Вместо предисловия
| Вид материала | Документы |
- Оглавление з Вместо предисловия, 16.65kb.
- Сжигание отходов и здоровье человека. Краткий обзор (вместо введения и предисловия), 1212.58kb.
- Василию Акимовичу Никифорову-Волгину посвящается Вместо предисловия сказка, 2696.41kb.
- Вместо предисловия, 850.61kb.
- Литература вместо предисловия, 605.49kb.
- Источниковедение в век компьютера (вместо предисловия), 1388.68kb.
- Литература вместо предисловия, 628.96kb.
- Содержание: Вместо предисловия, 860.74kb.
- Вместо предисловия, 298.02kb.
- Валентин соломатов, 1718.67kb.
Редактор многотиражки — это не почетная должность, занимая которую он лишь раздает руководящие указания. Это не «свадебный генерал», сидящий на олимпе власти и наблюдающий за ходом событий.
Редактор такого рода газеты, штат которой насчитывает всего несколько человек, — это «трудяга-лошадка», одна из рабочих единиц небольшого журналистского персонала.
Помимо общего руководства редакционным коллективом мне, как редактору, приходилось заниматься черновой работой, выдавая «на гора» газетный материал.
Но свое журналистское мастерство я оттачивал не только на страницах вверенной мне газеты. Моей постоянной трибуной были областные печатные издания «Уральский рабочий», «На смену», городская газета «Вечерний Свердловск», где публиковались материалы различных жанров и направлений.
Теоретическим источником редакторской и журналистской практики был для меня Уральский госуниверситет.
Два раза в год, в летний и зимний периоды, мы, студенты-заочники, заполняли шумные коридоры нашей альма-матер. В первые годы учебы постигали основы современного русского языка, перелопачивали горы отечественной и зарубежной литературы.
Никогда не забуду преподававшую русский язык Агнию Ивановну, которая внешне чем-то напоминала мне мою бабушку Наталию. Преклонных лет, интеллигентного вида, она завораживала своим каким-то удивительно певучим голосом. Агния Ивановна в свое время лично знала известного филолога, редактора и составителя «Толкового словаря русского языка» Дмитрия Николаевича Ушакова и очень этим гордилась. В своих лекциях она доносила красоту, величие и силу русского языка, подчеркивая, что это один из богатейших языков в мире.
С детства наслышанный о неисчерпаемых источниках русского языка, тонкости его оттенков, я не пропускал ни одной лекции Агнии Ивановны.
На всю жизнь запомнил исходящие из глубины ее души слова:
— Русский язык — красив, певуч, выразителен, гибок, послушен, он поистине волшебный, могучий. Берегите его, это клад, достояние, которое передано нашими предшественниками.
И когда сейчас я слышу разговор молодых людей, пересыпающих свою речь грубыми матерными словами, то мне становится не по себе. И еще обиднее бывает, когда выпускники вузов, в том числе и нашей «альма-матер», занимая руководящие посты, допускают в написании деловых бумаг грубейшие орфографические ошибки.
Многие сокурсники стали близкими моими друзьями, с которыми я до сих пор поддерживаю крепкие связи, другие ушли из жизни, третьи, в силу конъюнктурных соображений, стараются вычеркнуть меня из своей памяти.
Старостой нашей группы был долгое время ходивший в военной форме с погонами старшины Николай Мелешин. Балагур и весельчак, стриженый под ежика, в лихо заломленной фуражке, он был чем-то похож на Василия Теркина из поэмы Александра Твардовского. Зная много присказок и анекдотов, Николай был душой компании и скрашивал томительные минуты в преддверии экзамена или зачета.
Заочное обучение — нелегкий труд, который требует большого упорства и настойчивости, умения самостоятельно знакомиться с достижениями научной мысли. На начальных курсах университета при освоении литературы приходилось прочитывать большое количество художественных произведений русских и зарубежных классиков. Времени в условиях заочного обучения на это хватало не у всех, и иногда перед экзаменами студенты вкратце пересказывали друг другу сюжеты тех или иных произведений.
Как-то перед самым экзаменом по зарубежной литературе в группе появился Николай.
— Ребята, — растерянно сказал он. — Много книг прочитал, но вот Виктора Гюго не успел. Расскажите, о чем говорится в его книге «Отверженные».
Торопясь, обрисовали ему примерный сюжет этого произведения, из которого Николай ясно запомнил только одно: добродетельный каторжанин Жан Вальжан пытается скрыться от преследования полицейских, но, увидев горящий дом, в котором находились дети, спасает их, жертвуя своей свободой.
В экзаменационном билете, который достался Николаю, оказался как раз злополучный вопрос, касающийся того самого произведения Виктора Гюго.
