Эхо и ego эскизы о жизни и литературе
| Вид материала | Книга |
- Е. Б. Хворостов Столкновительное фотонное эхо в парах иттербия Реферат, 15.91kb.
- Радиостанция «Эхо Москвы»: Интервью, 06. 01. 2003, 730.11kb.
- Эхо москвы, эхо, 05. 08. 2008, Варфоломеев Владимир, 18:, 3435.39kb.
- «Натуральная школа» в рл 40х годов. В. Г. Белинский как т-к реализма, 920.69kb.
- Доклад к работе Тюриковой Юлии по теме «Эмоции в жизни и в литературе», 137.93kb.
- Новогодняя Сказка, 12.13kb.
- Рекламно-производственное предприятие «Бликфанг» эскизы, макеты, 66.47kb.
- Основные формы научно-методической деятельности в гбоу со цпмсс «Эхо», 121.58kb.
- Программа вступительного испытания по литературе вступительный экзамен литературе проводится, 14.96kb.
- И Фрэнсис Воон Paths Beyond Ego: The Transpersonal Vision, 3881.86kb.
Читая «Доктор Фаустус» Томаса Манна
...истинная культура — это религиозно-гармонизиру-ющее, я бы даже сказал, примиряющее приобщение тёмных сил к культу богов-олимпийцев. — Признак истинного ума — это органичное сопряжение вещей, казалось бы, несопрягаемых. Культура и тёмные силы — эти слова невольно воспринимаются как символы света и ночи. Но мир дихотомичен, причём бесконечно дихотомичен, каждый элемент его бесконечно распадается на два противоположных, не могущих существовать один без другого, и максима Томаса Манна об этом.
...пора, когда только-только зацвели деревья. — Неожиданная фраза Томаса Манна, рационального европейца, — фраза, написанная прямо-таки в японском духе, словно слизанная у Сёнагон. Поразительно точное и зоркое определение тех недолговечных мгновений — два-три дня, необыкновенно мягких, нежных дня, — когда деревья зацвели, но ещё не начали отцветать — ибо через два-три дня после начала цветения земля под ними начинает постепенно покрываться лепестками облетающих цветов; и это отцветение сопровождается начавшимся ветром или дождиком, и из атмосферы исчезает дыхание нежности.
Для ревнителей просвещения в самом слове «народ» всегда слышится что-то устрашающе архаическое. Мы знаем, что обратиться к массе как к «народу» значит, толкнуть её на злое мракобесие. Что только не совершалось на наших глазах именем народа! Именем Бога, именем Человечества или Права такое никогда не совершилось бы! Но верно и то, что народ всегда остаётся народом, что в его существе всегда имеется архаический пласт... — Вот этот-то «архаический пласт» и есть в «народе» самое ценное, подлинное, ибо взращено веками органичной жизни; на этом пласте держится традиция, позволяющая «народу» и основанной им стране выжить в самых неблагоприятных исторических условиях. То, что современникам, одержимым поверхностной «идеей прогресса», которая не может не быть поверхностной, кажется косностью, на самом деле означает суть природы народа. Разумеется, эта суть может быть не всякому приятной. — ...в каждом из нас есть такой древненародный пласт... — Человек интересен и значителен своим национальным, особенным; гражданин глобалистского мира — это недоразумение, нечто всего лишь среднестатистическое, не могущее привнести в мир разнообразие, и, следовательно есть смерть «прогресса». Так примитивно-поверхностно понимаемый прогресс несёт в себе самом зародыш застоя, т.е. собственной смерти.
Томас Манн говорит о средневековом «магическом квадрате», который даже изображён на гравюре Дюрера; вся магия его состоит в том, что квадрат состоит из шестнадцати полей, в нижнем левом которого расположена единица, а в правом верхнем — шестнадцать; остальные поля заполнены цифрами от 2 до 15 так, что суммы их по всем вертикалям, горизонталям и диагоналям равны 34. Я изобразил квадрат:
-
=34
=34
13
14
15
16
9
10
11
12
5
6
7
8
1
2
3
4
=34
=34
Сумма по диагоналям равна 34. Это надоумило меня поменять цифры в боковых горизонталях и вертикалях местами (верхние поставить вниз, а нижние наверх; правые поставить влево, а левые вправо) и, кроме этого, поменять эти цифры в одном ряду, как делают рокировки в шахматах. Получилось следующее:
-
13
3
2
16
8
10
11
5
12
6
7
9
1
15
14
4
Вот вам и «магический квадрат»: все цифры по всем вертикалям, диагоналям и горизонталям дают в сумме 34. Вся «магия». Сравнить бы при случае с квадратом на «Меланхолии» Дюрера.
Мне представляется, вся средневековая схоластика и, более того, все древние магические мистерии основаны на подобных простых приёмах, почти случайно пришедших кому-то в голову.
Томас Манн каждое утро, садясь писать, читал полчаса прозу Гёте, чтобы напоминать себе, как не надо скучно писать. Я помню гнев А.В.Скалона, с которым он в разговоре с В.Б.Микушевичем говорил о скуке, охватывающей его при чтении даже нескольких фраз Томаса Манна. Я сам не смог одолеть дальше второй страницы «Волшебную гору», зато «Лотту» прочёл едва ли не с наслаждением; а вот к «Иосифу» приступал несколько раз и, чертыхаясь, откладывал в сторону: не идёт! щёки от зевоты сводит! Может быть, разгадка в переводе? «Доктора Фаустуса» читаю с удовольствием.
Строго говоря, «Доктор Фаустус» не есть художественное произведение; это философский роман и этим сильно смахивает на «Персидские письма» Монтескье; только вместо писем Перса с его суждениями о европейской жизни здесь — диалоги, разговоры, рассуждения Цайтблома.
Лютер, отнюдь не обременённый избытком классического образования, усматривал в нём источник духовной крамолы. — Не только Лютер. Классическое образование не жаловали и средневековые клирики, которые заточили Рабле в тюрьму за изучение древнегреческого языка, и доблестные коммунисты-ленинцы, которые напрочь закрыли от простого советского интеллигента богатства мировой философии, накопленные веками тяжкого интеллектуального труда «всего прогрессивного человечества». Что-то нечистое делается с образованием и сейчас; оно гробится даже в тех малых крохах, которые являются достижениями советской школы. Невежда есть послушный исполнитель; он очень удобен властям. От него — никакой крамолы. Не в этом ли всё дело?
