Женский образ, Вечные вопросы

Вид материала

Документы

Содержание Разговор о главном Жизни...» | i Коммунистическое бескорыстие светлана помогает никарагуа У нас так принято Женский образ

Подобный материал:

• Full Fashion Look (индивидуальное соревнование) Мужской образ. Модная категория (стрижка, 138.86kb.
• Цели: познакомить с любовной лирикой поэта, 99.25kb.
• Женский образ в рассказе а. И. Куприна «олеся», 29.32kb.
• Проект рефераты id 920001 Женский образ в рассказе А. Куприна «Олеся», 26.03kb.
• 8 Марта не просто "Между-народный женский день", это истинно женский праздник, принадлежащий, 133.07kb.
• Н. И. Лобачевского Секция: зарубежная литература, 228.9kb.
• Тихвинский монастырь икона Тихвинской Богоматери, Введенский женский монастырь. Женский, 203.68kb.
• Института Психиатрии Министерства Здравоохранения Российской Федерации установлено:, 21.9kb.
• Международный туроператор ул. Благодатная, 63 Невский пр.,80,, 159.12kb.
• Женский образ в «одиссеи» гомера содержание, 317.95kb.

* * *

Давайте присмотримся к жизни Ленина как человека (ведь он не только как основатель партии и не только как теоретик сталкивался с мелкобуржуазностью, но и как живой человек, живущий среди других людей).

Возьмем два периода: эмиграция после поражения первой русской революции, то есть самое тягостное поло­жение для политика (если отбросить, конечно, тюрьму189

или ссылку), — и послеоктябрьский период, то есть вер;| шина успеха, осуществление дела, которому посвящена

жизнь.

Эмиграция. Мелкобуржуазная Европа — вечное вопло­щение идеалов мелкого собственника. Чужие улицы Же­невы. Ленин и Крупская возвращаются от Карпинского «домой», если можно назвать домом пристанище в этой стране. Ленин говорит:

— У меня такое чувство, точно в гроб ложиться сюда

приехал.

Такой же была и Франция. Очень точное наблюдение Крупской: «С одной стороны, это была публика архипрак­тическая, смотревшая, чтобы кормили сытно и чтобы все было устроено удобно. С другой стороны, у всех них было стремление походить на настоящих господ».

Социальный оптимизм далеко не всегда включает в себя оптимизм относительно личной судьбы. В эмиграции Ленин говорил сестре:

— Не знаю уж, придется ли дожить до следующего

подъема.

Даже лучшее в мире понимание хода исторических процессов не позволяет делать предсказания о конкрет­ных сроках нового революционного подъема. Неуверен­ность, что придется дожить, разошлась во времени с но­вым революционным подъемом... всего лишь на несколь­ко месяцев. И сразу же Ленин «стал другим, сразу стал гораздо менее нервным, более сосредоточенным... Он отцу-.-щал уже всем существом своим эту поднимающуюся бЯ рю — движение самих масс».

(От начала подъема до самой революции — тоже срок, никому не известный. Из Ленина: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей рево­люции». Вы думаете, когда это сказано? Январь 1917 года.)

...Европа между тем жила прежней жизнью. В Берне было много библиотек и много ученых, однако Ленина и| Крупскую не покидало ощущение «запертости в этой ме­щанской демократической клетке». Даже осень и та вос,-| принималась как «душноватая»: «вся жизнь насквозь пропитана каким-то мелкобуржуазным духом».

Приметы мелкобуржуазного «демократизма»: жена главного должностного лица республики самолично каж­дый день трясет ковры со своего балкончика, однако «эти ковры, домашний уют засасывают бернскую женщину npj последних пределов». Да и не только женщину!

190

Инесса Арманд не могла добиться встречи со швей­царскими левыми. Маленькая дочь Грабера почтительно разъяснила ей, почему отец не может в этот день занять­ся партийными делами:

— Отец сегодня занят, у нас стирка, он белье разве­шивает.

И только на квартире в Цюрихе Ленину понравилось: там за обедом говорили не о еде, не о том, сколько карто­фелин надо класть в суп, а о деле. Ему нравилось даже то, что кофе подавали в чашке с отбитой ручкой.

Теперь — послеоктябрьский период.

В своей книге «Записки коменданта Кремля» П. Д. Мальков передает бытовые сценки с удивительно подходящей, именно бытовой интонацией, которую хоро­шо покажет такая цитата: «Недели через две после рево­люции, когда я был уже комендантом Смольного...»

Так вот, недели через две после революции солдат убирал комнату, топил печку, иосил Ленину обед из сто­ловой: «жидкий суп, кусок хлеба с мякиной и иногда ка­шу, что полагалось по пайку всем. Бывало, Ильич и сам шел вечером в столовую за супом. Несколько раз я встре­чал его с солдатским котелком в руке».

Тот же автор описывает «заговор» Свердлова и Дзер­жинского: «врасплох захватить» Ленина, чтобы пошить ему новый костюм.

Другой современник вспоминает: со всеми, независи­мо от должности, Ленин «был одинаково равен, всем гово­рил «вы». Его сотрудникам очень хотелось сделать для него что-то приятное, но они знали только, какой стиль работы ему нравится, приятен, а что приятно ему лич­но — они не знали и понять не могли.

Жил он в небольшой квартирке, обставленной без ши­ка и без блеска. Никаких предметов роскоши, никаких предметов неизвестного назначения. Только то, что дей­ствительно необходимо много работающей семье. Один из умных очевидцев, размышляя над увиденным, пришел к выводу, что «это не было умышленное воздержание от излишеств, а естественное отсутствие потребности в том, без чего можно обойтись», и этот вывод, вне всякого со­мнения, точен.

Отсутствие потребности...

...Не становимся ли мы в последние десятилетия все более и более похожими на ту европейскую мелкобуржу­азную публику, за которой в свое время наблюдали Ленин и Крупская? Не этой ли публики потребности мы стре-191

мимся удовлетворять, обозначив их как «растущие по-требиости людой»? «Чтобы все было устроено удобно» а чтобы «походить на настоящих господ».

Мы «вычисляем» так называемые «разумные» потреб* иости, то есть соответствующие уровню развития произ­водительных сил общества и собственному трудовому вкладу конкретного потребителя. Да, конечно же, это луч! где, чем ориентироваться на людей, живущих не по тру­ду, на нетрудовые доходы. Конечно же, «разумные» по­требности не должны выходить за рамки личного трудо­вого вклада.

Но что у нас маячит перед глазами, когда мы разра­батываем перспективы развития потребностей? Завезен­ные из Европы мелкобуржуазные представления об уюте, вся структура уюта и быта, критерии потребления. При­чем мы не только не ведем борьбы с этими представлени­ями, а сплошь и рядом сами их пропагандируем. Особен­но усердствует кино.

Наша цель — формирование личности, у которой ве-| дущая потребность — это потребность в творческом тру-1 де. А с развитием именно этой потребности так называе­мые «разумные» потребности... убывают, если не исчеза­ют. Вспомните Белинского, Чернышевского, Ленина. Бы­ли у них «разумные» потребности?..

Так по какому же пути пошли мы в своих представле­ниях о потребностях?!

(Прошу понять меня правильно: все вышесказанное не есть призыв производить вместо хороших товаров — плохие и создавать «дефицит» и очереди.)

Мещанский быт — одно из самых распространенных сейчас проявлений мелкобуржуазности. Мелкобуржуазные потребности в глазах слишком многих людей стали пред­ставляться «естественными» или «современными» потреб­ностями, а отсутствие их — «аскетизмом», «отсталостью» или просто «выдумкой». Поэтому социально полезно вновь и вновь напоминать о нормах жизни ленинской гвардии.

Отчетливо сейчас просматривается завышенное внима­ние всех сфер духовной жизни к быту, в то время как мьм должны стремиться к тому, чтобы быта в мелкособствеи-' ническом смысле этого слова не было вовсе, так как он отупляет и принижает человека, переводит силы, которые можно потратить на высшие сферы, в области самые при-| мнтивпые. Имеются у нас даже формулировки типа «поэ-1 аия быта». Додуматься надо!

Из воспоминаний много повидавшей на своем веку Клары Цеткин:

«Не без горечи сравнивала я атмосферу, окружавшую Ленина, с напыщенной чопорностью «партийных отцов» немецкой социал-демократии. И мне совершенно нелепой казалась та безвкусица, с которой социал-демократ Эберт и качестве «господина президента Германской республи­ки» старался копировать буржуазию «во всех ее повадках к манерах», теряя всякое чувство человеческого достоин­ства. Конечно, эти господа никогда не были такими «без­думными и отчаянными», как Ленин, чтобы «стремиться совершить революцию».

Сейчас распространяется в обществе справедливое требование, чтобы руководители всех рангов жили и вели себя по-ленински. По тому качеству, которое называется личной скромностью, общественное мнение делает выво­ды о человеке, даже превосходящие по значению роль этого качества. Однако не угодно ли нам и на самих себя оборотиться?! Если мы не выработаем свою, социалистиче­скую, коммунистическую структуру уюта и быта, свои критерии потребления, а будем долбить чужие зады, то все то же самое, только в раздутом виде, мы будем на­блюдать в тех слоях, от которых мы так усердно добива­емся личной скромности. Откуда ж она там-то возьмется?

Мы имели нужные образцы. И мы не вправе их по­терять.

Что такое современный мелкий собственник в экономи­ческой сфере, любой читатель знает и без меня. Однако все же приведу пару писем специально для тех, кто «за­был», что мы еще не в коммунизме.

Письмо из Башкирии: «У нас продают «паутинки» — платки ажурной вязки из длинной пушистой шерсти гор­ных коз. У нас в Башкирии таких коз нет. Привозят шерсть и пух откуда-то с юга, продают от 4 до 12 рублей за сто граммов. Вяжут «паутинки» здесь, из 200 граммов получаются три штуки, стоят от 20 до 70 рублей. Для «па­утинки» нужна еще тонкая капроновая нить, ее нет в го­сударственной продаже, однако на рынке эта нить про­дается в бобинах. Она украдена с фабрики. Продаются также украденные с фабрик маленькие электрические пряхи и к ним моторчики. Моторчики украдены с заво­дов. Вязать на продажу выгоднее, чем работать. Поэтому люди сидят дома и вяжут «паутинки». Это называется «свой труд»! А скольких работников не хватает на заво-


192

7 Е. Лосото

193

дах, в больницах и т. д.! Покупатели бывают и оптовые: это дыгане и северяне».

