I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин - о.м.брику*. Н.н.пунин - д.п.штеренбергу Н.н. лунину Н.м.лунин- н.н.пунину Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной Н.н.лунин - а.е.аренс-пуниной

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН - О.М.БРИКУ*.

июня 1919 года. <Петроград>

Дорогой Осип Максимович.

Во-первых, извещаю Вас о том, что, как уже я Вам один раз говорил, Археологическая комиссия преобразована в Акаде­мию Материальной культуры. Академия эта имеет в своем соста­ве научно-художественную секцию, ведению которой подлежит научная разработка всех вопросов, связанных с историей искус­ства, разумеется, старого. Однако кандидатами на отдельные кафедры в этой секции <...> называются имена Муратова, Гра­баря и Бенуа. Петербургские ученые, разумеется, не могут ин­тенсивно поддерживать эти кандидатуры, но соглашаются на них по необходимости. Наш отдел заявил, что его голос в деле созда­ния указанной секции Академии должен быть заслушан; было бы крайне желательно, чтобы Вы со своей стороны переговорили по этому делу с Троцкой и приняли бы участие в Москве во всем этом деле. Как отдел Комиссариата Вы, разумеется, имеете право отвода тех или иных лиц, но прежде чем прибегать к этому сред­ству, было бы желательно, чтобы Вы были в курсе образования этой Академии и предприняли бы соответствующие шаги немед­ленно, пока еще не производятся выборы, не определен состав избирательного собрания и не установлены объем и программа работ Научно-художественной секции и функции тех или иных кафедр. Троцкая осведомлена обо всем и, вероятно, сообщит Вам все детали.

Затем меня крайне удивляет Арунов. Вся бухгалтерия бро­шена им здесь в самом беспорядочном виде; те деньги, которые мы имеем, не можем получить, так как никто в отделе не знает, что израсходовано, по каким статьям и каковы могут быть на­ши требования.<...> Наш отдел находится в чрезвычайно тяже­лом положении, так как до сих пор никаких кредитов по сме­те 1919 года нам не открыто. Будьте добры, осведомите меня и Ваулина письмом, в каком положении наши общие финансы, и примите меры к тому, чтобы мы хоть сколько-нибудь были обес­печены деньгами. Как пример укажу Вам на следующее. Отправ­ляю Вам газету*, но привезти ее на вокзал и сдать в багаж, на что требуется 2 тысячи рублей, не имею возможности, так как этих 2-х тысяч нет. Словом, положение самое невероятное, и если с Вашей стороны не будут мне даны определенные в этом отно­шении гарантии, войдем в коллегию Комиссариата с предложе­нием закрыть отдел. Говорю это серьезно, так как ни Ваулин, ни я при таких условиях работать не можем.

Поклон Маяковскому и Лиле Юрьевне*.

С товарищеским приветом Н.Пунин.


Н.Н.ПУНИН - ДЛ1.ШТЕРЕНБЕРГУ.

июля 1919 года, Петербург*

Дорогой товарищ.

С чрезвычайным удовольствием узнал о возвращении Вашем в Москву и спешу поделиться с Вами теми впечатлениями, кото­рые я вынес за время с нашей последней встречи. Вести отдел теперь до чрезвычайности трудно и совсем незанимательно. Пре­жде всего, конечно, по той причине, что интерес к искусству до крайности упал в слоях буржуазии, а пролетарских масс мы так до сих пор и не приобрели. Общее политическое положение хо­тя и благоприятно в данный момент, но нельзя не отметить, что энергия почти везде, не исключая и Петроградского Совета, поч­ти вдвое спала, и уж, во всяком случае, если что-нибудь сейчас интересует правящие круги, то не культурное строительство. К тому же за последнее время особенно многочисленны разно­гласия и даже интриги в самых высших слоях. Лилина ссорится с Менжинскими, Менжинская с Андреевой и Горьким, Андреева и Менжинские -*• с Лилиной. Все это чрезвычайно тягостно и ме­шает работе. У меня лично со всеми тремя лагерями прекрасные отношения. В полном согласии работаем с Комиссариатом и намечается очень симпатичный для меня контакт с Лилиной. Между прочим, я выбран в Петроградский Совет.

Второе обстоятельство, весьма затрудняющее нашу ра­боту это катастрофическое, немыслимое, безысходное отсут­ствие денег. Гринберг исчерпал все возможности, все запасные средства и отказывается удовлетворять нас в самых незначитель­ных наших нуждах.<...>

Весь этот небывалый для меня пессимизм, конечно, удиви­телен, и я бы охотно, сию же минуту оставил бы отдел совер­шенно, если бы смел.<...>

С товарищеским приветом Н.Пунин.


