Geum.ru

Васкелово – петербург: разрываюсь на части…

Вид материалаРассказ

Содержание


Сегодня она была в других чулках
Обновки, или: не все соседи – сволочи
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   12

СЕГОДНЯ ОНА БЫЛА В ДРУГИХ ЧУЛКАХ




Пятница, вечер. Колоссальная пробка: вся Народная улица - от метро Дыбенко до рискующего обвалиться от скопления машин, Володарского моста; целиком забитая Ивановская; замерший Сортировочный виадук.

Никто никуда не едет – интересное состояние общности людей, уже забывших о намеченных планах. Какофония из нервозных сигналов, гула моторов и скрипа тормозов. Светопреставление из сплошь вспыхивающих и гаснущих красных огней, огоньков приборных панелей и искр сигарет. Газовая камера между стенами домов, асфальтом и рекламными щитами.

Жизнь продолжается, но не здесь…


Третья пересадка. Теперь - пятьдесят шестой автобус. Я у входа в середине салона. Она в центре поворотного круга, под гармошкой «Икаруса». Тусклый свет, запотевшие окна. Чьё–то дыхание сбоку. Руку больно оттягивает до предела набитая сумка, – поставить некуда.

Её волосы белые, лицо худое, длинный нос, не достаточно… целованные губы. Она немного некрасивая, но это – для обычного вкуса, для другого – слегка извращённого, – чересчур соблазнительная…

Чёрное скользкое пальто, откинутый капюшон, выглядывающий платок, ремень сумочки.

Я смотрю на неё, она - на меня. Отворачиваюсь и гляжу вбок – в стёкла окон. Снова смотрю на неё, и опять встречаю её взгляд.


Выхожу из автобуса, останавливаюсь. Она тоже выходит и идёт мимо меня. На ходу набрасывает капюшон. Теперь видно лишь белые локоны, выглядывающие по бокам, и кончик носа с горбинкой. Капюшон стянут посередине, а пальто в двух местах – у талии и внизу. Ноги в шикарных узорных чулках, немного не ровные, – для обычного вкуса, а для слегка извращённого – моментально возбуждающие и мучающие. Они чуть-чуть выгнуты влево и вправо по овалу, из-за чего, возможно, бёдра под пальто движутся с большим размахом, чем обычно. Сапоги доходят до коленок, выше которых убегают ввысь ажурные чулки…

Она идёт не оборачиваясь, а я иду сзади. Следую за ней во двор, затем в другой - ни тот, ни другой мне не нужен, - но я продолжаю идти. У одного из подъездов она сворачивает на дорожку и подходит к металлической двери. Набирает код, и повернувшись, смотрит на меня в ожидании. Я вижу её лицо, вижу её пальто и чулки, а затем опускаю глаза ещё ниже, и ненавидя всего себя, прохожу мимо. Через секунды слышу удар закрывающейся двери.


Вчера в четверг всё было также, за исключением того, что на ней я видел другие чулки. Рисунок их отличался, и они не так кричали и звали как сегодня. Мы стояли рядом на остановке у Ломоносовской и ждали транспорт. Я бесстыдно её разглядывал, и всё сильней ощущал, насколько коварен и мучителен бывает не обычный, а извращённый вкус…


Через вечерние пробки, наконец, пробился пятьдесят шестой автобус. В нём мы увидели друг друга первый раз, а …затем второй…и ещё третий…

Чёрная куртка-пальто, белые волосы с чернотою на проборе, длинный нос с горбинкой, не целованные по настоящему губы, ремешок сумки на плече и перстенёк на пальце.

Так же как и сегодня, мы вышли на одной остановке, и так же шли до её дома: она впереди, а я сзади на расстоянии. Она подошла к тому же подъезду и стала набирать код.

Правда, вчера, стоя у двери парадной, она не смотрела на меня так, как делала это сегодня…


Александр Зиатдинов

С. – Петербург, весна, март 2008г.


МАРИЯ


(посвящается Коноваловой Марии)


- Слушай, друг, привет!
  • Привет.
  • Чего-то тебя давно не видел. Как жена, как дети?
  • Нормально, спасибо.
  • А с деньгами как?
  • Ну, как тебе сказать.
  • Пойдём, я тебе что-то покажу, жене принесёшь домой.
  • Ну, пойдём. Только, чего ты хочешь показать мне?
  • Сейчас сам увидишь…


Это - «Сортировка», овощной рынок.

