиотизма. С трудом превозмогая самого себя, я протянул записку желанной девушке…

Она слегка вздрогнула и взглянула на меня. Её подружка тоже уставилась на меня. Казалось, весь вагон с интересом смотрит в мою сторону.

Девушка оценила меня с ног до головы испытующим взором с примесью страха и затем протянула руку, чтобы взять бумажку. Невероятно помятым голосом я смог сказать: «Прочитайте, пожалуйста», и вслед за этим резкими шагами вышел из вагона на платформу.

Спиною чувствовалось, что за тем, как я спрыгиваю на рельсы и шагаю по сугробам, ведётся пристальное наблюдение из окон отъезжающего поезда…


Вскоре от него осталось лишь розовое пятно в глубине леса…


Александр Зиатдинов

С. – Петербург, 2008 г.


«НЕЗАКОНЧЕННЫЙ ОБЬЕКТ»* (*Бонус 2007-2008гг.)


Таких домов в современном Питере немного – можно пересчитать все по пальцам. Внизу – на первом и втором этаже с краёв фасада - находятся архитектурные мастерские; в середине дома вместо них видны лишь пустоты между колоннами насквозь продуваемые ветрами. На последних этажах–мансардах располагаются художественные мастерские, причём их двухъярусные окна видны аж с самой реки Смоленки. Вечерами в них горит свет, создавая коронно-образный ореол над жилой частью домов. От этого они наполняются некой притягательной силою, и непременно хочется в них заглянуть и выяснить: каким цветом или оттенком лёг на холст очередной штрих или мазок кисти художника. Иногда в одном или в двух окнах свет не горит, и тогда, глядя на «чёрные квадраты» в «раме» дома, понимаешь, что сегодня не тот день, когда в мастерской царит вдохновение, - либо картины уже написаны и ждут своего хозяина, либо в творческом процессе наступило временное затишье.

Некоторых художников можно заметить во дворе в те минуты, когда они спешат в свои апартаменты на крыше или, наоборот, - возвращаются домой. Кстати сказать, половина из них частенько остаётся в мастерских и на ночь, а то и вообще – живут там неделями безвылазно. Узнать художника не представляет особого труда: возраст – около пятидесяти-шестидесяти лет, седые волосы, умные глаза, кепка «Легионер» или берет с хвостиком; длинное пальто чёрного или серого цвета, классические брюки со стрелками, замысловатая сумка, и непременно на шее – вязаный шарф в два оборота. Характером они, как мне кажется, обладают несколько высокомерно-снисходительным и в то же время ранимым. Если и попадаешь в их поле зрения, то сразу становишься очередным объектом изучения игры света и тени, формы и образа. При случае начинаешь даже избегать таких испытующих взглядов и стараешься проскользнуть в подъезд на секунду раньше художника, а, если так сделать не удалось, - спрятаться от него в своём воротнике или капюшоне. Не сразу верится, что стоишь в лифте рядом с заслуженным мастером России, чьи работы можно найти в толстых каталогах и энциклопедиях, и спрашиваешь его на предмет того, куда он едет – на десятый или какой-то другой этаж.


В тот день перед нами стояла задача: обязательно, во что бы ни стало, протащить толстый телевизионный кабель из одного чердака в другой, находящийся в боковой пристройке дома и отделённый от первого перегородкой. Путь лежал через самую крайнюю в здании мастерскую художника.

Переступив порог, мы очутились в святое святых – в царстве холстов, рам и багета, в благовонном эфире сохнущих красок и лака. Посредине двухэтажного зала стоял пожилой человек восьмидесяти лет и доброжелательно нам улыбался. Сбоку от него был виден мольберт – работа ещё только начиналась…На одной из стен я разглядел выцветшую афишу, извещавшую о проведении главной выставки мастера, состоявшейся в 1982 году…Напротив холстов была фотография той поры, где автор - ещё молодой и интересный мужчина - представлял свои картины публике.

Пройдя коридор, я отворил дверь в кладовую, в которой находилась первая точка поиска в нашем плане – пыльный, ободранный электрощит, висящий на стене в углу комнаты. Именно из него уходили трубы с проводами в боковую пристройку дома. С трудом пробравшись сквозь нагромождения рам, картин, фанерных листов и, бог знает ещё чего, нам удалось, наконец, приблизиться к узлам проводов, скруток кабелей и клемм…

Света в кладовой не было, и поэтому у нас обоих на голове ярко горели светодиодные фонарики.

- Вы словно шахтёры, - донеслось нам в спины из входного проёма.

