Литература

8221. Портрет с начала времен до наших дней
Информация пополнение в коллекции 26.04.2010
8222. Портреты героев романа Толстого «Война и мир»
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Безухов Пьер один из главных героев романа; вначале герой повести о декабристе, из замысла которой возникло произведение. П. незаконный сын графа Безухова, известного екатерининского вельможи, ставший наследником титула и огромного состояния, «массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках», его отличает умный, робкий, «наблюдательный и естественный» взгляд. П. воспитывался за границей и появился в России незадолго до смерти отца и начала кампании 1805 г. Он умен, склонен к философским рассуждениям, мягок и добросердечен, сострадателен к другим, добр, непрактичен и подвержен страстям. Его ближайший друг Андрей Болконский характеризует П. как единственного «живого человека» среди всего света. В начале романа П. считает Наполеона величайшим человеком в мире, но постепенно разочаровывается, доходя до ненависти к нему и желания убить. Став богатым наследником и попав под влияние князя Василия и Элен, П. женится на последней. Очень скоро разобравшись в характере жены и осознав ее испорченность, он порывает с нею. В поисках содержания и смысла своей жизни П. увлекается масонством, пытаясь найти в этом учении ответы на мучающие его вопросы и избавиться от страстей, терзающих его. Поняв фальшь масонов, герой порывает с ними, пытается переустроить жизнь своих крестьян, но тер- пит неудачу из-за своей непрактичности и доверчивости. Самые большие испытания приходятся на долю П. накануне и во время войны, недаром «его глазами» читатели видят знаменитую комету 1812 г., предвещавшую, по общему убеждению, страшные несчастья. Это знамение следует за объяснением П. в любви Наташе Ростовой. Во время войны герой, решив посмотреть на сражение и пока еще не очень ясно осознавая силу народного единства и значимость происходящего события, попадает на Бородинское поле. В этот день ему очень много дает последний разговор с князем Андреем, понявшим, что истина там, где «они», то есть простые солдаты. Оставшись в горящей и опустевшей Москве, чтобы убить Наполеона, П. пытается как может бороться с обрушившимся на людей несчастьем, но попадает в плен и переживает страшные минуты во время казни пленных. Встреча с Платоном Каратаевым открывает для П. истину о том, что надо любить жизнь, даже невинно страдая, видя смысл и назначение каждого человека в том, чтобы быть частью и отражением всего мира. После встречи с Каратаевым П. выучился видеть «вечное и бесконечное во всем». По окончании войны, после смерти Андрея Болконского и возрождения Наташи к жизни, П. женится на ней. В эпилоге он счастливый муж и отец, человек, высказывающий в споре с Николаем Ростовым убеждения, позволяющие видеть в нем будущего декабриста. Берг немец, «свежий, розовый гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный». В начале романа поручик, в конце полковник, сделавший неплохую карьеру, имеющий награды. Б. точен, спокоен, учтив, эгоистичен и скуп. Окружающие посмеиваются над ним. Говорить Б. мог только о себе и своих интересах, главным из которых был успех. Об этом предмете он мог говорить часами, с видимым удовольствием для себя и одновременно поучая других. Во время похода 1805 г. Б. ротный командир, гордящийся тем, что он исполнителен, аккуратен, пользуется доверием начальства и выгодно устроил свои материальные дела. При встрече в армии Николай Ростов относится к нему с легким презрением. Б. сначала предполагаемый и желаемый жених Веры Ростовой, а затем и ее муж. Предложение будущей супруге герой делает в то время, когда отказ ему исключен, Б. верно учитывает материальные затруднения Ростовых, что не мешает ему потребовать от старого графа части обещанного приданого. Достигнув известного положения, дохода, женившись на Вере, которая соответствует его требованиям, полковник Б. чувствует себя довольным и счастливым, даже в оставляемой жителями Москве заботясь о приобретении мебели.
8223. Португальская литература
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Из ранних прозаиков следует упомянуть короля Дуарте (13911438) с его морально-философской энциклопедией «Leal conselheiro» (Верный советник) и хроникеров Фернана Лопеша (Fernam Lopes, 13801460), Гомеш де Азурара (Gomes Eannes de Azurara, 1410 ок. 1474), оставившего описание похода на Гвинею, и Дуарте Гальвао (Duarte Galvão, 14451517). Предвестниками «золотого века» португальской поэзии следует считать утонченных буколиков Бернардина Рибейро (Bernardim Ribeiro, 14861554), автора известной пасторали «Menina e moça», и Кристована Фалкао (Christóvam Falcão, 15001558), оказавших значительное влияние и на испанскую литературу. Так. обр. к середине XVI в. мы наблюдаем в П. л. все характерные для феодально-аристократической поэтики жанры. Экономический подъем Португалии в связи с ее колониальной экспансией в Америке, Африке и Азии дал мощный толчок развитию ее национальной культуры. XVI в. по праву считается «золотым веком» П. л. Все ярче сказывается влияние итальянских ренессансных воздействий. Молодой португальский торговый капитал в культурном отношении приобщается к лучшему и наиболее изысканному из того, что