Geum.ru

Карнаухов без срока давности

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   21   22   23   24   25   26   27   28   29

Что же все-таки они накатали в этой бумажке? Фая развернула листки. «Интервью», прочитала заголовок. Вон как преподносят, солиднее, чем махровую Новосибирскую академису, или эту строящую из себя невинную девочку, гонительницу партаппаратчиков Эллочку. Вон, какая оказывается она, Фаина Анатольевна Муратова! И обаятельная, и воспитатель юношества, и современная, не зацикленная женщина, не скованная кастовыми предрассудками, набирающая общественный вес… и еще и еще. Некролог какой-то! Разоблачает пороки и привилегии нынешних аппаратчиков, которых знает не понаслышке, а изнутри, вращаясь в их среде многие годы. Так вот в чем дело! Они меня натравливают на Сашу! Моими руками хотят задушить его! Боже мой! До чего я докатилась! Используют как последнюю шлюху! Только добавят эпитет — политическая шлюха! До чего дошла! Эх, Вадька, как был подонком, так им и остался. А я-то раскисла, расслюнявилась — первая любовь, грезы юности…. На деле же обыкновенная подстилка...




Хватит ныть! Пора в постель, ночь-то кончается. Не заснуть, пожалуй, в голове мысли, словно сражение устроили, не дают ей покоя. Где-то Антон Гезович коробочку снотворного преподнес, говорит, в посольстве достал. Как-то проговорилась, что иногда бессонница мучит, так он через два дня с этой коробочкой заявился. Угодливый. Не ради меня эта забота, к Саше, гады, через нее ключики подбирают. Не знают его. Он же твердокаменный, Вадик и Юрий Борисович об него зубы сломают. Где же коробочка? Вот она. Одной таблетки мало, не заснешь, голова лишь сильнее разболится, две-три надежнее будет.

Машинально положила в рот таблетки, прошла к холодильнику, достала начатую бутылку «Боржоми», запила, также как заведенная вернулась в спальню. Раздеваясь, сидя на кровати, бросала платье и белье куда попадет. Нечаянно смахнула коробку со снотворным, подняла ее, вынула аннотацию, прочтет, пока будет засыпать. Уже под одеялом в голове, начинавшей поддаваться лекарственному дурману, промелькнула строчка из аннотации: «применение препарата не совместимо с алкоголем». Не все ли равно, равнодушно отозвалось в голове.


20

Однажды, разговорившись со знакомым пилотом, Александр Иванович Муратов, к своему удивлению, обнаружил, что его среднемесячный налет превышает норму летчиков гражданской авиации. Действительно, в воздухе проходит немалая часть его жизни. Области, «ходившие под ним», расположены за Уральским хребтом и полет в оба конца в самые отдаленные из них продолжается до двух суток. Казалось бы, можно ко всему привыкнуть. Он же с трудом переносит посадки, Радуйся, полет заканчивается, можно, наконец, свободно вытянуть ноги, выпрямить спину, дать волю рукам. Нет же, при посадке у него возникают спазмы в голове, неприятные ощущения в груди, закладывает до боли уши. Зато как ступит на землю, все эти ощущения мгновенно исчезают и он вновь нормальный человек.

По-доброму из аэропорта стоило бы заехать домой, но кто его там ждет? Жена, если она дома, даже не заметит его появления. Лучше, конечно, отправляться на работу. Там в сутолоке, в разговорах, в объяснениях с начальством растворятся личные невзгоды, день заполнится далеко не домашними проблемами. По мнению Муратова, жизнь в партии и в стране забурлила, но не тем бурным созидательным потоком, чем отличалась жизнь в Советском Союзе в прошлые годы. Нарастал, угрожая потопом, поток разрушительной, словно сель, густой грязи.