ДНЕВНИК. 1919 год.

августа

Если поэт не гигант, не обладает плечами Геркулеса, он должен неминуемо остаться либо без сердца, либо без таланта.

Бальзак

Весь день напряженно работал, до тупости. Делаю большую статью для нашего журнала*, и работа удовлетворяет. Даже странно, точно ли я созрел, или обычная мистификация — но я нахожу в себе действительные и живые силы и веру в какую-то новую эпоху. Однако по мере того, как расширяется круг моей деятельности, я теряю свое сердце. Вчера, взволнованный пав­ловскими воспоминаниями, я тяготился мыслью о слабости этих

.старых волнений. Действительно, так давно я не испытывал ни­какого чувства — холодный, жестокий и стремительный. Жи­ву, как хорошо организованная машина, больше испытываю не­обходимость любить искусство, чем действительно его люблю. Между тем я бы считал величайшим для себя бедствием, если бы все воспоминания молодости и любви покинули мое созна­ние, так как я поклялся не быть только техником, но хочу быть подлинным и страдающим человеком прежде всего.

В доме мертвая тишина, никого нет вот уже четвертый день — и от этого все мое существо напряжено. Как густо сма­занные шестерни, мягко движутся мысли, — не тоска и не радость, все течет...

Как благотворно действует тишина, сердце становится та­ким обильным, тихо качаются полуоформленные мысли, стано­вится весело от этой забавной качалки.

Я вчера и сегодня томился еще по Лиде, по самому себе мальчиком, грустно, что больше таким никогда не буду; какие робкие тени стелются тогда в моем сознании. Тихо и странно ле­печет жизнь: забудь, как я забыла.

Нет, не могу забыть, нет, я живу еще, не хочу, не хочу уми­рать так рано.

«Когда умирают кони — дышат, Когда умирают травы — сохнут, Когда умирают солнца — они гаснут, Когда умирают люди - поют песни»*.

<Без даты>

Эти дни — много горечи в моем сердце. Вместе с потерян­ной верой в революцию потеряна моя энергия, и вот я символи­чески плачу над пространствами мира.

Безграничен мир и его пространства; оттого, что они так без­граничны, я отчаиваюсь, тоскую и страдаю, ибо теряю веру в воз­можность поставить форму этого мира. Мир в решете, вода в сту­пе, пространство между пальцами — пустота. Я и есть — пустота.. августа

Вернулся из Москвы. Вся Москва — обжорные ряды: мясо, масло, сыры, сметана, мука, хлеб, булки, пирожные, капуста, кабачки, тыквы, картошка, огурцы, свекла — все. Кафе, кофе, какао, мороженое, сладкие пироги — все.

Обед: кулебяка, ростбиф с гарниром, мороженое, кофе с пи­рогом и пирожным — 500 рублей.

Москва кипит, кишит, буржуазная. Тесно и грязно.

А мы — Петербург, как революционный форт - одинокий, героический, пустынный, голодный. Великий город!

28 сентября

Противоречивы чувства-мысли моего сегодня. Объем дей­ствия гениального организма превосходит все принятые нами меры мира. Так я и не научился страдать и числюсь легкомыс­ленно-поверхностным. Я не глубок. Не знаю страха, как в дет­стве, и количества жертв, поскольку дело идет о полноте и на­пряженности моего творческого заряда. (Те же чувства — лишь слова не те.) В той работе, которую я делаю, я не одинок, но и не принадлежу всем. Моих сотрудников превосхожу как раз на­столько, насколько это необходимо, чтобы стать организатором их идей. А напряжение, почти мускульное напряжение, требует — разорвать все кругом, вырваться, выйти. Тоской мог покрыть их с головой, темпом, каким бьется сердце, жаром неумолимой, но несвободной мысли. Вижу ли я дальше их, живу ли полнее — не знаю, но люблю я искреннее и больше. Некогда было уважаемо страдание, но оно не должно быть уважаемо больше. Чувст­ва-мысли, от которых больно, больные чувства.

Тот, кто страдает настолько, что ощущает себя раньше ми­ра, — не человек будущего. Мера мира есть мера нашего гения, ибо мера личности — обломок поруганный, мертвый от враждеб­ных нам сил.

