Geum.ru

Центр современной философии и культуры им. В. А. Штоффа (центр «софик»)

Вид материалаДокументы

Содержание


IV. Философская антропология
2. Концепция классического университета и герменевтическая педагогика
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   15

IV. Философская антропология


И. Дмитриев

Метод генеалогии в пространстве

институтов воспитания


Современный кризис образования очевиден. Образование уже не несет той определяющей роли в формировании личности, которую оно несло раньше. Раньше образование было престижным, «путёвкой в жизнь». Престижным оно осталось, но путёвкой быть перестало. Порой человек необразованный живет лучше, чем тот, кто посветил себя науке. Хотя такое положение не везде. Я говорю о реалиях нашей страны.

Кант нам писал о том, что воспитание — это тайна совершенствования человеческой природы. И чтобы остаться человеком, дети должны быть лучше своих родителей. Исходным понятием должна стать человечность. Люди подчас скрываются за такими понятиями как: гуманизм, свобода, модное на сегодня, гражданское общество. Но это все идеологии, а человечность — это практика. Человечность была всегда, а идеи меняются, некоторые уже никто не вспоминает и, скорее всего, не вспомнит.

Человечность — это тот стержень, который помогает личности оставаться личностью, та основа, которую закладывает в человека окружающая среда.

Раньше образование было направленно на воспитание гражданина своей страны. Ещё Фихте говорил о том, что победа куется в гимназиях. Воспитательный фактор был решающим. Дисциплина была основой образования даже больше, чем знание наук. Государству всегда требовались люди, на которых бы оно могло опираться, и которые могут сделать много полезного для этого государства.

Человек является существом, постоянно живущим на границе своего мироощущения. Он может подстраиваться влиянию своего мира, может его изменить, тем самым, изменив себя. Может вообще отказаться от какой-либо саморефлексии. Так или иначе, у него есть выбор всегда. И главный вопрос педагогической антропологии, почему человек поступает так, а не иначе? Почему один становится хорошим человеком, а другой — злым?

Современное образование направлено больше не на воспитание человека, а на его распределение. Человек должен чем-то заниматься. Неважно чем, но он всегда должен быть при деле. А иначе он будет мешать своим присутствием.

Для того чтобы проследить путь, который проделало образование и вместе с ним человек, мы обращаемся к методу генеалогии.

Мишель Фуко характеризует генеалогию в своей статье такими словами: «Цвет генеалогии — серый. Ей свойственны скрупулезность и терпеливая документальность. Она работает с пергаментами — исчерканными подтертыми, много раз переписанными заново»1.

Родоначальником философского понимания генеалогического метода можно считать философа, чье имя всегда будет вызывать массу эмоций и впечатлений, тотального отрицания или, наоборот, восхищения и преклонения при одном его упоминании. Имя этого философа — Фридрих Ницше. Именно он в своей работе «По ту сторону добра и зла» сформулировал принципы генеалогического метода. Так считает Мишель Фуко в своей статье, посвященной как раз Ницше.

Генеалогия как метод исторического исследования означает конец классической метафизики; для нее не существует законов истории — только исторические факты. Исторические факты не есть звенья некого единого процесса, развивающегося по какой-то своей внутренней логике. У истории нет первоистока, из которого «исторический процесс» мог бы развиваться; у нее нет цели, стремлению к которой было бы подчинено его развитие: «Генеалогия не противостоит истории, как высокомерный и глубокий взгляд философа противостоит подслеповатому взгляду ученого; наоборот, она противостоит метаисторическому развертыванию идеальных значений и неопределенным телеологиям. Она противостоит поискам "первоистока"».1

Генеалогия рассматривает исторические факты как чисто исторические — это значит, происшедшие в конкретное время, в конкретном месте, в силу конкретного ряда обстоятельств. Исторические факты не есть разворачивание во времени некой единой последовательности, но отдельные специфичные в своей особости события, совокупности бесчисленных мелочей, каждая из которых требует к себе пристального внимания. «Генеалогия, таким образом, предполагает кропотливость знания, горы изученных материалов, терпение, определенное упорство в эрудиции...»2.