Докладывать пришлось новому шефу. Каричева, якобы для пользы дела, освободили от заведования Отделом. Так обставил пятнистый нынешний лидер, что Гордей Кузьмич за чистую монету воспринял пояснение, что ему надо сосредоточиться на более важных проблемах, а руководство Отделом мешает этому. Новый руководитель Отдела принял Муратова без задержки. Ему тоже интересно узнать, что из себя представляет, чем дышит один из подчиненных. Прежде им встречаться не доводилось, хотя фамилии друг друга им знакомы. Назначение Григория Семеновича Замаровского на столь важное место в высшей партийной иерархии для Муратова полная неожиданность. В газетах на все лады «разделывали» первого секретаря обкома, а Григорий Семенович в той области занимал пост председателя облисполкома. Как же так, раздумывал Муратов, ожидая в приемной, когда от шефа выйдет опередивший его посетитель, работали вместе, но первому грозит тюрьма, а его ближайшего соратника, можно сказать его правую руку, выдвигают в высший орган партии? Почему применен различный подход? Или Григорий Семенович ничего не знал, не ведал? Этому трудно поверить, без председателя облисполкома делишки, в которых обвиняется первый, невозможно обделывать. Или он не управлял областью, а лишь восседал на председательском месте? Этому тоже никто не поверит. Напрашивалось, что первый кому-то мешал, его убрали, да так, чтобы другие смирнее и послушнее были. Замаровский же кому-то нужен для выполнения не ясной пока задачи и его пододвигают поближе. Вообще, в последнее время идет непонятная Муратову перетасовка кадров, особенно, на идеологическом направлении. Заменили почти всех главных редакторов толстых журналов и большинства центральных газет, радио и телевидения. Пока это не вызывало особой тревоги, много уж там было пересидевших фигур и старцев, у которых, кроме запомнившихся по их старым успехам фамилий, ничего примечательного не замечалось.


Григорий Семенович с протянутой для приветствия рукой встретил Муратова возле двери, цепко пожав руку, пригласил садиться за приставной столик. Сам же продолжал расхаживать по кабинету со сложенными на груди руками. Информация Муратова была обширной и во многом отличавшейся от итогов предыдущих командировок. Поводом для поездки стало письмо ректора местного педагогического института Бурланского. Первый вопрос, который жалобщик задал поверяющим, был:

— Вы от кого — от Каричева или от …?— он назвал фамилию деятеля, набиравшего силу и все более определявшего позицию Генерального.

Длительные увещевания его, утверждения, что комиссия ни от кого-нибудь конкретного лица, а от ЦК, не убедили Бурланского, хотя после изнурительного разговора все-таки начал обсуждение поднятых им вопросов. Он обвинял обком партии в зажиме гласности, в попрании демократии и других подобных прегрешениях. В письме острые, принципиальные формулировки, обвинения, за которые в известные времена можно было загреметь в «места не столь удаленные». Но за устрашающими формулировками не следовали конкретные факты, хотя и назывались фамилии ряда партийных руководителей. В ответ на просьбы привести факты, обосновывавшие его обвинения, Бурланский вскакивал с места, начинал метаться по кабинету и угрожать:

— Вы покрываете зажимщиков демократии и гласности! Вам это так просто не сойдет! До вас доберутся! Сейчас другие времена!

Из под толстых стекол очков мутно-серые глаза Бурланского смотрели на членов комиссии Муратова насмешливо и нагло. Посмотрим, мол, как выпутаетесь из этого положения.

— Так могут действовать только противники перестройки, консерваторы, ретрограды!— нахально напирал он, вываливая весь поток обвинений, приобретавших все более зловещий смысл,— вы, как и обком партии, оторвались от народа, не знаете его нужд и чаяний. Погрязли в своих привилегиях.

Выкрики Бурланского состояли из трафаретных фраз, их часто употребляли на митингах в Лужниках и в провинциальных захолустьях. Первоначальный смысл перестройки, курс на обновление и ускорение постепенно, но настойчиво подменялся стремлением умело направляемых сил очернить российскую и особенно советскую историю, представить все достижения советского народа в искаженном, прямо противоположном свете. Коммунистическую партию обливали помоями, явно намериваясь подорвать ее цементирующую роль в обществе, и, при благоприятном для них стечении обстоятельств, вырвать у нее власть.