Из Саратовской области: «Луковичные короли со сво­ей продукцией расползаются по всей стране. На их план­тациях работают направляемые в помощь сельскому хо­зяйству учителя, служащие, рабочие. А до начала массо­вой уборки лука на королей работают тунеядцы-пьянчуги за пятерку в день. Сами «хозяева» палец о палец не уда­ряют. Это эксплуатация чужого труда».

Ну а как иначе? Идеал мелкого собственника — лич­ное обогащение. При нашем попустительстве он может вы­расти в «мироеда», в кулака. Мелкобуржуазность может дотянуться до просто буржуазности, без «мелко».

Сейчас распространилось мнение, что мелкобуржуаз­ность вообще, а в духовных сферах особенно, труднораз­личима и даже неуловима. Полагаю, что это сильное пре­увеличение. Конечно, нынешний «лавочник» не такой вы­пуклый, как до Октября или в первые послеоктябрьские годы. Однако «не видеть» его можно только в том случае, если уж очень не хочется или в случае социальной сле­поты.

Смотри через призму системы ценностей — и все сразу увидишь! Какие ценности — коммунистические или мел­кобуржуазные — попадают в поле зрения ученого, художника, организатора? Когда к мелкобуржуазным ценностям относятся почтительно, насаждают их, поэти­зируют и пропагандируют — вот это оно и есть, отраже­ние в духовной сфере установок и идеалов мелкого соб­ственника из «низов». Интеллигенция не может не отра­жать установок и целей тех или иных классов, социаль­ных слоев, независимо от степени осознания этого яв­ления.

Да, конечно, мелкобуржуазность во всех ее проявле­ниях пока что не встречает должного противодействия. Почему? Да потому, что у нас слабовато с классовым со­знанием. А почему слабовато? Да все по той же причине! Мелкий собственник, являющийся, но Марксу, промежу­точным (между пролетариатом и буржуазией)' классом, искренне убежден, что он находится вне классов. Так называемое отсутствие классового сознания, которое сей­час столь заметно во многих сфорах деятельности, есть на самом деле классовое сознание мелкого собственника. Обращаюсь к книге Р. Косолапова «О самом глав­ном», которая поможет нам с вами сформулировать те противоречия, о которых мы ведем речь. «Противоречия

194

между новым и старым, — пишет автор, — носят, можно сказать, общедиалектический характер и присущи любой стадии естественноисторического процесса».

Там же «Во-первых, это противоречия между принци­пами коллективизма, устоями социалистического образа жизни, ростками коммунистического завтра, с одной сто­роны, и пережитками частнособственнических отношений, нроявлениями буржуазности и мелкобуржуазности, «ро­димыми пятнами» капитализма — с другой. Во-вторых, это противоречия между ростками коммунизма... наибо­лее зрелыми формами коллективистских общественных отношений... и тем, что, хотя и было вызвано когда-то к жизни социализмом, теперь, устарев, перестало соответ­ствовать изменившимся условиям...».

Думаем ли мы о том, как сформировать у людей куль­туру политического, классового мышления? Преподава­ние общественных наук и качество учебников неудовлет­ворительны. Логические ходы, которыми пользуется Маркс, например, в статье «Классовая борьба во Фран­ции», должны так же пропитывать наше сознание, как пушкинские образы, однако этого у нас нет. Марксист­ское мышление отсутствует даже у значительной части обществоведов. Применять марксистскую логику к собы­тиям дня многие из них не умеют. Закажешь, например, для газеты статью — и получаешь продукт труда то ли третьеразрядного литератора, то ли проповедника той эпохи, когда еще не началось распространение марксиз­ма в России, но к этим статьям пришиты цитаты из по­следних партийных документов. Это явление, кстати го­воря, — одно из отражений мелкобуржуазной стихии в духовной сфере.

То же касается и примитивной, догматической пропа­ганды, то есть профанации социалистических, коммуни­стических ценностей. Эта профанация не что иное, как торчащие уши мелкобуржуазности.

Одна из примет мелкобуржуазности очень узенькие рамочки («заборчик»), за которые исследователь, худож­ник, публицист, организатор не может или не яелает вы­глянуть. Не от общего к частному совершается в его го­лове процесс осмысления жизни, а наоборот, по допотоп­ному, домарксистскому методу: от частного к общему. Не с высоты общей идеи он смотрит на факт, а из факта, которому придает сверхценное значение, он выводит об­щую идею, причем в таких условиях она бывает или во­все ошибочная, или до такой степени пошлая, что от нее

195

хочется бежать, как бежал Мопассан от Эйфелевой баш­ни, которая давила ему на мозги своей пошлостью. Или общей идеи вовсе нет. Отсюда обсасывание не имеющих никакого или почти никакого социального значения фак­тов. Отсюда — отсутствие полета, движения и развития мысли, приземленность.

Отсюда убежденность, что главное — сообщить: вот что там-то случилось, — а не осмыслить: вот что в жизни происходит. Отсюда структура сознания: набор всякого рода фактов и сведений, причем особо ценными считают­ся особо страшные.

Конечно, неумение применять общий запас знаний к решению конкретных вопросов можно назвать просто глупостью. Но это не просто глупость. Это классовое со­знание мелкого собственника.

Неспособность правильно видеть социальное явление в его развитии: от прошлого — через настоящее — к бу­дущему. Прошлое может восприниматься как идиллия (особенно в области семейно-брачных отношений, поло­жения женщины, единоличного сельскохозяйственного производства). Будущее часто воспринимается со страхом, как «полный мрак». Обращает на себя внимание преуве­личенное представление о роли деревни в современном обществе («помидоры важнее чугуна»), представление о крестьянстве как о ведущем классе общества, преувели­ченное представление о его моральной чистоте и о трудо­любии. Осознанно или нет — это ведет к противопостав­лению рабочему классу.

Глубокое убеждение в том, что «природа» человека противится коллективизации, вовлечению женщин в об­щественное производство, детским яслям и общественно­му питанию. Вообще биологизация человека у нас очень распространена. Преобразования, соответствующие прин­ципам социализма, встречаются с недоверием, поскольку все это «не соответствует природе человека». Наиболее типичный, классический мелкобуржуазный экземпляр объявляется «нормой».

Бесконечно варьируется честный труд на себя лично, то есть досоциалистический труд, который можно считать возвышенным только по сравнению с воровством и туне­ядством, но в системе мелкобуржуазных ценностей он очень значим, поскольку набивает кошелек, причем на практике подчас быстрее, чем социалистический и комму­нистический труд. ^: В этой неинтересной проблеме «чест­ного кошелька» находится множество спектров, граней и

196

оттенков, создающих видимость «всеобъемлющего подхо­да», тем более что «ученых много»...

Система ценностей сознательного пролетариата вы­страивается, исходя из интересов страны и социализма. Система ценностей носителя мелкобуржуазности — исхо­дя из личного интереса, личной выгоды: кошелек, карье­ра (читай: место в среде бюрократии), очаг и уют (чи­тай: отставание женщины в развитии). У него стройная система взглядов, примитивная и дубоватая.

Его точки отсчета: личный интерес, свое «я». Слова «а я не согласен» или «а моя я?ена говорит» он искренне считает «доводом» против той или иной идеи. Оценки да­ются с позиций внутреннего «я», отсюда — беспросвет­ная вкусовщина. «Доводами» также считаются разрознен­ные частные факты иного рода, громкий крик или подня­тие рук против. Характерны интриги и бурная «заспин-ная» деятельность, в том числе самого низшего свойства. Рожденный ползать летать не может. Однако рожденный ползать ужалить может.

Идея коммунистического бескорыстия здесь считается «патологией». Идея коммунистического равенства также чужда и недоступна носителям мелкобуржуазности. Они точно знают, кто из них кого выше или ниже как в каж­дый данный момент, так и в динамике. Достигают в этом изумительного чутья и осведомленности.

По внутренней сущности они похожи друг на друга, как китайские плащи, или, по Марксу, как мешок одина­ковых картофелин. Однако внешние различия все же име­ются.

Сильно ощутима в искусстве обособленность героя от внешнего мира (герой за «заборчиком»). Причины, по ко­торым герой сформировался именно таким, каков он есть, ищутся не в состоянии общества, не в классовых противоречиях, не в классовых установках, отраженных в сознании, а выводятся из одного только детства, из того, «что мама говорила», из генетики, из индивидуальных особенностей психики. Близок Фрейд, близка мистика.

Не могу без недоумения читать работы иных пушки­новедов. «Методологией» изучения его творчества, в ко­торой явственна потеря понимания социальных процессов, воздействующих на личность автора, и раздута до безо­бразия интимная сторона, якобы имеющая главенствую­щее значение для творческого вдохновения — этой «мето­дологией» Пушкин испачкан, очернен.

197




Дело здесь не в злом умысле, это искреннее ми­ровосприятие исследователей, «комнатный мирок» их со­знания.

Мелкий факт (в науке), мелкая деталь (в искусстве) несут на себе нагрузку, которую нести не могут, которая должна бы приходиться на идею, на теорию, если б оная' имелась.

Мелкий собственник во всех сферах дико любит сам" себя. В личных интересах он может приспосабливаться к чему угодно, по двадцать раз ежедневно менять присягу, изгибаться в любую сторону и изворачиваться в соответ­ствии с любой формой. В социальной приспособляемости он первый среди всех. Верен он только одной любви: к самому себе.

Возвращаюсь к главной теме статьи.

Последняя часть.

Тяжело больного Ленина родные пытались убедить ра­ботать меньше. На эти уговоры он сказал сестре:

— У меня ничего другого нет.

«И это была сущая правда», — пишет сестра. Это су­щая правда — проявление полного растворения личного в общем, коммунистического бескорыстия в его немате­риальной, духовной форме. Это норма жизни ленинской гвардии, это этика большевизма.

Врачи возражали против того, чтобы Ленин диктовал свои статьи, но он сказал, что, если ему откажут в этом, он прекратит лечение.

В рукописи воспоминаний сестры (в книгах этот раз­дел дается в сносках) написано следующее:

«Но и когда он лежал парализованный, хотя и владел еще речью, он последним мощным усилием дал, может быть, лучшее из всего, что он писал во всю свою жизнь».

Посмертный диагноз: склероз от чрезмерного напря­жения.