...не следует ли рассматривать реформаторов как глашатаев отсталости и посланцев несчастья? — Написано применительно к Лютеру, но не справедлив ли этот вопрос по отношению к нашим реформаторам?
Научное превосходство либерального богословия теперь считается несомненным, но чисто богословская его позиция слабовата, так как его морализму и гуманизму недостаёт понимания демонического характера человеческой жизни. Оно (либ. богословие) хоть и просвещённое, но поверхностное, и консервативная традиция значительно лучше уясняет себе трагизм человеческой природы, а посему её связь с культурой глубже, значительнее сравнительно с прогрессивно-буржуазной идеологией. — Очень глубокое замечание, справедливое не только для богословия, но для любой области, в которую лезет либерализм. Мне лично не очень интересно, что там творится в богословии, но вот тезис Томаса Манна о демоническом присутствии в человеческой жизни представляется подлинно истинным. Чувственность, без которой нет ни настоящего искусства, ни самой жизни,— отсюда, от демонического начала, от той святой свободы, в которой Бог сотворил человека, даровав ему вкупе со свободой вообще также и свободу отпадения от Себя, ниспослав ему свободу грешить и свободу каяться, от которых вся интересная и непостижимая сложность жизни и её трагическая Тайна. Либерализм об этой свободе ничего не знает и не понимает её, поэтому он и «поверхностен», а вековая консервативная традиция потому и определяет культуру, что она демоническое начало чувствует как жизненную данность. Либерализм — это упрощение и упрощенчество.
Зло и даже персонифицированное зло — неизбежное порождение, неотъемлемая принадлежность бытия Божья. Порок порочен не сам по себе, он возникает из потребности огрязнить добродетель; он состоит в упоении свободой, т.е. возможностью грешить — свободой, лежащей в основе сотворения мира. Из этого вытекает несовершенство всемогущества и благости Господа, ибо он не смог своему созданию привить неспособность к греху. Это значило бы лишить того, кто был им создан, свободной воли отпасть от Господа, а тогда он был бы уже несовершенным творением. — Вот и подтверждение только что сделанного мною комментария к предыдущей выписке из Манна. Томас Манн весьма усердно, я должен сказать, почитывал в своё время Бердяева, его «Философию свободы»! Он повторяет Бердяева почти дословно.
Религиозный социализм, социально окрашенная религиозность, религия, увязанная с социальными задачами... Всё сводится к тому, чтобы возник сознательный народ-промышленник, интернациональная промышленная нация, которая сумеет создать всеевропейское единство, единый идеальный экономический организм. В нём будут сосредоточены все животворные импульсы, уже существующие и сейчас в зачаточном состоянии, импульсы, способные не только технически осуществить новый хозяйственный уклад, не только радикально оздоровить людские взаимоотношения, но и обосновать новый политический порядок. — Уже тогда, когда писался «Доктор Фаустус», возникла эта, по сути, декларация глобализма. Смахивает, кстати, на коммунистические притязания. Опять приходится предполагать, что и коммунизм с глобализмом — близнецы-братья... Как всё в нашем уже немолодом мире взаимосвязано и взаимообусловлено!
Наброски на полях Шестова, «Философия трагедии»
= Время, неодолимо устремлённое вперёд, есть самый беспощадный и последовательный поджигатель наших кораблей; не мы сжигаем за собой корабли, их сжигает время. Ибо я сегодняшний — совсем не то, что я вчерашний. И никогда вчерашним уже не стану. — В этом мощном движении к свету нам мерещится один из трагических ликов Тайны живой жизни, вечно ускользающих от созерцания.
= Был ли Белинский искренен в своём гуманизме? Он терпеть не мог «Бедных людей», скучал ими и гнал Достоевского от себя. Не был ли Белинский просто ловким литератором, держащим нос по ветру «передового общественного мнения»?
= Человек есть мера всех вещей — со всем низменным и высоким, что есть в нём (современный типичный гражданин — собрание низменных качеств). Поэтому единственным реальным направлением мира к лучшему состоянию есть взращивание в человеке нравственного. При всей утопичности этой задачи надо понимать, что ничего высшего в сфере нравственности, чем 10 заповедей, или, вернее, «золотого правила этики» («поступай с другими так, как желаешь, чтобы поступали с тобой»), пока человечеством не найдено.
= Счастливое, светлое существование невозможно в этой жизни. Если ты богат, то тебя мучает совесть за неправедно нажитое богатство (в основе которого всегда лежит преступление); если беден, то неутолимая жажда свободной жизни.
= Что бы ни говорили люди традиции, нужно выслушать человека таким, каков он есть. Отпустим ему заранее все его грехи — пусть лишь говорит правду. Может быть — кто знает? — может быть, в этой правде, столь отвратительной на первый взгляд, есть нечто много лучшее, чем прелесть самой пышной лжи? — Мой вопрос, быть может, глупый: а если нет? Вообще, что такое «правда»? Она так же таинственна и непостижима, и лежит так же глубоко, как и Тайна жизни, как и демоническое начало жизни, делающее жизнь собственно жизнью. «Правдой» до сути сущего не доберёшься. «Правда» и «Ложь» — не неразрешимая антиномия, а дихотомия, преодолеваемая Верой.
Гёте, «Годы учения Вильгельма Мейстера»
Счастье каждого у него в руках, как у художника — сырой материал, из которого он лепит образ. Но и это искусство подчинено общим законам; от рождения людям дана лишь одарённость, искусство же требует, чтобы ему учились и усердно упражнялись в нём. — Замечательные сентенции! У большинства людей, имеющих серьёзную и развитую душу, они сидят как-то сами собой внутри и управляют человеком. Но кое-кому, и таких, сдаётся мне, немало, не худо бы узнать эти правила в процессе своего школьного, например, развития. Жалко, что мы в школе в курсе литературы не изучаем Гёте, как и Шопенгауэра, о чём я уже писал здесь. Надо будет при случае спросить у немца какого-нибудь, что они изучают в школе и изучают ли литературу классическую вообще и Гёте с Шопенгауэ-ром в частности.