«Да, уж, - подумалось мне, - здесь по-другому и не пробраться». Вот развёл дед бардак – так бардак: наступив на дугу раскладушки и прорвав дряхлый брезент, я чуть не завалился прямо в коробки с тюбиками красок и флягами скипидара. Бутылки качнулись, звякнули друг о друга и замолкли. Постояв на одной ноге с мгновенье, я отвёл свет фонаря от испорченной только что раскладушки, чтобы не привлекать внимание её хозяина.

• Вы могли бы здесь сделать отличную комнату, - произнёс мой напарник, осматривая помещение и слепя светом старика.
  
• Да мне уже не к чему, наверное… Вот с того края Мельников точно также отгородился и построил там себе хоромы – с ванной и кухней, - отвечал он.
  
• Правда…- здесь была территория чердака дома. Вы знаете об этом?
  
• Знаю, конечно, но я, по-моему, заслужил… – как ветеран…
  
• Да не в нём суть. Извините, Вы не так поняли…Нам, просто, его не пройти теперь насквозь, - отвечал напарник. - С вашими то заслугами… - можно весь чердак вам отдать и не жадничать.
  

Дед успокоено закивал головой, что-то объясняя, - скорее, самому себе, нежели нам.

В воздухе начинала подниматься, раздражающая лёгкие, пыль: мутными столбами она летала от стены к стене в снопах синего света фонарей. В носу зачесалось, защипало – первым с рёвом чихнул я, начиная перекличку из чихов.

Мы начали разматывать и укладывать новый блестящий кабель взамен старого одеревеневшего…

Работа спорилась, и вскоре провод был полностью заменён и уложен вдоль стальных труб на стене. Оставалось сунуть его в одну из них, - уходящую на другой чердак.

• А скажите…, - вернулся хозяин, - …крысы или мыши не влезут из того ящика в кладовку?
  
• Ну, раньше ведь не влезали? – ответил мой помощник, повернувшись лицом к старику.
  
• Точно говорите? – переспросил он. – Вон через ту дыру в трубе не смогут?
  
• Нет, не влезут. На чердаках, в принципе, крыс не бывает, - они все в подвале, а здесь их не было вообще никогда, - сказал - на этот раз – я.
  
• Ну, ладно. Спасибо, что объяснили, - уходя, проговорил старик.
  
• Слушай, скажи – не надоело тебе, Саша, кабель столько лет протягивать? – спросил меня напарник, усаживаясь на пыльную коробку от телевизора.
  
• Ой, Коля! Надоело! – произнёс - в сердцах - я, а про себя подумал: «Знал бы ты, Коля, как мне хочется сидеть за столом и писать рассказы вместо того, чтобы дышать здесь с тобой пылью!» Но сказать такое – никак нельзя: этим сразу подорвёшь свой авторитет специалиста по теле системам. При подобных вопросах приходится молчать каждый раз, думая про себя: «кабель…, – он хоть кормит, а рассказы…- так, для души…»
  
• Саша, зато я, например, и в милиции послужил, и в Чечню чуть не съездил – вовремя уволился, а сейчас руками всё делаю - …нравится.
  
• А я, Коля, всё тяну и тяну…
  
• Ребята, ответьте – вы ящик закроете на замок? Могу вам дать замок, чтобы крысы не пролезли через трубу оттуда…, - опять появился дед-художник, обращаясь к нам из коридора.
  
• Ну, нету там никого! Мы же вам уже говорили! - с долей недовольства прозвучал наш ответ.
  
• Тогда, хотя бы привалите дверцы чем-нибудь. Сейчас принесу вам кирпич…
  
• Коля, а, Коль…Другую часть чердака пойдём вместе смотреть, или мне одному идти? Или давай так: ты будешь здесь толкать и распрямлять кабель, чтобы он не скручивался по ходу кольцами, а мне придётся пойти в ту парадную и тащить его на себя, - преложил я.
  
• Пойдём лучше туда вместе, посмотрим, что там, - ответил он.
  

Через три минуты мы подошли к двери, ведущей на чердак в другом подъезде. Я взялся за ручку и дёрнул её на себя. Дверь, обитая железом, затирая о порог, отворилась…, и нас обдало едким сладковатым запахом тухлятины. Перед глазами открылась следующая картина: на полу, засыпанном песком, находился «ковёр» из пёстро-серых засохших испражнений голубей. «Ковёр» застилал весь проход от двери и, казалось, свешивался с порога к нашим ногам. С потолка, низко расположенного и ещё более снижающегося к середине крыши, свисали нити паутины, облепленной теми же испражнениями.

В черноте зашевелились и затрепыхались голубиные крылья. Их хлопанье нарастало. Один из голубей рванулся и взлетел, а затем на полном ходу ударился клювом в мутное загаженное стекло чердачного окна. Упав на пол, он, распластав одно крыло, уставился на нас и замер в ожидании. Где-то в глубине закудахтало сразу несколько птиц. Они начали метаться в поисках выхода, и, сбивая друг друга на лету, поднимали ужасный галдёж.