И Николай, следуя выработанному нашей студенческой группой принципу: «отстреливаться до самого последнего патрона», стал бойко рассказывать сюжет произведения. Преподаватель литературы Е. А. Шпаковская поняла, что сидевший перед ней студент не читал этой книги, и, не дослушав до конца его путанного сбивчивого ответа, насмешливо сказала:
— Знаете что, Мелешин? У Сергея Есенина есть такие слова: «Беру я в руки “Капитал”, но ни при какой погоде я книг, конечно, этих не читал».
И уже серьезным голосом добавила:
— Виктора Гюго Вы не читали, это факт. Поэтому ставлю Вам «неуд».
Не ожидавший такого исхода Николай театрально поднял руки над головой:
— Как же так? — трагически произнес он. — Ведь там же кругом огонь, дым. Там же остались дети! Маленькие дети!
Позднее, на выпускном вечере появилась карикатура, на которой был изображен стоявший на коленях перед преподавателем Мелешин и произносил эти полные трагизма слова.
Поддерживая с Николаем дружеские отношения на протяжении последующих лет, я оказал в какой-то мере судьбоносное влияние на его жизнь.
Но это будет позднее, а тогда, будучи студентами университета, мы независимо от занимаемых должностей грызли гранит науки.
Близкими для меня людьми стали такие сокурсники, как Володя Березовский, Геннадий Сюньков и другие.
Когда ответственный секретарь нашей многотиражки Толя Певнев перешел на работу в другую редакцию, я предложил эту должность Володе Березовскому. Меня не смутило то обстоятельство, что до этого он не был профессиональным журналистом, а работал бригадиром электриков. Володя умел хорошо писать, любил поэзию, чувствовал вкус газетного слова. Со временем освоил принцип макетирования и верстки газеты, искусно применяя выразительные и оформительские средства. Он стал для меня незаменимым помощником. И когда его выдвинули редактором многотиражной газеты «Камвольщик», мне было жаль с ним расставаться.
Жена Володи Светлана работала редактором газеты завода транспортного машиностроения им. Свердлова, так что это был крепкий журналистский тандем. Позднее Володя перешел в газету завода «Пневмостроймашина» и, отличаясь обостренным чувством справедливости, нередко вступал в конфликтные отношения с партийными органами.
Дружба с семьей Березовских продолжалась на протяжении многих лет, вплоть до преждевременного ухода из жизни Володи. Семейную журналистскую эстафету продолжают сейчас их дети — Ирина и Игорь.
Приятельские отношения сложились у меня с Геннадием Сюньковым. Родившийся в Поволжье, он после окончания школы работал трактористом и комбайнером на целине, плотником и бетонщиком на стройке. После службы в армии стал токарем и испытателем моторов на Уральском турбомоторном заводе. Сотрудничая в многотиражной газете этого предприятия, печатал на ее страницах стихи, корреспонденции, был членом заводского литературного объединения.
Познакомившись с ним в стенах родной «альма-матер», мы стали потом соавторами нескольких книг. У Геннадия был удивительный журналистский дар. Схватывая все на лету, он, искусно владея словом, мог оперативно написать в прозе или в стихах актуальный материал на «тему дня».
Его стихотворение «Выбор», напоминавшее в какой-то мере кусочек моей биографии, я помню до сих пор. Приведу его с некоторыми сокращениями:
Все сверстано. Все вовремя. Все в графике.
Заслав в набор последнюю статью,
Я выхожу из душной типографии
И опускаюсь в сквере на скамью.
Здесь эпицентр дневной разноголосицы.
Движение. И шум его, и чад.
Трамваи ошалелые проносятся,
Машины ослепительные мчат.
В теснине между зданьями и башнями
Летит проспект, без умолку чудя.
И сквер летит. Но как-то по-домашнему
Я в этом сквере чувствую себя.
Сюда, когда доймет работа адская,
Водители идут из гаражей.
Над сквером вознесла меня редакция
Все пять своих горячих этажей.
На спинку поудобнее откинувшись
Сижу и размышляю я… Но вот
Вдруг где-то рядом басом:
— Константиныча
Приветствует родной его завод!
И, встречей неожиданной обрадован
К скамейке я взволновано лечу,
И мастера Захара Виноградова
Ладонью ударяю по плечу.
Еще бы! Столько лет уже не виделись,
А ведь, считай, — немного не родня.
Ушел из цеха — бросил вас? Обиделись?
Ну как вам тут живется без меня?…
И мастер все поведать мне о цехе
Спешит, чтоб я понятие имел
Какие там помехи и успехи,
Каких больших достигли перемен.
И с гордостью — что новому нет счета,
Что в прошлом — из-за техники бои,
И что на заводской Доске почета —
Все бывшие приятели мои.