... страшная бездна бесплодной тоски... — Говорят, что это физиологическое — в крайней молодости переживать тоску. От этой тоски и тяга к стихам, которой болеют все до известной поры взрослого отрезвления.
Обычно человек сколько можно обманывает глупца, взлелеянного у себя в душе, прежде чем признать своё кардинальное заблуждение и смириться с той истиной, которая приводит его в отчаяние. — Про глупца, взлелеянного в душе, очень точно сказано. Такой сидит внутри каждого.
...Вильгельм ножичком счистил пудру со лба... (после парикмахерской) — Изумительная бытовая деталь из 18-го века!
Навеяно чтением Гёте: Тайна жизни разлита всюду и просверкивает в самых незначительных и незначащих событиях, даже в мелочах быта.
Человека так тянет к пошлости, ум и чувства так легко становятся тупы к восприятию прекрасного и совершенного!……Многие люди находят вкус в самой вульгарной чепухе, лишь бы она была внове. — Поразительно подходящая к нашей современности мысль. Человек поистине неизменен, и в 18-м веке был одержим тем же дурацким, чем и в веке 21-м. Дело, как видим, не в отдельных болванах и пошляках, пусть даже и многочисленных, а в человеке в целом, в человечестве, в его несовершенной природе и от века безнадёжно неразвитом вкусе.
Навеяно чтением Гёте: Коммунисты, при всей их упёртости в пролетарский коллективизм, в тайное презрение к крестьянам и т.п., тем не менее, к удивлению, вызвали к жизни в российской действительности некую органичность. Они отладили народную жизнь в некоей системе координат. Мы все к ней приспособились — худо или бедно. Но мы при этом не сделались богатыми, состоятельными. В глубинке расейской, как в какой-нибудь Африке, до 60—70-х годов не было электричества, нормальной питьевой воды, не вредной для здоровья; коммунисты принципиально, в государственном масштабе, пренебрегали экологией и здоровьем местного населения — ради выполнения планов, миллионов тонн угля и нефти, миллионов кубов газа, древесины и проч. Они не были праведниками — в высоком смысле этого слова. Земля наша для них была не материнской почвой, не Muttererde, как говорят немцы о своей земле, а лишь средством выполнения плана, во-1-х, и исполнения доктрины марксизма-ленинизма о пролетарской победе во всём мире, ради которой они кормили одиозные, идиотские режимы в прожорливой Африке, бухая в неё кровные народные миллиарды долларов, во-2-х. Плановая страна держала свой народ и хозяйство на голодном бензиновом пайке, заливая нефтью весь мир! Органичность коммунистического правления касалась лишь узкого сектора быта, каждодневного отправления жизни — а в историческом масштабе оно оказалось несостоятельным.
Но после них — и этой «узкой» органичности нет... Органичной была жизнь в России при царях. Распинайте меня, демократы!
Развить свой ум и вкус — значит, научиться находить хорошим лишь по-настоящему хорошее и прекрасным — лишь по-настоящему прекрасное. — У многих-многих современных прозаиков и поэтов не развит эстетический вкус, увы... Поэтому хорошей прозой объявляется зачастую чёрт знает какая посконная жвачка. То же и с поэтами, особенно постмодернистами.— Писатели современные почему-то забывают, мне кажется, что они — деятели искусства, а не только проводники каких-то политических взглядов. Они должны творить по законам искусства и поэзии, а для этого законы нужно знать, а поэтическое в потоке жизни чувствовать. А чувства нет, желания вскрыть поэтическое в жизни нет, и умения вызвать поэтическое чувство у читателя нет. Вкуса к поэтическому в жизни и в бытии нет. Этим страдают и либералы, и почвенники. Бунин поэзию жизни чувствовал, и этим постигал истину русской жизни, и этим велик — а нынешние воцерковлённые «праведники» от литературы, якобы «русские», объявляют его «не нашим».
Болваны!..
... тяга к Незримому... — Очень глубокое это понятие у Гёте — Незримое. Из текста романа можно сделать заключение, что он так говорит об эротизме, разлитом в мире и управляющем тёплой и трепетной жизнью людей. Гётевский эротизм — это, конечно, не нынешняя «эротика» и не «секс», начало которым в русской жизни положил изломанный Серебряный век; последние — понятие, отстоящие от подлинного эротизма на бездну, на космическую пропасть пространства. Но можно из романа сделать и такой вывод, что Гёте так говорит о чувстве Бога, заложенном в каждой чистой душе нормального человека.
Ещё об органичности при коммунистах. — Разгадка-то как раз в том, что нравственные правила свои они строили на христианских основах (см. выше пассажи о «Моральном кодексе строителя коммунизма»). На христианских основах, вот в чём дело! Будучи антицерковниками и преследуя церковь. А сейчас церковь разрешена, а христианские основы утрачены, повсюду власть только чистогана — потому и не выкристаллизуется органичности, потому жизнь в России пока не жизнь, а хаотическое, неупорядоченное, случайное проживание на краю бездны. И Европу это же ждёт, если она не вернётся к организовавшему её христианству.
Гёте, «Годы странствий Вильгельма Мейстера»
Нет ничего отвратительнее большинства: ведь оно состоит из немногих сильных, идущих впереди, из подлаживающихся хитрецов, из слабых, которые стараются не выделяться, и из толпы, которая семенит следом, не зная сама, чего она хочет. — Поразительный портрет сегодняшней российской, да и вообще всякой, демократии. Большинство, которое есть суть демократии, подавляет личность каждого, как никакое другое политическое устройство. Попробуй поди вякни против большинства! Идеал политического мироустройства — просвещённая конституционная монархия. Обратим внимание на обязательный эпитет «просвещённая». Подлинное уважение облечённого властью к малым сим — а не это ли краеугольный камень всякого политического порядка! — зиждется только на нравственном отношении к ним, воспитанным высоким просвещением. Никакая конституция не поможет, если власть предержащие искренне не хотят добра простому человеку. И мнение большинства тут вообще ни при чём.