можно было найти у соседей и соперников. Выучка у классиков Аппенинского полуострова в соединении с незаурядным поэтическим талантом создала такого крупного поэта, как Франсишко де Саа де Миранда ( Francisco de Sá de Miranda, 14951558), автора эклог, лирических поэм и комедий итальянского типа, насадителя итальянских ритмов и поэтических форм. Его продолжателями являются Диого Бернардеш (Diogo Bernardes, ок. 15301605), Антонио Феррейра (Antonio Ferreira, 15281569), Франсишко Галвао (Francisco Galvão, 1563 около 1636) и другие. Выдающимися представителями португальской буколической поэзии были Франсишко Родригеш Лобо (Francisco Rodrigues Lobo, ок. 1550 ок. 1625) и Фернао Альвареш ду Ориенте (Fernão Alvares dOriente, 15401595). Мистика католицизма вдохновляла религиозную поэзию Элоя де Саа Соутомайора (Eloi de Sá Soutomaior). Первым португальским драматургом, деятельность которого важна также и в истории испанского театра, является Жил Висенте (Gil Vicente, ок. 1470 ок. 1536), автор диалогов на религиозные темы и фарсов бытового характера. Опираясь на технику церковного и уличного театров позднего средневековья, он учитывал и возможности придворного спектакля в итальянском духе. Последующие португальские драматурги, как Рибейро Шиадо (Antonio Ribeiro Chiado, 15201591), Балтазар Диаш (Balthasar Dias), все более и более склонялись к итальянским комедийным образцам, пропагандировавшимся в особенности Саа де Миранда. Особняком стоит драматизированная повесть Жорже де Вашконселлуша (Jorge Ferreira de Vasconcellos, 15151585) «Эуфрозина», написанная под влиянием анонимной испанской «Трагедии о Калисто и Мелибее». Крупнейшей фигурой этой эпохи является певец колониального величия Португалии Луиш де Камойнш (Luis de Camões, 15251580), или, как принято обозначать по-русски, Камоэнс , слагавший торжественные октавы португальским завоеваниям в далеком Индийском океане. Его поэма «Os Lusiadas» (Лузиады, 1 изд., 1572) наряду с «Освобожденным Иерусалимом» Тассо является крупнейшим эпическим произведением эпохи Возрождения. Основу ее составляет описание морского похода Васко да Гамы на Индию. В десяти песнях повествуется о беспримерном героизме португальской флотилии и ее капитана, об их испытаниях, жестокой борьбе и великих победах в полуденных странах «во имя христианской веры и величия родины». Согласно правилам классической поэтики, унаследованным преимущественно у Вергилия, в описываемых событиях ближайшее участие принимают олимпийские боги. Камоэнс пользуется также удобными поводами для воспевания былой славы Португалии, щедро рассыпая по всей поэме намеки и на современные события. Ряд строф поэмы отличается величайшим изобразительным мастерством и лирическим пафосом, преодолевающим каноны эпического повествования. Кроме «Лузиад» Камоэнсу принадлежат лучшие в португальской поэзии сонеты, написанные в манере Петрарки, оды, эклоги и наконец три, впрочем не столь примечательные, комедии. Творчество Камоэнса явилось кульминационным пунктом в развитии П. л. эпохи колониальной экспансии; оно в известном смысле и завершило ее, т. к. ряд социально-политических условий в дальнейшем, вплоть до XIX века, мало благоприятствовал литературному преуспеянию страны. В 1580 Испания в форме насильственно навязанной унии аннексировала Португалию. Португалия утратила значительную часть своих колониальных владений, перешедших в руки голландцев и англичан, и наконец стала жертвой той экономической катастрофы, благодаря которой роль стран Пиренейского п-ова в европейской экономической и политической жизни стала с XVII в. третьестепенной. В удел многочисленным поэтам и писателям остались лишь воспоминания о прошлом величии колониальной монархии. Отсюда мы встречаем ряд эпических поэм, написанных в манере «Лузиад», Жеронимо Корте Реал (Jeronimo Corte Real, 15401593), Луиша Перейры Брандао (Luis Pereira Brandão), Монзиньо Кеведо (Quevedo), Габриэла де Каштро (Gabriel Pereirade Castro, 15711632), Франсишко де Са де Менезеш (ум. 1664) и пр. Колониальная экспансия Португалии и связанный с ее экономическими и политич. успехами в XVI веке рост самосознания ее экспансионистских групп послужили источниками и материалом для развития обширной исторической литературы. Славные времена заокеанских походов и блистательные царствования королей-завоевателей дали обильную пищу воображению преимущественно историографов, например Фернан Лопеш де Каштаньеда (Fernam Lopes de Castanheda, 1500 ок. 1550). Жоао де Барруш (João de Barros, 14961570), Диого до Който (Diogo do Couto, 15421616) и мн. др. Наряду с этим следует отметить и рост литературы путешествий, в особенности путешествий по Востоку. Иные повествовательные жанры эпохи копируют по преимуществу испано-итальянские образцы; таковы например некоторые плутовские романы. Рыцарский роман, идеализирующий былое рыцарство, заявил о себе соперником «Амадиса» по всеевропейской популярности «Chronica de Palmerim de Inglaterra» (Хроника о Пальмерине Английском, 1567) Франсишко де Морайша (15001572). Во второй половине XVI в., в связи с развитием католической реакции, можно наблюдать и некоторый подъем религиозно-философской литературы, представленной мистиками Томе де Жезушем (Frei Thome de Jesus, 15291582) и Жуаной де Гама (Joana de Gama, ум. 1568).