А я вот так покинул цех когда-то…
И хоть меня Захарыч не винил,
Но я сидел и думал виновато,
Как будто вправду цеху изменил.
Но нет. Неправда. Глаз своих не прячу.
И ты представь, Захарыч, на момент:
Редакция ведь тоже — цех горячий,
Перо ведь тоже — тонкий инструмент.
Это стихотворение трогало мою душу мою потому, что я, выходец из трудовой среды, тоже старался не терять связь со своим строительным цехом.
Забегая иногда в родное строительное управление, интересовался делами механизаторов, их рабочей и личной жизнью. В зависимости от характера новостей я радовался или огорчался, воспринимая близко к сердцу успехи или неудачи работавших когда-то бок о бок со мной людей.
Разве не приятно было узнать о том, что бригадир Петр Сергеевич Гладырев стал председателем постройкома, а остряк слесарь Валентин Воронов — лучшим рационализатором треста?
Бывший мой наставник Павел Троицкий уволился из управления и уехал на стройку в Киргизию.
С горечью воспринял весть о том, что Лева Байкович ушел из жизни, повесившись в городском парке. Его жизнь стала только налаживаться, он женился, в семье у него появился ребенок, и, казалось, ничего не предвещало трагического финала. Что заставило его пойти на это, так и осталось тайной. И меня до сих пор гложет какое-то чувство вины за то, что, став семьянинами, мы редко встречались друг с другом, погрузившись в свои бытовые и иные проблемы.
Ушел со стройки Толя Грехов, который, учась заочно в Уральском политехническом институте, перешел конструктором на завод. В его судьбе тоже произошли перемены, он женился, и, присутствуя на его свадьбе, я порадовался за его выбор. Жена Лариса подарила ему дочь, которую он тоже назвал Мариной. Какое-то время мы с Толей поддерживали отношения, но постепенно эти связи ослабли и, к сожалению, сейчас, проживая в разных концах города, не находим время для встреч.
Но в душе он для меня по-прежнему остается другом. И как тут не вспомнить Е. Евтушенко:
Не в переписке дружба,
Не в хожденье
На праздничные дни,
На дни рожденья
(Они порой —
дни умиранья дружб),
А в чувстве:
Есть товарищ. Он не трус.
Мой земляк и родственник Гриша Кругов по-прежнему работал в строительном управлении. Его жена Рита родила сына Игоря, они получили отдельную квартиру, но, имея семилетнее образование, Гриша так и не продвинулся по служебной лестнице. Я не раз уговаривал его пойти учиться, и одно время под моим напором он даже сделал попытку поступить в строительный техникум. Но ему не хватило настойчивости, и, окунувшись в повседневные бытовые проблемы, он так и не стал учиться. И сейчас я виню себя за то, что не сумел повлиять на Гришу, из которого, на мой взгляд, мог бы вырасти хороший мастер или прораб.
Возвращаясь к своей учебе не могу не вспомнить преподавателей, дававших азы не только теории, но и повседневной журналистской практики.
Умело доносил особенности газетных жанров Леонид Алексеевич Кропотов, обращал наше внимание на лаконизм и документализм изложения.
— Есть такая пословица, — говорил он, — каждому блину нужна своя сковородка. Поэтому жанры — это разные виды «сковородок», пригодные для выпечки изделий на газетные полосы. Жанр — это способ «упаковки» фактов и мыслей.
Много полезного черпал я из лекций Валентина Андреевича Шандры, исследовавшего научные основы печатной пропаганды. Он всегда подчеркивал, что для истинного журналиста не существует невыполнимых заданий. Прошедший войну, Валентин Андреевич после демобилизации поступил на факультет журналистики университета и закончив его, остался на кафедре печати. К моменту моей учебы защитил кандидатскую диссертацию, возглавил кафедру. Спокойный, рассудительный, он был убежденным пропагандистом царивших тогда в обществе идей. Слушая его интересные, основанные на газетной практике выступления, я почему-то всегда вспоминал стихи фронтового журналиста Константина Симонова:
Слышишь, как порохом пахнуть стали
Передовые статьи и стихи?
Перья штампуют из той же стали,
Которая завтра пойдет на штыки.
Валентин Андреевич учил писать просто, доходчиво, полагая, что выспренность, ложная красивость дают ощущение фальши, безвкусицы, примитива.
Позже я довольно близко познакомился с эти душевным, отзывчивым человеком, оказавшим впоследствии большое влияние на мою творческую судьбу.
Каждый из преподавателей моей «альма-матер» запомнился какой-то своей особенностью и неповторимостью.