— Игорь Давидович, какую чепуху ты несешь?— вступил в разговор привлеченный в комиссию ректор университета Петр Федорович Бокарев,— Кто тут против перестройки? Я, что ли? Или Александр Иванович? Он оторвался от народа? Да знаешь ли ты, что он солдатом прошел всю войну, работал на шахтах. Сейчас в ЦК, но больше бывает в областях, чем в Москве. Демагогия все это… О каких привилегиях ты разглагольствуешь? Ты сравни свои заработки — ректора института, доктора наук, заведующего кафедрой, члена многочисленных ученых советов и комиссий — с окладами Александра Ивановича и даже первого секретаря обкома партии! Ты на работе не каждый день бываешь, у тебя «творческие дни», тебе расписание лекций составлено так, что ты появляешься в институте на три-четыре часа, а в обкоме до десяти часов, а то и дольше горят огни, выходных почти не знают, мечутся по области, по предприятиям. Что ты оторвался от реальной жизни, это точно. Для чего тебе нужны все эти нападки, вранье?

Бокарев наступал на Бурланского настолько решительно и зло, что Муратов стал опасаться, не заехал бы тому по наглой роже.

— Вы, Петр Федорович, конечно, защищать их будете. Сам в обкоме много лет проработал,— Бурланский всем своим видом показывал, что ему плевать на любые аргументы,— мои доходы нечего считать, у вас они не меньше.

— Об этом и толкую. В обкоме зав отделом платят около трехсот рублей, а у ректора только основной оклад почти в два раза больше. Меня жена упрекает, зачем столько лет в обкоме за гроши день и ночь вкалывал, только сейчас поняла, как можно нормально жить, не считать каждую копейку.

Спор между ректорами мог продолжаться бесконечно. Его прервал член комиссии, директор электронного завода Евгений Дмитриевич Раченко.

— Вы что совсем слепые, Александр Иванович, и ты, Петр Федорович? Не напрасно древние говорили, если Юпитер хочет кого-то наказать, то лишает его разума. Такие, как этот Игорь Давидович,— Раченко бросил в сторону Бурланского гневный и презрительный взгляд,— откровенно издеваются над нами. Он и его единомышленники, здесь и в Москве, явно гнут на реставрацию буржуазных порядков, буржуазной идеологии, морали и этики. У них свои люди повсюду. Не зря он,— снова гневный кивок в сторону Гласанского,— допытывался, от кого мы действуем. Неужели вам, разумным людям, не видно, куда катится страна, какие усилия направляются для ослабления руководящей роли партии?!

Раченко размахивал руками перед Муратовым. Его вопросы не новость для Александра. Подобное недоумение и возмущение слышал в других местах, да и сам в последние дни задумывался, почему не дается отпор нападкам на партию, на ее политику, на нашу историю?

— Подобные люди,— Раченко снова мотнул головой на Бурланского,— проникли в окружение Генсека, в средства массовой информации, создают реальную и мощную оппозицию партии. Нам отсюда, из далекой периферии это видно, а они, в Москве этого отчего-то не видят, как все валится, благодушествуют. Чего зря время тратить? Этого типа надо гнать из партии, из ректоров, судить надо! Он же явный вредитель! Разлагает нашу молодежь!

Бурланский не молод, хорошо помнил последствия подобных обвинений. Его наглость и спесь улетучивались, серые глаза трусливо метались.

— Меня не так поняли,— лепетал он,— я не то хотел сказать…

В душе Муратов совершенно согласен с Раченко. Только осознание, что он представляет не себя, а высший орган партии, его авторитет обязан укреплять, сдерживали его. Жалкий вид струхнувшего Бурланского как бы подводил итог никому не нужному «расследованию».

— Насколько можно понять, Игорь Давидович не настаивает на обвинениях, выдвинутых в письме, о чем мы можем доложить ЦК?— Муратов с интересом наблюдал, как мутно-серые глаза Бурланского метались то ли от страха, то ли в поисках нужных ему формулировок.

Он, видно, намеривался возразить, но встретил едкий, насмешливый взгляд Раченко и пролепетал:

— Я считаю… объективно говоря,— Бокарев и Раченко с уничижительной насмешкой наблюдали мучительный поиск ректором достойного выхода из положения, в которое тот загнал себя,— процессы перестройки противоречивы,.. можно и ошибиться,.. мы будем и впредь… Александр Иванович, мы благодарны ЦК за проявленное внимание,.. сделаем необходимые выводы.


21


Прямо из института Муратов отправился на электронный завод. Об этом договаривался с директором завода и с секретарем парткома накануне. Времени в его распоряжении оставалось немного, поэтому, не заходя в партком, решил пройти в сборочный цех. Раченко попросил встретившего их начальника цеха сообщить секретарю парткома об изменении маршрута. Прошли своеобразное шлюзование: раздевание, душ, переодевание в специальную униформу, включающую нижнее белье. Порядки на высокоточных технологиях повсюду одинаковы и Муратов, несмотря на ограниченность во времени, не роптал.

