I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание РУССКИЙ МУЗЕЙ Императора Александра III М.л.лозинский - н.н.пунину М.л.лозинский - н.н.пунину Комиссару русского музея н.н. пунину*. VII. Вести от Юкси «Где же это мои великие футуристы?» Отдел ИЗО — Лиля Б. ~ Татлин -Митурич — Малевич - Первый арест 5 августа 1918 года. Мюнхен А.в.корсакова - н.н.пунину Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

РУССКИЙ МУЗЕЙ

Императора Александра III

1 сентября 1917 года. № 775

В канцелярию бывшего Департамента Уделов кан­целярия Русского музея сим удостоверяет, что, во ис­полнение распоряжения Двора и Уделов, поручено секретарю Художественного совета Русского музея Николаю Николаевичу Лунину получить находящиеся в зданиях бывшего Департамента Уделов предметы об­становки по прилагаемому у сего списку и те, которые Н.Пунин найдет в художественно-историческом отно­шении интересными, для доставки их в Художествен­ный отдел Русского музея.

УДОСТОВЕРЕНИЕ.

октября 1917 года. № 19

Предъявитель сего Николай Николаевич Пунин яв­ляется членом Центрального комитета общественной безопасности, что подписью и приложением печати Пет­роградского городского общественного управления удо­стоверяется.

Петроградский Городской Голова <подпись>.


^ М.Л.ЛОЗИНСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ.

ноября 1917 года. Ст. -Петербург

Дорогой Николай Николаевич, Голике изготовил нам прилагаемую трехцветку — Малявин «Ба­бы» из собрания А.А.Коровина в Пгд. Ею мы хотим открыть книжку № 8—10 «Аполлона» и обращаемся к Вам с большой просьбой - вдохновиться Малявиным и написать о нем, по по­воду данной картины, несколько страниц, совсем немного, хотя бы 3 4, краткий essai, на которые Вы такой мастер. Буду ждать Вашего ответа, каковой будьте добры не задержать, а за ним и статью, которая нам надобна к 15 декабря. Повторяю, мы очень и очень рассчитываем на несколько Ваших страниц, ставших та­кими редкими в «Аполлоне», и верим, что нашу усерднейшую просьбу Вы уважите.

Сергей Константинович по-прежнему в Крыму и Вам кланяется.

Жму Вашу руку (моя забинтована, чем и объясняются ка­ракули).

Ваш М.Лозинский.

^

М.Л.ЛОЗИНСКИЙ - Н.Н.ПУНИНУ

8 мая 1918 года. Ст. Петербург

Дорогой Николай Николаевич, 23 ноября я обратился к Вам с просьбой дать для «Аполлона» не­сколько страниц о Малявине, что Вы и исполнили. Корректура была Вам послана 12 января. Обратно я ее не получил. Быть мо­жет, это объясняется случайностью; быть может — Вы намерен­но не возвратили ее, с тем, чтобы взять Вашу статью обратно. Последнее мне кажется наиболее вероятным, но этого намере­ния Вы ничем не выразили, и я считаю необходимым настоящим письмом положить конец неясности, создавшейся в отношениях между «Аполлоном» и Вами, хотя, конечно, я предпочел бы, что­бы первый шаг сделали Вы.

За последние месяцы Вы, как художественный деятель в ря­де ответственных выступлений, заявили себя решительным про­тивником тех взглядов на искусство, какие исповедует «Аполлон». За это недолгое время наши дороги разошлись так круто, что на-печатание на страницах «Аполлона» статьи, подписанной Вашим именем — именем боевым - стало, очевидно, невозможным*. Как ни «нейтрален» сам по себе Ваш очерк о Малявине, его по­явление в органе, ратующем за то, с чем Вы открыто боретесь, породило бы двусмысленность, одинаково тягостную как для ре­дакции, так, думается мне, и для Вас.

Я ждал, что, разойдясь так решительно с «Аполлоном» в ос­новных взглядах на вопросы художественной культуры, Вы сами возьмете Вашу статью обратно. Но, очевидно, Вы о ней за­были, и на меня ложится неприятная обязанность возвратить ее Вам. Это мне очень тяжело, но другого выхода я не вижу. М.Лозинский.

^

КОМИССАРУ РУССКОГО МУЗЕЯ Н.Н. ПУНИНУ*.

