Вместо предисловия

Вид материала

Документы

Содержание Вопросы без ответа Ждали, правда, сына —

Подобный материал:

• Оглавление з Вместо предисловия, 16.65kb.
• Сжигание отходов и здоровье человека. Краткий обзор (вместо введения и предисловия), 1212.58kb.
• Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 2696.41kb.
• Вместо предисловия, 850.61kb.
• Литература вместо предисловия, 605.49kb.
• Источниковедение в век компьютера (вместо предисловия), 1388.68kb.
• Литература вместо предисловия, 628.96kb.
• Содержание: Вместо предисловия, 860.74kb.
• Вместо предисловия, 298.02kb.
• Валентин соломатов, 1718.67kb.

ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТА

С первых дней работы в обкоме я стал задумываться над смыслом партийного руководства.

Почему обкомы, горкомы, райкомы КПСС своими решениями словно обручем связывают деятельность различных предприятий и организаций? Почему партийные органы опекают их по мелочам, вмешиваясь в повседневные дела? Неужели руководители хозяйственных органов, учреждений культуры, искусства, печатных изданий не могут действовать более самостоятельно, какова необходимость жесткого регламентирования их работы?

В поисках ответов на эти вопросы, я внимательно присматривался к деятельности партийного аппарата, особенно первых лиц. Меня интересовало, каков внутренний мир этих людей, какие скрытые пружины двигают ими, обладают ли они особыми секретами власти?

Свою работу в обкоме я начинал, когда первым секретарем был Константин Кузьмич Николаев. Представитель высокообразованной культурной элиты, он почему-то напоминал мне выходца из стародворянской интеллигентной среды. В нем чувствовалась какая-то внутренняя убежденность, глубокая вера в святость идейных основ партии. Мне не раз приходилось слушать его выступления на собраниях, активах и каждый раз я поражался масштабности мышления этого государственного человека, умевшего затронуть чувствительные струны души. В то же время Константин Кузьмич непримиримо относился к тем, кто пытался задеть честь партийного аппарата, его любимого детища, без которого он, наверное, не мыслил своего существования.

Помнится, как на партийном собрании работников обкома, заместитель заведующего одного из отделов выступил с критическим замечанием.

— Наш партийный аппарат должен служить примером во всем, — говорил он. — А у нас в обкоме нет элементарного порядка. Почему бы при входе в большой зал, где проходят различные мероприятия, не разложить подшивки газет, журналов? Даже в любой мало-мальской парикмахерской можно воспользоваться такой услугой.

Взявший слово Константин Кузьмич дал резкую отповедь вышеозначенному лицу.

— Да как Вы можете сравнивать обком партии с парикмахерской? — горячился он. — Это не что иное, как политическая близорукость.

Моя память сохранила и другой случай, который характеризовал Константина Кузьмича с иной стороны.

На апрельском субботнике, проводившемся партаппаратом обкома на строительстве Дома политпросвещения, первый секретарь наравне с нами работал не покладая рук. И это несмотря на то, что, страдая полиомиелитом, он носил корсет, который доставлял ему массу неудобств. Поддерживаемый своим помощником В. Д. Косачевым, Константин Кузьмич стоял на подмостках, как заправский плотник, и заколачивал молотком гвозди. А во время обеденного перерыва, не чураясь, ел с нами из общего котла.

Сейчас, вспоминая эти и другие эпизоды, думаю, как все же руководившая нашим обществом коммунистическая партия не ценила преданных ей людей.

Спустя какое-то время первый секретарь обкома КПСС Константин Кузьмич Николаев, веривший в святость и непоколебимость партийных идей, был освобожден от занимаемой должности. По доходившим до меня тогда слухам он чем-то не угодил представителям высшего эшелона партийного руководства. Такое несправедливое отношение к этому незаурядному человеку вызвало у меня чувство внутреннего протеста. Но на возникший у меня по этому поводу вопрос один из лекторов обкома дал такой ответ:

— Партия знает, как расставить свои кадры.

После отставки Константин Кузьмич какое-то время работал в Уральском политехническом институте, после чего ушел из жизни. Об этом я узнал из некролога, опубликованного в центральной прессе, находясь в отпуске, далеко за пределами области. До сих пор жалею, что не смог проводить его в последний путь.