Цех поражал прямо-таки вызывающим блеском чистоты и порядка. Тут не только молекулы загрязнения не обнаружишь, но и атом непорядка не выживет. Изучать технологию, знакомиться с образцами продукции представитель ЦК не намеривался. Его интересовало настроение людей, их отношение к происходящим в обществе процессам. Поговорить с рабочими в цехе, непосредственно на рабочих местах невозможно. Все подчинены неумолимому диктату непрерывной технологии. На одном из стендов, по инженерному четко и ясно оформленном, Муратов прочитал расписание перерывов на обед для производственных участков.

— Евгений Дмитриевич, пройдемте в столовую. Другого места для разговора с рабочими не нахожу.

Заводские руководители согласились. График обедов уплотнен до предела, отрывать людей на разговоры означало помешать им подкрепить силы для внешне красивого и приятного труда, а на деле изрядно выматывавшего напряженным стремлением не нарушить заданный ритм, не допустить сбоя и ошибки. В электронном производстве цена ошибки исключительно велика и чревата не только материальными потерями. Муратов, начинал разговор с извинений, не говорил пространных вводных слов, а напрямую просил рассказать, что привлекает в перестройке, что надо делать для улучшения их жизни, повышения отдачи на производстве.

— Вы меня извините,— отвечал пожилой рабочий. В отличие от других он, как было принято в русских семьях, обедал без головного убора, легкая форменная шапочка заткнута за пояс,— я что-то перестал понимать эту перестройку, в какую сторону она нас тянет. Вначале говорили, что будет обновление, ускорение, а сейчас получается полный разлад. Затевается то одно, то другое, а до конца ничего не доводится. Вроде бы, кому-то понадобилось все разрушить, разладить…

— Ломать, не строить,— вклинилась в разговор женщина, на вид её лет за тридцать. Из под шапочки кокетливо выбивался локон, на ногтях неброский маникюр,— сплошные перебои с комплектующими, прежних поставщиков открепили, а у новых дело еще не налажено. Сплошной брак идет.

— Это полбеды,— не дал ей договорить молодой парень с интеллигентным лицом,— вы послушайте, что только не городят по телевизору, по радио, в газетах. В программе «Взгляд» о нас говорят куда хуже, чем разные там голоса. Мы и безграмотные, и зачуханные, напрямую называют нас «страной дураков». Так это дураки, безмозглые и безграмотные фашистов наголову разбили, Гагарина в космос запустили, Братскую ГЭС построили, целину на миллионах гектаров подняли?

Парень говорил зло и так, что будто бы оскорблял и унижал стоявший перед ним Муратов. Он же из Москвы и оттуда же несется это вранье и клевета. Муратов чувствовал себя беспомощным. Он почти полностью согласен со злым пареньком, но вслух поддержать не может. Он всего лишь работник аппарата и не может хотя бы намеком, полусловом показать, что в партии что-то не ладно, что у него иное мнение, чем у некоторых ее руководителей. Это наверняка будет расценено как покушение на святое святых — единство партии.

— Не знаешь чему верить,— снова заговорил пожилой рабочий,— то во всю трещали, на партконференции шумели, на съезде, на этом… народных депутатов, что в Узбекистане сплошная хлопковая мафия, разворовано и приписано на миллионы рублей. В этом, говорили, замешаны самые большие руководители республики и от них следы ведут в Москву, даже к членам Политбюро,— он вынул из бокового кармана газету, — а теперь посмотрите, свежая газета. «Известия». Вот на всю страницу: «Правду должны знать все, всю правду». Пишут, разбиралась комиссия съезда и выяснилось, что все это туфта, липа. Все сфабриковали следователи Гдлян и Иванов. Оговаривали невинных людей, пытали их, те отдавали все, что годами копили. Жен их арестовывали, над детишками малыми измывались. Гестапо настоящее!

— Разберутся,..— неуверенно сказал Муратов.

