Вместо предисловия
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЗарубежные вояжи Вот и в «Тамрине» мы побывали. С чего начинается Родина? Когда в деревню приезжаю Не надо мне лекарств и докторов |
- Оглавление з Вместо предисловия, 16.65kb.
- Сжигание отходов и здоровье человека. Краткий обзор (вместо введения и предисловия), 1212.58kb.
- Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 2696.41kb.
- Вместо предисловия, 850.61kb.
- Литература вместо предисловия, 605.49kb.
- Источниковедение в век компьютера (вместо предисловия), 1388.68kb.
- Литература вместо предисловия, 628.96kb.
- Содержание: Вместо предисловия, 860.74kb.
- Вместо предисловия, 298.02kb.
- Валентин соломатов, 1718.67kb.
Вторая половина 70-х годов оказалась богатой на события в моей личной жизни. После защиты кандидатской диссертации меня назначили руководителем туристической группы для поездки за рубеж. Мне предстояло возглавить группу, отправлявшуюся в Грецию, Египет, Кипр, Турцию. Это была уже третья по счету поездка за пределы нашей страны. После посещения Германской Демократической Республики и Чехословакии, о которой упоминалось выше, мне, два года спустя, удалось побывать в Польше. Но это была кратковременная поездка и особых впечатлений она не оставила.
Тогда вояжи за рубеж не носили массового характера и разрешались далеко не всем. Перед выездом в столь экзотические страны меня и весь состав группы тщательно проинструктировали.
Перечислялись десятки запрещающих циркуляров, давались многочисленные установки о нормах поведения нас, советских граждан, за рубежом. В тот период комитет государственной безопасности СССР осуществлял негласный надзор за каждым выезжавшим за границу, вербуя тайных доносителей.
Мне, как руководителю группы, стало известно, что из 42 туристов трое являлись соглядатаями. И я, в который раз, думал о парадоксах советской социалистической системы. Несмотря на ушедшее в прошлое время сталинизма, элементы подозрительности и недоверия к людям по-прежнему были живучими. Перед глазами возник образ яблони, с которой стряхнули плоды, а мощная корневая система осталась нетронутой.
Пройдя дополнительный инструктаж в Москве, наша группа отправилась поездом в Одессу, затем погрузилась на теплоход «Армения». Около полутора суток плыли мы до греческого порта Пирей, после чего высадились на берег.
Впервые приехав в Грецию, эту маленькую горную страну, мне, как и всему составу группы, хотелось, прежде всего, попасть в Афины. Это излюбленное место паломничества туристов, привлекающее величественными руинами известного всему миру Акрополя.
И вот, с трудом пробираясь по узким, запруженными потоками автомашин улицам, наш автобус подъехал к старой части Афин, прилепившейся к склонам холма, на котором стоит древний Акрополь.
На фоне неба четко вырисовывался храм Афины-победительницы, или, как ее называют греки, Афины-Ники, радуя глаз удивительным изяществом. Но особенно поразил величественный храм Афины-девы Парфенон, занимавший центральное место в композиции Афинского Акрополя. Созерцание этого шедевра греческого зодчества оставило в моей душе чувство глубокого восхищения.
Спустившись с холма, оказываемся на узких, крутых улочках, похожих на каменные лестницы. По сторонам стоят небогатые трехэтажные дома турецкого типа с небольшими балкончиками. Здесь множество уютных таверн, куда заходят местные жители, чтобы отведать стаканчик виноградного вина — рецины. Зашел и я, вместе с парторгом группы Анной Никитичной Васиной, нарушив тем самым запрет инструктировавших нас людей. Рискуя попасть на карандаш тайных осведомителей КГБ за проявленное самовольство, минут десять слушали замечательные греческие песни под аккомпанемент бузуки и аккордеона.
Обратно возвращались вечером, когда улицы и площади столицы были залиты огнями реклам. Всюду царило оживление. Рестораны и кафе заполнены празднично одетой публикой.
Наши туристы, привыкшие к мрачной советской действительности того времени, очередям за колбасой и другими продуктами, явно завидовали открывшейся им картине.
На следующий день наш теплоход отправился в Египет — страну, имевшую многовековую историю. Мы прибыли туда в напряженное время, когда в советско-египетских отношениях наступило жесткое похолодание. В этот период правительство Египта предприняло недружественный шаг в отношении Советского Союза, объявив о закрытии консульства СССР в Александрии, Порт-Саиде и Асуане, а также культурного центра в Каире и его филиала в Александрии. Но, несмотря на это, простые египтяне относились к нам дружелюбно. Это мы почувствовали с первых же шагов, едва ступили на арабскую землю. Работавшие в порту египтяне с улыбкой приветствовали нас.