Эти вечерние размышления ~ среди очищенных прост­ранств, несоизмеримых расстояний от мысли к силе и от страда­ния к любви.

<Без датъО. Пятый час

Вместе с Шакол* выходим на улицу. Вечер, солнце.

• Как хорошо, ах. как хорошо.
  
• Чепуха, солнце самое обыкновенное, осеннее; опять ва­ши эмоциональности.
  
• Но и вы вовсе не такой железный, каким себя хотите. Я о вас и о вашей книге разговаривала* в Москве с одним че­ловеком, которого вы не знаете и который вас не знает; он уве­ряет, что это только покаяние интеллигентов, бросившихся на машину. В этом разговоре принимал участие и Луначарский... не додумываете вы всего.
  

Да, но не кажется ли вам, что это легкомыслие, это маль­чишество - не только одно индивидуальное, соглашаюсь, отри­цательное качество, но что это признаки, пусть психологические, того культурного перелома, который мы же, я же, этот легко­мысленный мальчишка, делаем. Нам необходимо, иначе мы не могли бы работать, — меньше думать и еще меньше помнить.

— Да, согласна, от вас внезапно и настойчиво требуют бы­
стрых решений, согласна, это не индивидуальное свойство, это
признак среды и эпохи.

.— А между тем это самое мое больное и роковое, очень ра­но я это понял и не умел с этим бороться.

-+ И не надо, пусть так будет, так и будьте мальчишкой. Подошел трамвай, разошлись.. октября

<...> Весь день сильная канонада в стороне Кронштадта. Очевидно, выбивают белых из Красного. На улицах оживление, читают кучками «Вечерние», как будто все они рады, как будто город испытывает удовлетворение. Странно. Так, значит, Юде­нич, действительно, неприемлем для этой мелкой трудовой бур­жуазии - демократии. Ко всему прочему говорить о поражении белых еще более чем преждевременно.. октября, вечер

Автомобили шныряют с лихорадочной быстротой — это на­ша газета, наши телеграммы, наши вести, по автомобилям вид­но, что белые не ушли, не уходят, и никто не читает о днях бу­дущего.

2 ноября

Был Полетаев. Во время обеда говорил о Гонкурах. Сожа­лел, что мы не пишем дневника вдвоем. Я ему напомнил о на­шей книге. «Самое грязное дело моей жизни, — говорит Полета­ев,- единственный раз в жизни споткнулся по-настоящему».. ноября

Революция прекрасна прежде всего отсутствием логики.


^ Н.Н.ПУНИН - Д.П.ШТЕРЕНБЕРГУ.

ноября 1919 года. <Петроград>

Дорогой товарищ. Хочу поделиться с Вами некоторыми со­ображениями по общим вопросам отдела.

<...> Несмотря на все Ваши усилия, финансовые дела Пе­тербургского отдела ниже всякой нормы. Те суммы, которые Вы нам переводите — детские суммы. Вы пишете: 500 000 руб. на районные школы. У нас функционируют 8 районных школ, из которых каждая в месяц стоит около 200 000 руб., при наших петербургских ставках, о которых Вы, по-видимому, все время забываете. Члены Коллегии говорят, что Штеренберг смеется над нами, переводя нам 500 000 руб. на районные школы. Мало то­го, Вы сообщаете мне о переводе полутора миллионов и просите какие-то там 500 000 не расходовать до Вашего приезда. Кате­горически заявляю Вам, что не буду, потому что не могу ждать ни одного дня. Все суммы пускаю в расход для оплаты жалованья за октябрь и ноябрь; причем обращаю Ваше внимание, что с 1 декабря у нас опять не остается ни одного рубля на жалова­нье школ.<...> Интересы Московского отдела Вам близки, а о Пе­тербурге Вы забываете, как забывают о нем и другие централь­ные правительственные органы.<...>

Антагонизм между Комиссариатом и Совдепом не уменыпает-ется, благодаря чему мы находимся в чрезвычайно неблагопри­ятных условиях, вроде тех, какие были когда-то в Москве при Малиновском, с той только разницей, что у нас нет даже такой слабой поддержки, как Луначарский. Ввиду этого основное на­строение нашего отдела: работать методически и регулярно, по­ка это можно, с сознанием, что не сегодня-завтра по причинам вышеизложенным и вообще в силу самых неслыханных матери­альных условий Петербурга работа будет прервана.<...>

Жму Вашу руку и шлю привет Вашей жене, Брикам, Мая­ковскому и другим товарищам по несчастью.