Данное им в чрезмерном напряжении всей его жизни
нуждается сегодня в новом осмыслении применительно к
условиям дня. Для нас обязательна к исполнению борьба
с ненавистной ему мелкобуржуазностью во всех ее прояв­
лениях. Теорию вопроса он для нас разработал. У пас
должно хватить ума, чтобы ее усвоить, и партийности,
чтобы применить ее на деле. ■

РАЗГОВОР О ГЛАВНОМ

В редакции много писем и даже «трактатов», прислан­ных молодежью: каково сейчас наше общество, каким оно было и каким станет. Что такое коммунизм и осуществим ли он. На каком этапе мы сейчас находимся, из каких классов состоит общество. В самом ли деле оно монолит­но до такой степени, что уж нет в нем ни противоречий, ни социальной несправедливости, как то утверждается в не­которых «трактатах», на сей раз не любительских, а, как принято считать, «профессиональных». В читательских письмах много еще сырого, наивного, нелепого, но напря­женный поиск общей идеи, той идеи, которая организует сознание и волю, — налицо. Налицо интенсивный поиск стержневой идеи мировоззрения.

А как иначе? Ведь без нее нельзя жить. Не одни толь­ко чеховские интеллигенты теряли покой и сон, обнару­жив, что нет у них «общей идеи».

Входят в жизнь новые поколения, обнаруживают ре­альные противоречия, назревшие в обществе, ищут их причины, ищут выход из противоречий, способы их раз­решения.

У пас — уникальные ценности, высшие ценности, добы­тые Октябрем и предоктябрьским демократическим и ра­бочим движением. Их надо уметь,видеть. Как же помочь увидеть подлинные ценности? Вряд ли их удастся рас­смотреть, когда поэтизируется и превозносится призем­ленная «работа на себя», которая возвышена только по сравнению с воровством, когда допотопные очаг и огоро­дик застят взор, мешают видеть Отечество и ниву народ­ную. Своя рубашка ближе? Выходит, так.

Вот и мечешься в беспокойстве: надо что-то успеть предложить молодежи, пока не потеряны здоровые всходы в новых поколениях, пока поиск общей идеи не низведен до поиска личной выгоды. А что предложишь?!

Можно, конечно, предложить пушкинскую траурную тафту для задергивания ряда обществоведческих творений, в*которых «в том совести, в том смысла нет». Тафта по­может, но лишь отчасти: под рукой нужны, в пику задер­нутым, настольные книги, умные, реалистичные книги о состоянии общества и его перспективах.

Но вот как будто бы мы с вами получили одну из та­ких книг*..

* Косолапое Р. О самом главном. Работы разных лот. М., «Советский писатель», 1985.199

Цитирую ее автора:

«Марксизм — это не склад механически подобранных сведений из разных областей человеческой деятельности, не гербарий засушенных догм или же собрание пожелтев­ших от времени рецептов, а динамичный мировоззренче­ский организм, активно ассимилирующий лучшие дости­жения человеческого разума и решительно отторгающий все чужеродное, несовместимое с его теорией и методом, с его высокой миссией в освободительном движении. Он непримиримый враг какого бы то ни было эклектизма, по-; ловинчатости, неопределенности и требует везде и во всем осуществлять строго выдержанный классовый подход...

Марксизм максимально точен и ювелирно тонок в сво­ем анализе. Он беспощаден к любой фальши и нелогич­ности, неизменно последователен в своих заключениях. Поэтому только недоумение могут вызывать попытки изы­мать из употребления те или иные тезисы марксизма от­нюдь не потому, что они устарели, а лишь па том зыбком основании, что они-де «раздражают» некоторых людей. Мало ли что кого раздражает! Истина никогда не принад­лежала к десертным блюдам...»

Приведенную цитату обозначаю как визитную карточ­ку автора. Обозначаю ее также как пафос книги. Также как методологию анализа нашего общества, единую для всех разделов книги: будь то анализ противоречий при со­циализме, будь то анализ творчества Блока.

Перед нами чистая, ясная, живая линия классического марксизма. Слова «живее всех живых» при такой методо­логии имеют реальное содержание. Ни на какой основе не была бы возможна идейная подготовка происходящих сейчас в стране благотворных процессов, а в этой книге как раз и собраны материалы, ставшие частью именно идейной подготовки оздоровительных процессов.

Большая часть книги посвящена роли рабочего класса. Это злободневно, остро, полемично звучит. Пролетариат — не икона, оставленная в прошедших десятилетиях. Это — единственный до конца революционный класс, давший и дающий нам с вами и твердость классовых позиций, и силу духа, потому что больше неоткуда взять нам ни кол­лективистские установки, ни ненависть к социальному па­разитизму и эксплуатации, ни стремление к социальной справедливости. Неоткуда все это больше взять, и не на что больше опереться. Здесь истоки, основы наших духов­ных ценностей.

У маленького хозяйчика, мелкого собственника, всеце-

200

ло погруженного в процесс обрастания вещами, —- псе на оборот. Поэтому само слово «пролетариат» он надеется, хочет отнести к архаике...

...Иногда, читая книги, натыкаешься, как на ГВОЗДЬ, па меткие слова, которым новые времена вдруг придали но­вую остроту:

Пролетариат —

неуклюже и узко тому,

кому

коммунизм —

западня.

...А ведь правильно!..

Цитирую Р. Косолапова: «Коммунизм приковал к себе интеллект и страсти человечества. С коммунизмом теперь нерасторжимо связывают свои судьбы сотни миллионов, а в обозримой перспективе — и миллиарды людей. Он по праву считается самой влиятельной политической силой современности. Отношение к коммунизму — это отноше­ние к новому укладу жизни, уже творимому народами со­циалистических стран, к будущему планеты, принимае­мому пока еще не всеми.

Отношение к коммунизму — это пробный камень ми­ровоззрения и гуманности человека, мерило его социаль­ной ответственности».

Здесь ощутима революционная, философская и даже лексическая традиция, идущая от «Коммунистического ма­нифеста». Здесь та живая и свободная марксистская мысль, без которой идейная подготовка оздоровительных процессов просто не состоялась бы.

Это мостики, в которых мы все сейчас нуждаемся, что­бы не оказаться по другую сторону глубокого рва, про­рытого консерватизмом, злонамеренностью и «невинной» тупостью и отделяющего нас от основоположников марк­сизма. Это мостики, которые помогут соединить остро ощу­тимый сейчас в молодежной среде поиск общей идеи с вершиной поиска истины во всем человечестве. На Идей­ной истины. Нуждающейся в постижении каждым поко­лением заново, но уже найденной.

Конечно же, нового человека декретом не создашь. И одной только победы социализма для этого мало. Мера сознания й понимания, духовный уровень человека ЕШВЫ шаются не так быстро. Шкурный интерес, личная выгода, пренебрежение общими интересами во имя своего |>"

201

шелька, своей карьерки, своих деточек (вообще весь на­бор мелкобуржуазных идеалов, независимо от лексическо­го строя, в каком они подаются: словесно их можно пода­вать и «возвышенно») — основной противник коммуни­стического идеала. Мелкобуржуазная стихия, когда сокрушен крупный капитал, — основной противник про­летариата. На великую опасность ее в послеоктябрьские годы многократно указывал Ленин.

Было бы ошибкой видеть здесь классовый антагонизм, поскольку мы с вами — общество трудящихся. Но не ви­деть социальных противоречий, «отлетать» неизвестно куда от действительности тоже ошибка.

Да и возможно ли общество без противоречий? Разви­тие — без борьбы противоположностей? Вопросы ритори­ческие.

Однако в этих противоречиях, в этой борьбе противо­положностей надо ясно видеть, между чем и чем идет борьба, где и как проходит фронт, за каким направлением будущее, а за каким — прошлое. Это относится и к эко­номике, и к общественным наукам, и к искусству, и к морали. Да ко всему! Одно из основных достоинств кни­ги: она помогает лучше разглядеть нашего противника — многоликую, разноголосую мелкобуржуазность.

Иначе как нам с противником справиться, если сам-то он, голосом своих «ученых» апологетов, говорит: меня нет, меня нет, это меня «мракобесы» выдумали! Не су­ществует ни шкурных интересов, ни бюрократизма, ни во­ровства, ни кумовства — и ничего плохого вообще! А уж если «отдельные факты» и имеют место — то они нетипич­ны. Вот и поработай пропагандист в таких условиях!..

Кого же автор книги считает новым человеком? Тем сегодняшним человеком, который несет в себе черты зав­трашнего, а не вчерашнего? Кая он это формулирует? Он говорит о новой сознательности, которая есть «не толь­ко результат начитанности, образованности, «идеологи­ческой подкованности», не только способность усвоить формулы коммунизма из книг и брошюр. Это и новый строй привычек и традиций, эмоций и вкусов людей. В этом смысле подлинно свободным может быть назван толь­ко тот человек, коммунистические взгляды которого не расходятся с его повседневным поведением, человек, чьи коммунистические взгляды и чувства находят достойное продолжение в его коммунистических делах. Такую oco-i бенность нравственного облика принято называть ком­мунистической, партийностью...» — пишет автор; тем са,-

202

мым он дает вполне понятную читателю проекцию, но не только «вверх». «Верхи» — производное от установок глу­боких пластов общества. Поэтому естественно продолже­ние его мысли: «...принято называть коммунистической партийностью независимо от того, принадлежит человек к партии или нет».

Это очень своевременное продолжение. «Верхи» не могут быть независимы от «низов». Установки «верхов» в конечном итоге формируются «низами», и надо вовсе не быть марксистом, чтобы утверждать обратное. Классы формируют установки своих представителей, и если на глазах меняются установки, — значит, происходят измене­ния в глубинах общественного организма. Поэтому не ки­вай с такой силой па «верхи», а прежде всего спроси с себя.

«Коммунистическая партийность — таково содержа­ние высшей современной формы духовной свободы лич­ности...»

К этой теме близко примыкает исследование творчес­кого стимула к труду. И в самом деле! Уж давно нас чи­татели останавливают: перестаньте, пишут они, пропаган­дировать одно лишь стимулирование рублем! Неужели вы не понимаете, что подхлестываете стяжательский инте­рес, жажду наживы?

Перескочить через необходимость справедливого рас­пределения посредством заработной платы невозможно, ее надо определять строго по труду. Но и махать рублем, как флагом, тоже нельзя. Неприлично. Значит, моральное стимулирование? Оно, конечно, по природе выше, но на­много ли? Как это так, трудиться ради почестей?! Конеч­но, когда тебе говорят хвалебные слова —- приятнее, чем когда тебе молча суют конверт с деньгами, но можно ли этим всегда вдохновляться? Поэтому так современны рас­суждения автора о качественно новом, творческом стиму­ле к труду как вытекающем из истинно человеческой сущ­ности, как о том, без чего личности просто нет.

Вы видите, что сам уровень разговора заметно выше того, к чему мы привыкли. Эта книга — действительно о главном. О высоком, о качественно новом для общества и для личности, а это и есть и вчера, и сегодня главное."