На стр. 359 Гёте в стихах поёт гимн протестантству с его этикой пчелиного трудолюбия, а «Дневник Ленардо» похож на «Сны Веры Павловны». Внимание, о аспирант, который возьмётся писать диссертацию о литературных источниках романа «Что делать»! Вот тебе влияние Гёте на чужеземного «мыслителя»!
Странная книга — «Годы странствий Вильгельма Мейстера»! Я не знаю, что о ней говорят исследователи — в Литинституте не учён, а книги Мариэтты Шагинян «Гёте» и вообще учёных томов и послесловий ещё не читал — но, кажется, это именно то, о чём мечтали многие литературно образованные романисты: так называемый «свободный роман». В общем-то это и не роман, конечно; мозаичность на грани хаоса — впрочем, весьма культурного. У мозаики тоже есть сюжет. В «Странствиях Мейстера» сюжета нет. Похоже на масонские проповеди в форме художественных зарисовок. Думаю, что литературно «неангажированный» читатель — тот, что называется «широким читателем» — романа этого уже читать не будет.
Мережковский, «Тайна Трёх. Египет — Вавилон».
Знание, великий дар Божий, искажается людьми. Наука ещё не знание, она может быть и учёным невежеством. Позитивная наука, выбрасывая Личность, религиозное начало культуры, «не зная ни абсолютных проблем, ни абсолютных задач, отрицает культуру» и утверждает варварство. (Закавыченный кусок — цитата из Вейнингера, «О последних вещах».) — Тонкое замечание, между прочим! И неожиданным для меня оказалось присутствие в тексте Мережковского куска из Вейнингера, которого я, прочтя в студенческие годы его «Пол и характер», считал просто сексуальным маньяком-женоненавистником. Оказывается, Вейнингер — серьёзный философ, писавший некогда о серьёзных вещах. Правда, он всё-таки помешался к концу жизни.
От Вавилона к Ассирии — от мира к войне. Не Египет, не Вавилон, а Ассирия начала воевать как следует. Ассирийцы — «первые римляне» во всемирной истории.
Душа Ассура — не мир, а война. Он первый полюбил войну, поверил, что голая сила — меч — решает судьбы народов. «Сила его — Бог его». (Аввак., 1, 11). И все мы доныне — дети Ассуровы: что начал он, кончаем мы.
С рождением или зачатием Ассура почти совпадает появление боевого коня в Западной Азии (около 2000 года до Р.Х.), а также и нашего индогерманского племени. Медленный вол заменяется быстрым конём, мирный плуг — боевой колесницей. В коне — уже наша стремительность, наш полёт неистовый.
После коня — железо (около 1000 года до Р.Х.), кажется, оттуда же, из нашей индогерманской полуночи — железо, «металл Сета», дьявола, по слову египтян, или братоубийцы Каина, по сказанию Талмуда: Каин — «первый ковач железа». Железо — европейский металл по преимуществу, наш каинов дар человечеству.
Лёгкость наша — в коне, лютость — в железе. Попрали конём, убили железом святую Азию, и, может быть, попрём, убьём всё человечество. Бурею конною, бурею железною раздувается тлеющее пламя войны во всемирный пожар — всемирную историю, ибо единственный смысл её для нас — война.
«Все будут убивать друг друга», — это вавилонское пророчество исполняется над нами так, как ни одно из пророчеств.
От Вавилона к Ассирии, от Ассирии к Риму, от Рима к нам — пламя войны разгорается, и происходит то, что мы называем «прогрессом», — постепенное одичание, огрубение, озверение человечества. — Поразительно глубокий и поэтический в полной мере, т.е. прикасающийся к истине неизреченной, пассаж Мережковского. Здесь всё верно, всё современно.
Ткачёв, выписки из разных сочинений
Идеи являются активными двигателями только тогда, когда они совпадают с нашим личным интересом; во всех других случаях они представляют собой элемент чисто пассивный или, точнее говоря, декоративный. — Умно, зорко, точно.
Ежедневный опыт убеждает нас, что люди, думающие разрешать общественные вопросы, руководствуясь неопределённым и чисто субъективным нравственным чувством, будут всегда непоследовательны в своих выводах, запутаются в противоречиях. — Именно поэтому политика и нравственность — вещи несоединимые. Политик не имеет права быть нравственным и руководствоваться в своей деятельности нравственными принципами.
Ушинский: «Разве не нелепость то воспитание, которое сделало нас и делает наших детей доступными для тысячи неестественных, но тем не менее мучительных страданий и заставляет тратить благородную жизнь человека на приобретения мелких удобств жизни? Конечно, странен спартанец, живший и умиравший только для славы Спарты; но что вы скажете о жизни, которая вся была бы убита на приобретение роскошной мебели, шикарных экипажей, бархатов, кисей, тонких сукон, благовонных сигар, модных шляпок?» — Я согласен с Ушинским, но вот сомнение: а не есть ли эта правильная филиппика выражением зависти бедного нищего «демократа» к роскоши аристократов и купцов-буржуа?
Ушинский: «Не ясно ли, что воспитание, стремящееся только к обогащению человека и вместе с тем плодящее его нужды и прихоти, берёт на себя труд Данаид?» — Чёрт побери, чтобы понять мысль У. до конца, современному неграмотному писателю нужно лезть в словарь и выяснять, кто такие Данаиды и что у них за труд был. Я и залез в «Словарь античности» и выяснил, что Данаиды в наказание за что-то должны были на том свете вечно носить воду в бездонный сосуд; отсюда и выражение «труд Данаид», т.е. бессмысленная работа.