Д.П.ШТЕРЕНБЕРГ - ^ Н.Н. ЛУНИНУ

<1919 год. Москва>

Дорогой Николай Николаевич, посылаю Вам бумагу, посланную мне через товарища Литкен-са.<...> Что касается Вашего письма, то, разумеется, это очень печально. На совещании по организационным вопросам Лилина взъелась на меня, говоря, что она хочет иметь во главе изобра­зительного искусства Гинзбурга, а не Пунина и что я ей в этом мешаю. Я сказал ей, что в художественных вопросах она не ком­петентна. И она, конечно, этого мне не забудет. Вот почему она выдвинула эту ерунду о моем неутверждении Исполкомом. Сто­ит открыть наш справочник, и там она найдет дату моего утвер­ждения государственной комиссией по просвещению.<...> Ко­нечно, мне это не важно, и Ваше опасение не обоснованно. Надеюсь, что скоро мы войдем в такую полосу коммунистиче­ского строительства, когда жены наркомов не будут иметь столь важного значения, какое они имеют сейчас. А пока что имейте в виду, что если Вы хотите, то я сейчас же могу Вас вызвать в Москву как моего заместителя или в качестве заведующего от­делом ИЗО в академическом центре, а сам уйду немного попи­сать картины .<...>


ДНЕВНИК. 1920 год.

января

На «Королевском брадобрее» Луначарского в Народном до­ме*. Чрезвычайно посредственная пьеса. Антракт. Луначарский за кулисами со «свитой»! - Лещенко, Лурье*, Андреева, Штеренберг, Альтман, Лашщкий. Раппопорт, Школьник, я... Увидел меня, протянул левую руку, сказал: «Вот кого я люблю, очень люблю, это умнейший человек из всех, каких я встречал в со­ветской России. Нравится вам? Язык, где вы встречали такой язык после «Маскарада»?» Он был пьян и весел. Странный че­ловек, жалею его до любви, может быть, потому он меня и лю­бит. Дай Бог ему счастья, но то, что он — народный комиссар -это величайшее несчастье, во всяком случае, для него. А какая интрига вокруг него и какая пошлая...


^ Н.М.ЛУНИН- Н.Н.ПУНИНУ.

января 1920 года. <Царское Село>

Дорогой Колюша! Так как ты сильно интересуешься моей новой службой, то я могу тебе сообщить кое-что новое в моем положении. У нас в команде образовалась постоянная комиссия врачебная для освидетельствования солдат. В воскресенье было совещание врачей, на котором старший врач предложил меня в председатели, на что возражений не последовало, и я был избран. Здесь же я был избран и наблюдающим за лазаретом команды, который находится в казармах 4-го полка. Эти две должности освободят меня от несения службы в роте, где нужно бывать ак­куратно от 10 часов утра до 3 часов, хотя бы работы не было. <Приписка Н.Лунина:> 26 февраля папа умер*.


ДНЕВНИК. 1920 год.

февраля

Качество революции — жизнь становится риском.. февраля

Умер отец. Одинокие чувства. Бегство Пуни и К°* за гра­ницу. Одинокие мысли. Ветер воет и снег заметает, Лиля Б.* жи­вет в Москве. Осиротелый дом, земля и город, хлопают ворота, прошлое уперлось в будущее, сердце мертво и сиротливо.... марта

Романтизм также в том, что приписываешь себе несущест­вующие качества.

Познакомился с Белым, благодаря этому его книги и его ли­тература кажутся более интересными.

Много думаю о себе не понимаю. Как много данных, а си­лы нет: какой такой дефект во мне?

Кто-то говорит, что слишком много быта во мне. Многие говорят, что я до ненормальности поверхностен. Солидные лю-ди утверждают, что во мне слишком слаба воля. Сам я чувст­вую слабость творчества. И вот я — ничто..

апреля

Возбуждение (от весеннего пива): захочешь писать — и ни­чего нет; ни дела не делаешь, ни в беге, а перелистываешь, ле­жа, страницы за страницами; все жизнь идет, течет и брезжит, переливается огнями из пустого в порожнее. Милая моя детка, милая жизнь, моя жизнь, как я люблю тебя весной, обветрен­ной и потрескивающей, как лучина на солнце. В особенности люблю тебя за то, что у меня новые бриджи...

Апрель

Из интеллигентских отзывов о книге «Против цивилизации»: «Я никогда не видел более блестящей защиты более отвратитель­ных вещей».