8224. Послание Василия Калики о рае
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Ход рассуждения у Василия таков. Что рай земной "погиб", об этом ведь никто не слышал и "в писании" никто не обрел. А вот что он существует, о том есть целый ряд свидетельств. В "Священном Писании" рассказано о насаждении рая Богом "на востоце в Едеме" и о пребывании там первого человека, который, будучи изгнан оттуда, "плачася горько, вопия: О, раю пресвятый, иже мене ради насажденный и Евгы ради затвореный! Помоли тебе сотворшего и меня создавшего, да некли (чтобы когда-нибудь) твоих цветец насыщуся". Слова этого плача Адама перед раем заимствованы Василием отчасти из некоторых церковных песнопений, а также из апокрифа "о исповедании Евгине". По форме этот плач представляет собою древнейший вид "духовного стиха". Далее Василий указывает на паремийное чтение, в котором сообщается о четырех реках, вытекающих из рая: Тигре, Ниле, Фисоне и Ефрате. При этом он замечает, что "Нил же - под Египтом, ловят на нем силолои (греческое: дерево алоэ), течеть же с высоких гор, иже суть от земли и до небеси, а место непроходимо есть человеком, а верху его Рахмане живуть". Данное свидетельство Василий заимствует из апокрифического "Хождения в земной рай праведного пустынника Зосимы". Затем он ссылается на "Пролог": "А се, брате, в Прилозе всем яве есть, в чудесах святаго архангела Михаила, что возьма (взяв) праведнаго Еноха в раю посадил честнем; а се Илья святый и в раи же седить, находил его Агапей святый и часть хлеба взял; а святый Макарий за 20 поприщь жил от святого рая; а Ефросим святый был в раю и три яблока принес из рая и дал игумену своему Василию, от них же исцеления многа быша". Вместе с тем Василий прибегает к логике. Если Феодор считает рай "мысленным", то как же это мысленное оказывается виденным? Кроме того, такое мнение противоречит словам самого Спасителя, который праведных отсылал в уготованное царствие, а грешных - в yготованные муки. Да и по прямому утверждению святителя Иоанна Златоуста рай насажден на востоке, а муки существуют на западе, "яко же бо в цареве дворе - утеха и веселие, а вне двора - темница". О существовании этих двух мест свидетельствовал и священномученик Патрекей. Наконец, имеются свидетельства и собственных духовных чад Василия. "То же, брате, не речено Богом видети святаго рая человеком, а муки и ныне суть на западе. Много детей моих новгородцев видоки тому на Дышущем море: (то есть на Ледовитом океане) червь неусыпающий, и скрежет зубный, и река молненая Моргъ, и что вода входить в преисподняя и пакы исходить трижды днем". Темы о переправе душ или теней усопших по воде, через реку, об огненной реке на западе, о появляющейся и исчезающей водной пучине - были известны и в Византии и в западной Европе и приурочивались к разным океанам. И действительно, данное утверждение Василия об аде, виденном якобы новгородцами, сходно, например, с византийским произведением "Палладия мниха о втором пришествии", а также с западными легендами на эту же тему. И опять Василий использует логику. Если место мук не погибло, то как мог погибнуть рай, место святое, где, между прочим, обретают и Богоматерь, и святые угодники, которые некогда, по воскресении Христовом, многим явились в Иерусалиме и снова затем вошли в рай. Василий при этом ссылается на тропарь "Блаженн", которые поются на литургии после евангельского чтения о райском блаженстве: "Снеди ради древняя изведе из рая враг Адама; крестом же разбойника Христос в онь введе". Кроме того, когда приблизилось преставление Богоматери, "ангел вравие (как знак награды - греческое) принесе, ветви из рая являя, где ей быти. А еже рай м ы с л е н ы й есть, то почто видиму ветвь сию ангел принесе, а не мыслену есть?" Поскольку все дела Божии нетленны, постольку и рай не погиб. И явные доказательства этого Василий сам видел, когда был в Святой Земле. Можно было бы возразить: как это Бог насадил рай на востоке, а тело Адама, которому предстоит вернуться в рай, очутилось в Иерусалиме, но для Бога и его ангелов, по убеждению полемиста, не существует расстояний: "слово и дело есть вскоре". Доказывая свою правоту, Василий, как и в случае с адом, ссылается на свидетельство новгородцев, которые однажды побывали у самого рая. "А то место святаго рая находил Моислав Новгородец и сын его Ияков; а всех их было три юмы (лодки), и одина от них погибла, много блудив, а две их потом долго носило море ветром, и принесло их к высоким горам. И видеша на горе той написан д е и с у с (деисис" - греческое: моление, то есть три фигуры: Христос посередине, Предтеча и Богородица по бокам) лазорем чудным (ярко синей краской) и вельми издивлен, паче меры, яко не человеческыма рукама творен, но божиею благодатию; и с в е т бысть на месте том самосиянен, яко не мочи человеку исповедати. И пребыша (новгородцы) на месте том, а солнца не видеша, но свет бысть многочастный, светлуяся паче солнца; а на горах тех ликования много слышахуть, и веселия гласы поюща. И повелеша единому другу своему взити по шегле (по мачте) на гору ту видети свет и ликования гласы; и бысть, яко взиде на гору ту, и абие, всплеснув руками и засмеяся и побеже от другов своих к сущему гласу. Они же вельми удивлешеся и другого послаша, запретив ему, да обратився скажет, что есть бывшее на горе; и той также сотвори, нимало возвратися к своим, но с великою радостию побеже от них. Они же страха исполнишася и начаша размышляти к себе, глаголюще: Аще ли и смерть случится, не видели бехом светлость места сего! (придет смерть, а мы и не повидали этого сияния). И послаша третиего на гору, привязав ужищи (веревкою) за ногу его; и тако же и тот въсхоте сотворити: восплескав радостно и побеже, в радости забыв ужища на нозе своей. Они же здернуша его ужищом, и том часу обретеся мертв. Они же побегоша вспять. Не дано есть им дале того видети, светлости тоя неизреченныя, и веселия, и ликования тамо слышащего. А тех, брате, мужей и нынеча дети и внучата добри-здорови. А что, брате, молвишь: рай мысленый, ино, брате, так то и есть, мысленый и будеть, а насаженый не погибл и ныне есть. На нем же свет самосиянен, а твердь запята есть (то есть доступ закрыт) до гор тех раевых". Итак, по Василию получается, что "мысленный" рай - это новые небеса и новая земля во время второго пришествия Христа, "егда вся земля просвещена будет светом неизреченным, исполнена радости и веселия". Это то блаженство, о котором говорил апостол Павел: "Око не веде, и ухо не слыша, ни на сердце человеку не взыде, еже уготова Бог любящим его!" Об этом же и сам Христос говорил, имея в виду пророков Моисея и Илию и фаворских тайнозрителей апостолов Петра, Иакова и Иоанна: "Суть етери от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже узрят царствие Божие, пришедша в силе". Завершает Василий свое послание призывом: "И ты, брате Феодоре, о сем словеси не смущайся! Рай на востоце не погибл, созданный Адама ради. И сими словесы утвердися, брате, и весь священный собор тако научи и укрепи сице мудрствовати, яко же ти изъявих от божественнаго писания в сем послании".