Все эти заповеди генеалогии в неявной форме были реализованы уже в книге «История безумия...», первое издание которой вышло в 1961 году, почти за десять лет до написания статьи. В книге есть и «горы изученных материалов», и «кропотливость знания», и «упорство в эрудиции». Фуко анализирует появление и развитие психологического знания, «медикализацию» понятия «сумасшествие», параллельно прослеживая развитие системы сумасшедших домов и практик помещения в них и появление понятия нормы, нормальности, связанное с тем, каким образом человек приводился к тому, чтобы признавать себя (и других) здоровым (нормальным, разумным) или больным (безумным), другими словами, субъектом собственного разума или безумия. Фуко показывает, что сумасшествие не есть некая универсальная вневременная данность, но полностью историческое понятие, которое появляется и развивается в определенную историческую эпоху на фоне развития соответствующих практик.

В «Словах и вещах» (1966) Фуко историзирует уже самого «человека». Человек как особая антропологическая форма, представляющая собой эмпирико-трансцендентальное единство, изучаемое, с одной стороны, эмпирическими науками (как человек живущий, работающий, говорящий), а с другой — спекулятивной философией, — этот человек есть историческая фигура, появившаяся сравнительно недавно. Эмпирико-трансцендентальный подход к человеку ведет к тому, что человек рассматривается как конечное существо, имеющее некую определенную природу, скрытую в его глубинах; жизнь, работа, язык есть проявления этой природы, и рассмотрение этих фактических проявлений жизни ведёт к более чёткому пониманию человеческой мотивации и сознания в любой период его истории.


Ю. В. Сумбурова

Герменевтика как методология

воспитания и образования


Термин «герменевтика» имеет различные трактовки. Например, герменевтикой называют искусство интерпретации (толкования) текстов. Под текстами здесь понимают любые литературные произведения: художественные, исторические, философские, религиозные и проч.

Термин «герменевтика» употребляется также и в теоретическом смысле: герменевтика — это теория понимания, постижения смысла.

Есть также истолкование этого термина как «искусства постижения чужой индивидуальности». Это специфическое понимание смысла термина «герменевтика» имеет довольно длительную историю и связано, прежде всего, с одним из видов герменевтики, который можно назвать «психологической герменевтикой». Такого типа искусство постижения чужой индивидуальности развито и зафиксировано одним из классиков герменевтики Ф. Шлейермахером.

Наконец, можно найти определение герменевтики как учения о принципах гуманитарных наук. Здесь герменевтика выходит на несколько иной уровень, где она приобретает уже функции онтологические и социально-философские, т. е. претендует на роль философской дисциплины.

Актуальность и значимость герменевтической проблематики в философии определяется усилением интереса к связанным с нею проблемам истолкования, интерпретации и понимания в практической жизни, политике, морали, праве, искусстве, религии, коммуникативной деятельности, образовании.

Европейское классическое, рациональное мышление и основанное на нем образование, ставило в центр мира разумную личность и отстаивало ее свободу. К середине XX в. наступило осознание того обстоятельства, что человек не умеет пользоваться своей свободой. Философская антропология становится попыткой возвратить воспитанию и образованию его событийный, экзистенциальный характер. В Германии в 30 – 40-е годы XX в. ведущими методами педагогики становятся феноменология, герменевтика и психоанализ. Соответственно возникает феноменологическая педагогика (М. Бубер, О. Ф. Больнов, М. Й. Лангефельд), герменевтическая педагогика (Г. Ноль, О. Ф. Больнов, Э. Венигер, Х.-Г. Гадамер), психоаналитическая педагогика (А. Фрейд, Э. Фромм, К.-Г. Юнг, М. Кляйн, О. Ранк, Г. Цуллигер, В. Рейх). Обогащая философскую рефлексию, эти направления значительно расширяли её проблемное поле.