Сейчас, как воздух, нужны большие идеи! Вез них ощущается бескрылость. Нужны идеи коммунистического бескорыстия, коммунистического равенства, коммунисти­ческой партийности... Иначе мы мельчаем. Нельзя позво­лить измельчить, заучить и оздоровительные процессы, идущие в обществе. Лишь большие идеи могут дать имиш-

203

рокое русло. Сейчас очень важно очистить, отмыть паши идеи и наши ценности от того, чем их запачкала .многоли­кая вертлявая мелкобуржуазность. Это ее вечное свойст­во: пачкать лучшее, затаптывать высокое. Так она борет­ся с нашей идеологией, хотя не только так, но и так тоже. У нее такая вот, загрязняющая роль. Она запачкала наши лучшие идеи, лучших сынов Отечества. В свое время это точно подметил Горький в очерке о Ленине. Горький не мог позволить себе бестактности: защиты своего героя от^; лжи и клеветы, но явление он обозначил точно, назвав его стремлением «искажать, осмеивать, порочить прекрасное». Лучше не скажешь.

Желание очистить, отмыть высокое и прекрасное ощу­щается и в очерке Р. Косолапова о Блоке. Принявший пролетарскую революцию, Блок не мог не разделить уча-j сти всех наших высоких ценностей, недоступных «маЦ леньким чумазым»...

И ведь недаром мы все сейчас дружно заговорили 0: Блоке! Мы его вспоминаем, цитируем... Его статьи и днев­ники о революционной России вдруг зазвучали злободнев­но...

Еще пару слов о книге в целом. Это взгляд на мир с очень высокого уровня. Здесь слышится, по Блоку, «миро­вой оркестр». Вы можете наблюдать, как автор присмат­ривается к вступающим в мировое революционное движе­ние странам и партиям, как он следит за давно участвую­щими в этом движении. Вы можете наблюдать, как пульсирует живой организм нашего общества на совре­менном этапе, с его противоречиями, с его диалектиче­ским единством противоположностей.

Здесь нет ни фальши, ни свиста, ни барабанного боя. Это высокая мелодия первой скрипки.

На этой ноте я бы и закончила, если б не... Если б не сочла лучшим закончить так: однажды Марксу задали философский вопрос: «Что есть сущее?» — и он ответил: «Борьба».

Вот это сущее и есть главное в нашей жизни.

'■ В КНИГАХ И В ЖИЗНИ

1986 год был годом памяти наших демократов. Юбилеи Салтыкова-Щедрина, Добролюбова, Александра Ульянова, Белинского, Некрасова, Горького... Год памяти демокра­тов, боровшихся в кромешной тьме самодержавия, когда

казалось, и бороться-то невозможно, и не доживших до бури — движения масс.

Страна была безграмотной, и слышать их было почти что некому. Это сейчас их могут слышать все. Если, ко­нечно, хотят. Слушать наших демократов и по сей день кое-кому неприятно.

Однако наше дело — не ласкать слух, а дать повлиять на пашу жизнь до сих пор по-настоящему не оцененным людям, которые были совестью своего общества. Впро­чем, почему «были» и почему только «своего»?

У каждого классика — свой срок второй, третьей, чет­вертой жизни... Наблюдения Горького, относящиеся к 1909 году: «...В наши дни... Щедрин — ожил весь, и нет почти ни одной его злой мысли, которая не могла бы най­ти оправдания в переживаемом моменте».

И вот опять, когда борьбу с карьеризмом, с личным обогащением, со злоупотреблением властью мы заявили программно, — опять Салтыков-Щедрин звучит как коло­кол.

Ощущается потребность найти в истории, выявить осо­бые духовные ценности... концентрацию лучшего, скажем так, но не принадлежность отдельного лица (отдельное лицо в таких случаях незамедлительно воспринимается как «святой человек»), а слоя, пусть тончайшего, но слоя, далеко обогнавшего общество по своим нормам жизни и до сих пор способного быть прожектором, освещающим нам дорогу. Нам нужно опереться в своем развитии на то, что выработали они. Мы дружно называем большевиков, большевистскую этику, их нормы жизни. Это бесконечно правильно. Кого еще назвать? Пожалуй, наших демокра­тов, их этику, их человеческий уровень. Ну вот как будто бы и все...

Эти ценности оставлять лишь прошлому мы не смеем. Они уникальны, драгоценны. Ничего лучше, чище, выше у нас нет. Да нет и нигде. Не знаю, как для вас, а для меня отчетлива связь: демократы — большевики — разво­рачивающиеся сейчас оздоровительные процессы. А если так, то тем важнее уяснить себе истоки. Они сейчас не ар­хив, а злоба дня. История революционного движения — не отгремевшее славное прошлое, а наша опора, часть живого, совершающегося вокруг дела.

Пишет в редакцию Светлана, «маленький человек», по ее определению, секретарь-машинистка на столичной тор­говой базе, сидит в приемной, снимает трубку, Слышит и видит.


204

205

«И столько грязи вижу каждый день, что иногда хо­чется залезть в петлю. Меня «устроили» на эту базу, будь она трижды проклята!!! Для кого пишутся законы о вы­могательстве, о взятках, торговле из подсобок, из-под при­лавков и прочая? Их соблюдают лишь те, у кого пет свя-? зей. Завмаг мне. как-то сказал: «Ты думаешь, только у нас так? Предисполкома и его родня нигде не будут пых­теть в общей очереди. Не будут, милая, не будут. А по­тому и нам почет». Я ненавижу положение дел, при ко­тором люди, забывая честь, долг и совесть, идут и унижен­но кланяются завмагу или кладовщикам. Они унижают себя и свое достоинство, но приходят снова и снова».

Светланин вопль, как вы догадываетесь, не единствен­ный в редакционной почте. В стране активно начата и разворачивается борьба с хищениями и взяточничеством, спекуляцией и тунеядством, с многоликими частнособст­венническими проявлениями. Однако не везде она уже достаточно ощущается, это во-первых, а во-вторых, вы­пущенные на какой-то срок из-под должного контроля частнособственнические проявления свою печать успели наложить.

«Не слишком ли много бюрократов, хапуг и карьери­стов? А больниц, институтов и даже судов, где процвета­ет взяточничество?» Без подписи. Мурманск.

«У нас принцип «каждому по труду» или по деньгам и связям?» В. Капелин, Воронежская обл.

А вот и открытый переход к нашей теме:

«Нарушения социалистических принципов в наше вре­мя... Подобные явления очень хорошо описаны Салтыко­вым-Щедриным». А. Ильин, Ташкент.

«Пропала совесть. По-старому толпились люди... по-ста­рому суетились и ловили на лету куски, и никто не дога­дывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в об­щем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свобод­нее... ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеве­тать... А бедная совесть лежала между тем на дороге, ис­терзанная, оплеванная, затоптанная ногами пешеходов».

Так начинается сказка Салтыкова-Щедрина «Пропала совесть».

Вся мировая литература что-то ищет: от истины до бриллиантов в стуле. Поиск чего бы то ни было — сюжет такой же классический, как любовный треугольник. Одна­ко здесь вот ищется совесть...

206

Заплеванную совесть подбирает пропойца и подкиды­вает ее кабатчику.

«—А. ведь куда скверно спаивать бедный народ! — шептала проснувшаяся совесть».

.Кабатчик отказался наливать вино посетителям и «да-?ке очень трогательно доказывал, что в вине заключается источник всякого несчастия для бедного человека.

— Коли бы ты одну рюмочку выпил — ото так! — это даже пользительно! — говорил он сквозь слезы: — А то ведь ты норовишь, как бы тебе целое ведро сожрать!»

Жена освободила его от несчастья: схватила совесть и сунула ее в карман шедшему на базар квартальному надзирателю, который, из-за совести в кармане, явился домой обедать без кульков. И этого жена освободила, пос­лала совесть по почте финансисту, который «выдержит».

Ну и так далее. «И долго таким образом шаталась бед­ная изгнанная совесть по белому свету... всякий... только о том и думал, как бы отделаться от нее...»

Но прежде чем сказать, как же закончились злоклю­чения совести, надо хотя бы штрихами обрисовать обста­новку, в которой создавалась сказка. От социальной обста­новки, от времени зависит, как именно автор закончит свое произведение, проглянет ли надежда.

Долгожданная смерть Николая I развязала все новые силы, созревавшие в период его царствования. Всяко мыс­лящие люди, со всеми оттенками: серые, бурые, в крапинку, в клеточку и в горошек — ждали перемен. Все надея­лись, что перемены будут именно в их пользу. Даже при­дворные сановники, министры и губернаторы, по форму­лировке историков литературы, вдруг «полевели». И они тоже осознавали необходимость перемен, ибо вопрос тогда стоял так: либо реформы сверху, либо революция снизу. Наступило время, когда, по Щедрину, «все носы, и водя­щие, и водимые... ринулись навстречу проглянувшему лучу света».

Не замедлило себя ждать размежевание общества, в том числе размежевание литературных сил. Надеялись— все. Причем необузданно. Все тянули «курс» в свою сто­рону.

...И вот совесть попросила: «Отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нем! авось он меня, неповинный младе­нец, приютит и выхолит, авось он меня в мору возраста своего произведет, да и, в люди потом со мной выйдет — не погнушается».

207

Так по ее слову все и сделалось. «Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть».

Такую рождественскую, не щедринскую, не сатириче­скую концовку внушил автору общественный подъем. В сатирике (!) звучали лирические ноты: «Растет маленькое дитя»...» Ну чем не «спи моя, радость, усни...»

Однако последовала... «реформа». Отныне и присно мы будем ее кавычить. Обманутая страна отреагировала нарастанием недовольства и недоверия. Соответственно ускорилось размежевание интеллигенции. Передовая пе­чать, отражая состояние народа, вплотную подошла к ре­волюционным прокламациям. Умеренно-либеральная быст­ро двинула вправо...

Не ошиблись Чернышевский и Добролюбов, указавшие Щедрину, что он поторопился в «Губернских очерках» со сценой похорон «прошлых времен». Впрочем, Чернышев­ский из тактических соображений эту критику из своей статьи вычеркнул. А молодой Добролюбов, не расположен­ный к тактическим компромиссам, так и напечатал: «Не дальше как в прошлом году сам господин Щедрин похо­ронил прошлые времена. Но вот опять все покойники оказались живехоньки и зычным голосом отозвались в третьей части «Очерков» и в других литературных произ­ведениях».

Нам с вами, с высоты следующего века, уж не к лицу вступать в этот спор. И без полемики все ясно. Из вычер­кнутого самим Чернышевским, но сохранившегося в ар­хивах куска его статьи: «Слава богу, все наши добрые знакомые находятся в полном здоровье и совершенном благоденствии, никто из них и не думал умирать...»