8225. После бала
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Перед нами раскрывается благородный и искренний характер. Иван Васильевич молод, счастлив, он стремится жить в ладу со всем миром и прежде всего с самим собой. Все люди представляются ему только с хорошей стороны. И когда он видит двуличие полковника, то потрясен, раздавлен. Иван Васильевич впервые сталкивается с таким вероломством. Только что полковник с приятной улыбкой танцевал на балу, был обходителен и галантен, а среди солдат, на плацу, Иван Васильевич видит истинное лицо этого человека: “...он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина...”
8226. После Платонова
Доклад пополнение в коллекции 12.01.2009

Видения платоновской прозы связаны сверхъестественно во времени с тем событием, которое в России произошло под покровом непроглядной тайны: казнь царской семьи с совершением группового детоубийства. Неотступно изображая страшное таинство детской смерти, Платонов воссоздавал действительность казни царственного ребенка. Его собственное неотступное видение умирающего ребенка будто б открыло в нем дар ясновидящего и ввело всем существом в круг тех сил и превращений, где он ощущал себя гнетуще и страшно тенью самого себя. Так ощущает себя Свидетель. Но и казнь, произошедшая в Екатеринбурге, была тенью свершавшегося события. Это детоубийство свидетельствовало о казни Сына Божьего с той новой силой и смыслом, как если бы прошлое, произошедшее на Голгофе, не было исполнением пророчества, а само пророчествовало о будущем новом убийстве. В этот замкнувшийся круг бытия, в мир этой вечности, сотворенной на крови Агнеца, и вошел свидетелем некто Андрей, сын Платонов. Само его отношение к понятию "революция" с этого момента утрачивает всякий смысл. Фразы "Платонов принял революцию" или "Платонов предал революцию", писавшиеся в биографических сведениях новейшего времени или в личное дело писателя рукой соглядатаев-партийцев, охотились лишь за тенью. Платонов , свидетельствуя и обретая себя подлинного, становился тенью по обе стороны своей подлинности: вот он в ночном мороке видит двойника - ожившую свою тень - в том мире, который ощущает куда более действительным, чем "революцию" и куда ложится от него такая ж по сути тень, только блуждающая с портфелем совслужащего и присутствующая не на тайной вечере, а на литературных проработках да собраниях советских писателей. Одна тень - как воплощение действительности апокалипсиса и она сильнее, чернее, явственней. Другая - след его то ли присутствия, то ли отсутствия в "советской действительности", неприметная и неприветливая для чужих, как замаскированный вход в настоящий сокровенный мир. В этот мир Платонова входили только творчество да семья. Это было его подлинным. Но в ряду сверхъестественных совпадений самое гнетущее - история смерти Платонова. У него - у отца - был отнят в лагеря ребенок, сын, Платон Платонов. Известно, что Шолохов помог Платонову вызволить сына из заключения, уже смертельно больного туберкулезом. Платон умер, но отец перенял от сына туберкулез: болел, как и он, и скончался той же смертью, что и его сын, его ребенок.
8227. Последние дни поэта
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Статья Горбова в 30-е г.г., вероятно, была последней попыткой объективного подхода к поэзии Есенина. Затем, если случалось говорить о нем, то имя его звучало, как правило, с эпитетом "кулацкий поэт". Официально Есенин запрещен не был, но негласный запрет на его творчество все-таки существовал. За ним был закреплен статус "не рекомендовано", что всеми понималось как "нельзя". Книги Есенина издавались очень редко, лишь четырежды за четверть века: в 1934, 1940, 1946, 1953 годах. Среди авторов, пытавшихся отказаться от вульгарно-социологических оценок творчества Есенина и выявить объективное содержание его поэзии, можно назвать А.Дымшица, Б.Бурсова, С.Павлова, В.Перцова, К.Зелинского, но число их было ничтожно мало для огромного периода с 1930 по 1954г.г. Не только о глубоком, но даже поверхностном изучении творчества Есенина в школе и вузе в эти годы не могло быть и речи. Лишь 46 строк отводилось Есенину в школьном учебнике по русской советской литературе в первой половине 50-х г.г., и то основное место в них занимали "ошибки" и "заблуждения" поэта. В таком же духе был представлен Есенин 12 строками и в "Краткой советской энциклопедии" (1943). Отсутствовало какое-либо системное научное исследование творчества Есенина, Известны случаи, когда за научную работу в области есениноведения исключали из партии. Надо отдать должное заведующему кафедрой литературы Ставропольского педагогического института проф. А.В.Попову, который и в начале 50-х г.г. блестяще читал лекции по Есенину, тогда как, например, в МГУ эта тема еще числилась среди запрещенных.