Вполне очевидно, что образование, включая в себя экзистенциальный опыт — доверие, переживание, уважение, благодарность, уверенность в будущем — представляет собой одну из напряженных и драматичных сфер человеческого бытия. Однако, задаваясь вопросом, какова герменевтическая концепция образования и воспитания, мы будем вынуждены признаться, что неясным и неопределённым остается антропологический смысл образования вообще и университетского образования в частности. Разумеется, речь идет вовсе не об отказе от познания, гуманизма и разума, а лишь об открытии в накопленном опыте человеческого сообщества нереализованных возможностей

1. Герменевтический опыт и воспитание. Феноменальным основанием философской герменевтики является вопрос отношения к другому, который непосредственно связан с понятием герменевтического опыта. Вовсе не случайно в «Истине и методе» Г.-Г. Гадамера центральное место занимает глава, посвященная понятию опыта — как понятию наименее известному. Автор уверяет читателя, что нет ничего оригинального в том, что он сделал в «Истине и методе». Он лишь показал, что есть понятие, которому надо вернуть его изначальный смысл. То, что он пытается сделать, — это отделить понятие опыта от вопроса об истине знания, познанного, и напомнить об опыте другого рода, — того, в котором копится наш жизненный опыт, вернуть понятию опыт человеческий смысл.

Подлинное понятие опыта забыто благодаря тому, что называют эмпиризмом. Опыт — это выход к чему-то новому, посредством которого понимающий подвергается известному испытанию, и, таким образом, всякий опыт предполагает своего рода экзамен или испытание понимающего. Смысл опыта не в том, что человек что-то реально увидел, а не выдумал, а в том, что человек увидел нечто новое, и это заставляет его отказаться от прежних убеждений. В самом слове опыт (Erfahrung) всё еще лежит то же самое, что описано у Парменида: всё, что человек испытал в своих передвижениях и многочисленных странствиях, то есть опытный путешественник. Например, когда Парменид говорит, что «это был многоопытный муж», то это сразу поясняется: «который много странствовал».

Герменевтический опыт, таким образом, представляется как приключение или рискованное начинание1. В чем состоит рискованность характера понимания? Это связано с самим способом, каким люди понимают друг друга. Что такое собственно герменевтика? Герменевтика — это убеждение в том, что другой тоже может быть прав. Быть готовым понять другого. Возможно, он прав. Таким образом, мы должны совершенно отойти от эмпиризма, от теоретико-познавательного понятия опыта. В жизни мы ведем себя, руководствуясь вовсе не теоретико-познавательной точкой зрения, и при этом человек должен набираться опыта. Человек учится благодаря опыту. Как раз благодаря понятию опыта философская герменевтика обеспечивает основание для педагогики. Если герменевтическое понятие опыта понимается как расширение нашей единичности, то мы можем прояснить и обосновать феномен воспитания.

Ни в коей мере нельзя недооценивать то, что представляют собой первые пять лет жизни. Для каждого человека это является во многом судьбой, которую он не выбирает. В эти пять лет человек учится говорить. Поэтому имеет такой категорический характер всё то, что человек слышит в это время от окружающих его людей. Обучение говорению — это построение мира. Подлинный смысл в этом и заключается, что человек в языке учится в полной мере высказываться. Дети гораздо быстрее договариваются друг с другом, достигают взаимопонимания. Возможно потому, что для них опыт, воспитание и игра — одно и то же. Всё, чему человек обучается впоследствии, опирается на этот базис.

2. Концепция классического университета и герменевтическая педагогика. Если речь идет о развитии человека в качестве личности, тогда это не только вопрос воспитания, но и образования. В конце XIX века Ф. Паульсен определил два основных начала построения классического университета — дух самостоятельности и ответственности. Тенденция полного освобождения человеческого ума не совместима со школьной дисциплиной и полицейским надзором. Это то, за что к нему питает благодарность взрослый человек: он пробудил в нем силы, давшие возможность совладать с собой и на себя рассчитывать. Не только преподаватели, но весь университет со своими учреждениями и порядками, традициями и товарищами, всё взывало к нему: здесь он должен сам хотеть, он теперь взрослый человек и должен сам за себя постоять.

Значение университету придает не совершенная ученость учителей и не зарождающаяся ученость учеников, а заложенная в нем форма, способствующая развитию всякого возможного таланта к преподаванию и дающая удовлетворение всякой живой восприимчивости учеников, форма, наделяющая высоким чувством бытия даже более скудную жизнь ограниченных натур1. Речь идет о формировании особой университетской атмосферы возвышенного настроя и творческого поиска.