«Сортировка» - так называется крупнейший железнодорожный узел. Там постоянно, без конца и без краю, гоняют маленькие вагончики – они такими кажутся, когда стоишь на сортировочном мосту и свысока смотришь на них – гоняют взад и вперёд, туда и сюда: они снуют, они шныряют, подталкиваемые закопчёнными трудягами-тепловозами.

Толкнул трудяга-тепловоз вагончик с горки – он и покатился…

Катится, он катится, и вдруг – раз! – щелчок, удар, столкновение с другим вагончиком: вот и готова сцепка: теперь маленький состав проглядывается…

Один маленький состав проглядывается, другой такой же, и вдруг – раз! – ещё удар, грохот, крушение, катастрофа: глядишь – и уже целый огромный состав стоит на путях, готовый к отправке в дальние края.

По соседству с «Сортировкой» расположился овощной рынок: стройные ряды контейнеров, переделанных под ларьки, - набитые до отказа разным добром: заморским – бананами, апельсинами, лимонами, мандаринами и грейпфрутами, ананасами и дынями; нашим, родным – картошкой, капустой, морковкой, неспелыми яблоками и грушами.

В каждом из ларьков - ровно посередине - стоит касса, за кассой – кто-нибудь из наших кавказских друзей…

На земле перед ларьками лесенками выставлены ящики – в них весь товар. Его можно потрогать, набрать в пакет; затем сказать «спасибо» и улыбнуться, глядя на сделанные наспех - из мятого картона от коробок - ценники.

Цитрусовые - типа «Апецин», яблоки – сорта «Жопатан»; «Абрикоса», «Грипфрут», « Памидор», «Клюква из Кореи» (видимо, имелось в виду - клюква из Карелии) – это ещё не весь список оригинальных овощей и ягод.


Прохожу с коренастым, загорелым до абсолюта, мужчиной вглубь рынка, подхожу к ещё одному торговому месту – металлическому столу с весами и тарелкой с недоеденными шашлыками. Мой новоявленный друг наклоняется возле стола, опускается на коленку, пропадает из виду, и затем, наконец, достаёт откуда-то небольшую плетённую корзиночку, с горкой наполненную мини-бананами – очень сладким и симпатичным сортом бананов - до последнего времени совсем незнакомых для нас.
  • На, бери. Бери, бери! Жене отдашь. Детям отдашь. Сам съешь.
  • Спасибо, но только, я, вообще-то, не за бананами пришёл…
  • Бери, бери, говорю! Жене отдашь. Детям отдашь.
  • Спасибо ещё раз! – проговорил я, подставляя свой пакет и думая о том, как хорошо, иметь друзей на земле, пусть и таких, которых видишь в первый раз…
  • Дай только на чай, на пиво…
  • Сколько?
  • Дай сто рублей, - хотя бы один раз.

Я смущенно вынул из кармана сотню и отдал её своему «другу».
  • Ну, будь здоров! – сверкнул он белыми зубами.
  • Счастливо.

« Сто рублей отдать за килограмм мини-бананов! В дорогом универсаме - и то: такие полтинник стоят! Рехнулся Саша и только!» - думалось мне, пока я возвращался в центр рынка. В кармане и так уже оставалось совсем немного купюр, а эта - отданная только что сотня - казалась самой несчастно погибшей за сегодняшний день.

Однако, к моей радости, переживать мне долго не пришлось: перед глазами, словно в утешение, открылась следующая картина: у ворот рынка толпа нехотя расступалась от непрерывно издаваемых сигналов «жигулёнка» - вроде «четвёрки», как мне показалось. Во двор медленно заезжало нечто: несчастная - видимо, от рождения - «четвёрка»: с выбитыми фарами, без бампера, с ветвящейся трещиной на стекле, и с фанерой – вместо стекла в одной из дверей; помятая, как спальная подушка, с просевшими до земли пружинами рессор и полуоткрытым багажником. Всё мыслимое и немыслимое пространство внутри машины и даже снаружи от неё – ящики с персиками стояли на крыше автомобиля – было занято корзинами и коробками с фруктами.
  • Посторонись! Посторонись! – выкрикивал водитель. Его голова была еле видна из-за коробок с бананами.
  • Посторонись! Посторонись! Дай дорогу!