Занявший должность первого секретаря обкома Яков Петрович Рябов не отличался особыми интеллектуальными качествами. В отличие от своего предшественника он не обладал высокой внутренней культурой и зачастую применял волюнтаристские методы. В партийной среде тогда поговаривали, что Яков Петрович, будучи секретарем парткома турбомоторного завода, имея разряд по вольной борьбе, на спор положил на лопатки прямо в рабочем кабинете одного из своих оппонентов. Пройдя ступени секретаря райкома, горкома партии, Яков Петрович стал первым лицом области.

Выступал он всегда по заранее заготовленным шпаргалкам, если отрывался от них, то речь его становилась косноязычной, теряя ясность и точность своих мыслей. Слушая сейчас пародии Максима Галкина на Виктора Степановича Черномырдина, мне сразу же на память приходят выступления Я. П. Рябова, когда он отрывался от бумажки.

Как-то заведующий отделом пропаганды и агитации Виктор Петрович Мазырин поручил мне подготовить раздел в доклад первого секретаря обкома. В числе других я был приглашен в кабинет Рябова. Сидя поблизости от него, я испытывал некоторую неловкость от того, что на моей левой руке красовалась оставшаяся еще с детских лет наколка в виде якоря. И все время пытался как-то прикрыть ее. Но вдруг мой взгляд упал на руку Якова Петровича, и моему взору предстала точно такая же наколка. До моего сознания дошло, что у сидевшего поблизости от меня человека, наделенного сейчас большими полномочиями, тоже, вероятно, было нелегкое детство. Осмелев, я не только не стал закрывать свою наколку, а даже выставил ее напоказ, говоря как бы этим, что мы родом из одного детства.

Тогда сравнивая двух Первых Хозяинов области — Константина Кузьмича и Якова Петровича, власть которых была практически безгранична, я все более убеждался, что партийное руководство — это искусство, которое не каждому по плечу. Наверное, Рябов мог быть хорошим руководителем предприятия, рачительным хозяином, но партийная работа — явно не его призвание.

Однако, попав в список номенклатуры высшего партийного руководства, он уже не мог самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Его, как и многих других, словно патрон в обойму, загоняли туда, куда считала нужным партия. Это и приводило к перекосам в обществе, и в конце концов привело к развалу и партии, и страны.

Секретарем обкома по идеологии в тот период был Михаил Александрович Сергеев. Своим напыщенным видом он, скорее всего, смахивал на важного купца, чем на партийного работника. Не разбираясь в идеологических тонкостях, порой попадал впросак. На одном из собраний партийного актива Михаил Александрович в пух и прах разнес только что вышедший на экраны художественный фильм «Доживем до понедельника».

Но на следующий день на страницах газеты «Правда» — органа Центрального комитета партии — была опубликована рецензия, которая положительно оценивала этот фильм.

Как выкручивался из этой ситуации главный идеолог области, одному богу известно. Но после этого его авторитет, который был и так не слишком высок, скатился еще ниже.

Этот случай был лишним подтверждением моей мысли о том, что каждый должен занимать то положение, которое соответствует его призванию. Мне тогда пришли на память ленинские слова о том, что любая кухарка может управлять государством. Эта фраза Ленина давно сидела в моих мыслях, и я поделился ее с заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации Александром Семеновичем Лобановым.

— Ты что, сомневаешься в авторитете Ленина? — удивленно посмотрел он на меня. — Это же образное выражение. Вот ты кем был? Рабочим? А сейчас руководишь печатью. Это ли не наглядный пример?

— Все это так, — отвечал я, — но это результат моих собственных усилий, настойчивости, моего призвания. А вот как будет бывшая кухарка управлять государством, если она не разбирается в тонкостях политики? Наверное, ее дело печь хорошие пироги.

Александра Семеновича прислали в наш отдел после окончания Высшей партийной школы. Гордившись этим, он посоветовал:

— Надо тебе, Виктор Федорович, поступать в Высшую партшколу. Вижу, что у тебя какой-то ералаш в голове.

Вскоре секретаря обкома по идеологии Сергеева перевели на другую работу и его место занял Леонид Николаевич Пономарев. Будучи кандидатом наук, доцентом, он до своего нового назначения работал в Свердловском институте народного хозяйства. Простой, приветливый, Леонид Николаевич в корне отличался от своего предшественника, не кичился положением, не проводил резкой грани между собой и нижестоящими партийными работниками.

Мне он особенно запомнился тем, что с пониманием отнесся к произошедшей со мной истории.