Рассуждая о будущности учебных заведений, Ф. Ницше предвидел: «Я уже вижу то время, когда серьезные люди, совместно трудящиеся на пользу совершенно обновленного и очищенного образования, снова сделаются законодателями повседневного воспитания… Но как далеко это время!»2. Эти слова особенно актуальны сейчас, когда знание обретает безличный характер, когда безудержный поток информации конструирует событие, лишая его какого-либо человеческого смысла, а память становится компьютерной.

Антропологический поворот в философии связан с проблемой воспитания и образования молодого поколения. Для М. Шелера вопрос, «что делает человека человеком», внутренне связан с вопросом, «как возможно формирование человека», поэтому его философская антропология изначально педагогична. В его представлении, окончательно понять «исторического человека» — значит понять его как «первоначально подвижного, живого, а не выводимого из некоего равновесного состояния», а также понять среду как «формирующуюся в процессе поиска, а не как сформированную и замкнутую обстоятельствами»3. Такова модель человека, согласно Шелеру, и одновременно он создает феноменологическую модель педагогической антропологии, суть которой в создании самоформирующейся воспитательной среды.

М. Шелер рассматривает внутренние противоречия немецких университетов. Важнейшее из них состоит в том, что задачи университета и задача формирования личности перестали совпадать. Получение знания и формирование человеческой души — вот основная задача университетского образования и воспитания в целом. Шелер предлагает создание в университете особой атмосферы товарищества преподавателей и студентов, несовместимой как с авторитаризмом со стороны преподавателей, так и с навязыванием какой-либо политической доктрины. Вообще, настойчиво повторяет Шелер, всякое классовое или экономическое влияние на университет есть чуждая университетскому духу догма.

Отчуждаясь от человека, образование утрачивает всякую связь с драматизмом жизни и реальным человеком, забвение которого ведет к бесчеловечности. В торжественной речи «Требование человечности», посвященной зачислению в студенты классического университета (Германия, Тюбинген, 1960 г.) О. Ф. Больнов отмечает: важна не критика нарастающей технизации, а требование к человеку — быть человечным. Дух бесчеловечности — постоянная угроза внутри самого университета. Она таится на факультетах, если они, усиленно занимаясь подготовкой профессионалов по отдельным дисциплинам, не учат главному — быть человеком. Истинная человечность не привязана к определенному образу человека, она возможна в каждом, даже в самом простом, так называемом необразованном человеке и может быть доступна ученому только в той степени, в которой он научится быть простым1.

Свой методологический подход философ называет «герменевтикой воспитательной действительности». Он является автором концепции педагогической атмосферы как совокупности условий и особенностей человеческого поведения, которое возникает между преподавателем и учеником и служит фоном для всех отдельных действий. Выявление специальных ориентиров, направленных на обнаружение индивидом своей причастности к всеобщему человеческому бытию, обусловлено необходимостью формирования педагогической атмосферы, необходимой для защиты человечности.

Поскольку воспитание и образование понимаются как мировоззренческая сила, антропологическая концепция университета предполагает создание некой надклассовой и надинституциональной духовной среды, особой ауры, призванной утвердить человека в рамках его социального мира.


И. В. Шугайло

Виртуальность личности художника как фактор автобиографии (на примере анализа «Дневника одного гения» С. Дали)


«В любой ошибке всегда есть что-то от Бога»

