Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материала

Документы

Содержание Глава 47. Вареники. Сушка ягод Глава 48. Чудо-врачи Часть третья. В глубоком тылу

Подобный материал:

• Тест по роману «Обломов» И. А. Гончарова., 55.06kb.
• «говорящих», 552.78kb.
• Волк и семеро козлят, 53.28kb.
• В. М. Шукшин родился 25 июля 1929 г в селе Сростки Алтай­ского края в крестьянской, 412.52kb.
• Роман в четырех частях, 6914.01kb.
• -, 14453.98kb.
• Тема: Автобиографическая проза для детей. Л. Н. Толстой «Детство», М. Горький «Детство»,, 487.03kb.
• Обломов Роман в четырех частях Часть первая, 5871.24kb.
• В. Б. Губин читайте хорошие книги справочник, 1601.75kb.
• В. Б. Губин читайте хорошие книги справочник, 1147.54kb.

Глава 47. Вареники. Сушка ягод

Первым, что увидел Ленька, спрыгнув с полатей, было воплощение мечты, посетившей его еще в лесу. На столе, прикрытые холщевыми рушниками, стояли большие тарелки с варениками. То, что это были вареники, говорили хотя бы две или три пчелы, жужжащие над сладким запахом, исходившим из тарелок. Осторожно приоткрыв край полотенца, Ленька быстро отдернул руку, так как увидел еще одну пчелу, ползающую по столу возле тарелки. Верный своему принципу не лакомиться втихаря от других, Ленька, не дотронувшись до еды, начал трясти Эдика: «Вставай, вареники нас уже давно ждут. Остыли совсем».

Эдик промычал невнятно: «Вот и хорошо». «Что хорошо? Вставай! Я пошел за сметаной в погреб», - Ленька больше не стал его уговаривать, зная, что тот через минуту уже будет сидеть за столом. Так оно и вышло. Когда он вылезал из погреба, перехватываясь одной рукой за перекладины лестницы, а другой держа банку со сметаной, навстречу ему свесилась рука брата: «Давай сюда». Но Ленька молча выбрался наверх и лишь здесь протянул ему банку: «На. Здесь надежнее передавать, чем на лестнице».

Через минуту братья наслаждались кисло-сладким завтраком из обильно приправленных холодной сметаной вареников. Эдик не удержался от похвалы в бабушкин адрес: «Да, ради этого стоило наше путешествие. Тебе какие больше нравятся, с клубникой или вишней?» Ленька, не задумываясь, ответил: «С вишней. Сочетание хорошее: кислое, сладкое, да еще холодная жирная сметана. Здорово!» Когда они уже собрались покинуть стол, вошла бабушка. Не сговариваясь, оба брата вместе выразили ей свое восхищение от еды: «Спасибо! Очень вкусные вареники!» Бабушка довольно улыбнулась: «Вот и ладно. Теперь помогите мне поднять ягоду на крышу. Пока дождя нет, пущай сохнет».

Братья пошли за ней, еще не зная, что делать. К избе была приставлена лестница. Бабушка начала с первого указания: «Эти вот мешки расстелите на крыше и по углам камнями придавите». Ленька полез первым. Эдик, взяв все мешки в охапку, полез за ним. Ленька осмотрел крышу, потом глянул на солнце. Крыша у землянки была двускатной. Один скат имел наклон в сторону двора и смотрел на закат. Днем, а был уже полдень, солнце светило как-то сбоку. Не выведя из этого открытия никакой теории по сушке ягоды, Ленька додумался лишь разложить мешки длинной стороной вдоль землянки. Так, ему казалось, больше света будет падать на ягоды.

Бабушка, пятясь назад, чтобы увидеть происходящее на крыше, спросила: «Все мешки разложили, аль нет?» В ее голосе слышалось нетерпение. «Все», - ответил Эдик, придавив камнем четвертый угол последнего мешка. «Ну, тогда принимайте вишню и высыпайте осторожно, чтобы с мешков не посыпалась. Потом разровняйте в один слой – быстрее просохнет», - бабушка уже протягивала Эдику ведро с вишней, стоя на верхних перекладинах стремянки и держась одной рукой за крышу. Эдик взял ведро и высыпал его вдоль осевой линии мешка.

Пока они с бабушкой поднимали второе ведро, Ленька разгреб руками по мешку всю ягоду. Потом он проделал то же самое со вторым ведром. Чтобы ягоде было попросторнее, рассыпали на три мешка вишню и еще на три мешка клубнику. Только собрались вниз, как бабушка остановила их: «Стойте, стойте! Надо ягоду марлей прикрыть, не то к вечеру птицы все склюют. Да и пыли не будет. Ветер у нас как налетит с песком – чистый ураган – все засыпит», - и она протянула снизу вверх узел с марлями. Эдик с Ленькой закрыли все ягоды, переложив при этом камни с мешков на марлю.