Как-то с братом жены Лёней мы ехали в трамвае, и он, уж не помню по какой причине, повздорил с кем-то из пассажиров. При выходе кто-то позвал оказавшихся поблизости милиционеров, которые, не разобравшись в ситуации, скрутили Лёне руки. Я попытался объяснить работникам правопорядка, что они поступают несправедливо.

— Ты кто такой, чтобы нас учить? — вскипели милиционеры. — Ишь, защитничек выискался.

И, грубо схватив за руки, вместе с Лёней, повели в райотдел. При обыске у нас ничего не нашли, но, увидев мое удостоверение инструктора обкома КПСС, переглянулись.

Закрыв нас в комнате, они куда-то исчезли, и, вернувшись через некоторое время, разрешили покинуть райотдел милиции.

Возмущенный неправомерными действиями, при уходе я сказал, что буду жаловаться, и попросил их назвать свои фамилии. Отказавшись представиться, они пригрозили:

— Будешь жаловаться, себе хуже сделаешь.

Не придав значения этим словам, я еще раз подтвердил:

— Это дело так не оставлю.

Каково же было мое удивление, когда на следующий день меня вместе с заведующим отделом В. П. Мазыриным и двумя его заместителями А. С. Лобановым и Е. Н. Фроловой вызвал к себе секретарь обкома Л. Н. Пономарев.

— Вот тут бумага пришла на Виктора Федоровича, — он внимательно посмотрел на меня. — Оказывается, хулиганит он у вас.

И Леонид Николаевич зачитал служебную записку, автором которой был начальник городского отдела милиции Хонин. В ней говорилось, что я учинил скандал, оказывал сопротивление работникам милиции, оскорблял их личное достоинство.

Как выяснилось впоследствии, милиционеры, решив опередить события, написали рапорт в городской отдел милиции, обвинив меня во всех смертных грехах. Начальник горотдела быстро состряпал бумагу и оперативно доставил ее заведующему отделом административных органов обкома Александру Ивановичу Мясникову, а тот передал ее секретарю обкома.

Я рассказал все, как было на самом деле, хотя понимал, что приклеить ярлык гораздо легче, чем потом его смывать. Еще с юношеских лет усвоив, что тот, кто нападает первым, находится в более выгодном положении, я, тем не менее, надеялся, что истина все же восторжествует.

Так оно и оказалось. Леонид Николаевич поверил мне. Тогда только что вышел на экраны художественный фильм «Белорусский вокзал», в котором как раз был эпизод, показывающий, как работники милиции необоснованно задержали фронтовых друзей.

— Я вам прямо скажу, — заявил заведующий отделом В. П. Мазырин. — Распоясалась милиция дальше некуда. Я вот только что вернулся из Нижнего Тагила, где милиция задержала на улице группу рабочих, распевающих «Марш коммунистических бригад». За такую идейность рабочих благодарить надо, а их задерживают.

— Что правда, то правда, — поддержала заместитель заведующего Е. Н. Фролова. — Посмотрите, что они творят. В «Белорусском вокзале» это тонко подмечено, лучше не скажешь.

Руководители отделов в один голос заявили, что не дадут меня в обиду, охарактеризовав как творческого, добросовестного, исполнительного работника.

— Хорошо, — подвел итог Леонид Николаевич. — Верю Вам, Виктор Федорович, но впредь постарайтесь не связываться с органами право­порядка.

И, улыбнувшись, в шутку добавил:

— Милиционер на то он и милиционер, хоть к кому может придраться. Даже к телефонному столбу.

Так закончилась эта неприятная история, которая, будь на месте Леонида Николаевича другой человек, могла обернуться для меня непредсказуемыми последствиями.

В аппарате обкома партии работали разные по своему характеру и стилю поведения люди.

Встречались среди них прямолинейные, не признающие никаких компромиссов, способные ради какой-то фанатичной идеи растоптать человеческое достоинство. Но были и душевные, чуткие, готовые оказать помощь попавшему в беду человеку.

Отдел, в котором я работал, находился на одном этаже с одним из подразделений партийного аппарата — отделом науки и учебных заведений. Заместителем заведующего этого отдела был Альберт Павлович Шпартько. Проживавшие с ним в одном доме, мы нередко, заранее договорившись, ходили на работу пешком. По дороге вели долгие беседы о смысле жизни, стиле партийного руководства. Мягкий по натуре, осторожный в своих действиях, Альберт, в свойственной ему манере, советовал:

— Ты, Виктор, особенно не лезь на рожон. Идти против начальства равносильно тому, что плевать навстречу ветру. Надо всегда стараться находить компромиссные варианты.