Наше знакомство с этой экзотической страной началось с экскурсии по Александрии — второму по значимости городу Египта.
Проезжаем по узким, зажатым с обеих сторон домами улицам. Беспрерывно сигналят машины, обгоняя фаэтоны и повозки, запряженные лошадьми и осликами. Элегантные современные жилые здания соседствуют с глинобитными домиками, между которыми узкой змейкой пролегают кривые немощенные улочки. Великолепие и блеск богатых кварталов сменяется неприкрытой нищетой.
Едва останавливался наш автобус, как со всех сторон его окружали грязные, оборванные ребятишки. Они жалобно тянули к нам руки, выпрашивая себе на пропитание. Поодаль, в кучах хлама и мусора, копались худенькие полураздетые дети. Здесь же бродили беспризорные домашние животные. Подобные картины еще не раз встречались во время нашего путешествия по этой раздираемой социальными противоречиями стране.
Побывали мы и в Каире, который по праву называют городом яркой истории. Он мало чем отличался от Александрии, привлекая внимание такими же многоэтажными домами, отелями, ресторанами, оживленным движением на улицах. Некоторые пассажиры, набившись в переполненный общественный транспорт, ухитрялись даже примоститься, свесив ноги в оконные проемы автобусов.
Особенно большое впечатление произвели на меня гигантские пирамиды — усыпальницы древнеегипетских фараонов, возвышавшиеся близ Каира. Они еще в древности причислялись к семи чудесам света и были совершенством строительной техники.
А вечером нас ожидало оригинальное зрелище, называемое «Звук и свет». Таинственный, идущий словно из-под земли голос, рассказывающий от лица сфинкса историю древнего Египта, сочетание звуковых и световых гамм доносило до зрителей дыхание прежних эпох.
Многое сохранилось в памяти от увиденного в Египте, всего и не передашь. И фаэтонные прогулки, и катание на верблюдах в пустыне, и переправа через желтую реку Нил. Но вряд ли когда забудется прощальный ужин в ночном баре «Тамрина», с яркой самобытной танцевальной программой. Нам, советским людям, воспитанным в пуританском духе, считавшим, что в СССР «секса нет», был показан танец живота. Обнаженная, с точеной фигуркой девушка, словно змея, извивалась перед нами, удерживая на своих упругих, как мячики, грудях маленькую тросточку в виде костылика.
Выйдя из бара, туристки нашей группы, многие из которых были тучными, с тяжелой грудью, понуро шли к гостинице.
— Ну, что приуныли? — спросил я, оглядывая их невеселые лица.
— Да как же нам не печалиться? — ответила одна из них. — Зависть берет, такая у девушки фигурка, не то что у нас!
Минут через десять я остановил группу и прочитал сочиненное тут же четверостишие:
Вот и в «Тамрине» мы побывали.
Нас поразил египтянки живот.
Знай, что у нашей девчонки не хуже.
На бюсте своем она танк унесет.
Наградой мне за находчивость были аплодисменты вмиг повеселевших женщин.
Незабываемые впечатления оставило у меня путешествие по Кипру. Да и как можно забыть остров, где, как утверждает предание, из пенистой голубизны Средиземного моря вышла Афродита — богиня любви, красоты и силы.
Остров сплошь овеян легендами, повествующими о деяниях суровых жителей неба. Встречавшиеся по пути в кипрскую столицу Никозию горные цепи, причудливые утесы связаны с поэтическими преданиями.
Днем Никозия немноголюдна. С часу до четырех здесь наступал «тихий час». В это время пустели улицы, закрывались магазины. Лишь кое-где встречались мелкие торговцы, которые дорожили каждой монеткой, полученной от покупателей. Зато вечером столица Кипра преображалась. Переливаясь огнями реклам, ярких витрин и уличных фонарей, она поистине была прекрасна.
Не знаю как сейчас, но тогда мы были свидетелями «пограничных барьеров», существовавших между греческой и турецкой общинами. Разделившая единое государство стена непонимания оторвала друг от друга знакомых и близких. В основе этих распрей лежали религиозные и национальные мотивы. Хотя, если верить тогдашней советской пропаганде, кипрская проблема была спровоцирована американцами, заинтересованными в расчленении этого острова.