Разумное человеческое общежитие возможно только при существовании полной гармонии в человеческих отношениях, при господстве мира, любви, согласия, братства, при совершенной солидарности интересов всех людей. Стремление человека отличиться, выделиться из массы, быть лучше и совершеннее своего ближнего, как бы ни был возвышен и благороден сам по себе источник этого стремления, всегда порождает между людьми борьбу со всеми её логическими последствиями, т.е. завистью, гордостью, тщеславием, тайным желанием неуспеха своему ближнему, желанием повредить ему, унизить его, возвыситься над ним. — Всё, что здесь перечислил борец за народное счастье демократ и позитивист Ткачёв, умный, в общем-то мужик, напрочь отсутствует у меня. Я никогда, например, никому не завидовал, не задирал нос от гордости, и уж тем более не тщеславился, ибо тщеславие всегда представлялось мне глупым и пошлым; а уж насчёт того, чтобы желать неуспеха своему ближнему — об этом я даже не думал; ненавидел и ненавижу врага своего (есть у меня такая вражина, гадина человеческая) — так разве ж это не естественно?! Врага надо ненавидеть в конкретной жизни и обезопасить себя от его влияния. Унижать кого-то всегда представлялось мне низким движением, возвышаться над кем-то я никогда не думал и не имел такого конкретного желания никогда и по отношению ни к кому. По себе, что ль, Ткачёв мерил, когда писал это? Да нет, не столько по себе, конечно, а вообще — знал людей мужик, чего уж тут... А я просто «не от мира сего». И никакого нет тут хвастовства, напротив — это всё не добродетели, а слабость моя жизненная. И бьюзинесменом я потому и не стал, что не боец. Отсутствие вышеперечисленных Ткачёвым качеств мешает мне в моей конкретной жизни.
Гёте, из «Поэзии и правды»
Мистики предпочитают жить прошлым и грядущим. Мирская суета мало что значит для них, коль скоро она не даёт им погружаться в благоговейное созерцание уже оправдавшихся в ходе времени пророчеств и пребывать в постоянном чаянии того, что в ближайшие или отдалённейшие сроки сбудутся покуда ещё сокрытые от нас предсказания. Ведь в силу этого возникает связь всемирных свершений, которую мы тщетно ищем в исторических хрониках, ибо история знакомит нас лишь со случайным шараханьем то в одну, то в другую сторону внутри замкнутого круга. — Вот это замечание о «замкнутом круге» — поразительно. В самом деле, всё, что происходит в истории, на мировой сцене уже когда-то было. Внутри «замкнутого круга» может происходить какое угодно брожение, но границы этого брожения строго определены. Вот они, границы: между собой на национальном уровне враждуют только соседи (какая может быть борьба между Монголией и Мексикой или Боливией?); соперничество на глобальном уровне идёт за рынки сырья и сбыта; и т.п. (В учебниках дипломатии об этом наверняка написано. А есть ли философия дипломатии?) А вот формы брожения обусловлены географией, личностью лидеров, национальными особенностями нации и проч. Так что случайны они только до определённой степени. Вернее, до определённой степени не случайны. — Не додумано.
= ... религия и родственная ей этика... — Этика имеет всё-таки религиозное происхождение?
= ... значение человека не сводится к тому, что он после себя оставил, а заключается главным образом в том, как он действовал прижизненно и на что откликался, а также в том, пробудил ли он в современниках потребность действовать и отдаваться новым веяньям. — Как безусловно узко выразился Гёте о «новых веяниях» и об обязательности следования им! Ни слова о традиции как фундаменте этики и живого элемента жизни.
= Любая национальная поэзия пуста и неминуемо будет пустой, если она не зиждется на самом важном — на великих событиях в жизни народов и их пастырей, когда все, как один человек, стоят за общее дело. ... ... Каждая нация, посягающая на всемирно-историческое значение, должна иметь свою эпопею, для которой отнюдь не обязательна форма эпической поэмы. — У русских есть три эпопеи: былины, «Война и мир» и «Тихий Дон». Ни одна другая нация, самая архицивилизованная, таким духовным и культурным богатством не обладает! С русскими может сравниться разве что арабский мир — у них две национальные эпопеи: Коран и «1001 ночь».
Внутреннее содержание обрабатываемого предмета — начало и конец искусства. Никто, конечно, не собирается отрицать, что гений, художественный талант, получивший правильное развитие, своей обработкой может из всего сделать всё и покорить себе даже непокорнейший материал. Но если всмотреться поглубже, то это будет скорее фокус, чем художественное произведение, ибо последнее должно строиться на достойном сюжете, который благодаря умелой, старательной и усердной обработке может разве что заблистать ещё большим великолепием. — Вопрос: а думают ли современные наши писатели о «достойном сюжете» и об «умелой, старательной и усердной обработке»? Одного писателя, который серьёзно думает о «достойном сюжете», я знаю — это Юрий Вигорь (интересно и глубоко говорил он мне о сюжете вообще и о сюжете в новеллах О’Генри). А с другими писателями у меня на эту тему разговоров пока не получилось, поэтому я и задаю этот вопрос: «а думают ли современные…» и т.д. Судя по их писаниям, думают они об этом мало, если вообще думают.
Редко кто по доброй воле ищет сближения с больным человеком. — Потрясающе верное психологическое наблюдение! Походя Гёте задел что-то в психической основе природы человека, его космического чувства. Задумавшись об этом психологическом феномене, задумаешься и вообще над природой человека и над тем, что такое болезнь, каково её место и роль в мироздании. Здесь касаешься каких-то трепетных правещей. И не верно ли то, что тот, кто ищет такого сближения, сам неполноценен, нездоров, вырожденец?
Часто случается, что мы не обращаем внимания на моральное воздействие болезненных состояний и неправильно судим о многих характерах, заранее предпосылая, что все люди здоровы и посему от них можно требовать соответствующего поведения. — Да, Гёте глубоко понимал болезнь... И Ницше, конечно, внимательно читал Гёте.
Наши желания — предчувствие способностей, в нас заложенных, предвестники того, что мы сумеем совершить. То, на что мы способны, и то, чего мы хотим, представляется нашему воображению как бы вне нас, в отдалённом будущем; мы испытываем тоску по тому, чем в тиши уже обладаем. — Гёте говорит о высоких желаниях — о творческих по существу, о порывах, о дерзновениях, а не о желании, например, иметь много денег, чтобы купить такой же красивый дом, каким обладает его начальник или соперник.
Предусмотрено, чтобы деревья не врастали в небо. — Замечательная метафора, выраженная поэтически мощно! В примечаниях даётся источник: фраза Лютера — «Бог противоборствует высоким деревьям». Зоркими были эти великие мужи!