Вечером прямо с мешками всю ягоду спустили вниз и занесли в избу, разложив мешки на сундуке. Утром снова подняли на крышу. Только в конце третьего дня бабушка остановила процесс сушки: «Хватит. Кислота на солнце уже сгорела, вода испарилась. Один сахар остался – теперь будет хорошо храниться зимой. Не заплесневеет. В мешочки полотняные высыпем, да за печку и положим. Там она еще подсохнет. А зимой взвар будем варить».

Леньке понравился результат их похода за ягодой. Став чуть постарше, уже без Эдика, только со своими сверстниками, Ленька каждое лето занимался подобными заготовками ягод на зиму. Так было до самого окончания школы. Эдика же мало интересовали походы «по родному краю». Он со своими друзьями увлекался спортом. Зимой – зал, лыжи и беговые коньки. Летом – легкая атлетика. Ему было уже неинтересно с младшим братом. Разница в шесть лет сказывалась с каждым годом все сильнее.

Все действия старшего брата были подчинены достижению одной цели – подготовить себя к карьере военного. Эта цель была неоспорима и естественна для подростка, росшего и формировавшегося в военные годы, да еще потерявшего из-за этой войны отца, брата и бабушку. Этой цели больше соответствовали спортивный образ жизни, а не «возня» с младшим братом, каковой представлялась Эдику свалившаяся на его долю постоянная забота о Леньке. В оккупации он со своей ролью еще как-то мирился, но здесь, далеко от войны, его опека Леньке не была нужна. Пора было подумать и о себе.

В конце концов, Эдик добился своей цели. Ленинградское военное училище, Академия войск ПВО, охрана Каира – вот лишь основные вехи его военной карьеры. На пенсию он ушел с должности командира ракетного дивизиона в звании полковника и с орденом Боевого Красного Знамени.


Часть третья. В глубоком тылу

Глава 48. Чудо-врачи

Однажды в субботу вечером, возвратившись с работы, за ужином, мама торжественно произнесла: «Я сегодня получила первую зарплату. Завтра воскресенье, поэтому я вам дам денег, и утром можете сходить на детский сеанс в кино. А мне надо Эдику все нужное купить для школы. Поэтому я пойду в магазины, где продают учебники и тетради». Пропустив вторую половину маминой речи про школу, Ленька пришел в восторг лишь от перспективы сходить в кино. Поэтому он попытался уточнить ее предложение: «Здорово! А на мороженое и конфеты дашь?»

Вера помолчала, потом, решив, что не очень-то часто она балует своих детей, согласилась: «Ладно, дам. Рубль на двоих вам хватит?» В разговор включился Эдик: «Нет, не хватит. Кино – тридцать копеек, одна подушечка – пять копеек, пломбир – двадцать копеек – всего пятьдесят пять на одного. На двоих надо рубль десять». «А вы берите не пломбир, а молочное, или фруктовое, тогда хватит и даже останется», - доказывала мать. Снова вступил в разговор Ленька: «А если будет только пломбир?» «Ладно. Дам вам рубль десять», - сдалась Вера.

Утром следующего дня они были у кассы Северного кинотеатра еще до ее открытия. Но оказались далеко не первыми. До их прихода в очереди уже было человек двадцать. Братьев это не смутило, так как они знали, что зал большой и мест хватит всем. Но, как ни странно, билетов на первый сеанс уже не было. Пришлось брать на второй, то есть на десять часов. В запасе у них оставалось еще целых два часа. Вполне достаточно, чтобы обследовать все точки по продаже мороженого и конфет.

И то, и другое продавалось обычно с тумб-холодильников на колесах, прикрытых сверху зонтиками от солнца. Пройдя от Северного кинотеатра до Южного по улице Ленина, братья не встретили то, что искали. Было утро, небо хмурилось, мог и дождь пойти. Видно, при такой погоде, мороженщицы не торопились на работу. Парни не знали, куда еще пойти. И тут Леньку осенило: «Пойдем на рынок. Может там есть. Туда ведь все везут». Эдик согласился: «Пошли». Снова по этой же улице, назад до Северного и дальше – к рынку. Зашли в главные ворота и очутились прямо перед горами арбузов и дынь.

Их деньги не были рассчитаны на такие покупки, и они пошли вдоль торговых рядов в сторону павильона. У стенки павильона, слева от ворот они увидели то, что искали. Бело-голубая тележка-холодильник на колесах, такого же цвета зонтик, толстая продавщица в белом халате и очередь человек десять. Учитывая, что мороженое не было фасованным в стаканчики или брикеты, а продавщица ложкой черпала его из круглого пенала-холодильника, набивала им вафельный стаканчик и взвешивала на рядом стоящих весах, братья простояли в очереди не меньше получаса и уже боялись опоздать в кино.

В кино они не опоздали, но опоздали сесть на свои места при свете, так как простояли в очереди за конфетами-подушечками, которые продавались в буфете кинотеатра. Пришлось пробираться через весь ряд в темноте, запинаясь о вытянутые ноги сидевших ребят. Кино было про войну. С экрана неслась бравурная музыка, и гремели победоносные крики «ура». Ребятня, сидевшая вокруг, все воспринимала с восторгом и шумно реагировала как на удачи нашей армии, так и на поражения немецкой.

В минуты затишья слышалось какое-то шуршание, похожее на пересыпание песка. Ленька шепотом спросил у Эдика: «Что это шуршит?» Эдик прислушался, оглянулся по сторонам и наклонился к брату: «Семечки грызут, а шелуху бросают на пол. Весь зал грызет, потому и шум такой стоит. Так что ты не стесняйся и ешь свою конфету – никто не услышит». Ленька вытащил из кармана бумажку, развернул ее и положил подушечку в рот. Жаль, что нельзя было в темноте полюбоваться ее цветными полосками, которых было не меньше десятка. Подушечка ведь была не квадратная, а прямоугольная, целая перина.

Не даром она одна стоила как третья часть мороженого. Леньке повезло – конфета оказалась без начинки – сплошная карамель. Так что он сосал ее почти весь сеанс. У Эдика же она быстро развалилась во рту, так как внутри у нее оказалось повидло. Когда сеанс уже близился к концу, сквозь звуки кино с улицы стали прорываться удары грома. Контролеры, заранее готовясь к выпуску людей, и, пытаясь хоть немного проветрить зал перед следующим сеансом, настеж распахнули две двери на улицу. В зал ворвался все заглушающий шум ливня. Сверкали молнии. Гремел гром.

Несмотря на утренний час, на улице было темно от черных туч, закрывавших все небо. Стало не до кино. Как они будут добираться домой? Братья были в летних рубашках с короткими рукавами и парусиновых туфлях. Все киношники стали вставать с мест и собираться у дверей. Эдик с Ленькой, поддавшись общему настроению, поднялись и пошли к выходу. Под ногами шуршала шелуха подсолнечных семечек. За один сеанс образовались целые кучи скорлупы. Как они успели столько нагрызть, мимоходом подумал Ленька и тут же забыл об этом. Братья, уже обследовавшие двор кинотеатра, знали, что никакого навеса там нет, чтобы укрыться от дождя.

Придется бежать домой без остановки. Эдик взял Леньку за руку и, перекрывая шум дождя, проговорил в ухо: « Побежим сразу и без остановок до самого дома. Иначе замерзнем и простынем. Чувствуешь, какой холод врывается в двери?» Ленька тоскливо запротестовал: «Ничего себе, через весь город бежать. Целых полчаса. Да еще по лужам. Сил не хватит». Эдик был настроен решительно: «Хватит! Если не хочешь заболеть, побежишь!» В зале включили свет. Контролеры с криками стали выталкивать сгрудившихся у дверей любителей кино: «Выходите, выходите! Чего упираетесь?! Нам уже на следующий сеанс надо людей запускать, а вы тут застряли! Дождя испугались что ли? Не надо по кинам ходить – сидели бы дома!»

Не успев очутиться на улице, они уже были мокрыми насквозь. Дождь лил как из ведра. Такие дожди для степных районов не диковинка, но все знают, что они не бывают долгими. А этот, судя по черному, беспросветному небу, был именно такой. Братья летели, не разбирая луж и островков и не думая ни о чем, кроме одного – скорее бы добраться до дома. Дождь ни на секунду не сбавлял силы. Так как через два квартала от кинотеатра улицы уже были не асфальтированы – их покрывал толстый слой песка, местами спрессованного вместе с глиной, местами рыхлого и легко перемещающегося от ветра и дождя, - то в сторону их дома, из-за уклона в ту же сторону, неслись потоки воды, прорывая в дорожной поверхности глубокие овраги.

Местами, чтобы перейти эти овраги, братья по колени заходили в воду, с трудом удерживаясь на ногах от сильного течения. Они буквально ворвались домой вместе с потоком льющейся с них воды. Бабушка и мама ахнули, увидев расхристанных пришельцев, совсем не похожих на тех нарядных, отутюженных и постриженных мальчиков, какими их отправляли в кино. Нечего и говорить, что с ними стали делать перепуганные женщины. Они срывали с них мокрые одежды, терли полотенцами, кутали в телогрейки, поили горячим чаем, потом укрывали одеялами, укладывая в постель.

И все же Ленька заболел. Утром он уже бредил от высокой температуры. Вера сбегала в поликлинику и вызвала врача на дом. Попутно она забежала на работу и отпросилась домой. На работе все поохали, повздыхали, но отпустили, наказав сразу же приходить, как только она выкупит лекарство и выпоит его первый раз сыну. Дальше, мол, бабушка с братом пусть сидят с больным, а ты выходи на работу – подмены нет, людей не хватает. Как там вышло с работой, Ленька не знал, но сквозь помутившееся сознание, через заложенные уши, в каком-то горячечном полусне он все время слышал тревожный голос матери, иногда прерываемый незнакомыми мужскими голосами.

Ленька то весь покрывался потом, и с него ручьем бежала вода, то вдруг высыхал и бился в ознобе даже под полушубками, набрасываемыми на него в эти минуты. Сознание долго не возвращалось к нему. И все же, как в тумане, но он ощущал те манипуляции, что проделывали с ним: то его укрывали, подтыкая одеяло со всех сторон, то раскрывали, промокая и растирая, то вливали что-то горькое в рот, то переворачивали со спины на живот и чем-то жгли и растягивали грудь и спину. Он чувствовал все это, но не мог ни противостоять этому, ни помогать – он был полностью лишен сил и воли.

Во время болезни Ленька занимал кровать, а Эдик – полати. Так было удобно для врачей осматривать больного, а матери ухаживать за ним. Несмотря на то, что целых три дня Ленька не приходил в себя и все время бредил, он какой-то частью зрения и сознания все же запечатлел себя лежащим именно на кровати, а печку с черной нишей полатей, нависающей над ним всего в одном коротком прыжке тигра. Иначе, откуда этот сон, который постоянно - и днем, и ночью, преследовал его, стоило ему лишь погрузиться в минутное забытье. Сразу на полатях появлялся тигр, огромный, грозно скалящий свою зубастую пасть, рычащий, чуть присевший на передние лапы и готовый в любую секунду к прыжку.

Он, как будто ждал команду. И Ленька, зная это, громко командовал ему: «Прыгай!» И тигр прыгал, как молния отрываясь от печи и повисая в полете между нею и кроватью, на которой лежал Ленька на левом боку и, глядя в желтые глаза тигра, ждал и хотел его прыжка. Правда, всякий раз, когда тигр, широко открыв пасть, уже касался Леньки вытянутыми вперед лапами, Ленька вскрикивал в испуге: «Назад!» и просыпался. Все исчезало. Но сознание не возвращалось. Через несколько минут сон мог повториться снова с теми же мельчайшими подробностями. Через три дня сон исчез и больше не появлялся.

Пришел в себя он только на четвертый день. Открыв глаза, Ленька увидел седого старичка в круглых очках, с козлиной бородкой и черной трубочкой в руках. Он сидел на табуретке рядом с кроватью и внимательно наблюдал за Ленькой. Рядом с ним стояла мать, не отводившая от сына тревожного взгляда. Ленька услышал ее шепот: «Доктор, он проснулся. Посмотрите, он открыл глаза. Доктор!» «Вижу, голубушка, вижу. Не волнуйтесь», - тихо произнес он и вдруг бодрым голосом обратился к Леньке: «Ну, что, молодой человек, как мы себя чувствуем?»

Ленька, неожиданно для себя и, наверное, для них слабым, но ясным голосом произнес: «Хорошо». Доктор тут же включился в игру: «Хорошо? Молодец. А как нас звать?» «Леня», - последовал ответ. «А фамилия?» «Соболев». «Так. А подними-ка, братец, правую руку. Молодец. Теперь левую. Молодец. А сколько нам лет? Ух, какой большой. Посмотри на мою трубочку. На кончик, на кончик. Вверх, вниз. Влево. Вправо. Молодец. А что я сейчас делаю?» - прервался доктор, сворачивая из клочка газеты тонкий, длинный кулечек и сгибая его пополам.

«Козью ножку» - ответил Ленька. «Правильно. Все-то мы знаем. Ну, теперь давай, будем слушать легкие», - он снял с Леньки одеяло и приставил к его груди свою черную трубочку. За этим последовали всем знакомые короткие команды: «Дыши. Не дыши. Повернись на живот. Снова дыши. Не дыши. Покашляй. Молодец. Все хорошо. Теперь будем выписывать лекарства. Мама сходит за ним в аптеку и станет давать тебе четыре раза в день по две таблетки желтеньких, три раза в день микстуру по ложечке и на ночь одну таблетку беленькую. Будем ставить горчичники на грудь и спину, и делать ножные ванночки с горчицей в горячей воде. Недельки две полечимся, и все пройдет. Ты парень сильный, справишься. Так ведь? Так. Это ты нам уже доказал».

Так за шутками и разговорами доктор делал свое дело, тщательно обследуя больного. Ленька еще не знал, как ему повезло с докторами, но где-то в душе понимал и чувствовал какую-то особенно ласковую заботу с их стороны. Потом он узнал подноготную общего состояния медицины в городе. Дело было в том, что в их город эвакуировались из Ленинграда многие опытные врачи, профессора. На войну их не брали по возрасту – они уже были старенькие, а в городскую поликлинику взяли с радостью, потому что без них некому было бы работать – ведь местных врачей всех забрали в военные госпитали. Они-то были молодыми. А старенькие профессора работали как простые участковые врачи и ходили по вызовам как молодые.

Если же учесть их ленинградскую школу и опыт работы, можно представить, как повезло всем тем, кого они лечили. В том числе повезло и Леньке. На него, наслаиваясь друг на друга, набросились сначала двустороннее воспаление легких, потом корь, потом еще какие-то осложнения, которых он не запомнил. Трое суток он вообще не приходил в сознание. Температура держалась за сорок. Как говорила ему потом мама, эти профессора, сменяя друг друга, сутками не отходили от его постели. Даже прогоняли мать, чтобы она отдохнула, а сами выхаживали его.

Для нынешних времен это – фантастика! Где теперь увидишь такого врача? Считается, что врач создан не для выхаживания, а для более высоких целей. Выхаживание – удел более низкого медперсонала. В результате больной остается без этой стадии лечения, которая, порой, бывает важнее стадии диагностики и назначения лекарств. Забегая вперед, надо сказать, что и Веру спасли такие же эвакуированные из Питера врачи. Точнее, конечно, один профессор-невропатолог, который был в больнице и городской поликлинике главным авторитетом и который, после многочисленных консилиумов, один взял на себя бремя индивидуального наблюдения и длительного лечения Ленькиной матери. И это в Кустанае, да еще в простой поликлинике!

Случилось это через два года после Ленькиной болезни, когда Вера работала уже диспетчером в крупном автохозяйстве. Работала она по сменному, да еще и скользящему графику: сутки – на работе, трое – дома. А смены каждый раз начинались и заканчивались со сдвигом в восемь часов. Но эта сменность была только на словах, обещанных начальством при приеме на работу. На самом же деле, Вера вечно кого-то подменяла и сутками пропадала на работе. За такую безотказность (а куда ей еще было деваться с тремя иждивенцами на шее?) ее ценили и начальство, и шофера и, как «незаменимого работника», вообще бы не отпускали с работы.

Автохозяйство было огромным, на сотни машин. Занимались перевозками по всему Северному Казахстану. Только что закончилась война, началось активное восстановление народного хозяйства. Все силы были брошены на увеличение поголовья скота, расширение посевных площадей под зерновые культуры. Огромный элеватор, хранивший и перерабатывающий запасы зерна на все соседние области Северного Казахстана, надо было загрузить. Поэтому зерно во время уборочной поры круглыми сутками свозили к нему.

Скотобойня работала тоже круглые сутки – нужно было мясо для восстановления сил отощавшего народа. Эти и многие другие задачи обеспечивались грузоперевозками, которые выполняло единственное автохозяйство. Работа диспетчера, регулирующего весь процесс движения автомашин по графикам и маршрутам, была очень важна и ответственна. Общая грамотность очень помогла Вере быстро разобраться в сущности диспетчирования и стать лучшим работником в своем деле.

На работе явно злоупотребляли безотказностью Веры и редко отпускали домой, будто без нее все бы враз рухнуло. У нас есть такая закономерность на любом производстве – кто больше всех тянет, на того и грузят больше всех. Одним словом, как-то в три часа ночи Вере, после двух суток непрерывного дежурства, удалось вырваться домой – дети ведь без призора, на душе беспокойно, а телефонов нет, чтобы позвонить и снять это беспокойство. Вот и потащилась глубокой ночью пешком по степи, лишь бы скорее домой добраться.

Автохозяйство, огороженное тем самым забором, вокруг которого Ленька с братом как-то бегали в поисках коровы, располагалось за яром, в степи и только до моста от него надо было идти минут двадцать, угадывая в кромешной темноте дорогу ногами по твердости ее покрытия. Пройдя минут десять от забора автобазы, Вера услышала сзади шаги, догоняющего ее мужчины. Она ускорила шаг. Тот тоже прибавил ходу. Она побежала. Преследователь – тоже. Потом она услышала хриплый голос: «Остановись! Все равно догоню!»

Вера, естественно, не останавливалась. Уже скоро должен был появиться мост. Хоть и ночь, а ближе к мосту кажется спокойнее – город за ним начинается. И вдруг за словами: «Ну, тогда получай!», Вера почувствовала сильный удар в затылок и упала без сознания. Пьяный бандит-уголовник, а такими был наводнен весь город (да и вся страна) после объявления амнистии заключенным в честь Победы, бросил в нее тяжелый камень и попал прямо в голову. Вряд ли он рассчитывал попасть в женщину в такой темноте, да и бросил камень скорее от бессильной злости, а вот ведь попал, подлец.

Вера пролежала без сознания на дороге до рассвета и была обнаружена пастухом, собиравшим за мостом коров в стадо. Придя в себя, она с трудом добралась домой. Сходила пару раз к врачам, попила болеутоляющие средства, успокоилась и снова была поглощена работой. А через полгода у нее начались сильнейшие головные боли. За ними появились припадки. Обследование закончилось постановкой диагноза «эпилепсия».

Болезнь прогрессировала на глазах. Сначала были редкие и непродолжительные припадки, больше похожие на минутное отключение сознания, после которых сама Вера спрашивала окружающих: «Что со мной было?» А потом они стали появляться все чаще и продолжаться все дольше. Причем, они изматывали Веру до полного изнеможения и бессилия. Хорошо еще, если они начинались дома и родные люди могли удерживать ее за руки, ноги и за голову от травмирования во время судорог, когда она билась всем телом об пол, кровать, стулья – обо все, что было рядом. Изо рта шла пена, она хрипела и задыхалась. Смотреть на нее было и страшно, и больно.

Как правило, самые сильные припадки случались ночью. Тогда бабушка вдруг среди ночи будила братьев и резко приказывала: «Ты, Эдик, держи ноги, а ты, Леня, держи голову и не давайте ей биться об пол». Сама бабушка быстро стаскивала дочь с кровати на пол и наваливалась на нее всем телом, держа еще при этом ее руки, а дети держали ноги и голову. Начинался каждый приступ с ужасного звериного воя, который и будил бабушку, спящую в одной комнате с дочерью.

Леньке в такие минуты казалось, что это не его мать, а какая-то чужая, незнакомая женщина и что это просто страшный сон, который пройдет и все будет по-старому. Но эта иллюзия поддерживала его не долго, а только то время, пока припадки происходили ночью. Вскоре они стали случаться и днем, и вечером, и на работе, и на улице. Ужаснее всего было, когда припадок настигал Веру на улице, далеко от дома, где ее никто не знал.

Тогда чужие люди, если им доводилось оказаться рядом, ничем помочь женщине не могли, а лишь смотрели на нее со страхом или быстро уходили, оставив ее биться в дорожной пыли. На работе тоже не все знали, что нужно делать в таких случаях. Пугались и звали на помощь других. А Вера тем временем уже билась головой и руками обо все углы, что окружали ее, когда она в судорогах падала на пол возле своего рабочего стола или во дворе автохозяйства.

Понятно, что желание избавиться от нее у начальства становилось все сильнее, несмотря на ценность ее как сотрудника. После каждого приступа Вера долго не могла восстановиться и должна была обязательно поспать. Кому нужен был такой работник? При этом всех – и сослуживцев, и домашних – угнетало одно твердое убеждение, что эпилепсия не излечима и поэтому в перспективу выздоровления Веры никто не верил. На работе эта мысль рождала одно - единственное желание – избавиться от женщины, а дома – тоску и страх перед будущим.

Трудно поверить в это, но ее спасло чудо. И чудом тем был еще один Ленинградский старичок, профессор-невропатолог, который наблюдал ее с первых дней болезни. Из всех процедур, что совершил над больной этот профессор, из всех лекарств, которые он опробовал на ней, Ленька запомнил только таблетки «Кармановые». Почему их? Запомнил, во-первых, потому, что они имели такое простое название, похожее на «карманные», во-вторых, потому, что это были не таблетки привычного размера и вида, а какие-то маленькие шарики, меньше спичечной головки, и, в-третьих, потому, что принимала их мать целый год по какой-то сложной схеме.

Начинала прием по одной таблетке в день, потом по две, по три, все больше и больше и к концу месяца в день съедала целую пригоршню этих шариков, после чего, обратным ходом, вела прием с уменьшением в течение месяца от максимума до минимума. После завершения первого цикла делался месячный перерыв и все начиналось сначала по скорректированным профессором схеме и дозировкам. Такое запоминается на всю жизнь, в особенности, когда дело касается жизни и смерти самого близкого тебе человека.

Сначала Ленька наблюдал целый год, как изо дня в день, болезнь набирает обороты и, буквально на глазах у беспомощных детей и бабушки, забирает у них родного человека, а они только смотрят и ничем не могут помешать этому жестокому процессу. А потом, снова целый год Ленька наблюдал другой процесс, процесс выздоровления. Все шло ровно по обратной схеме так, как, если бы картину развития болезни засняли на пленку, а потом начали прокручивать назад.

Приступы стали случаться все реже, сила судорожных припадков уменьшилась. Вера научилась контролировать себя, определяя по каким-то внутренним ощущениям приближение приступа. В таких случаях она сама шла к кровати или ложилась на диван, если это было на работе, а то и просто на пол и предупреждала, что ей сейчас будет плохо и что не надо пугаться. А через год все исчезло. Все прошло. Как будто и не было! Никаких следов, никаких рецидивов!

Очевидно, в месте удара, под черепом образовалась опухоль или, что скорее всего, гематома, которая давила на мозг. За год профессор-гомеопат своими таблетками избавил женщину от этого новообразования. Ясно, что болезнь была не наследственной, а приобретенной в результате травмы и не могла влиять на Вериных детей. Поэтому, избавившись от болезни и окрепнув, Вера второй раз вышла замуж и родила прекрасную и долгожданную девочку, с которой потом прожила всю свою оставшуюся жизнь, успев при этом воспитать еще и внука, то есть сына дочери.

Может быть, именно счастливое избавление от этой мучительной болезни, вдохновило ее на повторное замужество? Соображения матери на сей счет остались для Леньки тайной. Фактами были только события, ему известные. В 1947 году она вышла замуж, это он понял в связи с появлением в доме чужого дяденьки. В 1948 году она родила дочь, оказавшуюся ровно на десять лет младше Леньки, что он тоже легко запомнил. Вскоре после этого события чужой дяденька исчез, из чего Ленька сделал вывод, что матери нужен был не муж, а дочь. Ленька еще не понимал, что, поступив так, мать уже с того времени начала готовить себе обеспеченную заботой старость. Вероятно, пример стареющей матери, взвалившей на Веру все заботы о себе в последние годы жизни, сослужил в поступке матери не последнюю роль.

Так что, задача родить дочь была решена. Теперь надо было вырастить ее и доживать с ней свои последние годы. Такая задача стоит перед каждой женщиной – родить дочь. Не каждой, к сожалению, это удается. И, вправду, не у сыновей же коротать свою старость? Мужья, как правило, свои последние дни доживают у жен, а женщине, оставшейся одной, нужна для этого дочь. Так уж повелось исторически. И это естественно.

Ну, это отступление от главной темы. Интересен же анализ условий, в которых была побеждена такая, казалось бы, не излечимая болезнь, как эпилепсия. Не даром, считая так и в настоящее время, врачи просто пасуют перед ней и поэтому не предпринимают радикальных мер к излечению больного. Дело в том, что случилась эта история сразу после войны, во второй половине сороковых годов. Никаких лекарств, никакой аппаратуры и никакого оборудования, диагностика на основе интуиции и сравнения с аналогами из истории медицины. Как всегда, гениальные врачи (можно заменить на «инженеры», «ученые», «конструкторы» и т.п.) и примитивнейшая техника, а успехи на уровне мировых!

А сейчас чуть ли не у каждого врача в руках компьютерный томограф, а лечить такие болезни не могут. Почему? Да потому, наверное, что у врача прежде на первом месте была задача спасти человека и врач посвящал этой задаче всю свою жизнь. Эта задача была его путеводной звездой (как, кстати, и у других специалистов, стремившихся стать профессионалами своего дела), а теперь ему светит совсем другая звезда – деньги.

Правду сказать, на Ленькиной памяти с его матерью произошел и совсем другой случай, который не рождает никаких восторгов в адрес медицины тех времен, а скорее, наоборот. Конечно, это совсем не касается тех старых профессоров, от которых Ленька всегда был в восторге, ибо эти профессора к тому времени уже вернулись в свой Ленинград и поликлиника Кустаная снова заполнилась рядовыми врачами, о которых и пойдет речь.

Произошло это через несколько лет после рождения дочери, то есть Ленькиной сестры. Все было хорошо. Жизнь налаживалась. Всем желающим разрешили раскопать степь под картошку прямо за яром. Народ от жадности со своими огородами подступил к самой дороге, идущей вдоль забора автохозяйства. Появились дорожки и тропинки, пересекающие все эти картофельные поля, а также заборчики, с большей убедительностью разделяющие соседние участки. Естественно, нашлись и такие, которые огородили свои участки не штакетником, а колючей проволокой, имеющей свойство быстро ржаветь на воздухе, да еще и отрываться от забора, и потом валяться под ногами, образуя ловчие сети на людей.

И случилось такое, что Вера, желая сократить дорогу к дому, тем более, что это опять было поздней ночью, пошла от автобазы не к мосту, по дороге, а через огороды к яру. Как можно было решиться на такое в кромешной темноте, характерной для Кустанайских ночей? Мало того, что на твоем пути внезапно возникают заборы и канавы, так еще и спуск в яр с того берега настолько крут, что, помнится, Ленька с него и днем-то боялся спускаться. Там была одна-единственная узенькая тропинка, прилепленная к вертикальной стене оврага, по которой проходить надо было только боком, прижимаясь спиной к этой стене.

То ли желание скорее оказаться дома, то ли страх перед той дорогой, на которой ее настиг тот хулиган с камнем, а, может быть, уверенность, что огороды, это близкое и родное творение, возделанное руками людей, не могут причинить вреда человеку – так или иначе, но что-то повело Веру домой короткой дорогой, через огороды. В какой-то момент она сбилась с узенькой межи и, шарахнувшись не в ту сторону, угодила голыми ногами в сети ржавой проволоки, оборвавшейся с чьего-то забора.

Была теплая летняя ночь. На Вере был легкий сарафан, а на ногах открытые босоножки. Вырываясь из плена этой проволоки, она до крови разодрала себе все ноги от лодыжек до колен. Особенно досталось одной ноге, из которой продолжала идти кровь даже тогда, когда она, наконец, добралась домой. Прошло не меньше двадцати-тридцати минут с момента ранения ног до момента их обработки. Да и какая может быть обработка ночью и дома? Помыла ноги водой, залила раны и царапины йодом. Больше и не было ничего. А для Леньки йод вообще остался главным антисептиком на всю жизнь.

Через несколько дней началось заражение крови. Сначала местное. Нога вся опухла и посинела. Врачи, испугавшись общего заражения, предложили ампутировать ногу. Вера, в свою очередь, испугавшись стать калекой при маленьких детях и стареющей бабушке, отказалась от операции. Врачи взяли с нее расписку об отказе от операции и сняли с себя ответственность. Что только не делали с ногой и чем только ее не мазали – ничего не помогало. Тех стариков-профессоров уже не было – они давно уехали в свой Ленинград. Война-то окончилась в 1945 году, а это случилось через пять лет.

В городе работали обычные рядовые врачи, от которых трудно было ждать подвига. С ногой становилось все хуже. Синева, переходящая в черноту, полезла вверх, на бедро. Поднялась температура. Вера уже давно не ходила на работу. Она могла только лежать и не могла опираться на больную ногу.

Бабушка избегала все окрестности, нашла и привела так называемую «бабку». По тем временам, знахарку, по нонешним – народную целительницу. Ленька видел ее только один раз. Она долго колдовала над ногой. Что-то шептала, что-то жгла, задымив всю избу, чем-то мазала ногу, водила над ней руками, потом оставила баночку мази и бутылочку какой-то микстуры и исчезла. Больше она не появлялась. А Вера через неделю уже пошла на работу на своих ногах.

Раны затянулись, синева и чернота постепенно исчезли, остались только белые, не загорающие пятнышки и полоски шрамов в тех местах, где проволока особенно глубоко вспорола мякоть икроножных мышц. Вот вам и наша медицина! И вот вам бабки-знахарки, которым никто не верит, которых все боятся, но которых ищут и зовут, когда уже некуда идти и не на кого надеяться.

А что касается Леньки, то после возвращения сознания, дела его быстро пошли на поправку. Как и предсказывал старенький профессор, он еще провалялся неделю в кровати, набираясь сил и принимая все те согревающие процедуры, которые неизбежны при воспалении легких.

На улице уже была осень. Эдик пошел в школу. Учитывая его возраст, ему разрешили, в порядке эксперимента, пойти в четвертый класс, хоть у него и не было свидетельства об окончании третьего класса. Ленька думал, что брат пошел на обман, сказав, что документы пропали в оккупации. Расчет был верным – поди проверь. По возрасту ему вообще надо было идти в пятый класс. Одиннадцать лет все же. Директор школы пошел на компромисс – и не в третий, как следовало по документам, и не в пятый, как того требовал возраст, а в четвертый. Так был сэкономлен один год.

А отставания за третий класс Эдик наверстал быстро. Он вообще был парень способный и учеба давалась ему легко. Особенно это касалось иностранных языков. Он сдавал все экзамены на аттестат зрелости на немецком языке. Для самоутверждения, конечно! Ну, это уже в десятом классе.

Когда Ленька первый раз вышел во двор, его качало от слабости. Но постепенно, незаметно жизнь вошла в свою колею и к зиме, которая очень скоро свалилась на головы новоиспеченных степняков, он уже готов был к новым приключениям, которые ждали его.

Часть третья. В глубоком тылу