Что касается Турции, куда мы причалили на своем теплоходе, то в те времена в отличие от сегодняшнего периода, она была еще не столь широко изучена туристами. Поэтому мы с большим любопытством знакомились с крупнейшим городом Турции Стамбулом, мечетями, обычаями местных жителей. Сразу же бросалась в глаза невиданная доселе хаотичная активность, бойкая торговля галантерейной мелочью. На базаре, несмотря на запреты, открыто шла торговля контрабандными часами, транзисторными приемниками, джинсами и другими товарами, которые в Советском Союзе того времени были дефицитными. В память о посещении Стамбула я на оставшиеся деньги приобрел кожаный пиджак. Долгое время он висел в моем шифоньере, напоминая об этой туристической поездке, а потом я подарил его Андрею, мужу своей младшей дочери Кати.
Покидая одно из древнейших государств Востока, расположенного на пересечении двух континентов — Азии и Европы, мы увозили в своей памяти своеобразие этой страны, где прошлое тесно переплеталось с современностью. Перед глазами стояли глинобитные домики, лишенные водопровода и канализации, ослики, навьюченные бутылями с питьевой водой, и строящиеся промышленные предприятия, новые гостиницы.
Эта поездка носила познавательный характер, но она обогатила мой внутренний мир и заставила по иному воспринимать окружающую советскую действительность.
Чуть позже мне довелось побывать и в других экзотических странах — Марокко и Испании, где я получил не менее интересные впечатления. Разве можно забыть марокканский город Рабат, раскинувшийся по обеим сторонам устья реки Бу-Регрег. В средние века старая часть города, именуемая Сале, была самым крупным портом на берегу Атлантики. Приплывающие сюда купцы из разных стран занимались обменом своих товаров. Тогда в устье Бу-Регрега властвовали пираты и в памяти невольно всплывали страницы знаменитого романа английского писателя Даниэля Дефо об удивительных приключениях Робинзона Круза. На этом месте герой романа попал в плен к корсарам, отсюда он затем и бежал на юг в небольшой рыбацкой лодке.
Вспоминается и купание в Атлантическом океане, которое было устроено по дороге в другой марокканский город Касабланку. Огромные волны, словно взбесившиеся монстры, пытались накрыть нас, унести в зеленую бездну. Уворачиваясь от них, мы довольствовались освежающим душем радужных брызг.
Не могли не вызвать любопытства и закутанные в черные покрывала или одетые в яркие джеллабы и чадры марокканки. Напоминающие монахинь, они словно королевы эпохи Ренессанса, с особой грацией шествовали в своих свободно ниспадающих одеждах.
Но особенно пеструю картину представляли базарные кварталы, называемые мединами. Расхваливая в самых цветистых выражениях своего гортанного языка товары, продавцы зазывали в лавки. Повсюду сновали смуглые берберы в тюрбанах и разноцветных джеллабах. Похожие на людей, сошедших со страниц Ветхого Завета, они жестикулировали, предлагали свои кустарные изделия.
Никогда не забыть и обеды в ресторанах, оформленных в восточном стиле. Низкие диваны и пуфы вдоль стен. Широкие темно-красные ковры. В центре — небольшой фонтан, хранивший желанную прохладу. Вместо крыши — стеклянный купол, украшенный цветным орнаментом. Неповторимый вкус национального блюда — кускус, который готовят из риса, манной или пшенной каши и подаваемый в различных вариантах — с луком, земляными орехами, изюмом и куриным мясом.
По приезду в Испанию наше воображение рисовало одну из самых трагических страниц истории этой страны — гражданскую войну 1936 – 1939 годов. Кто из нас не слышал о мужественном сражении испанских солдат-республиканцев с франкистскими мятежниками. На весь мир прославились борцы за свободу и независимость свободолюбивого испанского народа Хосе Диас и Долорес Ибарури, известная под именем «Пасионария» (Пламенная). Ее слова «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» стали девизом испанских антифашистов. В рядах интернациональных бригад на стороне республиканцев сражались тысячи добровольцев из различных стран мира, в том числе из Советского Союза.
А кому не известно имя замечательного сына Испании. Героя Советского Союза, сына Пасионарии — Рубена Ибарури, погибшего на подступах к волжской твердыне?
Сейчас многие факты истории, в том числе и испанской, переосмысливаются и воспринимаются несколько по иному. А тогда, несмотря на все чаще возникающие в моей душе сомнения, я искренне верил в идеалы справедливости, которые несла партия.
Долго будет помниться посещение воспетого советским поэтом Михаилом Светловым города Гренады. Затянув хорошо известную в Советском Союзе песню «…Гренада, Гренада, Гренада моя…», я видел, с каким упоением подпевали мне не только туристы, но и сопровождавший нас гид Хосе.