С. Дали


Сальвадор Дали — одна из ярчайших, неоднозначных, мифологических фигур XX века. Свое предназначение сам Дали определяет как «спаситель человечества» от рутины и исчерпанных смыслов предшествовавшей ему эпохи. Любой факт собственной биографии художник интерпретировал как знак судьбы, поэтому и имя свое он воспринимал буквально: Сальвадор — в переводе «спаситель». «Как на то указывает мое собственное имя Сальвадор, Спаситель, я предназначен самой судьбою не более не менее как спасти современную живопись от лености и хаоса»1. Он, будучи мистиком, казалось, не проводил различия между реальным и вымышленным миром; распредмечивал «реальное» и опредмечивал вымышленное. Живопись для Дали была сродни любви и познанию тайн мира особым способом. В своем «Дневнике» он пишет: «Мне необходимо было найти в живописи этот самый «квант действия», который управляет нынче микрофизическими структурами материи, и найти это можно было, только призвав на помощь мою способность провоцировать — а ведь я, как известно, непревзойденный провокатор — всевозможные случайные происшествия, которые могли ускользнуть от эстетического и даже антимистического контроля, дабы иметь возможность сообщаться с космосом… живопись, живокисть, живописать… космопись, космокисть, космописать»2. Будучи большим поклонником психоанализа, возможно, в своем литературном творчестве он пытался путем исповеди (подобно сеансам психоанализа с невидимым анализантом) представить себя той личностью, которой ему хотелось бы быть. Но при этом — «Я не безумец!» — восклицал он.

У Дали не было разграничения между реальным и воображаемым. Действительно, художнику трудно отделить внутренний мир от внешнего, мир прошлого от мира сегодняшнего (настоящего) и сообразоваться с «законами» реальности, т. е. «нетворческого большинства». И если, по мнению большинства, гении — это человеческие существа, более или менее похожие на всех остальных простых смертных, «все это чушь! — восклицает Дали, — И уж если это чушь в отношении меня — гения самой разносторонней духовности нашего времени, истинно современного гения, — то это втройне чушь в отношении гениев, олицетворявших вершины Ренессанса, каков почти божественный гений Рафаэля»1. Виртуально Сальвадор присутствует во всех временных измерениях. Гении прошлого в «Дневнике» Дали выступают как покровители, учителя, друзья. Несмотря на разрыв во времени, они рядом. А гений — если не бог, то герой наверняка. Неслучайно Дали использует цитату из З. Фрейда перед разделом «1952 год»: «Герой тот, кто восстает против отеческой власти и выходит победителем»2. Подобно сыну бога, Дали мыслит свергнуть отцов-учителей. Среди них упоминаются в тексте следующие гении: Вольтер, Ницше, Матисс, Месонье, Бретон, Конт, Вагнер, Босх, Вермеер, Фрейд, Эйнштейн, Гитлер, Веласкес, Сурбаран, Сервантес, Колумб, Леонардо, Евклид, Энгр, Сезанн, Парацельс, Арто, Пруст, Фидий Гегель Гераклит, Платон, Гомер. И, конечно, буквально «герой» Дали божественного происхождения (имя – «Спаситель»!) мечтает свергнуть с пьедестала своего отца, человека, которым он более всего восхищался, которому более всего подражал и которого превзошел в богохульстве3!

Среди виртуальных «богов» Дали находится и Заратустра. «Настанет день, и я превзойду его своим величием!» – верит Сальвадор. Усы Гитлера и Лорки также представали перед Дали чуть ли не как живое воплощение духа! «Уж мои-то усы не будут нагонять тоску, наводить на мысли о катастрофах, напоминать о густых туманах и музыке Вагнера. Нет, никогда! У меня будут заостренные на концах, империалистические, сверхрационалистические усы, обращенные к небу, подобно вертикальному мистицизму, подобно вертикальным испанским синдикатам»4.

Возможно, поэтому ему легко удавалось то, что не мог себе позволить даже ни один сюрреалист (с позиции того времени воспринимающийся как предельный новатор): игнорировать предписания и запреты. Г. Гессе писал о феномене художественного творчества: «Если провести мелом черту по полу, идти точно по этой черте так же трудно, как по самому тонкому канату. И все же ты по ней преспокойно проходишь, потому что тут нет никакой опасности. Если ты представишь себе, что пред тобой просто проведенная мелом черта, а воздух — это пол, ты уверенно пройдешь по любому канату»1. Дали это удавалось.