Вскоре «четвёрка» ( всё-таки я не ошибся: это была именно она) остановилась у одного из проходов среди ларьков. Из машины с трудом, – преодолевая коробки с бананами, - вылез водитель. Перекинувшись на своём языке с кем-то из торговцев, он подошёл к капоту, засучил рукава, подтянул брюки на коленках, и залез… на машину. Стоя на капоте у лобового стекла, он начал энергично разгружать ящики, привязанные к багажнику на крыше.
  • Салхи мерка. Шами рамая. Псхана шаяы бананы…- слышалось вокруг.


Я решил на этом закончить сегодняшний поход на базар. Оставалось лишь купить кое-что из обычных продуктов, для чего нужно было ещё раз пройти весь овощной двор. В этот момент я сквозь толпу вновь заметил своего недавнего друга: на этот раз он остановил мужчину средних лет и оживлённо разговаривал с ним.

Пригнув голову, я сделал несколько шагов и очутился почти что рядом с ними.
  • Как жена? Как дети? Как работа? – расспрашивал мой друг прохожего.
  • Да ничего. Спасибо.
  • Пойдём я тебе покажу кое-что: домой возьмёшь – жене, детям. Сам покушаешь.

_________________


Через станцию «Сортировочная» проходят почти все поезда дальнего следования. Любой, кто приезжает в Петербург, обязательно её проедет – и, скорее всего, даже не заметит. И немудрено: нужно сдать скорее бельё проводнику, достать все свои сумки – из под скамейки, с верхней полки; проверить всё под столом – словом, не до «Сортировки», и всё тут…

А зря…Интересное, по-своему, место. Интересное даже тем, что многие – почти все - вокзалы - проездные: и в Москве, и в Твери, и в Воронеже, и в Ростове на Дону, а вот в Питере – конечные. Пришёл поезд на Московский вокзал – и всё тебе: тупик…

Пришёл поезд на Витебский вокзал – и здесь тебе: тупик…

…и на Балтийский, и на Финляндский…

_________________


Издалека, со стороны города, двигался пассажирский поезд. Его оранжевый квадрат локомотива всё больше и больше увеличивался в размерах. Вскоре я уже мог разглядеть силуэты машинистов в кабине.

Затряслась платформа, завибрировали ограды. Локомотив с нарастающим гулом поглощал пространство. Передо мною прогрохотала адская машина, обдало копотью солярки, жаром двигателей. На смену ей потянулись первые вагоны поезда. Их шипящий стук колёс показался -по контрасту - очень ласковым и успокаивающим. Пробежал первый вагон, второй, третий…

Я попытался прочитать белые вывески сбоку вагонов.

«Санкт–Петербург – Красноярск» - красовалось на них.

…

«Санкт-Петербург – Красноярск».

…

«Санкт-Петербург – Красноярск».

…


Первый город всегда был со мною. Второй – только недавно стал мне близок.

Близок стал …по переписке и по одной единственной фотографии…


Где-то там, за каменным Уралом, в таёжной Сибири, в городе Красноярске живёт Мария – очаровательная девушка тридцати пяти лет, кандидат наук по лесоводству, молодая мама и моя единственная знакомая в тех далёких таинственных краях.


Бескрайние леса, широченные реки, заснеженные вершины гор.

Большие умные глаза, кудряшки на щеках, ровный носик, тонкие, захватывающие воображение, губы; и взгляд – бархатистый и тёплый. А в нём - что-то ещё и ещё…


Александр Зиатдинов


С. – Петербург, 2008 г.


ОБНОВКИ, ИЛИ: НЕ ВСЕ СОСЕДИ – СВОЛОЧИ


Всё-таки дождались мы, наконец, когда пройдёт эта дебильная мода…

Мне казалось, что это не кончится никогда, что это будет с нами всегда и везде, пожизненно и до скончания века.

Чёрные кожаные куртки и жилетки, чёрные потёртые джинсы, чёрные лакированные ботинки и сапоги. Но самое страшное и непоправимое среди всего этого траурного одеяния – трикотажные и шерстяные обтягивающие брюки, кои носились, казалось, всеми девушками и женщинами без исключения в те тяжёлые и траурные времена девяностых. Да что там – девяностых, они и до сих пор на некоторых ещё чернеют. Правда, сегодня они, скорее, выглядят как невольная ностальгия по временам становления демократии и капитализма, приватизации и зарождения класса собственников и олигархов, а, всё же, не как элемент одежды…

Вспомнить страшно…

Бесконечный мат - везде, кругом - постоянно совершенствующийся…

Бесконечное выражение «как бы» и «на самом деле», словно жизнь бесповоротно и окончательно разделилась по этим понятиям…

Нескончаемые разборки – с экранов телевизоров, в кино, в жизни…

Не заканчивающиеся дебильные американские боевики, такие же точно - отечественные «картины»…

Наполненные до предела враньём выпуски новостей…

И бесконечное пиво, пиво, и пиво…и чёрные одежды: чёрные кожаные куртки и жилетки, чёрные потёртые джинсы, чёрные лакированные ботинки и сапоги. А самое страшное и непоправимое среди всего этого траура – обтягивающие брюки, расклешённые как у матросов, скрывающие и уродующие женскую фигуру.