...В «Современнике» его редактора Некрасова раздира­ли надвое враждующие стороны: знаменитые писатели с Тургеневым во главе, тянувшие вправо, — и революцион­ные демократы Чернышевский и Добролюбов. Некрасов, лично связанный с первой группой, выбор сделал *-. в пользу второй. Такой же выбор в тот же момент сделал и Салтыков-Щедрин. А у первой группы до смерти ■ со­хранится убеждение, что они все еще, как в прежнее цар­ствование, «прогрессивные».

Наши демократы, сами вышедшие из образованных слоев, смотрели на жизнь глазами угнетенных классов, чув­ствовали их чувствами... Такие люди были очень редки. Интеллигенция в эксплуататорском обществе, по Горькому '(из лекции для рабочих от 1909 г.), «в большинстве своем есть продукт распада командующих классов, а не продукт

творчества народных масс. Отсюда и объясняется духов­ная гнилость интеллигенции, и мы должны знать, что до сего дня нам в большинстве случаев светят именно гни­лушки, личность же, как вершина огромной пирамиды на­родного опыта, как некий из-под земли исходящий огонь живой — такая личность в России —явление редкое...»

Салтыков-Щедрин, по рождению помещик и крепост­ник, говорил от имени униженного крепостного раба и от­ражал его интересы.

Из одной рецензии Щедрина:

«Мы... по мере наших сил, протестуем против намере­ния автора уверить публику, будто каждая помещичья усадьба есть арена для влюбленности, и что под каждым кустом помещичьего сада сидит женщина «поразительной красоты». Это положительно несогласно с истиной. Даже г. Тургенев, первый провозгласивший идею прекрасной по­мещицы, ожидающей под кустом прекрасного помещика, — и тот не подтвердит этого».

Уместно привести слова Добролюбова, что не «льсти­вый бард» и «не громкий лирик»,

А вдохновенный злой сатирик, Поток правдивых, горьких слов, Нужны России...

Не поют соловьи у Щедрина, и виолончели не играют. Вместо этих хрестоматийных звуков раздаются свист кну­та, крики и стоны полузадушенных, избитых «прекрасны­ми помещиками» людей. В «дворянских гнездах» — «озор-ливые, пустомысленные и никуда не пригодные пьянчу­ги». Луна освещает не прекрасные сады и даже не изысканное горлышко разбитой бутылки в пруду, а гряз­ные дороги и убогие избы.

Щедринская погода напоминает погоду у Гоголя, про которую злопыхателями были говорены такие слова: «Го­голь не любит России... Заметьте, что самая природа Рос­сии не пощажена и погода даже вся мокрая и гряз­ная».

Мокрая и грязная погода вокруг и душевная боль внут­ри — это традиционное состояние любого демократично­го русского человека, если для него очевиден обществен­ный спад и если он не видит подспудно созревающих здо­ровых сил, которые неизбежно заявляют о себе, когда созревают для этого условия. (А подтверждение диалек­тической закономерности: чем ближе к гибели окаменев­шие, отжившие формы — тем сильнее напор прогрессив-


20809

ных сил — вы можете, наблюдать сегодня, сейчас, присмат­риваясь к происходящему вокруг.)

Как светел, оптимистичен Чернышевский! А ведь ро­ман написан... в Петропавловской крепости! У революцио­неров другое зрение. Они тоже смотрят на жизнь глазами угнетенных классов, но через призму будущего, через призму грядущего революционного подъема. У Черны­шевского — утро, заря новой жизни. У Щедрина — «все ночь, все еще ночь...» (а называется' «Скрежет зубов­ный»).

Вспомните поэтизацию барства, поэтизацию «прекрас­ных помещиц» и «прекрасных помещиков», увы, отчет­ливо видимую сейчас в самом массовом виде искусства — кино! Не забудьте, что «расейское» барство исторически очень близко! А теперь послушайте:

«Раньше были благородные господа, теперь господа — хамы». Школьница из Крыма.

«В студенческой компании парень Вячеслав, 23 лет, энергично, горячо и интересно говорил о необходимости всем тем, чьи предки принадлежат к родовым фамилиям, сохранять «память рода» и передавать ее втайне своим потомкам, чтобы те, в свою очередь, передавали ее вместе с «ненавистью к узурпаторам» будущим поколениям. Я достаточно спокойно спросила, кто же узурпаторы. Ответ таков: «Все эти, совершавшие переворот 17-го года. Они сломали судьбы многих и многих прекрасных, зна­менитых людей. Испортили судьбу их потомков. Прокля­тые холопы!» Честно говоря, я уже слышала подобные речи. Так что это не первый случай».

Не надо выводить такие взгляды напрямую из проис­хождения. Человеческое сознание относительно самостоя­тельно и формируется гораздо сложнее, чем простое от­почкование от сознания предков, хотя и воздействие «рода» нельзя сбрасывать со счетов! Та же московская сту­дентка, чье письмо мы процитировали, сама принадлежит к «родовой фамилии», однако взгляды у нее иные. Но ведь и дворянская спесь не с Луны к нам свалилась. Возмож­ность жить на нетрудовые доходы, на наследство, неоправ­данные должностные льготы и прочие широко известные несоответствия между трудом и потреблением — этого вполне довольно, чтобы создать почву, на которой вновь и вновь будет всходить господеко-холопская идея «голубой крови» и «белой кости». Экономические корни этой ожив­шей идейки вскрыты и подлежат удалению, но покаре­ально существуют.

Редчайшая способность: смотреть на мир по глазами «своей среды», а глазами угнетенного человека,— несмот­ря на всю уникальность, присуща целому слою, тончайше­му, но слою: нашим демократам. Они передали ео боль­шевикам. Но истоки ее — здесь. Эта редчайшая способ­ность проявилась не только в творчестве, но и во время службы Щедрина в рядах «действующей бюрократии».

Донесение по ведомству политического надзора.

«Рязанский вице-губернатор, коллежский советник Салтыков, в исполнении обязанностей, лежащих на нем по Губернскому правлению, точен, деятелен, распорядите­лен.,. Со времени вступления его в настоящую должность дела по Губернскому правлению идут успешно... сущест­вовавшая продажа мест прекращена и все прочие злоупотребления преследуются. Но Салтыков нелюбим в губернии за неприятные манеры и грубое его обращение».

По Герцену: «Благородные помещики пользуются две­надцатым часом своей безобразной власти». По ведомству Салтыкова-Щедрина: благородный помещик забил до смер­ти крепостную девушку («бил ее в течение всей ночи с Троицына дня на Духов день»). Сопротивление со стороны предводителя дворянства и дворянских депутатов было сильным, однако вице-губернатор добился обвинения «озорника».

Письмо частного лица.

«Вчера получил я письмо из Рязани, в котором самы­ми черными и кровавыми красками описывают действия Салтыкова... в отношении к мелким чиновникам. Многих бывших при нас секретарей и столоначальников не стало, а те, которые остались, отходя ко сну, не знают, что бу­дет завтра. Все землемеры отданы под суд. Бедная Ря­зань!..»

Его прозвали «вице-Робеспьер».

Его персонажи — частные собственники всех мастей. Бюрократы и карьеристы как ошибочно похороненных старых времен, так и новейших, когда желтая копейка и личная карьерка стали доставаться несколько иными спо­собами, иным проворством.

«Знает ли он, что такое отечество? Слыхал ли 0В ког­да-нибудь это слово? Разуваев думает, что это падаль, брошенная на расклевывайте ему и прочим...»

«Отечество — пирог — вот идеал, дальше которого


210

211

не идут эти незрелые, но нахальные умы. Мальчики, без году неделю вылезшие из курточек и о том только ду­мающие, как бы урвать, укусить...»

Мой вдохновенный

злой

сатирик!

Именно в это время народился новый для России со­циальный тип поднимающегося капитализма: «чума­зый»... с ног до головы наглый, с цепкими руками». По­доспел и потенциальный кулак — «хозяйственный мужи­чок» — предмет восторгов своих идеологов и поэтов. Вскрыть классовую, эксплуататорскую сущность «хозяй­ственного мужичка», а также его .певцов и защитников, в свое время и своими логическими средствами, пред­стоит сначала Салтыкову-Щедрину, потом Ленину.

После «реформы», когда бесславно кончилось время необузданных надежд, рождественские концовочки уже не приходили Щедрину в голову. Думаю, он был уверен, что вывод сказки «Пропала совесть» не подтверждается жизнью так же, как похороны старых времен.

...Собирательный социальный тип тем и прекрасен, что чуть ли не каяедый узнает или себя, или свою жену, или свое ближайшее окружение! «Распухшая от водки рожа»... у глуповца «два желудка и только половина го­ловы...»

Каково ж ему жилось после таких публикаций!..

Доклад цензора Ведрова: «...обращает на себя вни­мание цензуры сказка Щедрина — «Неумытый Трезор». Произведение это возбуждает внимание читателя и за­ставляет его делать разные предположения... Охраняю­щий пес умел и во время общего собачьего стона выка­зать свой собственный, свободный и трезвенный лай...»

«Старый пискарь... дает советы неопытным рыбам... сидеть у себя в норе и дрожать».

«Цензор полагает... не допускать их в русскую пуб­лику, как особенно предназначенные волновать умы ис­толкованием русской жизни в злонамеренном духе».

Глядя со стороны, из другого времени, нехитрое де­ло —- классифицировать «влияние»: вот тут «раблези­анская струя», а тут — «эзоповский язык»... Но сам-то Салтыков-Щедрин называл свой язык «рабьим». Это му­чительный подцензурный язык, реакция на «мыслебо-язнь». Но все же язык! «Рабьим» языком Щедрин ска­зал нам больше всех и честнее всех, сравнить его по

212

I

правдивости и по смелости не с кем, он первый среди Ц

всех.

Щедринский журнал «Отечественные записки» был
практически единственным, что имела мыслящая часть I

страны в период общественного спада. Однако над Щед­
риным сидели его враги. Начальником Главного управ- ||
ления по делам печати был Е. М. Феоктистов, который, 11
по словам его жены, «занял пост начальника по делам |||
печати единственно с тою целью, чтобы раздавить такую ||
гадину, как «Отечественные записки». Самый реакцион­
ный из русских сановников 70—80-х годов граф
Д. А. Толстой опять оказался у власти. Это был откры- Ц
тый враг. История не забыла и никогда не забудет их I
имена, потому что именно эти люди костлявыми руками
дотянулись до журнала и задушили его. Они внесли свой
единственный вклад в развитие общественной мысли: за- '
тормозили ее. Сила есть —■ ума не надо. Е
Что ж общество? — спросите вы. I,,
Какое общество? Вы о ком? О «гнилушках», которые, I'jij
ссылаясь на семью, или на то, что «жена принарядить- Iffijj
ся любит», или на мнение людей «своего круга», избе- l,¹',!
гали встреч со Щедриным? Ссылка на семью как на
«естественную» преграду для гражданских поступков — V,
традиционный щит у трусов. «Их придавила жажда lili

ЖИЗНИ...» | I,

Из парадных залов спешно выносили портреты Щед­
рина. В печати его назвали «не только вредным, но ,|J
паскудным писателем». Это была реакция «своей среды»,
тех людей, среди которых он жил и которых знал.