июня 1918 года. Москва

Ввиду коренной реорганизации Эрмитажа, Колле­гия по делам музеев и охране памятников искусства и старины выделила из своего состава комиссию с особы­ми полномочиями для всестороннего ознакомления с по­становкой музейного дела в Эрмитаже. Так как комис­сар Эрмитажа т. Г.С.Ятманов перегружен работой по коллегии в Петрограде и Москве и потому не может ра­ботать в означенной комиссии и входить в детальное об­суждение вопросов, касающихся непосредственно дел Эрмитажа, уполномачиваю Вас, товарищ, временно ис­полнять обязанности комиссара Эрмитажа, оставаясь в то же время комиссаром Русского музея.

Народный комиссар А.Луначарский

Правительственный комиссар по делам музеев и охране памятников искусства и старины Г.Ятманов.


^

VII. Вести от Юкси «Где же это мои великие футуристы?» Отдел ИЗО — Лиля Б. ~ Татлин -Митурич — Малевич - Первый арест

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ

^ 5 августа 1918 года. Мюнхен

Друг мой дорогой Юксинька, Господи, как я счастлива получить Ваши несколько слов! И дружба осталась. Это самое чудесное, неизменно и я — та же Юкси.

Недавно получила письмо от папы. Тотчас же ему ответи-ла. Дошло ли до него? Дойдет ли это до Вас? Много раз уже пи сала и ему и Вам все получала обратно. Ваше письмо - вто­рая весть с Родины за эти четыре года. Сильно я тосковала, как птица в клетке. Стремилась прочь отсюда, но... окно тюрьмы вы­соко... Все же война для меня — до сих пор — была благотворна. Я стала «взрослая и самостоятельная». Жорж был 3 года на фрон­те, но все хорошо, и уже год, как он здесь, конечно, на службе -но гарнизон. За его отсутствие поступила я в школу прикладно­го искусства и научилась делать батик - старинное искусство ри­совать по тканям жидким воском, окрашивая их затем в различ­ные цвета. Делала уже две коллективные выставки, писали обо мне, продаю и зарабатываю, имею даже некоторое имя. Все же это еще начало и переход. Стремлюсь и жду, как стрела на на тянутой тетиве. Об России знаю по газетам. Вы, главное, пиши­те мне часто, часто. Пишите, есть ли еще искусство? Жизнь духа? Вы пишете без ^Tfe, почерк изменился. Какой Вы? Что де­лаете? Чем живете, что работаете? С кем дружны? Ваш почерк стал крупен, потерял нежность, грацию, но стал тверже, муже­ственнее. Рассматриваю каждую букву, хочу увидеть Вас, узнать, какой Вы.


^ А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ.

сентября 1918. Фелъдафинг

Юкс, друг милый, какая сегодня радость! Ваше второе письмо от 21 августа дошло цело и невредимо. Читаю его и пе­речитываю и повторяю Ваши слова: «Хочу видеть Вас и говорить с Вами».- Чтобы мы при встрече, после первых же слов, потупя головы, разошлись... нет, не верю. Думаю, что мы сперва бы обнялись, затем заговорили и без сомнения не поняли бы друг друга, загорячились, заспорили - возможно, чтобы и... подра­лись. Юксинька, Вы ведь «несколько деспотичны»? А я всегда была непокорна. Ну а потом... «подравшись, помирилися и по­решили там» быть друзьями вечными и нерушимыми. Семь лет разлуки и четыре года войны сделали нас обоих другими людь­ми. Поэтому давайте начинать с начала. А воспоминанья — лет через двадцать. Теперь же - настоящее.

Вы спрашиваете, на чем основаны человеческие отноше­ния? — Юксинька, разве я знаю? Предполагаю — на каком-ни­будь чисто животном или, лучше, физическом гипнотизме — ин­стинкте: этот человек мне нужен, он возмещает в моей натуре недостающее. Он regt mich an [меня побуждает, - нем.]— на этом «Anregen» [побуждать, побуждать, - нем.], по-моему, основана, в последнем смысле и любовь. Что всем руководит лю­бовь, по рассудку и опыту и я не верю, а чувством, каким-то инстинктом верю. Что касается меня лично, моя жизнь, мои действия истекают из любви и я осталась верна моему Spruch'y «Alles um Liebe» [девизу: «Все о Любви», - нем.].

Что я от Вас, «перевернувшегося вверх ногами», очень отстала — несомненно. Ибо хотя я здесь, среди немцев, и счита­юсь революционеркой и большевичкой (так меня прозвали, т.к. когда началось движение, а затем Брест-Литовский мир, я резко стала на сторону большевиков), все же Германия до такой сте­пени буржуазна, что я, хотя здесь тоже «вверх ногами», у Вас, вероятно, была бы «кисейной барышней»,— все относительно.