Как тут не вспомнить покойного ныне Владимира Александровича Чичиланова, преподававшего технику производства и оформления газеты. Высокого роста, в строгих очках, он был грозой всех студентов. Редко кому удавалось сдать ему зачет с первого захода. У меня, поработавшему ответственным секретарем газеты, при сдаче зачета не возникло особых проблем. А вот учившемуся со мной Виталию Елисееву пришлось изрядно попотеть, прежде чем в его зачетной книжке появилась желанная подпись Чичиланова. Находчивый Виталий тут же отреагировал на это шутливой эпиграммой, которая звучала примерно так:
На лекциях сидели мы баранами,
Об этом каждый из нас знал.
Но что зачет сдал Чичиланову,
Я через год лишь осознал.
На последних курсах университета я стал все больше интересоваться проблемами партийного строительства. Мне хотелось заглянуть в глубину этой работы, понять ее суть и особенности. Сталкиваясь с профессиональными партийными работниками, мне всегда хотелось дойти до «колодца истины», узнать, что стоит за теми или иными лозунгами: вера, фанатизм или формализм, показуха?
Как-то мне на глаза попалось стихотворение фронтовой поэтессы Юлии Друниной:
Я музу бедную безбожно
Все время дергаю:
Постой!
Так просто показаться «сложной»,
Так сложно, муза, быть простой.
Ах, простота!
Она дается
Отнюдь не всем и не всегда…
Чем глубже вырыты колодцы,
Тем в них прозрачнее вода.
Несмотря на посещавшие меня время от времени сомнения, я верил в «прозрачность воды», называемой партией. Поэтому тему своей дипломной работы выбрал «Выступления на партийную тему в жанрах: очерк, статья, корреспонденция». Руководителем моей дипломной работы стал доцент Вадим Николаевич Фоминых, который слыл большим знатоком этой проблематики. Проработав какое-то время в обкоме КПСС, он знал особенности партийного строительства «изнутри», поэтому советовал, как лучше раскрыть партийную тему.
— Нам нужна правда жизни, земная партийная правда, — говорил Вадим Николаевич, призывая тщательно оттачивать газетные слова. — Надо следовать совету Алексея Толстого: написать плохую фразу — совершенно такое же преступление, как вытащить в трамвае носовой платок у соседа, — улыбаясь, подчеркивал он.
С оценкой «отлично» я защитил дипломную работу. Но на государственном экзамене по основам научного коммунизма немного подкачал.
Перед экзаменом, во время консультации, задал преподавателю все время мучивший меня вопрос.
— Как расценивать принцип: или буржуазная или социалистическая идеология: никакой середины? Ведь есть имена, которые принадлежат мировой классике. Например, Лев Николаевич Толстой, Федор Михайлович Достоевский, куда их отнести?
Преподаватель строго посмотрел на меня:
— Вы что, подвергаете сомнению марксизм-ленинизм?
И, ничуть не смутившись, стал рассказывать о незыблемости коммунистических идей.
Преподаватель, видимо, запомнил меня, и, несмотря на то, что я блестяще ответил на все основные и дополнительные вопросы, мне была выставлена оценка «хорошо».
Решением Государственной экзаменационной комиссии мне была присвоена квалификация «журналист».
КРУТОЙ ПОВОРОТ
В конце 60-х годов в связи с ликвидацией Свердловского управления городского строительства многотиражная газета «Свердловский строитель» стала органом Главсредуралстроя. В отличие от других многотиражек области наша газета не являлась органом партийного комитета и имела относительную самостоятельность. Но в условиях монополии партийной власти каждый печатный орган, к какому бы ведомству он не принадлежал, постоянно находился в поле зрения партийных органов.
Свердловский обком, горком КПСС регулярно проводили совещания, семинары работников прессы, нацеливая их на решение тех или иных задач.
Помнится, какой общественный резонанс вызвал областной съезд рабочих и сельских корреспондентов, куда была приглашена большая армия журналистов. Мне он запомнился тем, что на нем выступал рабкор нашей газеты, мой сокурсник по университету, монтажник-верхолаз Виталий Кириллович Елисеев. В работе этого съезда принимал участие первый секретарь Свердловского обкома партии Константин Кузьмич Николаев.
Выйдя на трибуну, Виталий со всей присущей ему эмоциональностью и страстью рассказал о высоком предназначении помощников прессы — рабселькоров. В заключение своего выступления он обратился к истории, сказав, что еще Петр I высоко ценил печать, принимая на этот счет соответствующие указы. Последние его слова были такими:
— Вдумайтесь: царем работал человек, а каким умным был.
В зале на мгновение повисла тишина. Сидевшие в президиуме высокопоставленные лица тревожно смотрели на первого секретаря К. К. Николаева, ожидая его реакции на столь неожиданный поворот.