В полный голос говорила только революционная, не­
легальная печать. Печать каких-то других, малознако­
мых ему людей... |

Номер десятый «Народной воли»:

«Это был почти единственный орган русской печа- I

ти, в котором сквозь дым и копоть цензуры светилась |1!'

искра понимания задач русской жизни во всем их объ- L

еме. За это он должен был погибнуть и погиб». I

Щедрин: «Только и любил одно, это полуотвлеченное к

существо, которое зовется читателем. И вот с ним-то if

меня разлучили».

. Еще одна сказка. У

В некотором царстве Богатырь родился (читай: на- к

род). Он имеет великую силу, он может уничтожить всех врагов. Но Богатырь залез в дупло и заснул мертвым сиом... А гадюки отъели у него туловище вплоть до самой шей.

Как разительно отличается общественный подъем с его надеждами от общественного спада с его отчаяни­ем, отраженные в одпом и том же человеке, в одном и том же творческом сознании! В первом случае: совесть живет в ребеночке! Жизнь в будущем, но жизнь! Во вто-¹ ром случае: жизнь вовсе кончилась, совсем, остались одни гады.

«Злись-злись, — говорил мне один знакомец. — До-злишься! Твоего любимчика Салтыкова-Щедрина совсем из программы выкинули. Дозлился!»

...Что?

Бегу звонить в Минпрос.

«Господа Головлевы» в школьной программе отсут­ствуют. Так и говорят: «выкинуты». Совсе недавно из­учалась «История одного города». Выкинули.

• Зачем же выкинули? — спрашиваю.
  

• Это сверху... — отвечают мне. — Вы ж понимаете, это великий сатирик... То есть на все времена... Говорят, изучать невозможно: про нас написано.
  

Про кого это «про нас»? Так, может быть, и хорошо, что про нас? Нам ведь как еще совесть нужна!

И сказок стало меньше в программе... Одна в шестом и три — в девятом. Но это — действующая программа, по которой мы сейчас учим свою смену.

Мой вдохновенный злой сатирик... Писатель (по Лу­начарскому) «чуть ли не на 9/10 наш, рядом с Черны­шевским самый умный писатель той эпохи и один из умнейших во всей мировой литературе. Проницатель­ность его, правильность оценки окружающих событий изумительны».

Однако обсуждается будущая, новая программа. В 6, 7, 8-м классах — вовсе ничего из Щедрина не за­планировано, в 9-м — две (!) сказки. Как будто бы что-то намечено внести то ли в 10-й, то ли в 11-й, по что именно и точно ли — мне узнать не удалось. Салтыков-Щедрин, как шагреневая кожа, ужимается... до пяти-шести страничек! До двух учебных часов за 11 лет об­учения!

Так какие же знания, ценности и моральные нормы мы закладываем в систему образования?

Скаяште, куда пропал Салтыков-Щедрин?

Мы справедливо говорим о том, что ощущается подъ­ем патриотических чувств и что соответственно возраста-

214

ет интерес к истории Отечества. В этих условиях особен­но важно вести борьбу с небрежением к национальным святыням. История революционного движения и исто­рии ленинской партии -— могучий источник воспитания народа.

Да и как же так: говоря о ленинских нормах жизни как о компасе нашего поведения, говоря о большевист­ской этике, мы забудем о том, что ленинский словарь пропитан лексикой Салтыкова-Щедрина? Да и словарь других большевиков — тоясе. И ведь недаром же!

Так надо и нам тоже научиться творчески использо­вать его сатиру. Это наши духовные ценности. Идейное подспорье для развертывающихся оздоровительных про­цессов, для борьбы с «аристократами», бюрократами и шкурниками.

Его последние работы — без лучика света, они без­надежны: одиночество и «оброшенность». Вряд ли оп вспоминал свою сказку о совести, растущей в маленьком дитяти. Герои подоспевших времен: чумазые и «хозяй­ственные мужички» — то есть собственники новой, бур­жуазной формации — явно выросли из других ребяти­шек. «Хозяйственный мужичок» с его идеалом «дома — полной чаши», ничего, кроме копейки, в душе носить не моясет, и надо вовсе «отлететь» от действительности и от логики развития событий, чтобы подозревать в «хо­зяйственном муяшчке» способность к гражданским дея­ниям.

...Одиночество и «оброшенность»... В описании соб­ственного состояния что-то схожее мелькает с описанием выброшенной на дорогу совести... Сам он об этом не знал, но со стороны это закономерное сходство видно.

Тогда он себя казнил, что не пошел с революционе­рами, с героями «Народной воли», точнее: что не пошел с ними физически, не стал одним из них, «не спешил ту­да, откуда раздавались стоны...». «Отчего ты не стано­вился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно?» Щедрин считал себя виноватым пе­ред страной: что-то еще у него было, оставалось, чем он не пожертвовал! И в этих найденных новых людях, среди которых он должен был бы быть, среди которых ему место, — в этих новых людях, в которых он теперь поверил, вдруг ощущается... схожее с маленьким дитя­тей. И об этом он тоже не знал, но со стороны это видно.

Незадолго до кончины больного Щедрина посетили

215Анна и Александр Ульяновы. Он не мог тогда угадать, что перед ним сестра и брат того, кто стал потом вопло­щенной совестью XX века, — Ленина. Но сказка Щед­рина подтвердилась в реальных людях, в классовой борьбе.

КОММУНИСТИЧЕСКОЕ БЕСКОРЫСТИЕ СВЕТЛАНА ПОМОГАЕТ НИКАРАГУА

Как в реальной жизни проявляется духовное достоя­ние нашего общества — коммунистическое бескорыстие людей. Как оно выглядит не в теории и не в поэзии эпохи первых пятилеток, а в наших буднях, сегодня, в условиях крупного промышленного предприятия.

Светлана Натура, инженер-строитель, технадзор за строительством новых заводских корпусов, 25 лет, зам. секретаря комсомольской организации по идеологии. В организации 15 комсомольцев — малая ячейка большой пятитысячной комсомольской организации Красногорского механического завода. На общественной работе Светлана новичок. Сюжет этой статьи — ее первое общественное деяние.

Светлану всегда тянет к слабому, хочется помочь. Она заметила, что у человека, которого поддерживают мо­рально, даже голос крепче становится. Сейчас, ио ее мне­нию, больше всего нуждается в поддержке борющийся народ Никарагуа. Он маленький и далекий.

Светлана принялась агитировать людей. Агитатор она, увы, плохой: бессонной ночью речь льется, а днем выхо­дит на народ — все забывает.

Тем не менее поначалу дело двигалось хорошо. Свет­лана убедила свою комсомольскую организацию помочь маленькому далекому народу: выйти на субботник и за­работанные деньги перечислить в фонд помощи Никара­гуа. Однако что такое однодневный заработок пятнадцати человек? Слезы. Надо, стало быть, вывести на субботник комсомол всего завода. Тут уже будет что-то заметное.

Как и положено по правилам, заводской комитет ком­сомола получил от малой низовой организации нижесле­дующий документ (выписку из протокола комсомольского собрания от 11 октября 1984 года):

«Секретарю комитета комсомола КМЗ тов. Сапожни-кову Б. В.

Обращение , ',■ •

По уставу — Всесоюзный Ленинский Коммунистиче­ский Союз Молодежи должен воспитывать юношей и де­вушек в духе верности принципам пролетарского интер­национализма, активно содействовать расширению и укреплению связей с братскими союзами молодежи социа­листических стран и с молодыми борцами за свободу и национальную независимость, против империализма и ко­лониализма.

Согласно этому, учитывая возросшую опасность откры­той агрессии, возникшей перед пародом Никарагуа, и следуя чувству интернационального долга, комсомольская организация УКСа КМЗ выступает с инициативой прове­сти 3 ноября 1984 года комсомолъско-мододежный суб­ботник в знак солидарности с борющимся народом Ника­рагуа, а заработанные средства направить на строитель­ство учебных заведений для молодого поколения разви­вающегося государства.

Комсомольская организация УКСа просит комитет ком­сомола завода поддержать ее инициативу и считает необ­ходимым после проведения субботника организацию моло­дежного вечера для тех, кто примет в нем активное уча­стие. Секретарь комсомольской организации УКСа В. Л. Якубовский, зам. по идеологии С. Н. Натура, зам. по орг. работе Е. Е. Никитина».

Таким образом, интернациональный порыв Светланы принял форму «инициативы снизу». Инициатива незапла­нированная, стихийная, к тому же исходящая от слабой комсомольской организации. Вообще-то право выступить с нужной инициативой предоставляется обычно сильным организациям, не слабым. Но тут другое. Тут — инициа­тива в ее первозданном виде, инициатива как организа­ционное творчество в низах, независимое от директив сверху.

Тоненький голосок, возникший где-то в глубине боль­шого заводского организма, звучал все громче и выше: вот уже в курсе бюро комсомольского комитета, в кур­се 62 секретаря первичен, в курсе партийный комитет. Натура будоражит заводское руководство. Она хлопо­чет о своей,Никарагуа.

Что же делать? 62 секретарям первичен дали две не­дели на совет с комсомольцами. Потом спросили: как,по­ступим? что говорят люди? Секретари первичен сказали так: красных суббот в ноябре и декабре почти что нет, почти все субботы под конец года рабочие. К тому же за

16

217

плечами в истекающем году уже шесть субботников, По­этому проводить еще один до конца года нецелесообраз­но. Начнется новый год — тогда вновь вернемся к этому вопросу.

Светлана выступала горячо: откладывать нельзя, по­тому что в Никарагуа в это время выборы, так надо к-выборам. В крайнем случае — просто деньги собрать. Вопрос поставили на голосование. Секретари проголосо­вали против. Решение: проводить общезаводской суббот­ник в конце года нецелесообразно. В начале 1985 года обсудить вопрос о проведении.

Светлана заплакала и ушла. За ней побежал Анатолий Харламов, зам. секретаря заводского комитета комсомола. Догнал и пытался убедить в правоте решения, но не убедил.