Художник Дали в наименьшей степени, судя по автобиографическим воспоминаниям, чувствовал себя обычным человеком, да и просто человеком. Он более сверхчеловек или герой, открывающий новые перспективы для человечества. Новую антропологию С. Дали можно уподобить ницшеанству, проповедующему возрождение образа титана эпохи Ренессанса, где человек уже не человек, а сверхчеловек, создающий виртуальный мир. Но Дали идет дальше Ницше: здесь уже не только сверхчеловек, но антропоморфная энергетическая творческая воля, «изрыгающая» из себя не виданные ранее смыслы. Сверхчеловек Дали — это гений. Вообще, можно сказать, единственной темой его творчества был он сам — гений. В «Дневнике», написанном Сальвадором Дали о себе самом, художник отмечал, что повседневная жизнь гения, его сон и пищеварение, его экстазы, ногти и простуды, его жизнь и его смерть в корне отличается от всего, что происходит с остальной частью рода человеческого2. Поэтому, видимо, и нужно было написать очередную автобиографию.

Во многом мир Дали представляется как расшифровка потаенных смыслов собственной судьбы: попытка сделать сны реальными, а мечты гиперреалистичными. Принцип метаморфоз и перевоплощений в другого гения также типичен для Сальвадора Дали. Отсюда так велика роль техники для Дали, важность изучения картин старых мастеров. Ведь в состоянии выхода за свои границы Художник должен с легкостью перевоплощаться в кого угодно и творить, как бы говоря его языком. Не случайно, в музее г. Фигераса есть целый зал картин Дали-подражателя.

В мифологии художника-мистика особо ярко звучит тема двойничества или двойника. Персона и Тень, Анима и Анимус (аналогичные архетипам, предложенным К.-Г. Юнгом), рациональность и сумасшествие и т. д. — те полярные образы, которые образуют цельный амбивалентный образ творящей личности (сверхчеловека). Два любимых символа Дали, которые ярко отражены на фасаде музея Дали в Фигерасе: яйцо — символ мироздания и человек типа манекена с дырой — местом для души. Здесь в качестве двойников, противоположностей выступают космос и микрокосм (человек, антропоморфность), личность (Персона-манекен) и место-вместилище для души. Дали с самого раннего детства из-за смерти первого Сальвадора — его брата считал себя его частицей. И поскольку тот ушел в мир иной, Сальвадор, как его «двойник» чувствовал себя на грани миров. Дали всегда с самовлюбленностью Нарцисса поклонялся собственному отражению, его одолевали вакхические сновидения, а ницшеанский Дионис следовал за ним по пятам1. Так, Дали буквально окружен мифологическими персонажами.

Своим двойником, второй гениальной половиной Дали считал Галу, которая полностью вытесняет образ матери. Она, в свою очередь, воплощение сверхчеловека: «Моим сверхчеловеком же суждено было стать отнюдь не женщине, а сверхженщине по имени Гала»2. (В «Дневнике одного гения» совершенно не прослеживается образ матери и, следовательно, «Эдипов комплекс». Видимо, он «вытеснен» в связи с ощущением «божественного» происхождения). Гала же выступает в роли женского начала, необходимого для индивидуации. Гала была «той, которая является уникальной мифологической женщиной нашего времени»3. Хотя отчасти она выполняет и функцию матери. «Словно мать страдающему отсутствием аппетита ребенку, она терпеливо твердила: «Полюбуйся, малыш Дали, какую редкую штуку я тебе отыскала»4. Но, опять-таки она более играет роль музы, нежели матери, так как речь идет о принесенной краске, которой, по преданию, писал сам Вермеер! Гала выполняет и функцию Анимы-души, женского начала Дали. Здесь же и ряд других мифологических прообразов, которыми «наделяет» ее Дали: победоносная богиня Гала Градива, Елена Троянская, блистательная как морская гладь Гала Галатея Безмятежная, Даная, словом, «уникальная мифологическая женщина». Гала и пророчица, ибо она будет всегда права во всем, что касается будущего Дали5. Она же и небесная неантропологическая сущность: «она моя падающая звезда, самая видимая, самая конечная и самая ограниченная в пространстве»6. В картине «Галатея сфер» 1952 года портрет Галы подобен фотонам, воссоздающим виртуальный образ. Здесь телесное буквально исчезает, растворяясь в воздухе. Гала для Дали, действительно гораздо больше, нежели просто земная женщина. «Эта родинка Галлы — единственная живая частичка ее тела, которую я могу целиком охватить двумя пальцами. Она, эта частичка, каким-то иррациональным образом укрепляет во мне убежденность в ее фениксологическом бессмертии»1.