В тот период мы особенно близко сошлись с Альбертом, иногда ходили друг к другу в гости, делясь самыми сокровенными мыслями.

Избранный неосвобожденным председателем месткома обкома КПСС Шпартько, наряду со своей основной работой, занимался профсоюзной деятельностью. Вникал в бытовые проблемы работников аппарата, проявляя внимание к их повседневным нуждам. Такая чуткость мне особенно импонировала, и мы всегда находили с ним общий язык.

Своим внешним обликом, чертами лица Альберт очень напоминал артиста Анатолия Кузнецова, сыгравшего главную роль в фильме «Белое солнце пустыни». Да так был похож на него, что Альберта не раз принимали за этого популярного киноактера.

Как-то в ресторане аэропорта «Кольцово» к нему стали подходить посетители с просьбой дать автограф. И Альберт, ценивший юмор, не стал разубеждать поклонников Кузнецова, что они ошиблись, а, взяв ручку, раздавал направо и налево автографы.

— Я так вошел в эту роль, что даже сам поверил, что являюсь известным актером, — со смехом признавался он позднее мне.

В середине 80-х годов Альберт Павлович по рекомендации обкома партии был направлен в правоохранительные органы и назначен начальником политчасти Высших курсов МВД СССР. Прослужив там несколько лет, с учетом партийного стажа вышел на пенсию и полностью погрузился в семейные заботы. Умер Альберт внезапно от сердечного приступа, на пороге школы, куда привел свою внучку.

Не могу не упомянуть работавшего в нашем отделе Сергея Алексеевича Анисимова. Высокого роста, плотного телосложения, он отличался веселым жизнерадостным нравом. Не припомню случая, чтобы Сергей когда-либо раскисал, впадал в уныние. Общаясь с ним, я черпал у него оптимизм, уверенность в своих силах. Его искрометный юмор помогал мне выходить из трудных ситуаций.

— Ты, Виктор, никогда не паникуй, — улыбаясь, говорил он. — Жизнь — это хождение по проволоке, а все остальное — ожидание.

Сергей в свое время занимался хоккеем и часто рассказывал, как выходил победителем из, казалось бы, тупикового пути.

В аппарат обкома партии Сергей пришел с комсомольской работы и, занимая должность инструктора, отвечал за состояние наглядной агитации в области. Подобно мне, он, с одной стороны, верил в насаждаемые сверху идеи, а с другой — скептически относился к наиболее одиозным из них.

Мы часто спорили с ним, иногда наши взгляды расходились, но это не делало нас врагами. Я не мог согласиться с его мнением, что многие явления нашей действительности зависят не столько от существующей системы, сколько от отдельных личностей.

— Лидеры партии приходят и уходят, а проблемы как были, так и остаются, — отстаивал я свою позицию.

— Ты, Виктор, не прав, — не соглашался Сергей, — советская система обладает большими возможностями. Надо только кое-что в ней подправить, убрать излишнюю помпезность и славословие.

Вскоре Сергей перебрался в Москву, где стал работать в аппарате Центральной комсомольской школы. Защитил сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации, перешел на работу в Академию общественных наук при ЦК КПСС, которая после развала СССР была преобразована в Академию Государственной службы при Президенте Российской Федерации. Ныне доктор социологических наук, профессор С. А. Анисимов — заместитель заведующего кафедрой этой Академии.

Приезжая в Москву, я неоднократно встречался с ним, и наши споры разгорались вновь. Сергей Алексеевич и сейчас критически осмысливает многие явления действительности, наши мнения вновь не совпадают по некоторым вопросам.

Но нас развели в разные стороны не различные взгляды, а одна нестандартная ситуация.

Я по вине одного человека подвел его. Моя излишняя доверчивость привела к ошибке, которая стала причиной нашего разлада. Пользуясь случаем, хотелось бы вычеркнуть это досадное недоразумение из нашей жизни и протянуть Сергею дружескую руку.

Отдел пропаганды и агитации обкома был важным составным звеном партийного аппарата. Главное его предназначение состояло в том, чтобы, подобно огромному маховому колесу, раскручивать установки высшего партийного руководства. Каждый инструктор отдела курировал определенную сферу, отвечая за состояние дел на участке, и с помощью нижестоящих партийных звеньев пытался донести идеи марксизма-ленинизма до широких масс.