— Скажи, Хосе: жалеет Испания Гарсиа Лорку? — спросил я своего гида.
Хосе обвел нас большими черными глазами, грустно так обвел и обронил, склонив голову:
— Испания плачет, — он посмотрел на нас. — Я — Испания. Глаза мои — тоже ее.
В глазах Хосе я увидел слезы.
Не изгладится из памяти знаменитая Ла-Манча, увековеченная великим испанским писателем Сервантесом. В местечке, называемом Аргамасилья, Сервантес создал своего бессмертного Дон-Кихота, и мы несколько минут провели у знаменитых мельниц, с которыми сражался рыцарь печального образа.
Но более всего меня покорила древняя столица Испании — город Толедо. Возвышаясь пирамидой на склонах скалистой горы, он напоминал горную крепость. Объявленный национальным памятником, Толедо впитал в себя всю многовековую историю и культуру.
На узких, похожих на каменные коридорчики улочках сплошь и рядом стояли мастерские-лавочки. Их витрины были заполнены сверкающими изделиями местных мастеров. Среди них украшенные золотом образцы холодного оружия, пластины, тарелки из металлов с замысловатыми узорами или жанровыми сценками из книги о Дон-Кихоте.
Сопровождавший нас гид Хосе сказал, что в знаменитых толедских мастерских изготавливают по заказу холодное оружие для парадов и торжественных церемоний.
Не удержавшись, в одной из лавочек я приобрел украшенный орнаментной вязью нож и красочный, с изображением древних рыцарей герб города. Нож, к сожалению, у меня изъяли в аэропорту, признав холодным оружием, а герб Толедо я храню до сих пор.
От всего облика этого города веяло атмосферой далекой исторической эпохи, когда каравеллы Колумба пересекали Атлантику. Не покидало ощущение, что находишься в своеобразном городе-музее. Это ощущение особенно усилилось в отеле, где разместилась наша группа. В углах, на стенах — образцы средневековых доспехов, старинного оружия, копии картин знаменитых испанских художников. Жители Толедо особенно гордятся тем, что их городе долгое время жил художник Эль Греко.
Мне удалось побывать в его домике, превращенном в музей, где сосредоточены лучшие полотна этого мастера кисти. Особенно сильное мистическое впечатление произвела картина «Погребение графа Оргаса», считающееся шедевром мирового искусства.
Последним пунктом зарубежного путешествия был Мадрид, встретивший шумом улиц, потоками машин и мотоциклов, проносившихся на огромной скорости.
Останавливаясь на красивых площадях испанской столицы, любуясь ее причудливыми фонтанами, мы с удовольствием слушали нашего гида Хосе. Уроженец Мадрида, он шутливо говорил:
— Мы можем обменять свою столицу только на небо, но и находясь там, должны видеть ее.
Мы посмотрели многие достопримечательные места этого неповторимого города. Побывали в парках, у памятника бессмертного Сервантеса с его литературными героями — борца за доброту и справедливость Дон-Кихота и его верного оруженосца Санчо Пансы. Живой интерес вызвало посещение крупнейшего музея страны Прадо. Место, где находится этот музей, было когда-то окраиной столицы, о чем свидетельствует его название (слово «прадо» в переводе означает «луг»). Здесь собраны замечательные произведения живописи, созданные кистью великих художников Рубенса, Тициана, Гойи, Веласкеса и многих других.
Знакомясь с творениями великих людей, я невольно вспоминал слова о том, что люди не бессмертны, бессмертно только подлинное искусство. Обладающие изумительной, трудно передаваемой силой, эти картины покоряли широтой отражения действительности, глубиной ее образного постижения. Не оставили без внимания и церковь святого Антония, где под плитой покоится прах великого художника Гойи, и королевский дворец с его богатыми экспонатами, ослепляющими своим великолепием, самобытностью и искусством исполнения.
Своеобразным эпилогом поездки по Испании явилась коррида, которую удалось посмотреть перед самым отъездом. Поединок человека с разъяренным быком — это своего рода театр для каждого испанца. Но пришедшие сюда советские туристы восприняли это кровавое зрелище неоднозначно: кто с любопытством, а кто с ужасом, видя как рыцарь «красного плаща и шпаги» смело смотрит в глаза смерти.
Завершая описание своих зарубежных вояжей, совершаемых в тот период, не могу не отметить, что они послужили для меня одной из причин переосмысления своих взглядов, прологом, позволившем мне по иному взглянуть на окружающую советскую действительность. Меня стали все чаще посещать мысли о нашей стране, которой я гордился, но уровень жизни которой заметно отставал от других государств. Кто виноват? Что делать? На эти извечные вопросы я не находил тогда ответа.