В разгар счастливейших дней я дал приют сумрачным птицам ночи. — Поэтическая метафора, в основе которой находится ощущение, о котором впоследствии говорил Мережковский: о дневном и ночном сознании.
Наивысшая задача любого искусства — видимостью создавать иллюзию более высокой действительности. Но порочно придавать этой видимости правдоподобие до тех пор, покуда не останется лишь сплошная обыденщина. — Т.е., в произведении подлинного искусства должен быть искус — искус волшебства, искус необычного, чудесного, даже чертовщины или, лучше сказать, что-то такое не поддающееся словам, в чём и дышит тайна жизни, тайна бытия. В обыденщине тайны нет. Творческие люди тем и отличаются от людей не творческих, что они эту тайну чувствуют — м.б., даже неосознанно. Для них и жизнь, исполненная тайны, есть вместилище чудесного; тогда как для людей нетворческих — жизнь есть сплошная обыденщина. Гёте протестует против плоского реализма, поклоняющегося обыденщине, и трактует его словом «порочный».
Склонность к абсурдному, которая в молодости проявляется свободно и без стеснения, впоследствии же, и оставаясь в силе, прячется поглубже. — Среди современных абсурдистов полно дядек в возрасте, но никакой такой стеснительности у них нет и в помине. Все постмодернисты, наоборот, наглые.
Когда государство в целом испытывает нужду, оно может взять у отдельного гражданина то, что он с трудом скопил и сохранил, и потому оно всегда останется богатым. — Прочёл эту сентенцию — и моментально вспомнил проклятый дефолт 98-го года, когда я не потерял ничего лишь чудом, истратив некие суммы буквально за пару дней перед ним; а ведь, кроме 98-го, были и реформы проклятого Гайдара, отобравшего всё у советских людей.
Then old Age and Experience, hand in hand,
Lead him to death, and make him understand,
After a search so painful and so long,
That all his life he has been in the wrong.
«И вот старость и опыт, рука об руку, ведут его к смерти и дают ему понять — после болезненных и долгих исканий — что всю свою жизнь он пребывал в заблуждении» (Э.Юнг). — Прекрасный эпиграф и одновременно эпитафия едва ли не каждому подлинно разумному и мыслящему человеку.
В вере всё сводится к тому, чтобы верить; во что верить — это уже дело десятое. Вера дарит нас прочной уверенностью в настоящем и будущем, которая порождается доверием к сверхвеликому, сверхмогучему и неисповедимому высшему существу. В непоколебимость этого доверия всё и упирается: каким же мы себе представляем высшее существо, зависит от прочих наших способностей, даже от сложившихся обстоятельств, и никого интересовать не может. Вера — священный сосуд, и каждый, совершая жертвоприношение, готов наполнить его тем, что у него имеется: своими чувствами, своим разумом, своей фантазией. — К этой исключительно сильной мысли Гёте я отсылаю всякого неистового «нового православного» из наших нынешних писателей, которые готовы лить помои на каждого, кто верит не как они. Вера есть моё самое интимное; во что и как я верую — это только моё дело и никого не касается. Хочу — рассказываю людям о своём Христе и о своём понимании его пути (Ю.Кузнецов); не хочу — не рассказываю. А если рассказываю вам, то не затем, чтобы вы меня судили, а чтобы вы знали, просто знали, и всё. — А Кузнецова травить стали наши «новые православные». Чужое знание и видение надо уважать и стараться понять и принять, а не улюлюкать и свистеть вослед искреннему и умному человеку, не желающему и не сделавшему этим обнародованием своих мыслей никому зла. — Небось, при Советской власти членами партии были... У этих «новых православных» злобы, как у самых закоренелых нехристей. Трещат о Христе, а заповедей его не исполняют.
Мир, в сущности говоря, до краёв наполнен абсурдным. — И это пишет яснодушный умница Гёте! Именно из-за того, что это сказал не дурак, и стоит задуматься над этой максимой, с разгону представляющейся сомнительной. И подумав, поймёшь: сказано красиво, и тянет принять этакую философичекую позу, расправить складки тоги и закивать, восклицая: да, ах, как это верно! и проч. А ведь, по сути, это трюизм, и дюжинный весьма. Об абсурдности мира ещё древние знали.
Многому можно научиться из книг и бесед, а не только из последовательных лекций, услышанных с университетской кафедры. — Я ничему не научился «с университетской кафедры»; всему — только из книг.
Читая Л.Бердяеву
«Профессия: жена философа»
Ангелы пели: «В небесах мир, в человецех благоволение». И вот теперь эта земля с её войнами, насилием, богоотступничеством, жаждой крови. И эти люди, в большинстве бездушные, холодные эгоисты, и над всем и всеми только одно — деньги, деньги и деньги! — Запись сделана 70 лет назад, в 34 году, а звучит будто о сегодняшнем дне. Не стоит ли задуматься, наконец, что же такое прогресс, если ничего не меняется не только в человеке, но и мире, в котором человек живёт. Существует некая таинственная константа в мироустройстве, которую никуда не денешь, которую не перейдёшь, от которой не откажешься, которой не пренебрежёшь. Коммунисты хотели её переступить, но действовали так, как она же, эта константа, им велела, и опять всё коммунистическое рухнуло в ту же пропасть неизбывного деньголюбия, т.е. в бездну зла. Не деньги зло, а деньголюбие. Выявить эту вечную в человеке и в мире константу — не это ли задача всех философов и художников?
Разговор за завтраком. Участники разговора — Н.А.Бердяев, Л.Ю.Бердяева и сестра её Е.Ю. Тема — Достоевский и свобода. Величие Достоевского в том, что он первый поставил вопрос о свободе человека и о трагизме этой свободы, восстающей, бунтующей и разрушающей всё на своём пути. Достоевский в поисках путей этой свободы пришёл к Победоносцеву. Достоевский, наверно, испугался той бездны, которая разверзается перед дерзновением свободы человеческой, и в Победоносцеве искал устоев. Бердяев: «Вот разница между Д. и Толстым. У Толстого и его героев были эти устои, и ему не страшно было разрушать всё вокруг; а у Достоевского и его героев их не было». — «А разве Христос для Достоевского не был этим устоем? Чем же было для него христианство?» И т.д. — Вот о чём разговаривали за завтраком в январе 35 года русские эмигранты первой волны. А о чём говорят за завтраком эмигранты третьей?..