— Видим, как разбираются. Сплошное беззаконье, Горбачев молчит, а эти молодчики гремят на съезде, на всех перекрестках. Его чуть ли самого не зачислили в эту мафию, а он помалкивает. Ближайшего помощника на все лады травят, а Горбачев, как в рот воды набрал. Если, правда, то к партийной ответственности, под суд! Неправда же если, клевета, то выступи, защити, не дай обмазать своего товарища! Это же элементарно. У русских всегда так, за товарища бейся, головы своей не жалей!

Боже мой! Как тяжко отвечать за Генсека, за ЦК! Не в первый раз попадает в такое положение Муратов. В полную силу испытал, насколько велик груз ответственности за партию, за свое дело. И всеми фибрами души ощущал изматывающую беспомощность.


22


В парткоме после посещения цехов Муратову не требовалось вытягивать суждения о перестройке из директора и парторга. Они не могли понять, что при совершенно очевидном скольжении страны к катастрофе, при несомненной утрате партией руководящего положения, ее лидеры продолжают напевать: «все хорошо прекрасная маркиза». Главный идеолог призывал не впадать в панику, это закономерные перестроечные явления.

— Страна катится к реставрации капитализма,— словно вынося приговор, говорил парторг Андреев,— появились буржуи среди коммунистов. Пресса захлебывается, воспевая их баснословные доходы, не раскрывая, как они получены. Нам, рабочим, выпало страдание видеть, как в нашем рабоче-крестьянском государстве злодеи, мошенники и прочие непорядочные люди процветают прямо у нас на глазах и их процветанию нет границ. В это же время под истеричные завывания о демократии и гласности, живому, честному слову не пробиться. Выступи против антикоммунизма, против антисоветчины, против жуликов и махинаторов тотчас же затюкают — ты и враг перестройки, и консерватор. И еще похлеще! Это же настоящий моральный террор! Гдлян и Иванов, следователи генпрокуратуры с их гестаповскими методами — это квинтэссенция, обобщающая вершина антисоветского, антинародного наступления буржуазной реакции. У нас в открытую действуют работники американского посольства и множество других сомнительных иностранцев, и никто даже ухом не поведет.

— В стране фактически полыхает гражданская война,— возмущался директор завода Раченко, — руководство партии и страны, складывается впечатление, всего этого не замечает. Вы сегодня, Александр Иванович, наглядно убедились, как нагло действуют сионисты. Бурланский неприкрытый сионист. Горбачев, его ближайшее окружение боятся пикнуть против них, а они все более наглеют.

— Евгений Дмитриевич, вы все сводите к «еврейскому вопросу». Думается, это не исчерпывает сложности обстановки,— не слишком уверенно пытался остановить директора Муратов.

— Не надо прятать голову, как страус, в песок, Александр Иванович!— резко возразил Раченко. Настолько резко, что Муратов поморщился, не привык, чтобы таким тоном разговаривали с работником ЦК,— никакого «еврейского вопроса» не существует, во всяком случае, с 1947 года, когда было образовано государство Израиль. Не нравятся им наши порядки, пусть отправляются на свою «историческую родину», скатертью дорожка! Нет же английского, скажем, или французского, итальянского, китайского или иного вопроса. Сионисты выдумали и раздувают этот так называемый вопрос, чтобы под шумок вокруг этого обделывать свои националистические делишки, тихим сапом прибрать власть. Стремление к мировому господству это не скрываемая, настойчиво и последовательно проводимая сионистами линия.

— Это вы, пожалуй, через край, Евгений Дмитриевич,— пытается возразить Муратов.

— Нисколько!— решительно отвергает возражения Раченко.— Помните, в свое время Черчилль говорил об англосаксонском единстве, под водительством Соединенных Штатов. Сегодня он ужаснулся бы! Америка вырвана из рук англосаксов, ею правят целиком и безраздельно сионисты.

Раченко вынул из стола книгу:

— Вот читайте, Александр Иванович, что пишет американский сенатор.