• Нет, я сюда я не полезу, - отрезал Коля.
  

В этот момент, мне со страхом подумалось, что кроме меня сюда, вообще, никто и ногой ступить не захочет, а не то чтобы протаскивать кабель.

• Ну ладно, Коля. Иди тогда в ту часть и начинай мне подавать провод, а я останусь здесь…- чего ж делать? – с ужасом в голосе проговорил я.
  
• Да уж, лучше так и сделаем, - у тебя ведь опыт, Саша.
  

Закрыв дверь, мне пришлось сбегать в каптёрку за респиратором, и затем вернувшись, вновь увидеть ту же картину во второй раз.

Нацепив на лоб фонарь, а на рот и нос респиратор, я сделал первый шаг в темноту. Понемногу продвигаясь вглубь чердака к нужной мне стене, я, казалось, погружался в ад…

Глаза привыкли к полутьме и теперь смогли рассмотреть все окружающие меня формы и детали. Под ногами хрустел плотный наст из каловых наростов от голубей. Слева и справа, то тут то там, кто-то шевелился и ползал вдоль стенок вентиляционных шахт. Некоторые голуби лежали мёртвыми – одни ещё не разложившиеся; другие – с остовами скелетов. Внезапно передо мною пролетела серая масса, и, хлопая крыльями, словно хлопушками, удалилась. Под правой ногой хрустнули косточки – я мгновенно отдёрнул ногу и увидел под ней белеющие остатки костной конструкции - ко рту подкатила тошнота…, в висках застучало…

Дойдя до предполагаемой коробки с трубами, я, наконец, увидел торчащий из них, кусок кабеля. Взявшись за него рукой, потянул его липкую оболочку. Коля толкал кабель с той стороны, а я, стараясь не касаться ничего вокруг, вытягивал заветные метры на себя.

Свет фонаря выхватил на полу у стены рядом со мной живого голубя. На одном месте, сложа крылья и нахохлившись, сидела серенькая голубица. Рядом с ней скреблись витки моего кабеля, и, могло показаться, что они её совершенно не пугают. Она словно вросла в пол, и только интенсивно вздымающаяся грудь птицы выдавала крайнюю степень её напряжения. Сбоку от гнезда на расстоянии метра, сплющившись у стены, чуть дышал самец, борясь между двух инстинктов, - он то поднимал шею и шипел мне в глаза, то пятился назад, подпирая бетон в смертельном страхе. Увидев это, я решил скорее отойти от перегородки и вытягивать кабель, таща его издалека.

Кругом распространялась вонь – терпкая, все проникающая. Вскоре мой респиратор намок от дыхания, очки запотели и сползли на нос, а майка под свитером противно прилипла к телу – по спине проскользнула первая холодная струйка пота.

Решив не связываться с укладкой кабеля по стенам и трубам, я стал двигаться по направлению к центру чердака, натягивая висящий провод под потолком. Когда я увидел окошечко кабельной шахты, ведущей на лестничную площадку, у меня появилась надежда на скорое избавление от этой парадной, и всего дома в целом, так как остальные парадные были сделаны ещё давно. Оставалось лишь завести конец кабеля в окошко и выловить его затем на лестничной площадке верхнего этажа.

Вдруг что-то непонятное остановило меня. Я стал всматриваться под ноги и увидел…

В углублении горки из кала, выступающей из пола, нечто двигалось и поднимало, казалось, головки. Я с отвращением нагнулся, чтобы получше рассмотреть происходящее. Из чего-то бесформенного желто-серого цвета высовывались еле уловимые очертания головок птенцов. На секунду мне привиделось, будто в жёлтой лужице поднимаются и вспучиваются мутные пузыри. Смесь из отвращения и жалости наполнила всего меня. Я стоял с витками кабеля в руках в полном оцепенении. Хотелось скорее протащить чёртов конец в дырку колодца-шахты и убежать отсюда навсегда, но в то же время приходило понимание, что в таком случае все птенцы или та биомасса, которая сейчас шевелится и постепенно замерзает без улетевшей от них матери, прекратит своё существование тоже – навсегда…

Я ещё раз взглянул на кабель, затем на дырку шахты, а потом на гнездо… Рука потянулась к переплетениям проводов, уходящих в колодец…Где-то рядом в темноте запорхала и забилась голубица… Послышался едва уловимый писк…

_________________


Я вышел на крышу. Снял респиратор и уселся на чём-то холодном. Мокрое лицо обжигало морозным ветерком. Дышалось так, как будто меня только что вытащили из тонущей подводной лодки…

Я поднял голову в небо: высоко надо мной пролетала пара голубей или вор