Вышедший из рабочей среды, хорошо зная интересы трудового народа, я все более стал убеждаться, что партийные решения не доходят до низов. Складывалось впечатление, что рабочая масса живет сама по себе, своей жизнью, а партийная среда — по своим законам. Представители рабочего класса, маяки производства, внедряемые в ряды партии, не спасали положения. Огромный идеологический маховик крутился вхолостую, создавая видимость идеологического воздействия.

На проводимых в отделе совещаниях выступавшие инструкторы, словно фокусники, козыряли цифрами. Называлось количество пропагандистов, агитаторов, политинфрматоров, рисовались радужные перспективы наглядной агитации, работы по месту жительства, атеистической и спортивно-массовой деятельности. Дополнительным рычагом идеологического воздействия выступали представители лекторской группы, консультанты Дома политпросвещения, входившие в состав отдела. Но жизнь развивалась по своим объективным законам, никак не вписываясь в прокрустово ложе партийных установок.

Не раз приходилось быть свидетелем того, как люди, привыкшие к повседневной опеке со стороны партийных органов, панически боялись взять на себя малейшую ответственность. В сектор отдела зачастил редактор одной из Свердловских многотиражек, принося с собой оттиски газет, предназначенных к выходу в печать.

— Посмотрите, Виктор Федорович, — обращался он ко мне, — можно ли эти материалы публиковать?

— Решайте сами, — объяснял ему. — Вы редактор и сами должны определять, что печатать.

— Нет, — не унимался собеседник, — Вам видней, Вы же курируете газеты.

— Но персональную ответственность несете Вы, как редактор.

— Знаете, — понизил он голос, таинственно оглядывая стены, как будто они могли иметь уши, — все же спокойнее будет, когда «добро» на печатные материалы дадите лично Вы. А то ведь по всякому может обернуться.

Еле-еле удалось отучить этого напуганного властью и партийными установками человека от излишней боязни и подозрительности.

В другой раз я оказался свидетелем такой ситуации. Редактор Средне-Уральского книжного издательства пришел к заведующему отделом пропаганды и агитации В. П. Мазырину и положил на стол толстую папку.

— Виктор Петрович, посмотрите, пожалуйста, поступившую к нам рукопись, можно ли ее готовить к печати?

Мазырин открыл папку и заметно порозовел.

Оказывается, в издательство поступила рукопись, автором которой был известный врач-гинеколог, профессор, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой акушерства и гинекологии Свердловского медицинского института Иван Иванович Бенедиктов. В популярной форме он вел в ней откровенный разговор на очень интимные темы человеческой жизни, касающиеся культуры половых отношений.

Будущая книга, конечно, имела право на жизнь. Но мнение о ней должен был высказать специалист в этой сфере, которому и следовало отдать на рецензию, а не партийный работник. Парадокс еще заключался в том, что Мазырин никогда не состоял в браке, и это обстоятельство всегда вызывало недоумение у окружающих его людей.

Неизвестно, какие рекомендации дал в тот раз заведующий отделом обкома. Через несколько лет, когда партийная власть стала заметно ослабевать, книга И. И. Бенедиктова под названием «Письма о любви» появилась на прилавках магазинов.

Как-то в доверительной беседе с инструктором отдела организационно-партийной работы Олегом Скворцовым я высказал пришедшие мне в голову крамольные мысли:

— А что, если хотя бы наполовину сократить партийный аппарат? Вряд ли кто от этого пострадает, кроме самих партработников?

Олег тревожно взглянул на меня:

— Да ты что, Виктор, в своем уме? Это же чревато развалом всего общества.

Напуганный, видимо, моим вопросом, он после этого стал как-то сторониться меня.

В другой раз, разговорившись с лектором обкома Станиславом Алексеевым, я высказал сомнения о необходимости денежных вливаний в коммунистические партии зарубежных стран.

Насторожившись, Станислав стал объяснять мне опасность капиталистического окружения, которое только и ждет, чтобы погубить Советский Союз.

— Так что ты, старик, глубоко заблуждаешься, — подвел он итог нашего разговора.

И только его коллега Анатолий Торшенко, с которым у нас сложились приятельские отношения, видя мои сомнения, не рассеивал их, а лишь мудро советовал:

— Не бери, Виктор, в голову. Подходи ко всем вопросам диалектически.