Константин Кузьмич улыбнулся, и это разрядило обстановку, в зале раздались аплодисменты.
Приходя иногда на совещания в обком партии, я чувствовал себя как в святилище. Мне казалось, что здесь работают необыкновенные люди, наделенные особым даром, которые, словно небожители, чисты и непорочны.
Но в один из выходных дней мне случайно встретился ответственный работник обкома КПСС, в руках которого была авоська с пустыми бутылками из-под водки и пива. Моему изумлению не было предела: неужели человек, работающий в такой высокой инстанции, может позволить себе употребление спиртных напитков?
Позднее я многое узнал, многое увидел, многое понял, а в тот период эта случайная встреча произвела на меня шоковое впечатление.
В марте 1969 года мне неожиданно позвонил заведующий сектором печати, телевидения и радиовещания обкома Иван Галактионович Новожилов и попросил зайти к нему. Я не раз видел Ивана Галактионовича на семинарах и совещаниях. Знал, что он участник Великой Отечественной войны, уже в самом ее конце потерял ногу и теперь ходил на протезе. В среде журналистов Иван Галактионович слыл строгим, но справедливым человеком, защищая работников прессы от необоснованных порой нападок со стороны партийных комитетов.
Зайдя к нему в кабинет, я растерянно остановился у порога.
— Проходи, проходи, Виктор Федорович, — по-свойски сказал Иван Галактионович, поднимаясь из кресла и протягивая руку. — Присаживайся.
То, что он сразу обратился ко мне на «ты», располагало к откровению.
— Вижу, что ты интересуешься партийной проблематикой, много пишешь на эту тему, — Иван Галактионович пытливо посмотрел мне в глаза. — Это как, случайно или закономерно?
— Вопросы партийной жизни меня давно интересуют, — ответил я. — Да и дипломная работа в университете была выбрана мной на эту тему.
— Это хорошо, — кивнул он головой. — Но теория без практики мертва. Словом, — подытожил он, — не буду ходить вокруг да около. Как ты смотришь на то, что мы будем рекомендовать тебя на должность инструктора сектора печати, телевидения и радио?
Не ожидавший такого крутого поворота событий, я несколько растерялся:
— Не знаю, Иван Галактионович. Это предложение для меня несколько неожиданно. Надо подумать.
— Хорошо, — согласился мой собеседник. — Правильно, что не торопишься. Не люблю скороспелых решений. Подумай, а завтра скажешь о своем решении.
На следующий день я дал положительный ответ. Перед тем, как утвердить мою кандидатуру на бюро обкома партии, меня пригласили на беседу к заведующему отделом пропаганды и агитации Виктору Петровичу Мазырину.
Задав несколько вопросов, касающихся моей биографии, Виктор Петрович дал «добро» и повел в кабинет первого секретаря обкома Константина Кузьмича Николаева.
Впервые оказавшись так близко с первым лицом области, я чувствовал себя несколько неуверенно. Но мягкий, задушевный взгляд этого сурового на вид человека успокоил меня. Я обратил внимание, что на столе Константина Кузьмича лежал журнал «Журналист». Это свидетельствовало о том, что перед тем, как побеседовать со мной, будущим рядовым работником партийного аппарата, первый секретарь обкома, несмотря на свою занятость, чтобы быть более компетентным, пролистал последний номер журнала.
Беседа была недолгой, но она произвела на меня сильное впечатление. Этот человек, обладавший большой властью, покорил меня своим интеллектом.
В апреле 1969 года бюро Свердловского обкома КПСС утвердило меня инструктором сектора печати, телевидения и радиовещания отдела пропаганды и агитации.
Мне тогда еще не исполнилось и тридцати лет и, как узнал позднее, я вошел в когорту самых молодых работников партийного аппарата.
Сектор, возглавляемый Иваном Галактионовичем Новожиловым, занимал в аппарате обкома партии особое положение. Он выполнял контрольные функции за идейной и политической направленностью выпускаемой в области печатной продукции, передач телевидения и радиовещания.
Обязанности были распределены следующим образом. Помимо меня, в секторе был еще один инструктор — Владимир Александрович Пирамидин, который контролировал телевидение, радиовещание, книжные и журнальные издания. На Ивана Галактионовича возлагалось общее руководство сектором и контроль за деятельностью областных газет. В мою обязанность входило курирование городских, районных и многотиражных газет.
Но, прежде всего, мне предстояло подобрать достойного преемника в редакцию своей многотиражки. Это было непростое решение вопроса, учитывая, что газета «Свердловский строитель» слыла стартовой площадкой для многих работавших здесь журналистов. Аскольд Григорьевич Шеметило, Станислав Быданцев, Толя Певнев, Володя Слободин, Володя Березовский — все были выходцами нашей газеты и получили повышение. Теперь вот пришла и моя очередь. Но кого поставить взамен?