Где тебе там красивые ножки – худенькие с причудливыми отклонениями от прямой линии, полненькие – со слегка трущимися друг о друга выпуклыми поверхностями выше колен, затянутыми в телесного цвета колготки. Где тебе юбки-свидетельницы, юбки-надзирательницы, юбки-укрывательницы, - короткие и длинные, обтягивающие и «воздушные», со скользкими волнистыми складками из шёлка, капрона, вискозы, или, наоборот, - потертостями на шершавой джинсовой или вельветовой ткани.

Ничего нет. Всё спрятано в одной унифицированной форме – чёрных обтягивающих брюках, расклешённых внизу. Никакой фантазии, никакого восхождения взгляда, никакой личной жизни…


Летний Петербург…

Июль, жара. Кругом во всех магазинах открыты нараспашку окна, двери…

Где-то работает радио: мощный ледокол снял полярную экспедицию с дрейфующих льдов Антарктики, все полярники спасены, судно движется обратно, скоро прибудет в порт. Мы все, стоя в душном отделе магазинчика, завидуем полярникам - они могут снять с себя либо лишний свитер, либо, по крайней мере, хотя бы расстегнуться. Нам уже нечего снимать, кроме мокрых футболок; расстегнуть можно только сандалеты…

В глазах пестрит от обилия разноцветных точек и пятен – прилавки сплошь завешаны платьями и сарафанами.

Подходим ближе, выбираем приглянувшееся – в красный горошек на фоне бело-красных узоров. Я говорю: « Таня, примерь». Вспоминаю, что почти что такое видел недавно в одном французском фильме, у Одри Тоту.

Платье сидит великолепно, и это, безусловно, большая победа: найти у нас платье на женщину с европейской миниатюрной фигурой – дело непростое. Исчезли невыразительные джинсы, газетные и плакатные надписи на майке, невыносимо надоевшая кепка с клювом-козырьком. Передо мной стояла красивая молодая женщина. Женщина такая, какой её задумал Бог. На плечах были надуты «колокольчики», рукава заканчивались узорными прозрачными кружевами, на груди вырез – тоже обшитый плетёнными из ленточек розовыми цветочками, узкий поясок подчёркивал фигуру, а скользкая красная материя сбегала сверху вниз, огибая проявившиеся формы тела. Платье доходило до икр и также было оторочено богатыми кружевами, сквозь которые проглядывали коленки.
  • Таня, спроси у продавцов, - не возьмут ли они твои брюки вместе с майкой на обмен?
  • Ты шутишь? Мои джинсы дешевле, и, вообще, такого у нас не бывает.
  • А я могу наделать в них дырки гвоздём, станут модными, - может, тогда оценят?
  • …
  • Нравлюсь?
  • Нравишься, и даже очень! Теперь и «развод» можно отложить на несколько лет.



В нашей парадной нас никто не любит…

Не любят просто оттого, что нас не знают, не замечают. Не знают - потому что, так заведено, по обыкновению, в Питере: не знать своих соседей…

А кого не знаешь, того и не любишь, или, по крайней мере, относишься к нему настороженно. Не здороваешься, не ждёшь на первом этаже у открытого лифта; делаешь вид, что совсем ни причем, когда перегорела лампочка в коридоре, и не признаёшь «чужой» вины, когда у мусоропровода появляется – «невесть откуда взявшийся» - мусорный пакет, который «кто-то» из соседей поленился запихать в дверцу.

