Филэллинизм, греко-римские отношения и проблема преемственности культур
Информация - История
Другие материалы по предмету История
го же армия грабила и притесняла греков (Liv. XXIX. 20). Он ничего не сделал для пресечения насилий своего легата в Локрах (Liv. XXIX.9) и "всё простил ему" (Liv. XXIX.16). Консул не принял прибывших с жалобами локров (Liv. XXIX. 19), на их обиды "мало обратил внимания" (Liv. XXIX.21). Нет оснований думать, что он допускал сентиментальные со-ображення в свою внешнюю политику. И если так вёл себя действительно деликатный и хорошо воспитанный iипион, то уж другие нобили.
Фламинин, человек греческой воспитанности, идеализировавший греков и восторженно относящийся к их культуре, разграбил Эретрию (Liv. XXXII.16; Paus. VII.8.1) и Элатею (Liv. XXXII.24). Греколюбивый и гуманный римлянин, большой друг эллинов, хотел уничтожить всю Беотию (Liv. ХХХШ.29). До вмешательства ахейцев он успел-таки совершить карательный поход на Коронею (Polyb. ХХ.7.3). Его действия не отличаются от поступков его предшественников, он охотно использовал террор, а его политику нельзя назвать новой или мягкой.
В 188 г. ту же политику сочетания "милости" и насилия проводил к это-лийцам и ахейцам филэллин Нобилиор. Эмилий Павел, глубоко порядочный человек и филэллин, отдал Пидну на разграбление воинам (Liv. XLIV.45). Утверждение Д. Боудер, что он был не согласен с жёсткой политикой сената, разграблением Эпира и высылкой греков в Рим, едва ли имеет основание. Ещё до эпирского погрома, предпринятого по приказу сената, он по собственной инициативе разграбил несколько греческих городов (Liv. XLV.27). Они "провинились" перед Римом и подлежали экзекуции, филэллинство Эмилия этому совершенно не мешало, он исполнил свой "долг" - так, как он его понимал. После победы посетив Афины, Эмилий вывез оттуда статую богини Афины, посвятив её затем в храм Фортуны (Plin.35.135; 34.54). Это факты, которые нельзя отрицать. В них не видно уважения к грекам и желания iитаться с их интересами. Они не подтверждают наличия сентиментальной филэллинской политики, играющей видную роль в концепциях Т. Моммзена, Т. Франка, Р. Хейвуда и многих других авторитетных исследователей.
В 212 г. Марцелл, хотя и не филэллин, но "человеколюбивый от природы" (Plut. Marcel. X), учинил в захваченных Сиракузах страшные беiинства (см.: Polyb. VIII.5-9) и вывез из города большую часть его украшений, чтобы показать их в триумфе и украсить ими Рим (Plut. Marcel. XXI; Liv. XXV.40).
Сама любовь римлян к греческому искусству стала бедой для греков. Фульвий вывез из храмов Амбракии всё ценное и далее статуи богов (Polyb. XXI.30.9; Liv. XXXVIII.43). Чего же было ожидать от других полководцев, типа грубого Муммия, не бывшего филэллином, зато отличавшегося приверженностью к традиционному мышлению? Разгромив в 146 г. ахейцев, консул Мумий, "новый человек", не затронутый филэллинством, обрушил на Грецию репрессии, даже Т. Моммзен признаёт - "имели место позорные жестокости". Легат Апустий в начале 2 Македонской войны уничтожил город Антипатрейю, в котором "omni militibus concessa" (Liv. XXXI.27.4). Впрочем, в сенате в любом случае большинство принадлежало представителям старой школы, реформаторов, как и филэллинов, было мало.
Если все злодеяния филэллинов против эллинов всегда связаны с политикой, то их благодеяния обычно к ней отношения не имеют, являясь их личной и частной инициативой, будь то жертвы Фламинина храмам или "культурно-ознакомительное" турне Эмилия по Греции. Приписывать такие их действия филэллинизму наивно, они были свойственны всем римским полководцам в Греции, являясь проявлением "хорошего тона". Видеть в этом "глубокое уважение к эллинским традициям" едва ли стоит. Явный "нефилэллин" Муммий приказал перебить халкидских конных воинов (Polyb. XXXIX.17.4), а затем - восстановил святилище на Истме, щедро пожертвовал олимпийскому и дельфийскому храмам, потом совершил путешествие по городам (Polyb. XXXIX.17.1). Павсаний упоминает 21 позолоченный щит в храме Олимпии - посвящение Муммия (V. X.5).
Мнение Цицерона, что главная добродетель - безукоризненное исполнение обязанностей перед государством (De off.1.15) - отнюдь не пустая сетенция. Гражданин принадлежал не себе, а общине. Пока не началось падение нравов, традиционализм строго диктовал, каким быть "идеальному квириту".
В личной же жизни человек мог делать что угодно, если это не вредило государству и не шло вразрез общепринятой морали. Эта двойственность личного и общественного давала сочетание твёрдых обязательных норм с полной свободой личных убеждений. В этом плане Рим просто уникален - такого состояния личной внутренней свободы не было даже в Греции, iитавшейся образцом демократии! И если в демократичнейших Афинах Сократа приговорили к казни за "нестандартное поведение" и наличие "собственного даймона", то в Риме никому даже не пришло бы в голову обращать внимание на подобные вещи, ибо они находились в закрытой для всех сфере внутреннего мира квирита. И этим Рим намного лучше и выше Эллады! Человек, скрупулёзно выполнявший обязанности жреческой должности, мог быть атеистом, но нёс свои обязанности, потому что они нужны общине. Неверие в богов - его личное дело, никак не сказывавшееся на исполнении долга. Римский магистрат, служа республике, мог быть приверженцем иного государственного строя. Здесь нет ни тени лицемерия или двойных стандартов, это принцип жизни - выполняя свой долг перед отечеством, квирит и подумать не мог, что оно сочтёт нужным лезть в его душу, сердце или разум. В поздней республике Рим был, в сущно-сти, свободным и толерантным обществом. Следы именно такого внутреннего восприятия отношений "личность - государство" в какой-то мере сохранились