Художник признавался в том, что всегда ощущал множество масок, которые приходится надевать, находясь в социуме. Маски, в которых разыгрывал сюжеты Спаситель: анархист, коммунист, кубист, сюрреалист, академик, мистик, монархист, маркиз де Пубол и т. д. Как и положено настоящему художнику, он проживал в нескольких ликах одновременно, стремясь к максимальной насыщенности проживаемогоором Дали о себе самом,темой его творчества был он сам -- гений.рхчеловека).. Он никогда не мог примириться со своей внутренней неоднозначной сущностью и каждый раз стремился себя превзойти. Поэтому Дали искал и создавал своих двойников и Аниму, скрывающуюся за тысячами масок. Сальвадор — создатель собственной виртуальной жизни. Созвучно с художником темой сотворения человеком собственной жизни как художественного произведения очень интересовался Альберт Эйнштейн2. Великий физик построил реляционную картину мира, в которой также отсутствует человек в его законченных очертаниях. Как и для Эйнштейна, для Дали не существует законченности мира, границ между материальным и виртуальным пространствами. Они видят себя вне границ этого мира и одновременно везде.

Дали изначально мыслил себя не таким как все. Биосоциальные и социобиологические тормоза приводят к тому, что реализуется лишь один гений из десятка тысяч потенциальных — говорил Эфроимсон, исследующий гениальность3. Дали полагал: «Я принадлежу к редкой породе людей, которые одновременно обитают в самых парадоксальнейших и наглухо отрезанных друг от друга мирах, входя и выходя из них, когда заблагорассудится»4. Важен факт ощущения превосходства над окружением. С. Дали всегда был большим почитателем психоанализа. Опираясь на оценку своих взаимоотношений с отцом-Сальвадором, человеком вспыльчивым и властным, ущемлявшим и не доверявшим своему сыну, Дали считал себя героем, который восстает против отеческой власти и выходит победителем. Судьбу отца Дали считал достойной Софокла. «В сущности, отец был для меня человеком, которым я не только более всего восхищался, но и которому более всего подражал — что, впрочем, не мешало мне причинять ему многочисленные страдания»1. Отец сыграл большую роль в приобщении Дали к мистике и стремлению к игре с иррациональным. В обширной библиотеке отца Дали не обнаружил ничего, кроме книг атеистического содержания. Там же он обнаружил и Ницше, провозглашающего, что Бог умер. «Не успел я свыкнуться с мыслью, что Бога вообще не существует, как кто-то приглашает меня присутствовать на его похоронах»2! Дали восхищается Заратустрой, героем грандиозных масштабов. Тут же он восклицает: «Настанет день, и я превзойду его своим величием»! О Ницше художник заключает: «Это был просто слабак, позволивший себе слабость сделаться безумцем, хотя главное в таком деле как раз в том и состоит, чтобы не свихнуться3»! Это утверждение стало девизом всей его жизни и его творческим кредо: «Единственное различие между безумцем и мной в том, что я не безумец4»!

Ницше становится одним из «двойников» Дали, что обозначается через усы Художника, по выражению Г. Лорки «трагической константой человеческого лица». Дали писал: «Мне надо было превзойти Ницше во всем, даже в усах! Уж мои-то усы не будут нагонять тоску, наводить на мысли о катастрофах, напоминать о густых туманах и музыке Вагнера. Нет, никогда! У меня будут заостренные на концах, империалистические, сверхрационалистические усы, обращенные к небу, подобно вертикальному мистицизму, подобно вертикальным испанским синдикатам5». Здесь налицо те же мотивы — превзойти — что и по отношению к умершему брату.

Ницше пробудил в художнике мысли о боге. Сальвадор отчасти отождествлял себя с Христом, перевоплощаясь в рыбу. Галлюцинации (ощущение себя облепленным мухами, мокрым как рыба) было ничем иным как причудливым, типично далианским способом отожествить себя с Христом, которого он в тот момент писал6.

