Эхо и ego эскизы о жизни и литературе

Вид материалаКнига

Содержание


Читая Галковского
Читая Марка Аврелия
Взорванный бык”...
«Лекции по русской литературе» Набокова
“Тризна” Е.Лебедева
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   13

Читая Галковского



Розанов собирал «Опавшие листья»; Галковский же бережно выращивает каждый листочек на каждой веточке своей мысли, и получается дерево. Кстати, «Бесконечный тупик» — это прекрасная метафора для описания дерева (как и для описания жизни).


У литературы как ветви искусства, вернее, культуры, много задач, и развлекать человека в минуты досуга — тоже одна из её задач. Но подлинная задача литературы всё же — это обнаружение тайны бытия, которая вершит судьбы мира, выщелушивания этой тайны на свет из-под мусора быта.


Читая Марка Аврелия



Человек привыкает к своим вещам: к пиджаку, к ботинкам, к книгам и т.п.; они для него кажутся одушевлёнными; т.е. он их одушевляет, т.е. наделяет их душой, т.е. стремится сделать их подобными себе, т.е. стремится объединить их с собой в одно целое. Почему? Потому что человек есть часть всеобщего целого и, как эта часть, стремится преодолеть отчуждение между собою и вещным миром.


Революционеры — это подстрекатели, науськиватели; политические руководители революции — те же подстрекатели, только с политической ловкостью и соответствующими целями.


У человека как части человечества смысл жизни заключён в том, чтобы отдать себя на благо и т.д.; но у человека как такового такой и вообще положительной цели и смысла жизни нет и быть не может: какое ему дело до человечества, если он, лично он, обязательно умрёт? Нет дела; поэтому человек придумывает себе занятие, чтобы заполнить пустоту, чтобы занять себя; освоив одно, он переходит к другому, и т.д. — скучно ведь всю жизнь заниматься одним и тем же и делать одно и то же — пахать скушно, давай придумаю и поставлю машину, пущай она пашет, коль всё равно земля должна быть пахана, и пр.; отсюда — роковая, трагическая неизбежность и «объективность» так называемого прогресса.


Переделать мир! — Дерзкая, надменная, убогая в своей надменности цель. В основе её — пошлая и плоская мысль, что если мир несовершенен (а он, очевидно, несовершенен, ибо несовершенен человек), то давай сделаем его совершенным, т.е. разрушим существующий порядок, а на его место воздвигнем другой; будет ли этот другой порядок лучше, неизвестно; но тот факт, что эта перестановка потребует моря крови, насилий, убийств миллионов людей — уже одна эта мысль должна была бы остановить подстрекателей. Но не остановила. Так что это были за люди, переделыватели мира?! Выросшие из новых людей XIX века, из Чернышевского, Добролюбова, Белинского, Некрасова — и из осмеивателя Гоголя, да-да, господа, из Гоголя...


Свобода слова и действий — как это прекрасно, просто и понятно! Но стоит добавить крошечное: «чтобы они (т.е. слова и действия) не вредили другим людям» — и из этого добавления, и вправду необходимого и неизбежного, вырастают все неразрешённые проблемы и парадоксы этики.


Взорванный бык”... Эта запись оставлена мной на полях книги непояснённой, и сейчас я уже забыл, что она означает. Бродит в голове смутное воспоминание о происшествии, как где-то кто-то когда-то и зачем-то взорвал живого быка, но забыл: то ли прочёл об этом где-то, то ли рассказал кто-то. Так и осталась на полях Марка Аврелия эта чудовищная запись.


Политика неизбежно равнодушна к человеку, иначе ни один политик не смог бы принять и осуществить ни одно политическое решение. Тезис, что она должна руководствоваться благом большинства, безнравственен. А другой руководящей цели у политика быть не может; поэтому заблуждение, что человечество идёт вперёд. Этот путь вперёд устлан трупами. Так называемая западная цивилизация (ergo, и наша, ведь мы так стремимся быть европейцами) зиждется на трупах. Восточные — и китайская, и японская, и исламитская — тоже. Поэтому впереди нет ничего, кроме конца света.