Муратов взял протянутую книгу. Прочел название: «Еврейский вопрос глазами американца»

— Читайте, читайте, Александр Иванович,— директор буквально вырвал книгу из рук Муратова и стал показывать жирно подчеркнутые красным карандашом строчки.— «В США больше не существует нееврейского правительства,— читал подчеркнутое Муратов,— в нынешнем правительстве евреи являются полноправными партнерами в принятии решений на всех уровнях… посредством своего влияния на СМИ они имеют огромное влияние на выборы и общественные дела. Они могут не только влиять на взгляд людей на политику, распространяя пропаганду за или против определенного кандидата или вопроса, они играют важную роль в принятии решения, будет ли вопрос вообще обсуждаться… Они стали самыми влиятельными игроками в американской программе финансирования. Их поддержка является решающей.… Те, кто угождает им с наибольшим раболепием, получают поддержку, в то время как эта поддержка удерживается у тех, кто выражает меньше раболепия. Они щедро награждают тех, кто играет на их стороне, и политически уничтожают своих противников… они поддерживают друг друга, пока не оказываются во главе большого формирования… В Совете Безопасности семь из одиннадцати высших должностных лиц — евреи… Они возглавляют большой список должностных лиц в Государственном Департаменте… еврейское сообщество достигло своего критического веса в политике, что гарантирует им то, что многое из достигнутого за последние годы, сохранится вне зависимости от того, кто будет занимать Белый Дом»…

Муратов полистал довольно объемистую книгу, увидел множество таблиц, иллюстрировавших материалы. В конце книги названо почти шестьсот источников, использованных автором.

— Евгений Дмитриевич,— не слишком резко протестует Муратов,— это же пахнет антисемитизмом…

— Александр Иванович!— возмущается директор,—не наклеивайте мне и другим этот ярлык. Антисемитизм наглая выдумка сионистов. Естественное сопротивление, противодействие их агрессивности, беспредельной экспансии они называют антисемитизмом. Таким способом они пытаются лишить нас и всех других права отстаивать свою независимость, честь и свободу, воспрепятствовать борьбе за собственное выживание. Попросту говоря, затыкают рты. А сегодня речь идет ни более и ни менее, как о выживании русской нации, о сохранении российской государственности! Жаль, что этого не понимают в Кремле, и это нам дорого обойдется!

Смятение и раздрай в сознании Муратова. Ему почти не о чем спорить с директором. Тот в возрасте, примерно, том же, что и он был, когда сдернули с шахты и, как кутенка, бросили в совнархоз. Тоже был задиристый, правду-матку резал сходу, не слишком задумываясь о последствиях. Прошел за годы партийной работы такую школу, что начал выверять каждый шаг, всякое слово. Поддержи он Раченко, возможно, в тот же миг пойдет в Москву информация, это по казенному, официально, а, проще говоря, донос. Представитель ЦК, донесут, проявил беспринципность, поддержал незрелое высказывание директора завода. Выступить публично в газете, на собрании, по радио, по телевидению не позволят, «не тот уровень». Его роль, писать для вышестоящих. Если он насмелится и вставит в выступление, в статью «вождя» собственные мысли, то их оттуда все равно вытравят многочисленные консультанты, референты, помощники, да еще накапают, какой незрелый человек пробрался в партийный аппарат. Будь он членом ЦК, то мог бы выступить на Пленуме. Только насмотрелся на дальнейшие судьбы подобных смельчаков, буквально воспринимавших хрущевские, брежневские, яковлевские «вдохновляющие» рассуждения о внутрипартийной демократии. Съедали мгновенно и ни одним не подавились! Это то же самое, что бросаться грудью на амбразуру под пулеметный огонь.

От мук и терзаний беспомощностью, бессилием разламывалась голова, сжимало сердце. Партию раскалывают подлые людишки, специально на это науськанные, в тартарары катится страна, а он не только не может этому противодействовать, но пытается скрестить шакалов с овцами.