НОСТАЛЬГИЯ
Какой бы безрадостной и тяжелой не была жизнь в родном селе, я никогда не забывал места, где с детских лет помнил каждый кустик, каждый бугорок, каждую ложбинку. После смерти матери единственным звеном, связывающим меня с селом, были дядя Егор и тетя Стеня, и я, испытывая ностальгию, иногда приезжал сюда, чтобы вдохнуть запах родной земли.
На память невольно приходили слова некогда популярной песни:
С чего начинается Родина?
С картинки в твоем букваре.
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе.
А может она начинается
С той песни, что пела нам мать,
И то, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять…
Но родина детства оставалась только в моей памяти, а воочию передо мной представала совершенно иная картина. Дед Андриян и бабка Александра, жившие во второй половине нашего пятистенка, ушли в мир иной. Дом снесли и на его месте буйно росли крапива и репейник. Не осталось следа и от соседней избы, где когда-то жила большая дружная семья моего друга Сергея Кругова. Его мать, тетка Маруха, ушла из жизни, повесившись неизвестно по какой причине, а отец, братья и сестра переехали на жительство в Челябинск.
Сергей после окончания военного училища служил в степях Джезказгана Карагандинской области, а после выхода на пенсию обосновался в Киеве. Наша дружба с ним длилась на протяжении не одного десятилетия. Находясь в отпуске, он периодически приезжал ко мне. Мы проводили в разговорах долгие вечера, с грустью вспоминая свое трудное послевоенное детство. Позднее, приехав к нему в Киев в самый разгар начавшейся перестройки, мы много спорили о происходящих в обществе процессах. Я был удивлен его консервативными взглядами, приверженностью к ушедшему в прошлое мышлению.
Уже после развала СССР Сергей, приехав к своим родственникам в Челябинск, заглянул ко мне. И вновь поразил меня своими стереотипными взглядами, не продвинувшись ни на шаг в переосмыслении прошлого нашей некогда огромной империи — Советского Союза.
Не забыл я и о своем первом друге далекого детства Мишке Алипатове. Узнав, что он работает в Воронежском кинотехникуме, разыскал его, потом мы неоднократно встречались. Но в последнее десятилетие наша связь ослабла и сейчас я ничего не знаю о его судьбе.
Приезжая в село, я видел, что неким образом менялся окружавший его ландшафт. За школой соорудили огромную насыпную плотину, и вода, заполнив пролегающую вдоль села лощину, образовала глубокий пруд, в котором водилась крупная рыба. В домах появилось электричество, керосиновые лампы, чадившие когда-то коптушки стали теперь для местных жителей реликвией.
Оказываясь в селе, я непременно шел в Первую Михайловку, чтобы навестить могилы матери и ушедшей из жизни бабушки Анны, чуть больше года пережившей свою дочь. Стоя у холмиков их могил, обнесенных общей металлической оградой, я вспоминал стихи. Они, словно навязчивый мотив услышанной когда-то музыки, занозой сидели в моем сердце:
Когда в деревню приезжаю,
В кругу собравшейся родни
Стою подолгу у холма я,
Седую голову склонив.
О, возврати, унылый ветер,
Мне мамин голос дорогой…
Но нет давно ее на свете,
И я совсем уже другой.
Томит минувшее слезами,
Как дым потухшего костра,
И так встает перед глазами —
Как будто было все вчера.
Мне как-то верится упрямо,
Что тихо за руку возьмет
Меня проснувшаяся мама
И снова в детство уведет.
И будет, взглядом не обидев,
Всей неподкупностью лица
Глядеть на сына и увидит
В нем продолжение отца.
Но только нет ее меж нами…
И там, в далекой стороне
Рябина жаркими руками
По-матерински машет мне.
Дорогу в Михайловку и обратно преодолевал пешком. Шагая по заросшей тропе, вспоминал то время, когда мы, словно воробьиная стайка, в любую погоду бегали за знаниями в семилетнюю школу.
Но родина моего детства не ограничивалась округой Третьей Ивановки. За три года учебы в Петровской средней школе я настолько сроднился с ней, заводским поселком, состоявшим из домов финского типа, что стал считать эту местность тоже частицей своей маленькой родины. Здесь жили мои учителя, здесь я постигал науку дружбы, впервые столкнулся с предательством, здесь были первые мои школьные увлечения. И это никак нельзя было забыть, вычеркнуть из жизни. Но была еще одна ниточка, тянувшая меня сюда. Здесь, в рабочем поселке, жили представители нашего Дворяновского рода — дочери деда Андрияна — Наталья и ее сестра Паша.