Я предложил инструктору Свердловского горкома партии Диане Георгиевне Боярской рекомендовать на эту должность своего бывшего сокурсника, рабочего поэта и песенника, рабкора нашей газеты Виталия Кирилловича Елисеева.
Мое предложение сначала было встречено в штыки. Предложенный вариант был неожиданным и не укладывался в существовавшие тогда рамки: рабочий, не имевший опыта штатной журналистской деятельности, минуя все ступени редакционной иерархии, предлагался сразу в редакторы. Но я проявил настойчивость, характеризуя Виталия как талантливого журналиста и хорошего организатора.
— Опыт — дело наживное, — доказывал я. — Главное, Елисеев — вдумчивый, творческий человек, готовый, грамотный журналист, знает разницу между «словами» и «словесами».
Мне пришлось даже вспомнить по этому поводу Александра Твардовского:
Да, есть слова, что жгут, как пламя,
Что светит вдаль и внутрь — до дна.
И их подмена словесами
Измене может быть равна.
В конце концов мое предложение было принято, и Виталий был утвержден в должности редактора газеты.
Свою работу в секторе печати, телевидения и радиовещания я начал с изучения содержания всех печатных изданий, контрольные экземпляры которых приходили к нам. В памяти невольно всплывали стихи поэта Павла Шубина:
Знакомой газеты страницы,
Они, прошумев по стране,
Как теплые белые птицы,
Спускаются в руки ко мне.
В то время в области выпускалось 47 городских, районных и свыше 50 многотиражных газет. Для того чтобы ознакомиться со всеми печатными изданиями, требовалось немало упорства и настойчивости. И, подбадриваемый шефом-наставником Иваном Галактионовичем, я старался изо всех сил.
Но смысл партийного руководства в условиях того времени заключался не только в уяснении содержания газет, а в подборе, расстановке и воспитании журналистских кадров. Следовало наладить плодотворное взаимодействие, правильное взаимоотношение между партийными комитетами и их печатными органами.
А эти взаимоотношения были не всегда нормальными.
В первые же месяцы работы мне пришлось столкнуться с конфликтной ситуацией, возникшей между Нижнетуринским горкомом партии и редактором городской газеты.
Бюро горкома приняло решение освободить от обязанностей редактора за неудовлетворительное руководство газетой, неправильное реагирование на критические замечания.
Редактор обратился в обком партии с просьбой отменить решение бюро горкома как необоснованное, доказывая, что оценка газеты горкомом необъективна.
Иван Галактионович, имевший большой опыт журналистской и партийной работы, поручил скрупулезно проверить факты. Мне хотелось поддержать газету, учитывая, что иногда партийные комитеты необоснованно оказывали давление на журналистские коллективы, пытаясь иметь «карманного редактора». Но в данном случае факты свидетельствовали об обратном: редактор допускал грубейшие ошибки, искажение фактов, на что неоднократно обращали внимание читатели газеты. Мне ничего не оставалось делать, кроме как поддержать решение горкома партии.
Тем не менее, при любой мало-мальской возможности я старался принимать сторону журналистов, оберегая их от излишних нападок партийных органов.
Острой, боевой считалась ирбитская газета «Восход». Ее редактор Валерий Павлович Шигаев постоянно направлял острие публицистического слова против бесхозяйственности, проявлений бюрократизма, нарушений государственной дисциплины. Это не нравилось первому секретарю горкома Виталию Павловичу Устинову, который после каждого критического выступления вызывал редактора «на ковер».
Пригласив на беседу и редактора, и первого секретаря, Иван Галактионович в моем присутствии сумел «разрулить» ситуацию. Мягко, но настойчиво он дал понять руководителю партийного органа, что прессу нельзя опекать по мелочам, что она должна пользоваться определенной самостоятельностью.
— Запомни, Виктор Федорович, — наставлял меня позднее Иван Галактионович, — между партийными комитетами и журналистами должны быть доверительные, но требовательные отношения. Только при таком условии работники прессы могут чутко улавливать настроения и аналитический ум людей.
Уроки, которые давал мне мой непосредственный шеф-наставник, позволяли ориентироваться в сложных по тем временам взаимоотношениях партийных органов и прессы.
В тот период важное значение придавалось рабселькоровскому движению, многие представители которого смело, невзирая на лица, критиковали недостатки. Это приводило иногда к тому, что вокруг них нагнетались страсти со стороны партийных органов, пытавшихся зажать критику и защитить честь своего мундира.
Первая моя командировка как раз и оказалась связанной с такой ситуацией.