Верить в Бога, конечно, можно, но надеяться нужно на власть, на силу, а любить превыше всего деньги. Таковы устои современного мира. Чего же ждать, кроме войн, хаоса, революций? — Именно «любить превыше всего деньги» есть корень войн, хаоса, революций и вообще всякой неупорядоченности нашей жизни. Революции совершаются из-за жажды денег. Теперь, когда мы пережили 91-й и 93 гг. и то, что мы получили после этих годов, понятно, что эти события были в самом деле революцией, а то, что это было сделано из-за денег и ради «больших денег» лидерами — Ельциным и его хунтой — сейчас ясно. Лев Толстой понимал губительность жажды денег, но ошибочно говорил, что зло — в деньгах как институте, тогда как деньги — это всего лишь средство организации общества, а вот жажда денег — это зло. И горе человеку, что это зло имманентно миру и человеку, который в этом мире живёт.
Какой ужас хотя бы на минуту представить себе жизнь без Христа. Подумать: «Христа никогда не было». От одной этой мысли кажется, будто тонешь в какую-то чёрную бездну и не за что схватиться... И вот вопрос: как живут те, которые без Христа? За что держатся? Почему жизнь без Христа для них не такая тёмная, гнилая улица, как для меня? — Психологически тончайшее наблюдение. Я, хотя никогда не был истовым верующим, всегда чувствовал присутствие Бога в мире. Даже в самую бездумную, «пионерскую», пору моей жизни. Никакого нравственного значения это чувствование Бога для меня в силу моей общей неразвитости не имело тогда, но я чувствовал: Он есть, Он смотрит на меня, Он присутствует в моей жизни. И это тончайше согревало меня.
Чтобы жить без Бога, нужно иметь чёрную, злобную, пустую бездну вместо души.
Бердяев в 39-м году, за завтраком: «Не было ещё никогда настоящей революции. Были лишь переодевания, приспособления к ней. Подлинная революция есть революция сознания, переоценка всех ценностей». — Кажется, всё-таки в октябре 17-го такая революция произошла в России. Безо всяких подделываний. Бердяева здесь подвела излюбленная его идея о том, что все наши действия в этом мире — лишь подделывания к нему, приспосабливание. Октябрь всё поставил с ног на голову. А потом в течение восьмидесяти лет общественное сознание возвращалось к прежнему. Революция сначала совершается в головах, в сознании, а потом уже в дело вступает политическая логика. Правда, мне симпатична мысль Бердяева о том, что социализм — это развитие буржуазного плена у мира, вершина подделывания под дурную необходимость, и вовсе не есть освобождение, а лишь более полное закабаление, рабство у мира необходимости. Он говорил (в 1912 году!) о том, что социализм завидует буржуазности. Умный человек предвидел, что спустя полвека социалистический обыватель будет гоняться за буржуазными шмотками, что джинсы будут котироваться как признак современности и принадлежности к «миру иному».
Евангелие: «Лица неба различить не умеете» — Мтф., 17, 2. — Какой поэтически мощный образ!
Читая «Смысл творчества» Н.А.Бердяева.
Марксизм — не только не в творчестве, но и не в искуплении, он в Ветхом Завете, в язычестве. — Меня восхищает эта способность умного философа и талантливого писателя одним точным словом обозначить суть явления. В марксизме, при всей его диалектике, присутствует что-то глыбисто неподвижное, не органика, а камень. И в этом неподвижном — дух незыблемого Ветхого Завета.
Должно быть осознание того, как много в «культуре» от необходимости, а не от свободы, от приспособления, а не от творчества. — Это замечание, вскользь брошенное по одному поводу, как нельзя точнее характеризует сущность творчества постмодернистов. Они, талдычущие о свободе на всех углах и перекрёстках, на самом деле — рабы сиюминутной культурной и политической ситуации, к которой постмодернисты лишь приспосабливаются. И воистину применительно к ним слово «культура» надо ставить в кавычки, хотя и по другим соображениям, чем это сделал Бердяев. Постмодернизм — это пародия на романтический порыв девятнадцатого века.
Возрождение мистики и оккультизма обличает глубокий кризис культуры, невозможность остановки на культурной середине, на классических ценностях…………В кризисе культуры чувствуется переход к новой мировой эпохе, к эпохе творческой. — В этом — дух Серебряного века; но пути его свернули в «ад наслаждений» вместо «сада наслаждений», и вместо духовных пиршеств он свалился в пиршество оргиастическое, в сексуальные примитивные оргии, в морфинизм и кокаинизм. Современный постмодернизм — плоть от плоти Серебряного века, но отличается от него, как низкий фарс от высокой трагедии. Тогда оргиазмировали в духовных религиозных поисках, сейчас — в атеистической жажде денег.
... материалистически-натуралистическое учение об эволюции. — Есть что-то магическое в философствовании умного человека. Вот, казалось бы, как просто: эволюция, т. е. превращение простых, низших форм всего (жизни, воззрений и т.д.) в сложные, высшие; рождение нового качества по мере прироста количества и т.п. Но ведь заметил умный человек, что в этой цепочке превращений нет места творению, т.е. появлению небывалого; а значит, отрицается Творец, творение, его творческий акт. И мир эволюции — мир пустой, безжизненный, всего лишь дурная бесконечность. В мире эволюции нет места творчеству.