— Недавно вычитал в одной газете поразительное интервью с известным литератором,— продолжал греметь директор,— он утверждает, что «еврейский вопрос вечен». Проблемы еврейского народа, «еврейский вопрос» создают лидеры сионизма, продолжая извращать историю, вслед за теми, кого святые апостолы, евангелисты называли фарисеями. Предательство Иисуса Христа это, помимо непосредственной сути — убиения сына Божьего, стало крупнейшей провокацией, оттуда возник так называемый еврейский вопрос. Лидеры сионизма вносят в сознание неискушенных людей понятие о Богоизбранности еврейской нации. Скорее, как подтверждает история Христианства, это Богопротивная нация. Изгнание евреев и их многолетние страдания в пустынях — это Божье наказание за совершенное Понтием Пилатом преступление в отношении его сына Иисуса. Вообще, извращение истории и действительности, превращение Савла в Павла характерная черта сионистов. Рассеявшись по всему миру, евреи стремились внедриться в другие национальные и государственные структуры, адаптироваться к конкретным природным, общественным и политическим реальностям. В течение веков они постоянно мимикрировали, у них выработались определенные черты характера: пронырство, угодничество, наглость, приспособленчество. У простых людей евреи, как гонимые, как люди без родной среды, без Отечества часто вызывали сочувствие, жалость. Им старались помочь, поддержать. Как они расплачивались за простодушную доброту, за приют красноречиво свидетельствуют исчезновение Хазарского каганата, государств викингов, в более поздние времена их «благодарность» испытали на себе народы испанских королевств, немецких герцогств и княжеств. В 1947 году евреи обрели собственную государственность. Живи и трудись на своей земле! Ан нет! Израиль для них это плацдарм, территориальная, материальная, идеологическая база для осуществления новых экспансионистских устремлений. Сионисты стремятся проникать повсюду, внедряются во все структуры: государственные, политические, общественные. Они овладевают ключевыми позициями в средствах массовой информации, в государственном управлении, в национальной экономике, в самобытной культуре, навязывают свои моральные и нравственные «ценности». Государственно-образующим нациям ничего не остается, как энергично противостоять сионисткой экспансии, не взирая на мощный рев подконтрольных сионистам печати, телевидения, радио.

— Неужели лидеры партии не видят, как на страну наваливается сильный, опасный и коварный враг, вновь нависает беспощадная мрачная туча чужеродного нашествия? Или они заодно с ними? От этой мысли холодит сердце, мутится сознание. Что же делать?..

— Кое в чем вы правы, Евгений Дмитриевич,— Муратов старался говорить спокойно, не увлекаясь спором,— но, думается, в ваших рассуждениях много примитивизма, упрощенчества…

Раченко хотел перебить, возразить, но привычка почтительно общаться с представителями верхов взяла свое, он удобнее разместился в кресле и всем видом своим выражал: говори, мол, говори, послушаем, что ты скажешь, у меня есть чем дать тебе отлуп. Шолоховское выражение ему нравилось, и он часто им пользовался даже мысленно.

— Это поверхностный взгляд на серьезное и глубокое явление,— продолжал Муратов, убедившись, что директор не помешает ему говорить,— рассуждая так, можно договориться до нелепости, до полного абсурда. Всегда виновник всех бед и несчастий под рукой. Американцы могут все свои беды сваливать на негров, испанцы — на басков, а англичане — на ирландцев и так далее. Подумайте, кому выгодно такое противопоставление? Тем, у кого в руках богатство, собственность, а значит и реальная власть. Трудно не согласиться с утверждением, что по большому счету, человечество можно разделить лишь на две категории — бедные и богатые. Чтобы удержать захваченное, богатые, то есть те, кто захватил собственность, народное достояние, присвоил богатство, принадлежащее всему обществу, разъединяют народы, натравливают их друг на друга. Частная собственность на землю, на недра, на заводы и фабрики была и есть основная причина существования всех пороков, всяческих народных бедствий. Из-за дележа богатств, собственности ведутся кровопролитные войны. Взгляните, на глубинные причины так называемых межнациональных конфликтов и даже распрей на религиозной почве и вы докопаетесь, что в основе их зарождения лежит частная собственность.

— Но нельзя не видеть, что частная собственность позволила западным странам достигать серьезных экономических успехов,— перебил Раченко.

— Что касается рассуждений, что только экономика, основанная на частной собственности, эффективна, то они совершенно бездоказательны и прямо противоречат фактам. Но при чем здесь частная собственность? Хозяйство наиболее крупных стран Запада и в девятнадцатом и в двадцатом веках было капиталистическим и частнособственническим, но его сотрясали кризисы, наблюдалась огромная безработица, нищенское положение пролетариата. Советский Союз - общество без частной собственности, тем не менее, он имеет, достаточно развитую систему хозяйства, так или иначе, обеспечивающую нужды большинства населения. Если же смущает обращение к советскому опыту, то на том же Западе, это мало известно, в нынешних Нидерландах нет частной собственности на землю, все сельскохозяйственные угодья там принадлежат государству и отдаются фермерам в аренду, однако, Нидерланды — европейский лидер в области аграрного сектора. Частная собственность приводит к пониманию человека, как существа эгоистического, рационального индивида, который владеет своим телом, умом, энергией. Именно владеет — принцип частной собственности вмонтирован в саму антропологию. Всякие другие отношения, кроме частнособственнических, считаются неестественными, патологическими, обреченными на вымирание. Сюда относится любовь к ближним, к родным, матери и отцу. Например, в США дети подают в суд на родителей, жених и невеста перед свадьбой подписывают контракт — мол, любовь любовью, а доверять никому нельзя.