8228. Последние книги "Тихого дона" и "Поднятой целины" в единстве исканий М. А. Шолохова
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

В признаниях писателя об одновременной работе над заключительными главами эпопеи и второй частью «Поднятой целины» содержится немало косвенных свидетельств, склоняющих к выводу о том, что последняя книга «Поднятой целины» занимала его меньше, чем окончание «Тихого Дона», находившегося в русле генеральных мировоззренческих исканий прозаика. Весьма заметно, что со второй половины 30-х годов он почти не вспоминал о «Поднятой целине» и целиком сосредоточивался на «Тихом Доне». Даже в феврале 1933 г., в пору триумфального успеха «Поднятой целины», он не без горечи не понятого в своих устремлениях художника заметил на встрече с московскими литераторами: «У меня создается такое впечатление, что “Поднятая целина” в какой-то мере заслоняет “Тихий Дон”. Она, правда, актуальнее» [36]. В первой половине 30-х гг. случались моменты, когда на волне популярности «Поднятой целины» художник, испытывая, как ему казалось, непреодолимые трудности с «Тихим Доном», колебался в предпочтениях и даже хотел перенести центр тяжести в решении своей задачи на роман о коллективизации, раздвинув его временные пределы до 1933-го [37]. Чутье большого писателя отвело его от последнего предприятия. Прими решение в пользу «Поднятой целины», он столкнулся бы с новыми препятствиями - голодом 1932-33 гг. и его изнанкой - несостоятельностью первых, зачастую принудительных опытов колхоза, исторически еще только становящегося на ноги. Он оказался бы перед двумя непосильными романами. И еще неизвестно, как бы он вышел из этой жестокой коллизии без потерь для обоих произведений. К тому же материал, положенный в основу «Поднятой целины», не давал оснований для окончательных выводов. Показывать же голод в порядке его живописания - далеко не главное дело литературы, и Шолохов совершенно правильно поступил, обратившись к Сталину с просьбой о безотлагательном вмешательстве в ход колхозных хлебозаготовок и сообщив вождю об «истощенных, опухших колхозниках... питающихся... черте чем», и о том, что «лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать последнюю книгу “Поднятой целины”» [38]. В сложившейся ситуации Шолохов пренебрег профессиональными обязанностями - вмешавшись в непосредственную жизнь, он усомнился в своем писательском праве говорить о голоде голодному человеку, который и без него неплохо знает существо «предмета». И здесь речь должна идти не об уклонении художника от действительности, а о его совести, которая не безразлична к так называемой «правде жизни». Не развивая далее темы, заметим, что Шолохов затратил на реальную помощь людям (масштабы такой помощи почти не известны читателю и до сих пор остаются втуне) не меньше сил, чем на создание своих произведений, - и то и другое столь тесно переплеталось в его судьбе, что должно бы рассматриваться как две диалектические стороны единого жизне-литературного творческого процесса (применительно, конечно, к Шолохову, другие примеры мы затрудняемся назвать). «Писательское ремесло, - признавался прозаик в одном из писем в конце ноября 1938, - очень жестоко оборачивается против меня. Пишут со всех концов страны и... так много человеческого горя на меня взвалили, что я уже начал гнуться. <...> Если к этому добавить всякие личные и пр[очие] горести, то и вовсе невтерпеж» [39]. И в другом письме: «...пухнут многие. И помаленьку мрут от голода, так и не дождавшись зажиточной жизни. А Шолохов сидит и пишет по ночам... как милая, несчастливая женушка Аксинья долюбливала Григория. Мужество надо иметь, чтобы писать сейчас о любви, хотя бы и горькой» [40].
8229. Последние страницы греческой литературы
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Особенно прославился Плутарх "Параллельными жизнеописаниями". Это биографии грека и римлянина, соединенные по две и составляющие двадцать три пары. Жизнеописания создавались с IV в. до н. э., но строгих рамок жанра биографии не существовало. Выделяются два типа жизнеописаний: 1) биографии, написанные как бы по вопросам или рубрикам анкеты, описывающие происхождение деятеля, внешний вид, здоровье, достоинства, недостатки, вкусы, привычки, события жизни, вид и обстоятельства смерти; 2) биографии риторического типа, в которых автор эмоционально оценивает личность и жизнь описываемого, и биография становится сочинением похвального или порицательного характера [24, 119121]. Жизнеописания Плутарха не относятся ни к одному из этих типов. Писатель отказывается от характерного для первой группы коллекционирования материала с целью доставить читателю информацию и развлечение. Он не придерживается хронологии и рубрик, а стремится создать непрерывное повествование, мысли в котором движутся ассоциативно. Драматические сцены перемежаются с нейтральными сообщениями и неторопливыми размышлениями. Эти биографии нельзя отнести и к риторическому типу, потому что автор находит, в чем упрекнуть даже и самых достойных деятелей (Per. 31; Brut. 56), а самых порочных может похвалить (Ant. 2; Dem. 3). Писатель делится с читателями сомнениями, часто он не до конца уверен, хорош или плох описываемый им человек. Его биография это морально-психологический этюд, начало которого часто напоминает любимую Плутархом диатрибу разговор с воображаемым собеседником. Говорит один человек, отражая возможные возражения. Он перебивает сам себя, обращается к читателю, спорит с воображаемым оппонентом. Вот как начинается биография Демосфена:
8230. Последний из могикан. Купер Фенимор
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

В войнах между англичанами и французами за обладание американскими землями (1755- 1763) противники не раз использовали междуусобицы индейских племен. Время было трудное, жестокое. Опасности подстерегали на каждом шагу. И неудивительно, что ехавшие в сопровождении майора Дункана Хейворда к командующему осажденным фортом отцу девушки волновались. Особенно тревожил Алису и Кору - так звали сестер - индеец Магуа по прозвищу Хитрая Лисица. Он вызвался провести их якобы безопасной лесной тропой. Дункан успокаивал девушек, хотя сам начинал волноваться: неужели они заблудились? На счастье, под вечер путники встретили Соколиного Глаза - это имя уже прочно закрепилось за Зверобоем - да не одного, а с Чингачгуком и Ункасом. Индеец, заблудившийся днем в лесу?! Соколиный Глаз насторожился куда больше Дункана. Он предлагает майору схватить проводника, но индеец успевает улизнуть. Теперь уже никто не сомневается в предательстве индейца Магуа. С помощью Чингачгука и его сына Ункаса Соколиный Глаз переправляет путников на маленький скалистый островок.