Поэтому, погостив у дяди, я той же длинной дорогой, что и много лет назад, шел в поселок, примыкавший к селу Петровское, чтобы навестить своих родственников.
Наталья Андрияновна, приехавшая сюда когда-то из села Катуховка, жила с двумя детьми — Володей и Сашей и мужем Григорием Андреевичем в двухкомнатной квартире городского типа. Жизнь у нее сложилась тяжелой. Григорий Андреевич много лет провел в сталинских лагерях, и Наталье Андрияновне пришлось мыкать горе одной. Вернувшись, Григорий Андреевич не озлобился и в беседе со мной считал, что виной всему — чья-то досадная ошибка, а не следствие ленинско-сталинской системы.
У перебравшейся в рабочий поселок из районного центра Панино сестры Натальи Андрияновны Паши личная жизнь не сложилась. Виной, по всей вероятности, было ее несколько корявое лицо из-за перенесенной еще в детстве оспы.
В один из своих последних приездов, находясь в заводском поселке, я случайно встретил свою бывшую одноклассницу Зину Андрюнину. Со времени нашей учебы прошло больше тридцати лет, и она не сразу узнала меня. Только потом, более внимательно посмотрев, воскликнула:
— Дворянчик, это ты? Откуда, какими судьбами?
Услышав свое школьное прозвище, я будто снова вернулся в прошлое. Когда мы учились, Зина жила в селе Петровском, была секретарем комсомольской организации нашего класса. В моем комсомольском билете на страничке «Уплата членских взносов за 1956 год» в графе «Подпись секретаря» значилась ее фамилия. Этот билет за № 06010840, с надписью «Орджоникидзевским РК ВЛКСМ г. Свердловска… оставлен на память 27.11.1963 года» хранится у меня до сих пор.
В ответ на удивленное восклицание Зины я шутливо ответил:
— Конечно. Собственной персоной.
Вечером мы встретились у нее на квартире и воспоминаниям не было конца. Эпизоды школьных лет, один за другим, всплывали перед нами.
Я рассказал, что не первый раз приезжаю сюда к своим родственникам. Но до сегодняшнего дня ничего не знал ни о ее судьбе, ни о судьбе одноклассников. Зина, проживая здесь, располагала сведениями о многих выпускниках нашего класса. Витька Небогин председательствовал в каком-то колхозе. Его друг, Сашка Борзунов вместе с которым он когда-то совершил по отношению ко мне предательство, погиб во время пожара в своей квартире. Юрка Черных разбился на мотоцикле. Толька Зибров работал секретарем парткома одного из ближайших совхозов. Сашка Власов, окончив юридический институт, стал прокурорским работником. Тайка Лепнева жила здесь же, занимаясь домашним хозяйством. Сидевший со мной за одной партой Юрка Гостев умер.
Зина рассказывала мне и о других одноклассниках, но за давностью лет я уже забыл, куда разбросала их судьба.
Обо всем этом мы долго вспоминали с Зиной. Сама она после окончания средней школы, насколько мне запомнилось, где-то училась, потом оказалась в заводоуправлении, и получив квартиру, перебралась в рабочий поселок. Рано овдовев, осталась вдвоем с сыном.
На следующий день, оказавшийся выходным, мы с Григорием Андреевичем, слывшим страстным рыбаком и охотником, решили выехать в Третью Ивановку, где, по слухам, в новом пруду развелось много карасей. Я предложил взять в спутницы Зину, и, загрузив принадлежавшую Григорию Андреевичу рыбацкую сеть, мы отправились в путь.
Рыбалка оказалась удачной. На обратном пути Григорий Андреевич с Зиной завезли меня к дяде. Тетя Стеня, нажарив свежей рыбы, гостеприимно накрыла стол. Во время трапезы она подозрительно поглядывала на Зину. Когда гости покинули нас, обратилась ко мне:
— Это что за женщина? Откуда?
— Да это родственница Григория Андреевича, из Петровского, — ответил я.
Тетя Стеня недоверчиво посмотрела на меня:
— Что-то непохоже. Видела я, какими глазами эта родственница смотрела на тебя.
— Что ты, Стенька, — вступил в разговор дядя, — наш Витька смирный малый. Он девок стороной обегает.
И, подмигнув мне, добавил:
— Его на веревке к девкам не подтащишь, упираться будет, как бык.