Старший электрик Ключевского завода ферросплавов, рабкор Сысертской районной газеты «Маяк» Иван Федорович Девятых опубликовал фельетон. В нем сообщалось, что в цехе, где он работает, отсутствует эстетический порядок, нет надписей на оборудовании, броских объявлений, стендов, посвященных передовикам производства.
Факты приводились самые обычные. Но администрация завода посчитала, что их предприятие начисто лишено недостатков подобного рода. А значит, газетное выступление не что иное, как попытка очернить завод. Партийное бюро обвинило автора в предвзятости и лишило рабкора звания внештатного корреспондента.
Приехав на место, я стал скрупулезно докапываться до истины.
Оказалось, что И. Ф. Девятых около десяти лет выступал в районной газете. Написал несколько сот статей, корреспонденций, зарисовок о людях, руководил корреспондентским пунктом газеты, был заместителем редактора стенгазеты. Имел почетные грамоты обкома и райкома КПСС, награждался ценными подарками. Но стоило ему написать злополучный фельетон, как на него потоком посыпались обвинения.
В беседе со мной секретарь партбюро завода И. П. Богданов всячески старался очернить деятельность заслуженного рабкора, активиста, имеющего не один десяток благодарностей. Но факты говорили о том, что рабочего, авторитетного на заводе человека совершенно необоснованно попытались лишить права на выполнение общественных функций. Не встала на его защиту и редакция районной газеты.
Мое вмешательство помогло восстановить справедливость. Иван Галактионович похвалил за объективный подход к делу и посоветовал:
— Надо, Виктор Федорович, написать об этом в редакцию журнала «Рабоче-крестьянский корреспондент». Это поучительный факт, пусть все знают, как негоже расправляться с рабкором.
Выходивший в то время небольшой по формату ежемесячный журнал «Рабоче-крестьянский корреспондент» издавался редакцией газеты «Правды». Иван Галактионович был членом редколлегиии этого печатного органа.
В октябре 1969 года моя корреспонденция «Так как же? Как мне быть?» под рубрикой «По твоему письму, читатель» была опубликована в журнале.
В первый же год работы в обкоме у меня сложились дружеские отношения с инструктором нашего отдела Геннадием Алексеевым. Это был общительный, широкой души человек, внешне чем-то похожий на Григория Котовского. Плотного телосложения, с крупным лицом, он притягивал к себе своей доброй, отзывчивой улыбкой.
Я не раз бывал у него дома, хорошо знал его жену Анну, высокую, стройную, похожую на цыганку женщину.
В один из летних дней Геннадий зашел ко мне в кабинет.
— Слушай Виктор, — сказал он. — Давай сегодня вечерком встретимся у меня дома. Анна с ребенком в отпуске, так что устроим маленький междусобойчик.
Жена у меня тоже была в отъезде, так что я не стал возражать.
Но, зайдя к нему домой, увидел, что Геннадий находился не один, рядом с ним сидела незнакомая мне девушка.
Как ее звали, уже не помню. Через некоторое время мы сели за накрытый по-праздничному стол.
Геннадий, как всегда, без умолку балагурил, и наша компания засиделась далеко за полночь. Как выяснилось, девушка работала стюардессой, и Геннадий давно поддерживал с ней знакомство. Домой возвращаться было уже поздно, и, оставив их вдвоем, я ушел в другую комнату. Но не успел задремать, как в квартире заверещал звонок. Я выглянул из комнаты и увидел бегающего с растерянным видом Геннадия.
— Анна приехала, — вполголоса сказал он, натягивая на себя впопыхах одежду.
Трель звонка не умолкала ни на минуту, в дверь уже раздавался стук, и тогда Геннадий, толкнув девушку в мою комнату, пошел открывать.
До моего слуха донесся звон пощечины и крепкие выразительные слова, которыми награждала Анна своего супруга. Что говорил в свое оправдание Геннадий, мне не было слышно. Я понимал лишь одно: надо выручать попавшего впросак друга.
Взяв девушку за руку, я вышел из своего убежища. Анна вместе с маленькой дочкой сидела на диване, а Геннадий волчком крутился рядом.
Проходя мимо них, я промямлил:
— Здравствуй, Анна. С приездом.
Она промолчала, проводив меня взглядом до самой двери.
На следующий день Геннадий зашел ко мне в кабинет и, вытащив из своего дипломата бутылку коньяка, поставил его на стол.
— Извини меня, старик, — проговорил он. — Я все свалил на тебя, сказал, что ты пришел ко мне с девушкой и попросился переночевать с ней.
— Да ладно, — улыбнулся я. — Пусть так и будет. Что не сделаешь ради друга.
Набрав номер телефона Анны, я подтвердил версию Геннадия, взяв на себя всю вину.