Светлана выпустила стенгазету размером в шесть квадратных метров — повесть о Никарагуа. Отзываются по-разному: одни говорят, что стенгазета хорошая, дру­гие — что Натуре делать нечего. Смотрела Светлана те­левизионную передачу о Никарагуа. С экрана говорили, что чужую боль надо воспринимать как свою. «Пере­стаешь верить. Если нашего Харламова пустить на экран — он то же самое скажет». Смотрела, как иванов­ские ткачихи посылают посылки в Никарагуа. «Как хо­чется помочь!..» Но па пути барьером встало решение 62 секретарей первичек. «Они меня заставили поплакать будь здоров!..»

«Уважаемая редакция!

С Никарагуа солидарны миллионы людей во всем ми­ре. Мне стыдно и больно сознавать, что среди этих мил­лионов людей нет комсомольцев нашего завода...»

Мы пригласили ее в редакцию. Во время этой встречи и начала проясняться истинная причина конфликта мея?-ду Светланой и верхушкой комсомольского актива заво­да. Светлана подозревает, что все освобожденные работ­ники — бюрократы и формалисты. «Умеют говорить, умеют себя представить, но не умеют думать и чувство­вать».

Уже который раз мне приходится сталкиваться с этим стереотипом: «всюду засели бюрократы и формалисты». Этот существующий в сознании людей стереотип стано­вится реальным тормозом организационного творчества масс, он сам по себе, без всяких иных помех, способен га­сить инициативу снизу. Положим, Светлана решилась про­бить стену лбом. Действительно ли это стена, другой воп-

218рос, но она решилась. Она-то решилась, но кто-нибудь

другой может не решиться: а, скажет, себе дорожо. Ска­жет заранее, так и не попытавшись действовать.

Бюрократизм и формализм реально существуют, так же как реально существуют воровство, приписки, выводи-ловка и т. д. Но как нелепо было бы все вокруг вдруг объявить краденым, так же нелепо в каждом комсомоль­ском работнике выискивать бюрократа и формалиста.

Пришла в заводской комитет комсомола. Вижу, как-напряженны люди: сейчас комсомольских работников только ленивый журналист не бьет. Думаю: «Бедная На­тура, как же они ее сейчас проклинают!» Говорю им пря­мо, что нет такой тайной задумки — раскритиковать за формализм или еще за что-нибудь, а есть простое жела-ние понять, что происходит.

Напряжение сразу спадает. Выясняется: в течение 1984 года здесь было проведено шесть субботников. 23 июня — Всесоюзный комсомольский, 27 октября — областной. Оба вместе дали 10 тысяч рублей в фонд фес­тиваля. Для себя — еще четыре субботника. 21 января — субботник комсомольцев всех поколений. 9 сентября — на картошке. 23 сентября — на картошке. 20 июля комсо­мольский актив выезжал на прополку свеклы. За четыре субботника на счет горкома комсомола перечислено 22 450 рублей.

Поддержана кемеровская инициатива по проведению дня ударного труда 31 августа. Все деньги, заработанные в этот день сверх плана, перечислены в фонд фестиваля. 2 тысячи рублей. У инженерно-технических работников сделали отчисления из зарплаты, так как, по специфике труда, нельзя выделить то, что было «сверх». Всего за год комсомольцы завода перечислили 34450 рублей (конт­рольная цифра — 20 тысяч). В человеко-днях это пример­но 15 тысяч.

В Фонд мира всеми трудящимися завода перечислено 34 тысячи. Была для этого проведена вахта мира, орга­низован сбор средств. Не жмутся ли люди? Нет. Дневной заработок сдают все, некоторые — месячный (правда, и основном из старших поколений, больше переживших).

Технология проведения субботника не так проста. Го товить его надо за месяц, чтобы не получилось, что всуб боту использовали все детали, а в понедельник сборка СИ дит без работы. Так можно погасить энтузиазм, и в еле дующий раз людей не удастся вывести.

Есть и такое психологическое понятие, как «пасы

2\'.)

щетше»: некоторые цеха — чувствуют мои собеседники — на пределе. Пока люди откликаются без отказа, но уста­лость ощущается. Станочники выходят практически сто­процентно. Это самое ваяшое, потому что именно они дают внебюджетные средства. Но «насыщение», уже есть!

Добавьте к этому круглосуточную в конце года рабо­ту многих цехов: в холодные дни не хватало энергии (тй-| пиля жилье), производство нагоняло план, когда потепле­ло, по ночам. Да вспомните же, что красных-то суббот под конец года почти не было.

А в Никарагуа в декабре выборы...

— О боже. Натура, опять это вы со своей Никара­
гуа!..

А на заводе ожидаются: два субботника — на фести­валь, еще два — к святому Дню Победы.

Все это — реальный организаторский труд заводского комсомольского актива, заводского комитета комсомола. Реальны, а не формальны субботники, вахты, собранные средства. Даже свекла — и та реальна, а не формальна.

Но что же делать с инициативой Натуры?

• Инициативу гасить нельзя! — их общее мнение (не мое, подчеркиваю, а их мнение, тех людей, на кото­рых жалуются).
  
• Инициативу надо поддержать, — мнение секретаря парткома завода Е. А. Федина (опять же подчеркиваю, что газета к этому не подталкивала).
  

Тоненький голосок звучит, и оборвать его невозмож­но, это было бы вопреки всем писаным и неписаным пра­вилам, по которым живут общественные организации крупных промышленных предприятий. Это было бы во­преки самой природе крупного машинного производства, которое и дает нам пролетарский тип с естественно при­сущими ему свойствами: коллективизмом, интернациона­лизмом, коммунистическим бескорыстием. Здесь эти ка­чества не вызывают ни недоумения, ни протеста, ни иро­нии. Они естественно вытекают из самой природы труда. Давайте же поймем, что перед нами — реальная духов­ная ценность нашего общества. Те же люди, на которых Светлана жалуется, поддержат ее инициативу, придадут ей те рамки и формы, в которых она, по реальным усло­виям, может быть осуществлена, поднимут людей и вы­полнят замысел Светланы. Тоненький голосок, пусть' не­зрелый, пусть срывающийся на скандал, все же диктует свою волю, и ему подчиняются, потому что он требует

220

естественно присущего своему типу людей и социалисти­ческому обществу, в котором он звучит и в котором его слушают: он требует помочь народу, борющемуся против эксплуатации.

Свободное дыхание человека здесь явственно. Голо­сок-то, однако, уже трубит на всю страну.

Актив решил так: по инициативе 15 комсомольцев УКСа (кстати, находящегося за территорией завода и как-то оторванного от него) будет недельная вахта мира, посвященная солидарности с народом Никарагуа. Не только молодежь, но и старшие поколения привлекут к сбору средств. Отчеты о вахте будут публиковаться в за­водской газете. В цехах будут проведены митинги. Лекто­ры общества «Знание» расскаягут людям о борьбе народа Никарагуа. Деньги будут перечислены в Московский об­ластной фонд мира с просьбой соблюсти их целевое на­значение.

Когда никарагуанские дети получат дополнительные посылки с одеялами, медикаментами или игрушками, исполнится воля «этой, о боже, Натуры». Это Светлана им устроила. Это бе проделки.

Такова маленькая картинка, слегка проясняющая огромный пласт того, что мы имеем, но не всегда осо­знаем: наших духовных ценностей.

У НАС ТАК ПРИНЯТО

Бескорыстие — тема, как оказалось, обоюдоострая: ка­кую сторону ни затронь — везде лезвие.

Да и как иначе? Обругаешь личную выгоду (то есть «душу» мелкого собственника) — он рассердится, и его можно понять: ему действительно в «душу» плюнули, это правда. Восхвалишь бескорыстие — опять он сердится: какую-то «патологию» возводят в образец для «нормаль­ных людей». И тут его тоже можно понять: все, что вы­ходит за рамки его понимания, — «противоестественно», «ненормально», «не соответствует природе человека».

И тем не менее опять — о бескорыстии. У нас так при­нято! У нас так принято: не брать себе больше того, что имеет средний труженик. Именно такая формулировка соответствует ленинским пормам жизни, о которых мы говорим как о компасе нашего поведения. Кто-то ска­жет: эк, хватила! Ведь это же было давно. Но это было недавно, во-первых, это лучшее, что мы имеем, во-вторых и в-третьих, это возникло не на голом месте, не из воз-

221

духа, и соответственно не испарилось. И до вершины этического подъема, и после нее достаточно материала, чтобы говорить о традиции бескорыстия. Чтобы смело сказать: у нас так принято!

Расскажем о бескорыстии лучшей русской и советской интеллигенции. Бывает так, что личный пример дейст­вует сильнее любой публицистики...

Из завещания Гоголя: «Завещаю доходы от изданий сочинений моих, какие ни выйдут по смерти моей, в соб­ственность моей матери и сестрам моим на условии де­литься с бедными пополам».

...Мы вышли из гоголевской «Шинели»?.. Нет?..

Из только что полученного письма в редакцию: «Как это так: жить для своих детей? Это явный эгоизм и отсутствие гражданственности. А может быть, государст­ву следует отдать побольше? Собственные дети затмили Отечество! Много людей жили, боролись и умирали за него! Если бы остальные люди больше думали об Отече­стве и приносили ему посильные дары, то резко возрос­ли бы и фонды общественного потребления. Контрасты в обеспеченности ослабляют державу. К. Иванов. Киев».

Разные времена — разная фразеология, но основа

одна.

Еще письмо: «Всюду печатаются статьи о наследстве. Отклики, как и мнения, неоднозначны. Мне бы хотелось рассказать об одном человеке, который был прекрасным врачом и таким же прекрасным человеком. Он прошел всю войну, был сильно ранен в последние ее дни в Герма­нии, из-за этого тяжело дышал. Хирург Одесского област­ного онкологического диспансера Валентин Иванович Ла­тынин. Его внезапная смерть до глубины души потрясла всех. Только на похоронах мы смогли увидеть, скольким людям он был дорог. А свои сбережения он завещал на помощь онкологическим больным. В. Каптер. Одесса».

Беру в библиотеке книги, листаю... Выбираю факты соответственно собственным представлениям о бескоры­стии, вы уж извините... Что-то рука не поднимается впи­сывать в статью факты такого рода: после смерти заве­щаю, мол, передать в дар музею коллекцию редкостного фарфора, собранного в труднейшие для страны годы... Тоже, конечно, дар... или жест,

Михаил Шолохов целиком отдал свою Ленинскую премию на строительство новой школы в станице Каргин-ской. А первую свою премию, полученную еще в годы войны, он отдал на нужды обороны.