Тетя Стеня подперла по деревенской привычке руки в бедра:
— Ты бы хоть помалкивал. Одна порода, в тебя, наверное, весь пошел. Яблоко от яблони не далеко падает.
Вечером, мы с дядей, уединившись на веранде за бутылкой водки, как всегда долго размышляли о смысле жизни.
— Мне бы, Витька, твои годы, — говорил он. — Горы бы свернул. Хотя я и сейчас еще кое-что могу. Стенька-то от меня до сих пор иногда в картофельной ботве прячется. Провалится, не брешу, — хохотал он, обнажая свои крепкие зубы. И завершал разговор своей излюбленной фразой:
— Ничего, живы будем, не помрем.
Я смотрел на цепкие, жилистые руки дяди, на его выглядывавшую из-за ворота рубашки загорелую до черноты грудь и думал, насколько крепок этот немало хлебнувший в жизни лиха человек. Если бы не ранение в ногу, которое все больше давало о себе знать, ему, наверное, не было бы и износа.
Как-то мы пришли с ним в сельский магазин, и дядя, поздоровавшись со стоящими в очереди бабами, бросил шутливую фразу:
— Эх, лебедушки вы мои, жалко, зазря пропадаете, как залежавший товар. Приласкали бы меня что ли?
— Да ты что с нами, старый, делать-то будешь? — отозвалась одна из бойких на язык женщин.
— Чего ты понимаешь, — парировал дядя. — Старый конь борозды не испортит.
— Но и глубоко не пропашет…
— Может, оно и так, — не сдавался дядя. — Так у меня же помощничек есть, вот он, племяш мой, посмотрите на него, одни брови, как у Брежнева, чего стоят.
Смутившись, я отошел в сторону, а дядя все балагурил и балагурил.
В последний раз я видел дядю и тетю Стеню глубокой зимой. Они оба уже прихварывали, и после моего отъезда их дочь Мария перевезла сначала одного, а чуть позднее другого в Воронеж, где они и скончались. Когда умер дядя, Мария вечером позвонила мне в Свердловск.
— Приезжай, — сказала она. — Проводишь в последний путь. Он ведь за отца тебе был.
Тогда я только что перешел на новую работу, назавтра у меня было назначено ответственное мероприятие, которое никак нельзя было отменить.
— Не смогу, не получится, — ответил я, едва сдерживая слезы.
— Ну, смотри, — в голосе Марии послышалась обида. — Тебе видней.
Вероятно, она подумала, что мне просто не хотелось брать на себя лишние хлопоты и обременять заботами, хотя это было далеко не так. Но чувство какой-то вины, невыполненного долга перед этим близким мне человеком до сих пор лежит на моем сердце.
Судьба не слишком благосклонно отнеслась к родным мне людям, разбросав их в разные стороны. Старшая сестра Клава, не имея детей, с давних пор находилась с мужем в Москве. Младшая — Зина, с дочерью Ириной и сыном Сергеем проживала в Тульской области. Вместе с ними жила и бабушка Наталия, уехав туда, как я уже писал выше, сразу после смерти моей матери.
Испытывая ностальгию не только по родным местам, но и по своим близким людям, я при каждом удобном случае приезжал к ним. Прилетая в Москву по служебным делам, непременно останавливался в квартире Клавы. Но потом из-за ее пьющего мужа стал устраиваться в гостиницу, забегая только навестить. Из Москвы, при любой возможности, добирался до Тульской области. Радуясь моему приезду, бабушка Наталия светлела лицом.
— Витя, внучек, спасибо, что не забываешь, — вытирая слезы, говорила она. — Ну, как ты живешь, все ли у тебя ладно?
— Да у меня, мама Наталия, все хорошо, — отвечал я, глядя в ее выцветшие глаза. — Как ты-то живешь?
— Так у меня теперь какая жизнь, день прошел и слава богу. Пора на покой собираться, зажилась на этом свете.
В последний раз я видел ее, когда она находилась в больнице. Несмотря на довольно преклонный возраст, бабушка стойко перенесла операцию. Зина выписала ее из больницы, привезла домой и она прожила в здравии и благополучии еще несколько лет. Из жизни бабушка ушла в возрасте 94 года. В ее похоронах мне не пришлось принять участие. И когда бабушка приходит ко мне во сне, я почему-то спрашиваю:
— Ты что, мама Наталия, жива?
— Жива, — отвечает она. — Ведь ты меня не хоронил.
Иногда в тревожных снах ко мне приходит мать. И я думаю о том, как мы мало при жизни ценим своих матерей, не уделяем им достаточного внимания, не оберегаем их покой.