Злоба друг к другу возросла в последнее время ещё вот из-за

чего. Раньше человек жил в своей квартире и знал, что всё что ему принадлежит – это лишь его квартира; и на этом список ограничивался. Но зато теперь любой знает другое: стоит взять в руки хороший строительный инструмент, какого раньше у самих строителей-то не было, включить его в розетку, поднести к стенке, разделяющей соседние квартиры, - и твоё жизненное пространство может стать в два раза больше…


Среди всего этого недружелюбного окружения очень выделяется одна женщина. Ей, наверное, около шестидесяти лет. На её благородном, одухотворённом лице запечатлелись остатки прежней красоты. По профессии она была – об этом мы знали из коротких разговоров у парадной – оперная певица. Она и до сих пор изредка даёт концерты и занимается обучением молодых талантов. Понятно, что уровень нашего развития – общей культуры – не идёт ни в какое сравнение с её, и, тем не менее, мы находили общие темы для разговора и каждый раз обязательно здоровались друг с другом. Расставались – тоже всегда с улыбкой и с добрыми пожеланиями: видимо, что-то она в нас находила, близкое для себя.

На следующий день после покупки красного платья мы случайно встретились с ней у парадной. Таня вышла - именно в нём, а я, словно в ответ, нарядился в новую дорогую рубашку – зелёную «ковбойку», купленную в спортивном магазине несколькими днями раньше.
  • Добрый день, мои дорогие, Сашенька и Танечка!
  • Здравствуйте! - произнёс я в ответ.
  • Здравствуйте! - сказала Таня.
  • Как дела у вас, мои любимые?
  • Хорошо. Спасибо! - ответили мы почти что одновременно.
  • Ребятки! А что, если я вам отдам несколько рубашек и платьиц? Вы не обидитесь? Саше нужного размера найду, а Танечке, похоже, все подойдут.
  • …
  • А чего вы молчите, милые? Что-то не то я сказала?

- …


Александр Зиатдинов


Санкт – Петербург, 2008г.


ДОРОЖКИ


Тёплый августовский день. Лето ещё не торопится уходить: его ещё не беспокоили первые заморозки с утренними туманами и холодными дождями и невесть откуда налетающие порывистые ветра, теребящие листву и уносящие самых слабых из лиственного царства. Не разливались ещё ручьи и болота, скрывая под собой некогда зелёные и цветущие растения, затопляя чёрными лужами все проходы и тропинки в лесу.

Тёплое августовское утро.

Недалеко от шоссе, в начинающемся у дороги пролеске, накатана стоянка - несколько машин стоят посреди песчаной поляны. Двери одних открыты, из них слышится музыка, голоса людей - кто-то только что приехал сюда, кто-то, наоборот, собирается обратно. На краю поляны, почти что спрятавшись под ветками берёзы, - машина Кати, в ней никого.

Мы встречаемся с ней на лесной дорожке, ведущей к озеру.

Я смотрю на девушку и не понимаю, как такое могло случиться: разве возможно вот так, без разрешения, врываться в тихий успокоенный мир природы, окруживший меня сегодня с самого утра, ломать, рвать его и заставлять меня сейчас стоять перед этой девушкой и напряженно смотреть ей в глаза.

Она тоже, казалось, не ожидала здесь кого-нибудь встретить.

Проехать семьдесят километров, вырваться из плена асфальтового города, выключить и забыть телефон, чтобы и здесь, в лесной глуши опять встретить человека, да ещё не простого, а пристально смотрящего тебе в глаза. ("Мало мне этих глаз в городе").

Но в городе всё по-другому...

Об этом мы поняли почти что сразу - как только прошёл тот первый первородный страх перед встречей чужого в лесу, в том жизненном пространстве, откуда питаются наши первобытные корни и страхи.

Поняли сразу одно и самое главное - мы должны были здесь встретиться, нам написано было в этом месте сойтись с двух направлений, с двух линий жизни.

Её жизнь протекает так, как ей хочется: в большом и красивом Питере, в квартире со стеклопакетами и новой сантехникой, в офисе с цифрами, компьютерами и запахами дорогих духов, в шелесте купюр в день получки и в вечных пробках на дорогах и переулках... На ней одеты дорогая белая блузка, кожаная юбка, а на ногах: колготки и не удобные сейчас - шикарные босоножки. Она не готова к таким прогулкам по лесу и вышла лишь для того, чтобы немного подышать свежим воздухом и вспомнить детские дачные картинки, когда она убегала с подружкой в простом платьице и красных ботинках за границы дозволенного - за забор, за калитку, хранящего и оберегающего её детство. "Катя, вернитесь! Слышите?! Я кому говорю!?" - голос мамы, казалось, вот-вот прорвётся сквозь три десятилетия и заставит её обернуться...

Она обернулась..., стала всматриваться назад, на стоянку, - недалеко ли ушла, а то страшновато как-то, да ещё этот здесь появился - странный какой-то, с велосипедом, и на меня так смотрит...