Творчество есть прирост энергии не из другой энергии, а из ничего. Закон сохранения энергии не имеет абсолютного и вселенского характера, он преодолевается творчеством. — Закон сохранения энергии красив и мощен, он объясняет будто бы всё. Но вот моё рассуждение, следствие рассуждения Бердяева о «замкнутости мировой энергии». Мы легко можем себе представить, что мир и после нас будет существовать, пусть и видоизменяясь, вечно. В нас это представление врождённое. Но мы, как ни силься, не можем себе представить, что мир и до нас существовал вечно. И это не случайно. Наш мозг отказывается воспринимать это вечное существование до нас. Значит, этого вечного до нас и не было. Ну-ка, опровергните этот посыл! Мир должен иметь начало, и мы выдумываем теории первовзрыва, первотолчка и т.п. Иначе мы не можем мыслить. Следовательно, мир и не существовал вечно. Когда-то не было времени. Рассуждения о Первовзрыве, Первотолчке и проч., после чего появилось время, движение и др., — рассуждения плоские, взятые из обыденной жизни, и неверные. Чтобы был первовзрыв, должно до него существовать нечто, что взорвалось. Пусть даже это нечто исчезающе мало, как математическая точка, и массивна, как физическая суммарная масса всех звёзд и планет в Большом Космосе. Чтобы был первотолчок, должно до него существовать нечто, что можно толкнуть, и т.д. А откуда взялось это «нечто»? Рассуждения мои, понимаю, дюжинные, и ничего нового не несут в себе — только старую, как мир, истину, что в начале всего был акт творения, и всё, что потом взрывалось, толкалось и т.п., появилось подлинно из ничего. Вот это «из ничего» есть одна из божественных тайн жизни. О ней писал Бёме, называя ничто «Ungrund» — «безосновность» по-немецки, та самая знаменитая бёмевская «бездна». А Майстер Экхард называл это ничто «Gottheit» — божественность. Тоже по-своему точно... — Проясняется картина мира... Да здравствует философия.
В самой глубине сексуального акта, полового соединения скрыта смертельная тоска. В рождающей жизни пола есть предчувствие смерти. То, что рождает жизнь, — несёт с собой и смерть. Радость полового соединения — всегда отравленная радость. Этот смертельный яд пола во все времена чувствовался как грех. В сексуальном акте всегда есть тоска загубленной надежды личности, есть предание вечности временному. В половом соединении этого мира всегда что-то умирает, а не только рождается. В глубинах сексуального акта раскрывается таинственная связь и близость рождения и смерти. — Тонкий психологический анализ полового акта на сегодняшний взгляд представляется чересчур тонким. Современные люди, совокупляясь, ни о какой смерти не думают — напротив, без каких-либо психологических вывертов получают корневую, цельную жизненную радость, наслаждаются жизнью. В этом высказывании Бердяева чувствуется Серебряный век с его извращённой изысканной оргиастичностью. Но истинное Б. здесь зацепил: фразой о грехе, о его чувствовании. Возникновение ощущения греха в человеческом общежитии становится понятней.
Таинство любви — выше закона и вне закона, в нём выход из рода и родовой необходимости, в нём начало преображения природы. Любовь не послушание, не несение тяготы и бремени «мира», а творческое дерзновение…………Любовь теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви, залог её вечности…..Влюблённость жаждет абсолютного соединения и абсолютного слияния, духовного и телесного. Сексуальный же акт разъединяет. — Мысль о разъединяющем элементе в половом сношении Бердяев повторяет в нескольких местах своей книги. Купно с его мыслями о присутствии элемента смерти в сексуальном акте вспоминается Толстой, который в конце 80-х гг. пишет в Дневнике о половом сношении с женой: «Чувство, похожее на труп». Вспоминается и пошлый анекдот из серии «Армянское радио». Спросили: «Что такое апатия?» Арм.радио ответило: «Отношение к сношению после сношения». Разъединение, смерть... Не здесь ли корневая причина признания полового акта за грех? У Бердяева в 9-ой главе его «Смысла творчества» есть длинный абзац, что сексуальность — это природное, а не «высшее», что любви сексуальность не нужна. А в другом месте он говорит прямо: «Половое влечение есть творческая энергия в человеке. В нём есть мучительный переизбыток энергии, требующей исхода в мир, в объект. И несомненна глубокая связь творчества и рождения, их родство и противоположность. В рождении, в создании новых жизней находит себе выход творческая энергия пола. В стихии рода, в порядке природной необходимости половая энергия разряжается в деторождении, творчество подменяется рождением, бессмертное созидание — смертным созиданием. Существует глубокий антагонизм между творчеством вечного и рождением временного. Совершенство индивидуальное и деторождение — обратно пропорциональны. Этому учит биология, этому учит и мистика. Наиболее рождающий — наименее творящий». — У Бердяевых, Л.Ю. и Н.А., детей не было. Неужели это — прямое следствие воззрения Бердяева на «проблему пола»? Это всё дуновения Серебряного века, господа… — «В любви есть экстатически-оргийная стихия, но не природно-родовая. Оргийный экстаз любви — сверхприроден, в нём выход в мир иной». И далее: «Любовь не послушание, подобно семье, а дерзновение, свободный полёт……В семье есть тяжесть благоустройства и безопасности, страх будущего, бремя...» — М-да...
Сделанная на полях моя запись: «Карьера — это потакание обстоятельствам, это приспособление к ним, это игра по правилам, которые мне предлагает жизнь. Тогда как нам надо заставлять жизнь играть по нашим правилам. Вот — подлинный жизненный успех».
К «Смыслу творчества» предпослан такой эпиграф Ангелуса Силезиуса:
Ich weiss, dass ohnе mich
Gott nicht ein Nu kann leben,
Werd ich zu nicht, er muss
Von Noth den Geist aufgeben.
Вот как его надо переводить:
Я знаю — без меня
Бог жить совсем не может.
Я превращусь в ничто —
Он дух испустит тоже.
Дословный перевод: «Я знаю, что без меня Бог не может жить ни мгновенья; если я превращусь в ничто, он должен по необходимости испустить дух». Мысль ясна. Тогда как к изданиям этой вещи Бердяева в различных издательствах даётся неверный перевод: «Я знаю, что без моего Бога я не смог бы прожить ни единого мига; не будь меня, он по необходимости должен был бы умереть». Выделенное — дикая отсебятина, которой в тексте Силезиуса нет и быть не может и которая напрочь искажает или даже уничтожает, обессмысливает его высказывание. Чушь; ничего не понятно. И эта галиматья гуляет из издания в издание.
Из записной книжки
Творчество, по Бердяеву, это рождение нового бытия, прироста небывалого к уже существующему. Откуда берётся это небывалое? В этом и есть тайна творчества, но не только творчества, а та самая тайна жизни, лежащая в основе всего. Творчество есть уничтожение небытия, предшествующего бытию.