Не находя ответов на свои вопросы, я решил заняться пополнением теоретических знаний. «Может, и впрямь что-то недопонимаю? — думал я. — Ведь есть же какая-то истина, надо только найти ее».

В 1973 году по рекомендации бюро обкома партии меня зачислили в Заочную Высшую партийную школу при ЦК КПСС.

В конце этого же года в моей личной жизни произошло еще одно важное событие — родилась вторая дочь, Екатерина. По этому случаю в отделе появилась поздравительная «Молния». В ней мой коллега Алексей Воробьев написал стихотворение, несколько строк которого я помню до сих пор:

Ждали, правда, сына —

Это не беда.

Будет балерина

Иль герой труда.

С Алексеем я познакомился, когда он еще работал инструктором Нижнетагильского горкома партии. Потом не без участия И. Г. Новожилова его перевели к нам в отдел, где поручили курировать вопросы атеистического воспитания.

В тот период моим коллегой в секторе был Николай Дмитриевич Еремеев, перешедший к нам из областного комитета по телевидению и радиовещанию. Познакомившись с ним поближе, я узнал, что его тоже одолевали сомнения о смысле и назначении партийного руководства. Николай Дмитриевич всегда выступал против излишнего вмешательства партийных органов в деятельность прессы. Помнится, с каким упорством защищал он работников радиокомитета, выпустивших в эфир запрещенные тогда песни В. Высоцкого. В порыве спора он назвал даже И. Г. Новожилова сталинистом. Свободолюбивый по натуре, отстаивавший справедливые принципы, Николай Дмитриевич так и не смог вписаться в структуру партийного аппарата и ждал только удобного случая, чтобы перейти на самостоятельный участок работы. Вскоре ему представилась такая возможность. Директор Средне-Уральского книжного издательства М. С. Швидка ушла на пенсию, и Н. Д. Еремеев был утвержден на эту должность.

В последний день его работы в обкоме мы за стаканом вина долго беседовали с ним.

— Знаешь, Виктор, — говорил он, — партийная работа мне все же кое-что дала, но ухватить главного звена я так и не смог. Если тебе это удастся сделать, буду только рад.

И пожимая на прощание руку, добавил:

— Одно тебе могу сказать, нравится мне твоя открытость. Ты никогда не темнил, не пудрил мозги, не скрывал от меня своих мыслей, а говорил все как есть.

Перешедший на это место Алексей Воробьев имел журналистское образование и сразу вписался в структуру сектора. Как и его предшественник, он стал курировать деятельность областного комитета по телевидению и радиовещанию. Наши биографии были в чем-то схожи, и это помогло нам быстро найти общий язык. Алексей когда-то трудился в шахте, после окончания Уральского госуниверситета занимался газетной работой, потом был переведен в горком, после чего, как уже упоминалось, оказался в отделе пропаганды и агитации.

Курируя вопросы атеистического воспитания, не получал особого удовлетворения, и как только появилась возможность, перешел в наш сектор. Балуясь стихами, Алексей оперативно откликался на все события, происходившие в отделе, сочиняя юмористические вирши или оригинальные изречения.

Когда заместителем заведующего отделом пропаганды и агитации был назначен Александр Семенович Лобанов, ставший, помимо прочего, курировать наш сектор, мы с Воробьевым были удивлены. Имея за плечами только партийное образование и не разбираясь в журналистских тонкостях, он все время пытался показать свое «Я», дать какое-либо указание.

— Пресса — это приводной ремень от партийных организаций к массам, — часто повторял Александр Семенович, — средины тут не может быть.

Как-то, не выдержав, я сказал ему, что такого слова, как «средина» в русском языке нет, есть только «середина». Однако он продолжал упорно стоять на своем. Пришлось принести орфографический словарь, после чего сконфуженный зам долго не разговаривал со мной, стараясь обойти стороной.

И вот Алексей Воробьев, устав от некомпетентных указаний А. С. Лобанова, выдал как-то фразу, которая стала в нашем секторе классической:

— Все было бы хорошо, если бы дома не жена, а на работе не Лобанов.

С Воробьевым мы работали в обкоме бок о бок на протяжении многих лет. Впоследствии мне пришлось стоять у истоков всех поворотов на его трудовом пути. Алексей шел следом за мной, как за тральщиком, проверявшему наличие мин на водной поверхности.