В человеке сосуществуют два гения: добрый гений и злой. Счастье — это когда тебе удаётся жить согласно с устремлениями твоего доброго гения.


«Лекции по русской литературе» Набокова



В лекции о Гоголе Набоков говорит о детстве Гоголя, о задушенной им и закопанной в землю кошке, о неопрятности его, о страхе перед адом и чёртом, об истеричности и ненормальности его матери и т.д.; приводится ужасающая своей ясной клиникой цитата из «Невского проспекта»; рассказывается о внезапном отъезде его за границу и приводится целиком письмо Гоголя матери, объясняющая причину этого в высшей степени нелогичного поступка, и проч. Все эти детали, вкупе с известными мне деталями его последних дней, внушили мне уверенность в том, что Гоголь был тяжело больным человеком. Набоков пишет, что бедного Гоголя никто не лечил в течение всех его мучительных 43 лет жизни; напротив, о. Матвей добавлял мук, разжигал психопатическое состояние его.


Тризна” Е.Лебедева



Общество разделено на слои, страты, и внутри каждого страта идёт своя жизнь, бушуют свои страсти (для другого страта чуждые и даже, м.б., непонятные), мучают свои, внутристратовые, проблемы. Глобализм и демократия сближают страты, он при этом сближении человек странным образом теряет себя, свои основания... Он перестаёт быть человеком страта, он становится человеком как бы всего мира, всего сообщества — но легче ли ему от этого жить, комфортнее ли, яснее ли делается его жизнь, чище ли? Если в своём страте он может сконструировать свой мирок, покойный и уютный, согласно уставу и традициям своего страта, к которым он привык и которые органичны ему — то вопрос, может ли он этого достигнуть в океане целого мира, найти в нём свой островок?

Ибо мир — это существо, которое внимает человеку или глухо к нему.


Радищев: только умение «соучаствовать» в другом человеке делает человека человеком.


Проблема отзыва, отзывчивости, сострадания — ключевая проблема русской литературы.


Существует ли украинская, например, литература? Нет; потому что она питается мелким, в общемировом, общечеловеческим смысле несущественным: как обособиться от русского, как унизить русское, как заявить о себе как об особенном, самодостаточном, самостоятельном etc. Поэтому она никогда не породит ни Толстого, ни Достоевского, ни Блока, ни Пушкина. И никому она, эта «литература», не нужна. А ведь как ясно: убери ты с глаз, с души этот морок антирусскости, — и моментально в душе украинского писателя появится пространство для подлинно нужного каждому человеку. Прекрасен, например, роман Яворивского в журнале «Москва», где ничего нет антирусского — и эту прозу можно читать.


Безответственность — качество раба, для нормального человека противоестественное. Многие освобождённые крепостные оставались в прежнем служении у своих хозяев именно потому, что у них выработалась рабская психология, и мысль о самостоятельной, т.е. ответственной, жизни была им невыносима, непредставима и пугала. Люди, рвавшиеся к делу, т.е. желавшие ответственности за свою судьбу, всегда рвались и рвутся вон из рабского состояния. Рабство, кстати, есть и сейчас, только в иной, завуалированной форме.


Суть современного массового искусства — обслуживание нетребовательного вкуса толпы. Торгаши от культуры всегда считают мнение толпы верховным судией всех литературных дел.


Идеал писателя, к которому должен стремиться каждый пишущий художественную прозу — это идеал мирной, домашней, трудовой, богобоязненной и любовной жизни, которая даётся (или достаётся) главному герою через Преодоление и как конечная награда за Преодоление. Таков порядок вещей в нашем тварном мире; по-другому не бывает в жизни; таков закон человеческого бытия. И честный писатель, единственная цель которого — извлечение Истины из-под мусора повседневности — должен этому глубочайшему закону следовать и соответствовать. Иначе выйдет из-под его пера ложь; иначе нет жизни, нет живой теплоты, нет Царствия Божьего внутри нас.

Художественное следование этому закону — дело тонкое, и все эстетические поиски серьёзных художников слова посвящены этому. Пресловутый американский happy end — лобовое осуществление этого закона, и, как всякое движение «в лоб», есть примитив и исполнено пошлости. На этой пошлости выросла и держится американская нация, американский менталитет.