Примыкание к сюрреалистам тоже было выражением ницшеанства. Дали считал, что они способны освободить человека от тирании рационального практического мира. Он хотел стать Ницше иррациональным. Фанатичный рационалист, он один знал, что хотел. Художник погружался в мир иррационального, чтобы дать ему бой и одержать победу над Иррациональным! Сальвадор считал, что «ничто в мире не может быть милее, приятней, надежней и даже привлекательней, чем трансцендентная ирония, заключенная в принципе неопределенности Гейзенберга»1.

Сюрреализм знаково привлекал Дали своей тягой к разрушению рационального через приверженность к крови и экскрементам. Золото сюрреалисты воспринимали как разновидность экскрементов. Поэтому золото и подарки, которыми осыпал Дали любовников своей Галлы нужно также воспринимать не буквально. «В видениях без всяких ограничений допускался садизм, зонтики и швейные машинки, однако любые религиозные сюжеты, пусть даже в чисто мистическом плане, категорически воспрещались всем, кроме откровенных святотатцев. Просто грезить о рафаэлевской Мадонне, не имя в виду никакого богохульства, — об этом нельзя было даже заикаться»2.

Религия, которую постарался изобрести Дали, была одновременно садистской и мазохистской и в то же время была прямо связана с параноидальным состоянием и галлюцинациями. Ему думалось, что сюрреалистам удастся завершить то, что начал позитивист Огюст Конт. «Из всего учения Огюста Конта мне особенно понравилась одна очень точная мысль, когда он, приступая к своей новой «позитивистской религии», поставил на вершину иерархической системы банкиров, именно им отводя центральное место в обществе»3. Но более последовательным сторонником позитивизма была Гала, занятая покупкой красок и кистей для Дали. Художник был занят своей «далианской космогонией» — с ее предрекавшими распад материи растекающимися часами, яичницей без блюда, с ее ангельски прекрасными фосфенными галлюцинациями, напоминавшими об утраченном в день появления на свет внутриутробном рае. Сальвадору являлся во сне Вильгельм Телль. Это был Ленин, которым он шокировал антисоциальных сюрреалистов. Потом появился новый «галлюциноген» — Гитлер (картина «Загадка Гитлера»). Последний, по признанию художника, интересовал Дали как предмет патологического наваждения еще и потому, что он представлялся ему личностью, обладавшей совершенно несравненной катастрофической доблестью. К тому же, известно, как фанатично преклонялся Дали перед З. Фрейдом и А. Эйнштейном, которые были изгнаны Гитлером из Германии. Плоды галлюцинаций или овеществляющиеся идеи позже становились реальностью картин художника.

Пристрастие и самореализация Дали в искусстве тоже ничто иное, как опыт повторного рождения. Сальвадор Дали увлекался книгой Отто Ранка «Травма рождения». Наряду с тремя травмами, переживаемыми, согласно Ранку, каждым человеком, травма рождения, травма отлучения от груди и травма смерти, — Дали страдал от ощущения раздвоенности собственной личности. Этот «комплекс» он оправдывал всевозможными собственными мифами и пытался извлечь из него как можно больше «выгоды». «Каждый раз после моих погружений в глубины бессознательного я возрождаюсь более сильным и крепким, чем был до этого. Я постоянно возрождаюсь. Дали — самый сублимированный персонаж, какой только можно вообразить, и Дали — это я», – писал художник в «Невыразимых признаниях».

Костыль — также один из любимых символов Дали, означает одновременно раздвоение личности и ее стремление опереться на реальность; образ костыля не дает возможность художнику соскользнуть в полное безумие. Сальвадор заставил индустриальный Запад воспринимать действительность так, как она преломлялась в его сновидениях. Он развлекал Запад своими выходками, подобно клоуну или Заратустре, балансирующему по канату. Он был бесстрашным, и потому казался безумным. Его реальность была поистине виртуальной, не делала различия между сном и явью, и потому он всегда без тренировки проходил по натянутому над бездной канату, не боясь упасть.