222

Константин Симонов в 1946 году закупил в Амери­ке, где была переведена его книга «Дни и ночи», оборудо­вание для детского дома на Смоленщине. Одежда, обувь, одеяла, постельное белье, медицинское оборудование, му­зыкальные инструменты, велосипеды. Еще масло, сало, шоколад.

Из редакции звонят в Махачкалу, третьим лицам, раз­умеется, не самому Расулу Гамзатову, поскольку самому о себе такую информацию давать неудобно. Р. Гамзатов передал Государственную премию РСФСР имени Горького за поэму «Берегите матерей» в фонд борющегося парода Палестины. Палестинским детям переданы деньги за два творческих вечера в Москве. Оплачивал талоны на пита­ние студентов физико-математического факультета Даген-станского пединститута. Платил за общежитие для горя­нок того же института.

Из книги о Большом театре: в период Великой Отече­ственной войны Иван Козловский давал многочисленные концерты, сборы с которых шли в фонд обороны.

...Каждый ли артист Большого театра знает об этом?..

Строки из журнала «Смена»: Виктор Астафьев пере­дал много хороших книг в библиотеку красноярской шко­лы-интерната № 3.

Скульпторы А. Григорьев и А. Арендт подарили Кок­тебелю памятник Волошину.

Искусствовед И. Зильберштейи передал в дар государ­ству 77 портретов декабристов.

Молодежный калужский фольклорный ансамбль «Бе­седы» несколько месяцев давал бесплатные концерты у себя в городе в парке имени Циолковского.

Скульптор Н. Силис бесплатно делает памятник погиб­шим на войне односельчанам.

Инженер-конструктор А. Матвеев не только раздарил музеям собранные предметы жизни, быта и труда кре­стьян, но и собственный дом в деревне оборудовал и отдал под краеведческий музей.

А писателям всегда было свойственно беспокоиться именно о культуре, вкладывать средства именно сюда. Да и не только средства! Время, силы, нервы! Это особо заметно в деятельности Горького, но не одного его.

Из письма Александра Фадеева министру просвеще­ния РСФСР И. А. Каирову (S31 марта 1950 г.):

«Очень прошу Вас оказать помощь по ряду мероприя­тий, намеченных Чугуевской полной средней ШКОЛОЙ...

22.')

Я ходатайствую об этом не только по тому формаль­ному поводу, что школа эта моего имени, но главным образом потому, что это единственная школа такого тина в большом Чугуевском районе, далеко отстоящем от же­лезной дороги.

Я сам вырос в этом селе и помшо, какой это в про­шлом был глухой район. На всю Чугуевскую волость бы­ло тогда только три начальные школы. В первые годы после революции Чугуевская начальная школа сгорела. Школа, которая существует сейчас, была построена по моей инициативе по решению крайисполкома. Теперь она является крупнейшим очагом культуры...

В течение ряда лет я снабжаю эту школу книгами и журналами и создал там приличную библиотеку. Думаю, что чугуевцы — оплот партизанского движения в годы гражданской войны, а теперь — передовые колхозники — заслужили того, чтобы их школа была образцовой по своему оборудованию и по постановке дела.

По этим причинам я обращаюсь к Вам со следующей просьбой:

1. Перевести школу с дровяным отоплением на паро­вое или водяное...
   
2. Прошу отпустить средства на оборудование кабине­та химии и естествознания...
   
3. Я прошу отпустить средства для поездки в Москву сроком на один месяц (без дороги), желательно — июле, группы наиболее успевающих учеников в составе девяти человек при двух учителях. Я могу взять на себя обеспе­чение в Москве помещения для жилья и опеку по прог­рамме осмотра Москвы, ее достопримечательностей и культурных учреждений.
   

Не нужно говорить, какое значение это будет иметь для учащихся далекого села, никогда не видевших не только столицы, но и вообще города.

Депутат Верховного Совета СССР А. Фадеев».

Языковед академик В. И. Борковский завещал библио­теке Волгоградского университета три тысячи книг, среди них немало редких.

Заслуженный врач УССР Ф. Гетмаиец за послевоен­ные годы внес в Фонд мира 25 тысяч рублей.

Молодые ученые Ш. Садетдинов, В. Мишин, В. Фе­доров передали в Фонд мира ■ премию комсомола Чу-? вашии.

224

Ленинградец И. И. Шелудьков передал свою домаш­нюю библиотеку ПТУ-229.

Мы совершили бы ошибку, если б высокую тему бес­корыстия свели исключительно к бессребренячеству. Не в одних только деньгах дело и не в том, что в день­гах выраяается.

Константин Симонов передал Владимиру Карпову со­бранные материалы о генерале Петрове: «...тебе он бли­же. Писать надо тебе».

Из книги Петра Гаврилеико о Шолохове.

«Часов с 7 утра начинают приходить посетители. Их очень много».

«...По мере того, как росла писательская слава Шоло­хова и улучшались средства сообщения, количество посе­тителей все возрастало.

Что приводит всех этих людей к Шолохову?

Вот девушка-педагог просит поддержать ее систему дошкольного воспитания детей. Старик колхозник рас­сказывает о непорядках в общественном животноводство своего района и предлагает провести рейд мероприятий для его подъема. С жалобой на черствых руководителей местных общественных организаций, не оказавших ей под­держки в тяжелом семейном конфликте, приехала изда­лека молодая женщина, надеясь, что здесь она встретит чуткое человеческое отношение и найдет справедливую помощь».

Из книги о президенте Академии наук СССР Сергее Ивановиче Вавилове. Он всю жизнь переписывался с двумя своими солдатами, с которыми, будучи младшим офицером, служил в первую мировую войну.

Сейчас нам очень нужно вновь наконец осознать, что же все это означает.

Что означает поездка Чехова на остров Сахалин, за­мысел которой, по мнению знатоков, «не поддается точ­ной датировке и однозначному объяснению»? Много «за­гадок» такого рода в нашей истории. У нас это принято, совершать чудные поступки, не поддающиеся «однознач­ному объяснению». Явно нет выгоды ни для здоровья, ни для кошелька, ни для карьеры. Однако факт налицо.

У пас давно так принято: не думать о себе, не жить для себя. В 1919 году Ленин защищал Чернышевского от тех людей, которые говорили, что он зря «...разбил... се­бе жизнь, попал в Сибирь, ничего не добился». Такая оценка — «...либо темнота и невежество безысходное, ли­бо злостная, лицемерная защита интересов реакции...».

8 E. Лосото

225И вот теперь, когда мы с вами все ж таки приподня­лись над кошельковыми интересами, посмотрим еще раз на обсуждаемую газетами и обществом проблему, вызы­вающую такие несоответственные ее значению страсти: кому и сколько платить и что из накопленного передавать по наследству. Да, разумеется, за большой и талантливый труд падо платить соответственно, нет спора, хотя рамки и разумные пределы быть у нас должны. Можно ли пе­редавать по наследству всякий скарб? Можно, тожо пет спора. Можно ли жить на наследство, на проценты с вклада в сберкассу, на гонорары и накопления усопших предков (да и ныне здравствующих тоже)? Надо сделать так, чтоб нельзя было. Ибо: кто не работает — тот пусть не ест. Это во-первых. А во-вторых, поскольку материаль­ный уровень жизни должен зависеть от количества и от качества личного труда, напоминаем еще одну подзабы­тую истину: что потопаешь — то и полопаешь.

Или все же есть спор?.. Неужели интересно работать только за копейку, а не за идею? От таких споров уйти бы с посохом по Руси, только б не слышать. У нас не принято яриться из-за наследства, у нас принято другое.

ЖЕНСКИЙ ОБРАЗ Полемические заметки с экскурсом в личный архив

Много ли осталось журналистов, которые ни разу пе высказались но «женскому вопросу»? И может ли вообще такое быть, чтобы человек, научившись излагать свои мысли на бумаге, ничего бы не изложил по этому пово­ду? Вряд ли.

При всей видимости разнообразия здесь два лагеря. Описывать мне их ни к чему, так как это превосходно сделал Олеша. Вот как выглядит борьба идей в его книге

«Зависть».

Оратор, отвечающий за новый быт, в том числе за общественное питание, обещает с трибуны:

—- Женщины!.. Половину жизни получите вы об­ратно.

Но просит слова другой оратор, утонченный гипноти­зер. Он идет на трибуну с подушкой, символом мещан­ского рая.

— Товарищи! От вас хотят отнять главное ваше дос­тояние: ваш домашний очаг. Копи революции... ворвутся

226

в вашу кухню. Женщины, под угрозой гордость ваша и слава — очаг! Слонами революции хотят раздавить кухню вашу, матери и жены! Он издевался над кастрюлями ва­шими... Гоните его к черту!..

Сразу предупреждаю, что я на стороне первого орато­ра, а кто на стороне гипнотизера, может прогнать меня к черту, то есть не читать дальше. Сторонники гипноти­зера разнообразны, так как мещанство вообще разнообраз­но, многолико. Мелкий собственник, для которого до­машний очаг — главная ценность жизни, всегда нена­видел те изменения, которые отрывали женщину от пли­ты и корыта (он их называет «устоями»).

Мещанин может рядиться в смокинг, в лапсердак или в кафтан, но разнообразие это внешнее: он един в своем отношении к главному: к маленькой частной собственно­сти, которую не тронь! Этим же объясняется и его един­ство в отношении к женщине.

Вы не обращали внимания на эволюцию поэтического идеала? Вместо желанной красавицы — деревенская ста­руха, «подлинная» женщина, еще сохранившаяся в реаль­ности («Гой вы, бабки мои, Пелагеи, Прасковьи...»).

Стало остро модным описывать своих неграмотных ба­бушек, «природных» женщин, сохранившихся в памяти авторов.

Или вот еще. Смотрю по телевизору двухсерийный фильм. Множество бедствий из-за того, что... женщины не понимают, что они женщины. Но вот наконец они осозна­ли, что «женщины, и ничего больше». Не надо им рабо-тать: все, что им нужно — уже дано природой. Недурственно...

Давайте же подсчитаем, на сколько лет сознание мо­жет отстать от бытия. Для этого нам с вами предстоит на минутку погрузиться в прекрасную стихию романа «Что делать?», написанного Чернышевским в 1863 году. Первый сон Верочки: «Верочка встала, идет, бежит, и опять на поле... и опять думает: «Как же это я могла пе­реносить паралич?» — «Это потому, что я родилась в параличе, не знала, как ходят и бегают, а если б знала, не перенесла бы»...»

Не буду напоминать содержание романа, оно всем из­вестно. Напоминаю только, что парализованными Чер­нышевский называл тех самых «природных» женщин, ко­торых так любят сейчас идеализировать. Образ Веры Павловны — во многом лишь воплощение мечты Черны­шевского о новом типе женщины, но мечты бы не воз-