Анна долго корила меня.
— Не ожидала я от тебя, Виктор, такого поступка, не ожидала. Хотя было что-то блудливое в твоих глазах, давно замечала это, но чтоб такое…
Еще раз извинившись, я попросил ее ничего не говорить моей супруге.
— Не выдам тебя, не волнуйся, — заверила Анна. — Разве я не понимаю.
Ситуация благополучно разрешилась. Но позднее Геннадий рассказал, что их маленькая дочка, бегая по квартире, повторяла: «А дядя Дворянов чужую тетю приводил».
Есть люди разного типа. Выпив чуть лишнего, одни пускаются в пляс, другие затевают драки, третьи плачут, четвертые начинают беспричинно смеяться. Много лет я был знаком с Семеном Алексеевичем Корепановым, работавшем в газете «Вечерний Свердловск», а потом заместителем редактора областной газеты «Уральский рабочий». Так вот Семен Алексеевич, перебрав через край, начинал отчаянно свистеть. Зная эту особенность, выпивавшие с ним в одной компании ребята обычно после этого собирались домой.
— Все пора расходиться, — говорили они. — Если Сеня засвистел, значит уже напились, достаточно.
У Геннадия была другая особенность. Стоило ему чуть перепить, как у него просыпалась страсть меряться с кем-нибудь своей силой, и он устраивал русскую борьбу. Как-то пригласив в свою квартиру кого-то из гостей, и став с ним бороться, вдребезги разбил красивый стеклянный столик. Находясь у меня дома, Геннадий затеял борьбу с Виталием Елисеевым, в результате чего была разбита оконная рама. Бегая вокруг них в роли болельщика, я приговаривал:
— Ребята, врежьте хоть по телевизору, он уже старый у меня, вам все равно новый покупать придется.
Спустя некоторое время, Геннадий поступил в Высшую партийную школу при ЦК КПСС и уехал в Москву. Позже, находясь там проездом, я разыскал его. И он рассказал, что, живя в общежитии вместе с обучавшимися иностранцами, многих увлек борьбой. Однажды, после очередной схватки борцы переломали в комнате всю мебель. Зашедший к ним комендант общежития удивился не столько учиненному погрому, сколько следам оставленных на потолке ног.
— Ребята, — сказал он, — за разрушенную мебель вы все равно заплатите, это не вопрос. Скажите только ради бога, кто из вас бегал по потолку? А главное, как вам это удалось?
Оказывается, Геннадий, обладая недюжинной силой, применил к боровшемуся с ним негру прием «мельница». Оторвав его от пола и опустив вниз головой, крутил им, словно флюгером, а тот переступал ногами по потолку.
Работа в обкоме КПСС постепенно выветривала из моего сознания мысли об идеальности партийного аппарата. Я видел, что рядом со мной находятся обычные люди, одни из которых слепо верят коммунистическим идеалам, другие — делают вид, третьи — думают лишь о собственном благополучии. На особом положении находились секретари обкомов и заведующие отделами, которые имели государственные дачи, питались за отдельными столами и пользовались другими льготами. Они могли вызывать в любое время дня и ночи легковые машины из гаража обкома, по их заказам на домашние адреса привозили дефицитные тогда продукты питания.
Заместители заведующих отделами и инструкторы обкома партии тоже имели кое-какие привилегии по сравнению с другими смертными. На первом этаже обкома находился буфет, где после рабочего дня можно было приобрести колбасные и другие мясные изделия, спиртные напитки, шпроты, печень трески и другие консервы.
С Иваном Галактионовичем у меня сложились хорошие доверительные взаимоотношения. Он относился ко мне по-отечески. Иногда журил, иногда хвалил и, видя его расположенность, я делился с ним даже сокровенными мыслями.
Еще во время поездки за границу я познакомился с входившей в состав нашей группы технологом мебельной фабрики Верой Чекариной. Близких отношений у нас с ней не было. Время от времени мы просто перезванивались по телефону. Однажды она предложила мне сходить вечером на день рождения к своей подруге, жившей в центре города. Я согласился, а после застолья пошел проводить Веру до троллейбусной остановки. Но едва мы пересекли центральную часть улицы, как к нам подбежала случайно оказавшаяся здесь моя жена. Разразился страшный скандал, все мои объяснения о том, что с моей спутницей у меня не было никаких отношений, не брались в расчет. Я рассказал о происшедшем конфликте Ивану Галактионовичу.
— Да не переживай ты, — успокоил он. — Дело молодое, с кем не бывает. Поговорю с твоей супругой, и все уладим.
После разговора Ивана Галактионовича с женой наши с ней отношения нормализовались, но имевшаяся когда-то между нами трещина стала чуть больше.