8231. Последний поэт Серебряного века.
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Пастернак Ахматова Тарковский создали традицию: «Смерть поэта» назвал стихи о гибели Маяковского Пастернак; «Смерть поэта» отозвалась Ахматова, когда умер Пастернак; «Смерть поэта» это был не просто отзвук лермонтовского названия. Лермонтов противопоставил светоч гения губительной тьме, окружающей его. Поэты двадцатого века сплачивались, чтобы противостоять тьме. Написать о затравленном, оклеветанном Пастернаке, исключённом из Союза писателей, “вчера умолк неповторимый голос” было не меньшей дерзостью, чем бросить палачам: “вы, жадною толпой...” Ахматова строила величественный нерукотворный монумент поэту:
8232. Последний приют поэта (о Лермонтове)
Информация пополнение в коллекции 07.06.2010
8233. Последний Фольксфюрер
Информация пополнение в коллекции 12.01.2009

Л.Д.: Нисколько. Гитлер был величайший человек европейской истории. Он боролся за идеал, за идею. Он развивался. Начав с узко национального, сугубо германского лидера он постепенно учился мыслить европейскими категориями, и так вплоть до общепланетарного масштаба. Однажды я набрался смелости спросить Гитлера. "Мой фюрер! Откройте мне Вашу тайну. Кто же Вы, наконец, на самом деле?" Гитлер улыбнулся и ответил: "Я грек". Он имел в виду "древний грек", человек, обладающей классической системой ценностей, преданный красоте, естественности, законам духа и гармонии. Он искренне ненавидел современный мир как в его капиталистическом, либерально-космополитическом, так и в его марксистском вариантах. Он считал эту материальную, техническую, циничную цивилизацию верхом уродства и патологии. Часто его изображают как истерика, психопата, с трясущимися руками. Это все пропаганда. Он был удивительно воспитанный и обаятельный человек, вежливый, внимательный, сосредоточенный. Проиграв эту войну, потеряла шанс своего великого будущего не только Германия, но вся Европа, весь мир. Посмотрите, какой мир построили сегодня победители, его враги. Царство денег, насилия, смешения, вырождения, низменных, недочеловеческих инстинктов. Все кругом продажно, низко и материально. Нет высшей Идеи. Мы сражались за нечто Великое. И, Вы знаете, духовно мы не проиграли. У них нет одного Веры. Она есть только у нас. Мы как истинные европейцы сражались за Красоту, Гармонию, Духовность, Справедливость. Это была война идеалистов и романтиков против двух типов материализма капиталистического и марксистского. Они могут отнять у нас нашу жизнь. Нашей Веры у нас они не отнимут. Поэтому я и написал книгу с таким названием: "Гитлер на тысячу лет".
8234. Последняя повесть Лермонтова
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Здесь и возникает в повести тема любви к «воздушному идеалу», которая должна была, вероятно, стать одной из центральных. Она оборвана, но уже по написанной части повести и по планам мы вправе заключать, что именно эта страсть явилась причиной самоубийственного решения Лугина играть до конца и должна была привести его к трагической катастрофе. Все исследователи повести сходились на том, что описание «женщины-ангела» у Лермонтова отличается напряженным лиризмом, заставляющим вспомнить его «Как часто, пестрою толпою окружен...» и «Из-под таинственной, холодной полумаски» (1841), и что оно вовсе лишено иронического начала. Здесь нам еще раз придется напомнить читателю, что вся любовно-психологическая коллизия повести вырастает на автобиографической основе: внешняя непривлекательность Лугина, психологические барьеры в его взаимоотношениях с женщинами (ср. подобные же у Печорина в «Княгине Лиговской» и у Вернера в «Княжне Мери»), стремление к «воздушному идеалу» женщины как форма их компенсации - все это самонаблюдения, интроспекция, преобразованные в лирическую ситуацию поздних стихов [53]. Мы не случайно пользуемся здесь «психологической» терминологией: в отличие от лирики «Штосс» и в этом случае аналитичен и «физиологичен»; механизм душевной жизни своего героя Лермонтов ни на минуту не выпускает из вида: опыт психологических анализов «Героя нашего времени» дает себя знать. Он сказывается, между прочим, и в трансформации популярного романтического мотива, которого когда-то коснулся Лермонтов в раннем стихотворении «Поэт» (1828): художник (в данном случае Лугин) пытается запечатлеть на полотне преследующий его женский образ, но безуспешно; эскиз женской головки, многократно перерисованный и все не удававшийся до конца, есть предвосхищение «воздушной красавицы», явившейся ему в виде призрака - дочери старика. «Легенда о Рафаэле» Ваккенродера, известная Лермонтову еще в Благородном пансионе [54], повторена в своих существенных чертах, но получает не эстетико-религиозное, а скорее психологическое обоснование. Очень возможно, что эта сюжетная линия при продолжении повести должна была получить завершение, но всякие предположения здесь гадательны. Если мы добавим ко всему этому уже упоминавшуюся нами группу стихотворений 1840-1841 гг. с устойчивым мотивом загробной любви, мы сможем обозначить то лирическое поле, в котором возникают заключительные сцены известного нам отрывка. Они показывают лишний раз, что трактовка всей повести как антиромантической встречает затруднения почти непреодолимые.