И как напоминание всем тем, у кого еще живы матери, не могу не привести стихотворение одного из своих любимых поэтов Расула Гамзатова:
Не надо мне лекарств и докторов,
И вы, чьи матери покуда живы,
Не тратьте на меня сердечных слов,
Казаться будет мне: они фальшивы.
Я не виню вас, не питаю зла,
Но мне участье ваше не поможет:
Покуда мать моя жива была,
Я сострадать был не способен тоже.
Чем тех жалеть, кого уж нет в живых,
Чем плакать соучастливо со мною,
Щадите лучше матерей своих,
От собственных невзгод, от бед чужих
Оберегайте их любой ценою.
Я вас прошу — и ныне и всегда —
Вы матерей своих жалейте милых,
Не то, поверьте мне, вас ждет беда,
Себя вы не простите до могилы.
А я вдруг задыхаюсь среди дня,
Вдруг просыпаюсь с криком среди ночи,
Мне чудится, что мать зовет меня,
Мне кажется, я слышу крик «Сыночек!»
Вы, приходящие ко мне сейчас,
Велик ли прок от ваших взглядов слезных,
Своих живых — я заклинаю вас —
Жалейте матерей, пока не поздно.
Наезжая в родное село, я никак не мог миновать Воронежа, где находилась еще одна ветвь нашего Дворяновского корня — дочери брата отца дяди Яши — мои двоюродные сестры — Маша и Полина. Разве можно было забыть, как после окончания средней школы они, словно выпавшего из гнезда птенца, приютили и обогрели меня. Здесь я начинал свой трудовой путь, постигая первые азы так и не освоенной до конца профессии слесаря-сантехника.
В один из приездов застал Машу смертельно больной. Она уже не вставала с постели, и я не мог без слез смотреть на ее исхудавшее, измученное страданиями лицо, напомнившее мне лицо моей покойной матери в дни ее болезни. Маша умерла после моего отъезда. А я, глядя на ее фронтовую фотографию с надписью на обороте «Маленькому мальчику Вите», думал о тяжелых испытаниях, выпавших на долю моей двоюродной сестры.
Нелегко сложилась судьба Полины, рано потерявшей своего любимого мужа Ивана. Оставшись вдовой, она отдала всю свою материнскую любовь единственному сыну Саше, воспитав из него достойного человека. Работая по контракту в Италии, проживая в городе Милане, он постоянно звонит ей по телефону и периодически приезжает оттуда, проявляя заботу о своей пожилой матери.
Когда бы я не приезжал в Воронеж, Полина всегда гостеприимно встречает меня. Ее вкусный, наваристый суп, которым она потчует, не забыть никогда.
— Кушай, Витя, кушай, — обычно приговаривает она. — Без «первого» никак нельзя. Это здоровье.
Привычка к первому блюду осталась у меня «навсегда». И даже находясь в гостях или возвращаясь из гостей, я постоянно прошу налить мне «первого», вспоминая при этом свою двоюродную сестру Полину.
В последний раз находясь в Воронеже, мы вместе с Полиной и дочерью дяди и тети Стени Марусей навестили могилы своих родственников. Маруся тоже потеряла своего мужа Славу, с которым она несколько лет прожила в Германии, а потом снова вернулась в родной город. При жизни Слава запомнился мне своим веселым, жизнерадостным нравом, всегда безобидно подшучивающим надо мной.
Размышляя о судьбах близких мне людей, не могу не привести запомнившиеся мне слова из книги «Евангелие от Иисуса» Жозе Сарамаго: «Время — это не веревка с узлами, которую можно измерить пядь за пядью, время — это волнистый откос, и одна лишь память наша способна привести его в движение и приблизить к нам».
Вот уже почти полвека живу я на уральской земле, ставшей мне второй родиной. Но воронежские дали, словно огни вечернего города, манят к себе своим неповторимым колоритом, возникают в снах, навевая ностальгические чувства.
Я трепетно отношусь ко всему, что так или иначе связывает с родным воронежским краем. И когда моей соседкой по даче оказалась Людмила Васильевна Сидорова, родившаяся на воронежской земле, то я расценил это не как случайное стечение обстоятельств, а как закономерный поворот судьбы. Она отличается щедротой души и гостеприимностью, напоминая чем-то мою двоюродную сестру Полину. Их судьбы оказались в чем-то схожи. Преждевременно ушел из жизни муж Людмилы Васильевны Александр Сергеевич и ее опорой и надеждой стал единственный сын, названный в честь своего отца Александром.