- Вы не заблудились, девушка?

- Да нет, вон там моя машина стоит.

- А Вы на озеро, наверное, идёте? Оно очень красивое.

- Что, действительно красивое?

- Ну, смотря с чем сравнивать, смотря с какими категориями…, если с Вами, то Вы, наверное, красивее будете...

- ...

- Пойдёмте, я Вам покажу его, здесь недалеко.

Какое - то время мы стояли друг напротив друга в некотором, как могло показаться со стороны, раздумье. На самом деле никто, скорее всего, не смог бы разгадать наш немой разговор, нашу игру взглядов. Как это бывает всегда в таких случаях, между нами строилась невидимая цепочка, невидимая связь; значение слов, их сочетания, интонации, тембр голоса – всё это уходило, быстро таяло, исчезало. На смену приходило полное согласие идти вместе туда, куда позовут наши глаза; ощущение того, что мы уже знакомы много лет и чуть ли не приехали вместе двадцать минут назад, - долго решали, спорили, где остановиться; остановились, наконец, а теперь просто придуриваемся между собой, изображаем нашу случайную встречу – встречу двух животных в лесу, нашедших друг друга по запаху, по только им ведомым правилам, по зову природы. Казалось, что мы уже даже знаем, когда уедем обратно, и что будем сегодня есть на ужин.

- Ну, пойдёмте, посмотрим ваше озеро.

- Вас как зовут, девушка?

- А Вам зачем? Если Вы меня утопите там, то какая Вам разница?

- Вы там сами утонуть захотите, - до чего красивое озеро.

- Катей…

- А меня Сашей. ( «Опять Катя попалась. Ну, ведь всегда с Катями у меня ничего не выходит»)

Мы шли по лесной дорожке. Шли как-то медленно, обдуманно, наслаждаясь летом, воздухом, солнцем, пробивающимся сквозь кроны деревьев, - солнечные зайчики затеяли ещё с утра безумную игру на оранжевых стволах сосен, - наслаждаясь той неведомой и незримой связью, которая опутывала нас, проникала через нас, концентрировалась в нас.

Шелестели лапы сосен, пахло их опьяняющей смолой, перемешанной с уже августовскими грибными ароматами. Под ногами тёрся хвойный ковёр, местами он был протёртым до дыр, и в них проглядывал крупный песок со следами прошедших здесь туристов.

Вскоре стали появляться первые признаки спрятавшегося в лесу озера: постепенно, словно нехотя, лес отдавал свои владения, – деревья, чёрным стройным забором, отходили от открытого пространства. В глаза ударили долгожданные - ещё редкие - блёстки воды.

Я дал девушке свою руку, и мы начали спускаться к берегу озера. В одном месте она поскользнулась, поехала по скользкому корню сосны на своих босоножках. Я с трудом удержал и её, и себя, и с силой сжал Катину руку. В моей ладони застыла, застряла, спряталась, полностью мне повинуясь, её тёплая рука – такая неизвестная, непознанная, чужеродная, и такая знакомая - почти своя. Наши глаза на мгновение встретились и в них мы увидели, что зашли далеко – зашли туда, откуда идти обратно не больше часа и откуда возвращаться по одному, один без другого, – каждый день не улыбаясь по утрам, и каждый вечер не томясь от не содеянного ещё за день таинства, - очень тяжело.

Я посмотрел на раскинувшееся озеро. Оно привораживало своей первозданностью, тянуло, манило, пугало. Над ним кружили редкие чайки; у берегов то появлялись, то пропадали, ныряя, маленькие утки, - их кряканье сливалось с общим потоком звуков – тоже манящих и пугающих.

Щекой, ухом, висками ощутил на себе тяжёлый горячий взгляд. Зная, что всё это неизбежно, перевёл свои глаза на неё, затем, смущаясь, опять устремился на воду. Кто-то сжал мою руку. Что-то проскользнуло по плечу…

Отражение…Отражение…

Отражение пестрящейся воды в её глазах…, то приближающееся, то отдаляющееся…

Помню, что никак не мог понять, как, каким образом такое большое озеро, пестрящееся водная гладь, растянувшаяся так далеко, смогла уместиться, свернуться, усилиться в чёрных женских глазах, таких маленьких и беззащитных, и таких огромных и бездонных.

И словно последние две капли от пропавшего в них озера, светились и переливались на ярком солнце две слезы – бол