8235. Послереволюционное творчество Валерия Брюсова
Статья пополнение в коллекции 12.01.2009

В "научной" поэзии сборника значимы и отголоски технократических утопий 20-х гг. Так, в "Штурме неба" из калейдоскопа мифологических и культурных ассоциаций ("легенды" Атлантиды, картины Леонардо и Гойи) складывается образ мира одновременно и как космической "дали", и как "уюта", скрывающегося за "сдвинутыми жалюзи", линии, прочерченные еще в "городской" лирике Брюсова 1900-х гг. Утверждая равновеликость этих планов ("как мир уют!"), поэт стремится "стереть границы" между земным и бесконечным. И хотя подобные интенции подаются в сборнике под революционными лозунгами, очевидно, что "звездный" колорит в "Штурме неба", "СССР", "ЗССР" и др. сближает "Меа" с контекстом символистской образности, с учетом, однако, значительного аналитизма и даже нередко рассудочности в подходе Брюсова к образам этого ряда. Примечательно, что утопические проекты, генерируемые в поздней брюсовской поэзии, "рифмуются" и с утопиями В.Маяковского 20-х гг.: например, в поэме "Летающий пролетарий" (1925) повествуется о ХХХ веке, когда в "Главвоздухе" реализуются планы "междупланетных сообщений". Очевидно, что послеоктябрьская лирика Брюсова, прорастая из культуры и стилистики рубежа веков, вбирает в себя и черты сознания в немалой степени утопические революционных лет: ядром концепции времени оказывается здесь будущее, ощущение которого вживлено в мгновение настоящего.
8236. Пословицы советского народа
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Можем ли мы, однако, безоговорочно утверждать, что все советские пословицы последнего семидесятилетия были созданы искусственно, придуманы за столами агитаторов и введены в речевой обиход насильственно? Многое подтверждает такое предположение [7] - и в то же время многое говорит о том, что в советском государстве удалось скорректировать общественное сознание, массовую ментальность людей: на обыкновенную действительность многие советские люди стали смотреть сквозь призму "добавочной действительности" [8], принимая навязанный им мир идей за мир реальнее действительного [9]. Именно эта новая ментальность в первую очередь отличает "советского человека", которого за Александром Зиновьевым называем "homo sovieticus" [10]. Если же "хомо советикус" существует, то советские пословицы вполне оправданно можно признать аутентичным, неподдельным выражением души советского человека и его именно отношения к миру; деление на "собственно пословицы" и "лжепословицы" не имело бы тогда оснований. Таким образом, вопрос о "пословицах советского народа" представляет собой, по сути дела, вопрос о степени - о радиусе действия и глубине охвата - явления, которое Чеслав Милош назвал "пленением умов" (Milosz, 1983). Нельзя исключить, что плененными (может, в неодинаковой степени) оказались и умы других народов в бывшем социалистическом лагере; поиск аналогов "советских пословиц" в польском, чешском, словацком, болгарском, немецком языках должен вскоре бросить свет на этот вопрос.
8237. Посохин Михаил Михайлович
Доклад пополнение в коллекции 12.01.2009

В середине 1940-х годов М.В.Посохин начинает руководить группой творчески активных архитекторов, вскоре выросшей в большую архитектурную мастерскую. Под его руководством были созданы проекты и построены десятки крупных жилых и общественных зданий, которые доныне во многом определяют облик столицы России. Среди них высотный дом на площади Восстания (ныне - Кудринской), здания Министерства обороны на Арбатской площади, Кремлевский дворец съездов (Государственный Кремлевский дворец), уникальный градостроительный ансамбль административных, жилых, зрелищных и торговых зданий на Новом Арбате, который на набережной Москвы-реки завершается пластичным зданием Совета экономической взаимопомощи (ныне мэрии Москвы), спортивный комплекс "Олимпийский" близ проспекта Мира с одним из крупнейших в мире крытых стадионов, комплексы высших учебных заведений и научных учреждений, военной академии Генерального штаба, центр Международной торговли, выставочный комплекс на Краснопресненской набережной и др. За пределами Москвы он создал крупный курортный комплекс в Пицунде (Грузия), способствовал сохранению древнего Суздаля и превращению его в центр туризма, построил посольства в Бразилии и Вашингтоне, павильоны на Всемирных выставках 1967 года в Монреале и 1970 года в Осаке и множество других объектов. Все они отмечены не только композиционным мастерством, завершенностью, высоким художественным вкусом, но и использованием смелых конструкций, самого передового инженерного и технологического оборудования. Соединение культурной традиции и современности придает им выразительность и подлинную монументальность.
8238. Постановка и решение проблемы человека в мире абсурда у Гоголя и Кафки ("Нос" и "Прев...