Мне года три тому назад попался в руки Стриндберг. Это было начало моего перевертыванья. Затем познакомилась и под­ружилась я с одним молодым русским художником Робертом Гениным. Это было второе. Этот тряхнул искусство, которое за­трещало, то есть, по всем швам. Третье — Жорж, после трехлет­него отсутствия вернулся и... мы заговорили на разных языках. Я по-русски, а он по-немецки, да к тому же оба в высшей степе­ни патриотично. Это заставило меня сильно думать, все переду­мывать, все заново переживать. Сошлась с различными русски­ми здесь. С несколькими интересными, выдающимися людьми. Есть немного друзей. Человек пять-шесть, но верные. И Вы в их числе. Все они знают о Вас и радуются со мною, что Вы еще есть. Вейсгербер два года тому назад пал в Бельгии. Жаль его ужас­но, он был один из талантливейших в Германии и чудесный че­ловек. Elly* живет близ Мюнхена воспитательницей и учительницей в приюте. Больше, кажется, Вы никого не знали. Отчего не пишете ни слова о своей личной жизни? Что с родителями, братьями? сестрой, что с Володей*, графом Комаровским? Же­наты ли Вы? Отчего ни слова об этом? Что искусство есть, — и в Ваших руках, радует меня необычайно. У меня сведения только из газет. По ним: от Эрмитажа остались голые стены, так же как и от дворцов, Публичной библиотеки и других музеев. Все раз­громлено и истреблено чернью. Есть ли в этом доля правды? Пи­шите мне постепенно и по порядку о современной жизни. Ведь я ничего, кроме самых фантастичных ужасов, не знаю. Что Вы знаете, что делается, что пишете - не сомневаюсь ни одной ми­нуты и верю каждому Вашему слову. Что Вы на революционной стороне — «переполняет меня гордостью за то, что Вы еще нахо­дите меня достойной Вашей дружбы», и в то же время завидую Вам бессильно и жестоко. Если бы, если бы была возможность попасть в Россию, жить-гореть. Действовать, работать! Ах, друг мой. Вы не представляете себе, какое это мучение сидеть здесь! Думаю, что России нужны люди, и думаю, я могла бы кое-что дать. Об необходимости организации - Вы правы. Хорошо бы перемешать эти обе нации. Пишите же. Что Вы еще меня люби­те... Бог Вас благослови. Как я счастлива, Юксинька, дорогой мой. Сердечно Ваша Юкси.


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

сентября 1918 года. <Петроград>

Милый и любимый мой друг.

Есть мысли, которые приходят оттого, что состояние соз­нания, предшествующее этому периоду, тревожно, неуверенно и ослаблено со стороны инстинкта к жизни, и есть другие мыс­ли, являющиеся следствием ясного, жизнерадостного и динами­чного сознания. Эти вторые всегда немного окрашены скепти­цизмом, благородной уверенностью в тщете и ограниченности мира. На мой взгляд, именно Гете и Пушкин — величайшие скеп­тики и в силу этого так ясны, жизнерадостны и динамичны их мысли. Между тем всякий пессимизм и всякое сомнение, все эти Достоевские, Бодлеры и прочие, которых почему-то именуют скептиками, так на самом деле далеки от скептицизма, далеки своей усталой и духовно изнеженной раздвоенностью, своей жен­ственностью, своим безысходным индивидуализмом. Вот отчего мне, всегда в глубине души пессимистическому и страдающему, так импонирует скептический Гете.

Я был сегодня на кладбище, и, как часто, это место возбу­дило горькие и суровые размышления, сегодня почему-то особен­но остро-трезвые и равнодушные и логически неизбежные. За­тем я слышал столько жалоб, стонов и «ужасов» о павловском

.Совдепе, о местном терроре что ясный дух мой поневоле по­мутился. Не то чтобы меня охватили сомнения, но чувство ро­бости перед чем-то неизбежным и какие-то отрывочные представ­ления, как черепки битой посуды. Жизнь идет, да, неумолимо, и вместе с нею все формы нашей жизни идут к своей гибели. Все течет и все разрушается. Разрушается сложенное нами, растет врожденное в нас и, разрастаясь, требует новых, все новых кон­струкций. Так просто, не правда ли? О чем еще говорить...