Муратов прохаживался по кабинету, подбирая аргументы для обоснования своей позиции. Раченко не замедлил воспользоваться паузой:

— Эти положения о частной собственности, о частнособственнических инстинктах хорошо помню. Но вы не будете отрицать, что евреи, сионисты стоят в центре всех конфликтов, захватили в свои руки почти все, что можно. Кто у нас сегодня заправляет телевидением, радио, кто захватил почти всю печать?

Раченко смотрел на Муратова дерзко и самоуверенно: прижал, дескать, тебя, посмотрим, как будешь выкручиваться?

— Если смотреть на внешнюю сторону, то с вами спорить трудно,— Муратов доброжелательной улыбкой пытался смягчить остроту спора,— но евреи тоже разные. У меня, например, много близких друзей евреев. Знаю добрых и порядочных евреев рабочих, инженеров, учителей, врачей. Они ничего общего не имеют с сионисткой верхушкой. Кстати, в революционном движении в России, в других странах участвовало много евреев. Они очень активно участвовали в Октябрьской революции, в гражданской войне, многие хорошо проявили себя в ходе социалистического строительства.

— У меня заместитель еврей,— заметил Раченко,— нормальный мужик. Но почему впоследствии евреи все больше начали выступать против нашей страны, против социализма? Так называемые диссиденты, боровшиеся с нашей партией, выступавшие против социализма, почти все — евреи. Бжезинский, ярый антикоммунист тоже из них.

— Основная причина, полагаю, в экономическом укреплении сионистского движения. В результате второй мировой войны еврейский капитал в США непомерно разросся, усилил влияние на политику американского империализма. Американские финансовые воротилы увидели в укреплении позиций социализма, прежде всего в Советском Союзе, главную угрозу своей собственности, своим экономическим интересам. Зарятся они и на наши уникальные природные ресурсы: нефть, газ, алмазы, железные руды, редкие металлы. Имея в руках огромные материальные возможности, они захватили в основных капиталистических странах средства массовой информации, получили могучие рычаги воздействия на умы людей и, прежде всего, на полную катушку эксплуатируют мифы о еврейской исключительности. Вольно или невольно, но определенная часть еврейского населения нашей страны и соцстран втягивается в ряды пятой колоны, выступает против интересов трудового народа, не исключая простых евреев-труженников. Рубят сук, на котором сидят.

— Вы, Александр Иванович, больно гладко и примиренчески все объясняете. Сионисты хотели воспользоваться Октябрем и под большевисткими знаменами намеривались утвердить свою власть в России. После смерти Ленина они в лице Троцкого и его приспешников решили, что настал их час. Тогда все завершилось их полным разгромом. Попытались снова утвердить себя после войны. За ними же, считали сионисты, мощь Соединенных Штатов. И тут их во время и, как следует, прижали. Разгул нападок на Ленина и Сталина их гадкая месть. Теперь под флагом «перестройки» очередное стремление превратить в свою вотчину нашу страну. Не видно что-то ни Ленина, ни Сталина, чтобы дать им по мусалам!

Муратов счел благоразумным в данный момент не углубляться в скользкую тему.

23


… Григорий Семенович Замаровский продолжал, сложив руки на груди, вышагивать по кабинету. Пока Муратов подробно рассказывал о впечатлениях, почерпнутых в ходе командировки, он не произнес ни слова. Александр было порадовался, что новый шеф, возможно, из тех кто умеет слушать. У его предшественника не доставало выдержки, он на полуфразе прерывал собеседника и начинал изрекать, чаще всего банальные истины. На одном из совещаний он так долго и нудно просвещал, как следует заготавливать корма, одного из работников, что у Муратова родилась едкая эпиграмма: