Geum.ru

Л. соболев его военное детство в четырех частях

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 2. Наши в городе
Часть первая. Перед оккупацией
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   85

Глава 2. Наши в городе



Ленька, как обычно, сидел на верхней ступеньке своего крыльца и думал. Ему было непонятно, почему никто не готовится к школе. Он вспоминал прошлое лето, когда Эдик, еще только закончив первый класс, уже донимал маму вопросами о том, сколько ему купят тетрадей и учебников для второго класса, будет ли у него, наконец, пенал для карандашей. А портфель? Почему у него нет портфеля, а только тряпочная сумка? На все эти и другие вопросы мама весело улыбалась и обещала купить ему все, что нужно, но чуть позже, когда все появится в магазинах, ближе к осени. Теперь ему надо будет идти в третий класс, но никто об этом ничего не говорит, а сам Эдик даже дома не появляется.

Ленька помнил, как тот сокрушался, что потерял один год из-за переезда с Украины сюда. Еще там ему стукнуло семь лет, и он вполне мог пойти в первый класс в Верхне-Днепровске, но родители почему-то в школу его не повели, а зимой переехали в Каменск. Из-за этого он был на год старше своих одноклассников, а, учитывая свой рост, еще и выше их всех. Поэтому его дразнили дылдой. Похоже, его теперь это нисколько не волновало, так как он вообще не готовился к школе. Ладно бы школа, лето еще не закончилось и до школы было время. Ленька знал, что в школу надо идти в конце лета, осенью, когда подует ветер, пойдет дождь и желтые листья с деревьев закружат по двору и мостовой. Сейчас еще тепло и до школы есть время.

Но вот недавно у старшего брата был день рождения – ему исполнилось 10 лет – так он явился домой только поздним вечером, когда все уже укладывались спать. Напрасно бабушка закутывала в полотенцах и закрывала телогрейкой жареные пирожки и ватрушки – все они остыли к его приходу и он ел их уже холодными, но, правда, с горячим чаем, который ему разогрели на керосинке. Эта керосинка всегда коптила и так воняла, что ее держали в сенях на специальном столе, покрытом клеенкой, и часто готовили на ней еду. Так бывало в особенно жаркие дни, когда в доме было тепло, и печи топить не было нужды. А чтобы запах от керосинки не попадал в дом открывали двери с закрытой веранды, то есть из сеней, на открытую – место обычного пребывания Леньки и весь запах доставался ему. Помнится, мама даже не ругала Эдика в день его рождения за столь позднее возвращение домой, а только с тревогой спросила: «Ничего не случилось?», на что сын успокоил ее: «Все хорошо, мама, спи».

Однажды уже перед утром Леньке показалось, что со всех сторон слышится шум, скрип, топот, какие-то окрики. Попытка спрятаться с головой под одеялом не помогла – все звуки только усиливались. Когда же со стороны окон послышались ржание лошадей и гудение машин, Ленька не выдержал и, вскочив с кровати, бросился к окну. Открыв штору и выглянув в окно, он не поверил своим глазам: солнце еще не взошло, брезжил рассвет, а в полумраке вся улица была забита движущимися людьми, машинами, повозками. Вся эта темная масса тянулась в сторону реки.

Удержать его дома уже ничего не могло. Быстро одевшись, Ленька пробежал гостиную, кухню, веранду и, никого не встретив из домашних, повернул к воротам. Он был последним из тех, кто подошел к воротам – калитка была распахнута, и задние подпирали передних, выталкивая их на улицу. Ленька протиснулся между соседями за ворота и тут обнаружил всех жильцов их двора, в том числе и его родителей, и бабушку, и старшего брата. Все тесной толпой стояли у ворот и вглядывались в плотный поток движущихся по улице людей. Уже за рекой сверкнули первые лучи солнца, разогнав ночной мрак, и в толпе стали отчетливо различимы хмурые, устремленные вперед лица солдат, не поворачивающих головы в сторону горожан и бредущих вперед, как слепые.

То, что разглядел Ленька, не было стройной колонной веселых воинов, какими привык он видеть раньше шагающие по улице отряды Красной Армии, а действительно была толпа беспорядочно шагающих людей, еле передвигающих от усталости свои ноги. Ничего похожего не было ни на ряды, ни на колонны и, тем более, на весело печатающих шаг бравых солдат. Чувствовалась общая усталость и безразличие. Не слышно было слов и команд, только глухое шарканье тысяч ног, ржание лошадей и неровный шум моторов. Леньку удивило, что и люди, и машины, и повозки с впряженными в них лошадьми представились ему одной плотной массой, в которой никто никому не только не мешал, но даже как будто помогал двигаться с одинаковой скоростью.

Ленька, не спрашивая отца, к которому давно уже прижимался своим боком, сам понял, куда они идут. Ясно, что они идут к пляжу, к реке – ведь там не только пляж, но и причалы, и паромы, и катера, то есть все, что нужно для переправы на ту сторону. Вот куда они идут. Поток солдат все не заканчивался и не останавливался. Передние по набережной сворачивали вправо к причалу, а сзади все подходили новые. Казалось, им не будет конца.

Но вдруг ярко сверкнули первые лучи солнца и осветили как прожектором всю улицу – от реки до школы и дальше по прямой в сторону центра города. При свете толпа выглядела не такой уж плотной, как показалось в сумерках, а через несколько минут и вовсе так поредела, что стал виден хвост, который уж совсем не похож был на армию. Без всякого порядка, вперемежку ползли повозки и машины, набитые людьми, рядом, с той же унылостью плелись несколько лошадей с всадниками, шли последние солдаты.

Пройдя немного дальше их двора, толпа остановилась и, постояв немного, неожиданно начала укладываться прямо на уличной мостовой, оседая всей массой вниз и устилая землю своими телами. Видно, пляж и набережная были уже заняты, так что последним не досталось места почище, чтобы устроиться на отдых после ночного перехода. Вот они и валились на землю там, где стояли. Похоже, и по соседним улицам было такое же движение в сторону реки, коль все так быстро застопорилось. Но Ленька мог об этом только догадываться. Да и никто из вышедших на улицу жителей города еще не знал подробностей происходящего.

Когда стало ясно, что смотреть больше нечего, все стали протискиваться через калитку во двор и поспешили скрыться в своих домах. Несмотря на ранний час, Ленькина семья больше не ложилась спать – все были возбуждены и заговорили об отступлении Красной Армии, со страхом поглядывая друг на друга. «Что теперь будет?» - этот вопрос повис в воздухе.

Папа молча выпил холодный чай, оделся очень тепло для августа месяца: свитер под пиджак, высокие ботинки со шнуровкой, кепка, которую летом не носил, и пошел к выходу. Мама перегородила ему дорогу, в отчаянии ловя его взгляд, спросила: «Ты куда? Зачем так рано?» Ответ был короткий: «Так надо». Он обнял ее, мягко отстранил от себя, оглянулся на всех, посмотрел, будто прощаясь навсегда, и вышел. Правда, потом он еще раз появился в их доме, через несколько дней. Сразу после ухода из города Красной Армии. Ночью, когда все спали и Леньке будто почудился его и мамин шепот, но Ленька не проснулся и отца вблизи больше не видел. А в те несколько дней, пока наша армия была в городе, отец почему-то ни разу не приходил домой.

Сразу после папы засобирался и Эдик. Мама его не останавливала – знала, что не удержишь, да и вернется к ночи – всегда ведь возвращался. Большой уже парень! Поди ж ты, свои солдаты на улице не обидят. А ему надо обо всем разузнать самому, что и понятно, никогда ведь еще не было так много солдат, офицеров и машин в их городе. А узнает подробности, вечером придет и нам расскажет. Да оно и безо всяких вопросов было ясно, что они отступают и город защищать не собираются. Иначе бы не прошли его насквозь до самой реки, до переправы. За рекой уже степь, там дорога к Солнцу, на Восток, все дальше и дальше от фронта.

А кто их защитит? На кого их здесь бросают одних? Даже Ленька в свои почти четыре года смутно понимал, что с последним солдатом уходит вся надежда на защиту – никого не остается, кроме мамы и папы. Да и папы уже нет, собрался и ушел. А дома остались мама, больные бабушка и Саша, Ленька и Эдик. Пусть Эдик идет, хоть узнает подробности, а вечером вернется и им расскажет, что да как. Может быть, не так уж все и страшно? Может быть, они никуда не уйдут, а только отдохнут и снова через весь город вернутся назад, туда, откуда идет враг? И не пустят его в город, выстроившись в ряд перед домами на той окраине, где Ленька и не бывал даже, но представлял, что она есть, такая же как и здесь, только без реки и пляжа. Так Ленька думал, но не так все произошло.

Весь этот день Ленька провел за воротами. Сколько мама его не звала, он не возвращался на свое крыльцо, будто и не слышал ее. Понимая, что во дворе его не удержать, Вера, для очистки совести, строго наказала ему от ворот не отходить и бежать сразу в дом, если что случится. Получив Ленькино обещание выполнить последнее требование, она вынуждена была разрешить ему остаться за воротами, чтоб самой уйти в дом, тем более, что дел у нее прибавилось с болезнью бабушки.

Саша уже давно болел, да еще и бабушка заболела. Ленька не знал, что с ними. На его вопросы: «Что у них болит?» мама говорила, что болит все, так как мало еды и совсем нет нужных лекарств. А когда Ленька предлагал пойти и все купить, мама отвечала, что и магазины, и аптеки закрыты. Почему закрыты, она не объясняла, может быть, и сама не зная. Теперь все дела свалились на нее и она не выходила из дома.

Ленька весь день крутился возле ворот, иногда отбегая дальше обещанного маме и внимательно всматриваясь в сторону солдат, замечал всякое оживление в их лагере. А к полудню там все так изменилось, что и не сравнить было с ночным происшествием. Один за другим все солдаты проснулись, побывали у реки, умылись, стряхнули с себя дорожную пыль, подтянулись, приободрились – просто не узнать. Все ожило, зашевелилось и как-то незаметно, с дороги все продвинулось ближе к реке, освободив улицы для проезда, но из города никто никуда не уходил. Наоборот, небольшими отрядами, на машинах и повозках, пешком и верхом на лошадях военные засновали по городу взад и вперед по каким-то своим делам.

Как они разместились в городе и чем занимаются , Ленька не знал, но то, что они не переправляются на ту сторону, было ясно – по всему берегу реки в обе стороны от пляжа встал лагерь, в нем, как грибы, вырастали все новые и новые зеленые палатки. По их улице к военным и назад от них то и дело стали проезжать черные машины областных и городских начальников, чего раньше Ленька не видел никогда. Ему даже показалось в какой-то момент, что в одной из машин он увидел папу, который сидел рядом с водителем, но почему-то даже не посмотрел в сторону их дома. Было это, или только показалось, Ленька не мог сказать уверенно, но все равно с криком: «Папа, папа!» он помчался в дом известить маму о случившемся. Мамы же дома не оказалось и бабушка с постели сказала ему, что та ушла искать продукты, тем самым напомнив Леньке о чувстве голода, который он давно уже испытывал, и потому удивлялся, почему его не зовут домой обедать.

Так прошло несколько дней. Оживление в городе не уменьшалось. Все также беспорядочно сновали взад и вперед мимо их дома люди, повозки, машины. Все время что-то везли к пристани, а оттуда возвращались порожняком. Ленька отмечал лишь, что грузы куда-то все движутся: ящики большие и маленькие, горой возвышавшиеся над кузовами машин, пушки , прикрепленные к ним сзади, еще что-то длинное, накрытое брезентом – все бесследно исчезало в стороне причалов, за углом их квартала, а люди никуда не уходили. Но по всему видно было, что, как только грузы кончатся, за ними следом тронутся и войска.

В один из таких дней, когда движение на улицах значительно поубавилось – видно, все уже вывезли из города – Эдик вдруг сам предложил Леньке сходить в школу. Ленька, опешив, спросил: «Что случилось, хочешь узнать, когда идти учиться?» «Да, нет, просто соскучился по спортзалу», - ответил брат. И добавил: «Другие ребята придут». «А мама?» - удивился Ленька. Но Вера все слышала и не возразила: «Идите, здесь ведь рядом. Только потом – сразу домой, больше чтоб никуда!» Дав обещание, что больше никуда не пойдут, братья, перебежав улицу, через две минуты были в спортзале.

Там уже собралось несколько человек – все Эдикины друзья и все старше его. Одному даже было пятнадцать лет. Его все звали уважительно «Глеб», не придумывая никаких унизительных кличек. Ленька догадывался почему. Во-первых, Глеб был старшим. Во-вторых, он был очень сильным, мускулистым, поднимал тяжелую штангу и гири, ловко играл во все игры с мячом, никого и ничего не боялся. А вот шпагу он не брал в руки, так как считал фехтование спортом бесполезным. Обычно, на просьбы Эдика все же попробовать пофехтовать, тот всегда отвечал: «Жаль время тратить на пустое дело – нигде не пригодится».

Глеб был авторитетом в их компании и чувствовалось его полное верховенство над всеми. При этом он был настолько деликатен по отношению к своим друзьям, что те подчинялись ему как бы даже с удовольствием, не замечая этого за собой. Он же никогда не подчеркивал своей ведущей роли и не повышал голос, а лишь спокойно спрашивал: «Ну, что, Вася, пойдем завтра на рыбалку?» и всегда получал утвердительный ответ: «Пойдем».

Васе было лет двенадцать-тринадцать и у него карманы всегда были полны ключей, гаек, разных железок. Они тянули вниз и все смеялись над ним, так как он постоянно держал руки в карманах, чтобы с него не сползли штаны под тяжестью железа. Когда он раздевался в спортзале или на пляже и бросал свои штаны на пол или песок, все оглядывались на него, удивляясь железному грохоту от падения его штанов. Он тоже очень легко поднимал штангу и гири, любил играть в футбол, неплохо играл в волейбол, но не у сетки. В баскетбол не играл вовсе из-за низкого роста и кряжистости фигуры.

Эдик же, наоборот, тянулся всем своим ростом к волейболу, баскетболу и шпаге, но не любил подходить к штанге – ему трудно было поднять ее даже до своих плеч, не говоря уже о рывке выше головы. Поэтому в зале они разбредались сначала по своим углам, а заканчивали все вместе волейболом.

Кроме Глеба, Васьки Крюкова (почему-то Ленька запомнил только его фамилию) и Эдика в их команде было еще пять-шесть ребят, все примерно одного возраста, но они постоянно менялись по составу, и Ленька не помнил их имен. Глеб же, Васька и Эдик в последнее время нигде не расставались и Леньке нравилась их дружба, тем более что и его, хоть он и мешался у них под ногами, они часто брали с собой, так как Леньку окончательно свалили на Эдика и он везде должен был таскать его за собой.

Мама это объясняла Эдику просто: «Есть нечего, продуктов в магазинах нет, да и магазины почти все закрыты, надо ходить на рынок и выменивать на продукты что-то из одежды, а на это уходит по полдня, а то и больше. Если я не буду этого делать, помрем с голоду. Так что, Эдик, ты отвечаешь за Леню, бери его с собой, только не таскай далеко, а то он не выдержит. Бабушка остается дома с Сашей. Оба болеют и остаются без помощи. А я с утра буду бегать везде, чтобы хоть немного раздобыть съестного. Другого выхода нет. Надо хоть немного запасти продуктов, пока наши в городе. А уйдут, неизвестно, что будет».

Это случилось сразу с приходом Красной Армии. Все магазины, склады, а также и зажиточные граждане открыли свою торговлю на рынке, догадавшись, что больше хорошего ждать не от кого, их защитники уходят из города, надо спасаться самим, кто как может. Решение возникло само собой после того, как армия на виду у всех стала запасаться в дорогу содержимым городских магазинов и складов.

Ни лимитов, ни нарядов, ни расписок – никто ничего не требует. Зато можно на армию списать все, что было на складах, припрятав самое ценное в своих домашних погребах и сараях. А назавтра, закрыв магазины из-за отсутствия товара, можно нести награбленное на рынок уже как свое. Ленька потом своими глазами увидел разграбленные склады, но пока он не понимал, почему в магазинах нет ничего, а на рынке все есть. И чтобы семья могла кушать, вместо денег, мама должна нести на рынок ценные вещи, в том числе и детскую одежду, хотя зима еще и не давала о себе знать. Только осень стала напоминать о своем приближении то дождичком, то ветерком. Деревья, правда, еще не осыпались желтыми листьями, и было пока тепло, но теплая одежда скоро понадобится, а мама ее уносит на рынок.

Все играли в волейбол. Один Ленька, как самый маленький, не играл и, сидя на скамейке, смотрел на играющих и отмечал, кто как играет. Послышался далекий гул моторов. Сначала никто на это не обратил внимание. Да и гул был какой-то глухой, не ясный, так как шел откуда-то из центра города, из-за школы, закрывающей своим корпусом спортивный зал, выходящий на угол квартала только двумя остекленными стенами. Во время розыгрыша очередной подачи, когда на площадке, как обычно, кричали: «Глеб, давай!», «Эдик, ну где ты там?», моторы взревели над самыми окнами, выходящими на улицу. Все сразу остолбенели и бросились к окнам. Окна, будучи высотой, под самый потолок, позволили разглядеть чуть ли не над крышей несколько самолетов, снижающихся к реке. При ярком солнце у них на боках отчетливо смотрелись черные кресты. Кто-то прошептал: «Немцы!» Но, несмотря на шепот, от слова «немцы» Ленька вздрогнул, так как знал, что это и есть тот самый враг, которого все боялись и который, надеялись, не дойдет до их города. Старшие все поняли сразу и бросились вон из зала.

Выбежав во двор школы, чтобы увидеть уже разворачивающиеся над рекой самолеты, ребята остановились от странного визга и последующих взрывов. Глеб сдержанно произнес: «Бомбят переправу и пристань, давайте-ка назад в зал, видите, они возвращаются? В нас могут бросить». Самолеты, а их было штук пять или семь, Ленька не мог сосчитать точно, поднимаясь один за другим от реки в сторону школы, заходили на новый круг, и Леньке показалось, что они летят прямо на него и сейчас бросят бомбу на школу. Все кинулись назад в зал. Добежав до окна и прильнув к нему, они увидели как бомбардировщики, завершив круг, снова пошли с другого берега вниз на реку и начали бросать бомбы в том месте, где было еще много армейского добра и людей, которые не переправились на ту сторону.

Сбросив бомбы после третьего захода, самолеты прямо над школой взмыли вверх, и пошли назад. И вдруг раздался взрыв прямо на перекрестке улиц перед школой – видно, кто-то из летчиков, не успев сбросить все бомбы на переправу, последнюю бросил на выходе из пике – вот она и упала в квартале от реки. Сначала фонтан земли вздыбился вверх над дорогой, потом раздался страшный грохот, вся школа задрожала, по окнам что-то хлестнуло, видно было, как они прогнулись вовнутрь, и за глухим хлопком последовал непрекращающийся звон рассыпающихся стекол.

Все заорали – стекла сыпались прямо на ребят – и отпрянули назад к центру зала. Когда все стихло, кто-то оторопело вскрикнул: «Эдик, ты весь в крови!» Ленька повернулся на месте, ища взглядом брата, и увидел, что тот стоит, а с подбородка на майку и живот ручьем течет кровь. Все посмотрели друг на друга: без царапин, порезов и даже острых осколков стекла, вонзившихся в щеки, плечи, руки, не обошелся никто, кроме Леньки. Он был ниже других и во время взрыва стоял под их руками так, что поток стекла, падающего сверху, приняли на себя старшие, а Ленька остался цел и невредим.

Увидев, что кровь из Эдикиного подбородка прямо пульсирует, не собираясь останавливаться, Глеб быстро схватил со скамейки его рубаху, велел ею зажать рану и бежать домой. Подхватив одежду, все бросились на улицу. Эдик с Ленькой влетели домой как вихрь. Мать только ойкнула, оторвав Эдикину руку вместе с рубахой от его подбородка. Она увидела глубокий, неровный, наискосок от нижней губы вниз пересекающий весь подбородок, шрам. Кровь не останавливалась. Ленька со страхом смотрел на брата. Тот стоял прямой, бледный и дрожащий. Вера, взяв себя в руки, однако с волнением в голосе, приговаривала, вытряхивая на стол содержимое аптечки: «Ничего страшного. Сейчас рану обработаем, дезинфицируем, заклеим, и все заживет».

Когда Вера мазала рану йодом, Эдик вскрикивал и тут же оправдывался: «Больно». «Конечно, больно – вон какая глубокая рана. Ничего, заживет, и вся боль пройдет», - успокаивала его мать. Как и чем, она смазывала и заклеивала рану, Ленька не очень запоминал. В его памяти остались только йод, окрасивший вату, белый бинт, прилепленный к подбородку лейкопластырем, и кровь, проступающая через повязку. Как потом стало ясно, в ране осталось несколько мелких осколков стекла, которые даже через высокий рубец шрама отзывались жгучими уколами изнутри подбородка, если неловко дотронуться до шрама.

Через много лет шрам слегка расплылся в ширину, осколки, видно, обросли хрящом, и Эдик только чувствовал, как они перекатываются под нажимом пальцев, но уже не колют. Конечно, надо было бы отвести его в больницу, но в городе уже ничего не работало, ни больницы, ни аптеки. Шрам сросся так, как слепила его мама и как удерживала самодельная повязка с пластырем. Тут явно нужна была рука хорошего хирурга, анестезия при доставании осколков, косметический шов. А получилось что-то похожее на склеенный сочень у пельменя. Конечно, с годами шрам растянулся и даже стал свидетельством героического детства Эдика. Но на загорелом лице брата шрам потом белел всю его жизнь.

После бомбежки в городе наступила зловещая тишина. Все попрятались по своим домам, будто ждали чего-то страшного. Всякое движение на улице прекратилось. Но в этот день больше ничего не произошло. Боясь чего угодно, соседи по двору, как и жильцы ближних домов, не зажигали свет даже при наступлении сумерек. Да и электричество почему-то отключилось. Улица была темной, но даже через эту темноту просматривалась неподвижность. Как будто остановился сам воздух, втягивая в себя какие-то заряды перед взрывом. В ночную тишину иногда врывались отдаленные глухие удары железа и осторожные гудки катеров и барж со стороны реки. К утру все затихло. Семья задремала.

Проснулись перед самым рассветом от скрипучих ударов оконных ставней, грохота железа на крыше дома, завывания ветра в кронах деревьев, растущих перед домом, гудения одной и посвистывания другой печей. Все молча прислушивались к происходящему. Кажется, длилось это буйство стихии целую вечность. Внезапно вся разноголосица звуков оборвалась, и после небольшой паузы раздался гром, сверкнули молнии, и небо разверзлось ливнем. Он забарабанил по крыше, окнам, деревьям, дороге – все было отчетливо слышно, как будто дождь лил прямо в доме с потолка.

Он то затихал, то усиливался. Так продолжалось до самого утра, когда дождь кончился, но ветер, в отличие от летнего, не затих, а продолжал гнуть кроны деревьев, срывал с них желто-зеленые листья, не сбитые дождем. Вся улица потекла ручьями к реке, возвышенные места оставались покрытыми листьями и сломанными ветками. Осень пришла раньше срока.

Часть первая. Перед оккупацией