Идет дождь, темно и холодно. За последнее время резко упал интерес к моей работе. Все это игрушечное. Я бы охотно вернулся в музей, чтобы не знать ничего, кроме пяти часов тупой работы над регистрацией. Я устал от управления, от дел, лишающих ме­ня моего свободного времени... Да и вообще устал от жизни. Или это вечер такой, или такая неделя; какая все-таки слабость ду­ха. В конце концов я не способен вызывать на борьбу, я могу только принимать — и тогда уже выигрывать, но давать сра­жение этого я не умею.

На этой неделе приезжали из Москвы Татлин, Толстая, Ма­левич и Кузнецов. У нас был ужин, были Митурггч, Лурье, Ман­суров, Полетаев. В тот вечер много интересных и напряженных идей было брошено, но что из всего этого будет исполнено? Тат­лин прав, время разговоров настолько в прошлом, что кажется декадентством. Где же это будущее или настоящее, обозначен­ное действием? И его нет; и от этого еще гнетущее мысль и еще глубже разочарование в окружающем. Для того ли пришли мы, чтобы уйти, поиграв во власть? Где эти невытравленные следы нашей деятельности? Где же это мои великие футуристы?

«Вы должны быть гениальными. Или по крайней мере та­лантливыми. Иначе какие же вы футуристы!» — Кушнер.

Ваш Ника.


А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ПУНИНУ.

сентября 1918 года. Мюнхен

Дорогой друг Юкс, все ожидаю от Вас писем, но их нет да нет.

Вы пишете: «В России друзей нет».— А Ваши единомыш­ленники? Или Вы говорите про друзей души и сердца, а не про «товарищей»? - Ах, повидаться бы; чего бы не переговорили! Вероятно, у Вас бы волосы до боли стояли от моих вопросов и недоумений? Но я еще сохранила всю мою гибкость и, надеюсь, поняла бы Вас. Друзьями мы должны остаться, если бы даже на­ши взгляды не во всем сходились. Или Вы уже презираете меня как «буржуйку» за то, например, что я остаюсь при букве Ti? Это только пример. Я ищу точек соприкосновения, желаю составить себе о Вас мнение и о России. Помните знаменитый анекдот об 'к? — Некто спросил, для чего эта буква существует? И по­лучил ответ: «Для отличия грамотных от неграмотных». Суще­ствует ли еще эта разница? Т.е. теперь, пока еще есть люди, могущие, но не хотящие писатьт, как Вы например, она, оче­видно, существует, но когда подрастет новое поколение?

На днях приехал из Петербурга брат одного здешнего на­шего знакомого, врач при каком-то институте и больнице. Он рассказывал чудеса, от которых волосы дыбом становятся. Но он, поскольку я за два часа, проведенных с ним, могла заме­тить: сухой, холодный, «niichtuner» [большого ума, - нем.] человек. Видящий лишь внешнюю форму, не замечающий вдохновляющего, руководя­щего духа.

Итак, Вы любите немцев? Я не разделяю Вашего чувства. Немцев надо: ценить бесконечно, уважать следует, можно боять­ся; следует всем вообще, а русским в частности многому учить­ся — но любить...

Знаете ли Вы историю о Големе? По староеврейским сагам, один ученый раввин сделал из глины человека и, начертав на пла­стинке каббалистические знаки, вдвинул ее ему в рот. Этим он дал ему жизнь и Голем стал неотличим от обычного человека, но душу, любящую, страдающую, горящую человеческую душу он не имел и в этом отличался. Вот этим немцы отличаются от нас, славян. И Боже, как тяжко нам, русским, жить здесь! Внутрен-но, конечно. Внешне живется всем хорошо и разницы в отно­шении нет. Можно жить почти как в мирное время. Немцы спра­ведливы и обладают тьмой позитивных качеств, но единствен­ного, «grosse russische Seele, warme russische Seele» [«большая русская душа, горячая русская душа», - нем.], как сами они говорят — нет. А от нее все качества.

Мы уже с неделю как в городе, и я собираюсь приняться за работу. Хочу устроить себе настоящую мастерскую-красильню и «грести лопатой серебро». Пока жаловаться не могу. Меня в газе­тах опять хвалили (знакомые говорили, я газет почти в руки не беру) и на пару тысяч марок продала, но жизнь все дорожает.

Что теперь делается в русской литературе? Существуют ли толстые журналы? «Аполлон»? Вышла ли «Русская икона»? Я бы­ла бы счастлива иметь так много репродукций и фотогра­фий икон и старинной русской живописи, сколько это только возможно.

Будьте здоровы, милый, милый друг. Мама благодарит за письмо и кланяется. От всего сердца жму Вашу руку, Ваша лю­бящая, верная Юкси.