Информация пополнение в коллекции 12.09.2006

Смещая грани привычного, на правах житейского парадокса Гоголь приводит нам, казалось бы, занятную, ни к чему не обязывающую историю, не претендующую на воплощение в реальность. Ведь заведомо известно по законам анатомии, что положенный в основу сюжета факт имеет право на существование лишь в художественном пространстве, заданном автором. Однако, суть сводится именно к тому, что не так важно, сможет ли подобная ситуация возникнуть, сколько опасения вызывает то, что последствия могут быть именно такими. Лёгким штрихом художник разбивает слаженную систему общественных связей и показывает, насколько неустойчиво и эфемерно то, что кажется незыблемым и гарантированным. В гоголевском мире нет и быть не может никаких законов, потому что правит иррациональная сила, а подвластные ей марионетки далеки от вопросов, касающихся бытия. Всё дело в том, что гоголевский мир лишь отображение мира реального, а потому в нём нет выдуманного, есть лишь проекция, прогноз, который не может не насторожить. К чему ведёт путь чиновничьей России, лишённой души и каких бы то ни было чисто человеческих ценностей? Какое будущее может ожидать страну, автоматически двигающуюся по заданному туннелю? Эти и многие другие вопросы волновали Гоголя, наблюдавшего картину отмирания живого начала общества, где всё держалось на строго продуманном и тщательно выверенном стержне социально-иерархического фактора, где процесс подменял жизнь, а бумаги диктовали схему отношений. Жизнь, тождественная существованию, была невозможна для человека думающего и страдающего, поэтому Гоголь искал выхода из этой клетки, взывая к умному читателю. «Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалёве, чтобы читатель мог видеть, какого рода это был коллежский асессор…Он два года только ещё состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором.» Перед нами типичный «маленький человек», которого больше всего заботит то положение, которое он занимает. Но получается, что все гоголевские героилюди маленькие, несостоятельные: «Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счёт.» Подобное высказывание не может иметь места в нормальном мире, но только в том, где людей, а точнее человечков, ничто друг от друга не отличает, где нет за внешней оболочкой ничего, чтобы характеризовало только одного из них, выявляя его уникальность. Такого рода ситуация неизменно влечёт за собой трагедию: вначале на личностном уровне, о котором говорить здесь уже не приходится, а потом и на общечеловеческом, социальном. Всё повествование выдержано в одном настроении; единственное чувство, которое ещё имеет какую-то власть над героямиэто даже скорее не чувство, а какой-то животный инстинкт: страх. Страх перед вышестоящими всё на той же иерархической лестнице; страх перед сильнейшим, перед тем, кто превосходит тебя по каким-то критериям. Но этот страх является не причиной, а следствием, и лишь подчёркивает ничтожность и мелочность всей той повседневной суеты, которая захлестнула героев, мнимость их реальности. Весь парадокс заключается в том, что жители гоголевского Петербурга не столько даже жертвы сложившихся обстоятельств или безнравственного окружения, сколько они предпосылки своего будущеговедь всё развивается с их согласия и при непосредственном участии многих из них.
8239. Постановочный план спектакля по пьес Н.В. Гоголя "Ревизор"
Дипломная работа пополнение в коллекции 07.10.2010
8240. Постмодернизм — боль и забота наша
Сочинение пополнение в коллекции 12.01.2009

Но все это, несмотря на заявленное стремление “укрупнить масштаб”, все-таки находится еще в пределах того типа исследования, которого придерживается М. Липовецкий на протяжении всей книги. Гораздо более важными представляются мне положения, содержащиеся в заключительном разделе монографии, который так и называется: “Специфика русского постмодернизма”. Здесь действительно происходит укрупнение масштаба, и начинается оно с одной из ключевых фраз во всей книге: споры о постмодернизме потому обрели такую остроту в нашей стране, что “вопрос о русском постмодернизме... это в первую очередь вопрос об адекватности русской культуры самой себе” (с. 298; казалось бы, столь очевидная мысль, но отчетливо сформулирована она только здесь, в книге М. Липовецкого). Действительно: если постмодернистская мировоззренческая основа, даже в отечественном варианте, утвердится, если не будет найден ответ на этот вызов, о сути русской культуры духовном просвещении человека, посредничестве между горним миром и повседневностью, помощи в осознании человеком своего места во Вселенной надо будет забыть. Стать другой она не сможет, не превращаясь в бледную копию зарубежных западных образцов, значит, речь идет не менее чем о конце культуры. Но М. Липовецкий оставляет в стороне эти вопросы. Основную специфику русского постмодернизма он видит в том, что если на Западе речь шла о дроблении модернистской модели мира, то в нашей стране постмодернизм вырастал “из поисков ответа на диаметрально противоположную ситуацию... из попыток, хотя бы в пределах одного текста, восстановить, реанимировать культурную органику путем диалога разнородных культурных языков” (с. 301). Далее он проводит аналогии с латиноамериканскими литературами и приходит к выводу, что в силу отставания от мирового литературного процесса, чувства культурной изоляции, “комплекса неполноценности”, осознания собственной недостаточности и “тоски по мировой культуре” и там и здесь возникает тяга к “возвращению в утраченный контекст” (с. 301, 303). Для латиноамериканских литератур существенны и требуют восстановления пространственные разрывы с культурами Старого Света, Африки и доколумбовой Америки, для русской разрывы временные, произошедшие в советскую эпоху. “Постмодернизм переводит в глобальный масштаб ту отчужденность по отношению к мировой культуре, от которой, кажется, столь очевидно страдает русская, советская и постсоветская культура, но этим достигает обратного: полной синхронизации русской культуры с мировой” (с. 308). Ура! Наконец-то догнали! можно было бы в эйфории воскликнуть тут и подбросить в воздух головной убор. А если серьезно: я незнаком с ситуацией в латиноамериканских литературах, может, там действительно чувство отсталости и неполноценности актуально, но, думаю, никак не для Борхеса (в свое время) или для Гарсиа Маркеса; если там кто-то подобными переживаниями и озабочен, то, как и в России, авторы третьего или четвертого ряда, страдающие прежде всего от недостатка собственных творческих сил (вновь дает о себе знать недооценка М. Липовецким весьма важного критерия художественного качества). Вряд ли вообще может идти речь об “отставании” русской культуры в XIX веке и в начале ХХ-го, да и в советское время, если учитывать творчество всех писавших на русском языке, об этом едва ли можно говорить. Исторические и политические условия, конечно, накладывали отпечаток на становление и развитие русского постмодернизма. Но характерно, что о повторении “вслед” и даже о вариативном следовании западным образцам можно говорить лишь применительно к авторам, вошедшим в литературную жизнь в последнее десятилетие, когда уже никаких внелитературных задержек естественного развития не было.

Blog

Литература