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

мая 1920 года. <Петроград>

Самым большим событием приезда* было отсутствие ученого пайка, карточку на который не обменяли; только вчера добил­ся, что паек будет восстановлен, но через срок. Самым большим событием этих дней были многочисленные слухи о моей отстав­ке в связи с назначением М.Ф.Андреевой заведующей подотде­лом. Самым большим горем моей теперешней жизни Ваше от­сутствие.

Тянется невеселая петербургская жизнь от утра до отдела, от отдела до бильярда и т.д. до вечера, но во мне-то, во мне не жизнь, а сценарий революций, пока Евгений Иванович кладет пасьянс. Тихо, теплый вечер первого жаркого дня, все в огоро­де, высунулся в окно: «Какое, милые, теперь тысячелетье на дво­ре?»*

Я — истина? ничего не знаю, путаник, странник, легкомыс­лие — да Вы с ума сошли на обоих берегах Великой.

Был у Татлина, у него болит ухо — и он спросил: «Не знаете ли вы врача?» — Я: «Анны Евгеньевны уже нет, разве вы не слы­хали, что мы с ней разошлись из-за...» Посмотрел на Толстую* и меня боком и грозит: «Ты смотри, Колька, не дури, у тебя же­на хорошая». И странно так и верно; что они все не за меня, а за Вас, что Вы для них - только то что не декадентская женщина. Ох, сорвете Вы себе голову на своей любви, потому что я-то и не истина.

Зажег лампу и ушел в сад, думал, на один круг, а вернулся в половине первого, стемнело, лампа горит, ноги устали, голова распухла от жалоб на Бобчинского-Добчинского. Не сносить им своей головы, как и Вам на двух берегах Великой... Любви.

.Душно в России от контрреволюции, силы против нас опол­чились, со всех сторон буря - мы одни. Чувствую, как непрочно мое кресло в отделе, шатается, как на землетрясении. Долго ли еще. Уступаю. Даю автономию Академии, отзываю комиссаров. Держимся своим энтузиазмом и своей сплоченностью. Недолго. Может быть, через год буду уже частным лицом по всей линии, даже в музее. «Перемыли миров города...»*.

До свиданья, целую Ваши заботливые руки, будьте веселы. Ника.


ДНЕВНИК. 1920 год.

мая

По-видимому, конец моей работе в отделе. М.Ф.Андреева назначена зав. подотделом, есть сведения: Петроградский испол­ком поручил ей вычистить отдел от «футуристов», значит, от ме­ня в данном случае. Оглядываюсь. Хорошо. Очень хорошо и ухо­жу с величайшим удовлетворением..


мая

Лиля Б.

Зрачки ее переходят в ресницы и темнеют от волнения; у нее торжественные глаза; есть наглое и сладкое в ее лице с на­крашенными губами и темными веками, она молчит и никогда не кончает... Муж оставил на ней сухую самоуверенность, Мая­ковский — забитость, но эта «самая обаятельная женщина» мно­го знает о человеческой любви и любви чувственной. Ее спасает способность любить, сила любви, определенность требований. Не представляю себе женщины, которой я бы мог обладать с боль­шей полнотой. Физически она создана для меня, но она разго­варивает об искусстве — я не мог...

Наша короткая встреча оставила на мне сладкую, крепкую и спокойную грусть, как если бы я подарил любимую вещь за то, чтобы сохранить нелюбимую жизнь. Не сожалею, не плачу, но Лиля Б. осталась живым куском в моей жизни, и мне долго будет памятен ее взгляд и ценно ее мнение обо мне. Если бы мы встретились лет десять назад — это был бы напряженный, дол­гий и тяжелый роман, но как будто полюбить я уже не могу так нежно, так до конца, так человечески, по-родному, как люб­лю жену.

Что же такое эти короткие связи, эти измены жене? Разве я понимаю. Еще двух недель не прошло, а кровь уже томится, горько, темно и безысходно. Под каждые ресницы смотришь и все ищешь, ищешь ненасытно. Ищешь не находя, смотришь -одиноко. Красота не канонична, приму всякую форму, живую и люди утверждают, что во мне слишком слаба воля. Сам я чувст­вую слабость творчества. И вот я — ничто..


апреля

Возбуждение (от весеннего пива): захочешь писать — и ни­чего нет; ни дела не делаешь, ни в беге, а перелистываешь, ле­жа, страницы за страницами; все жизнь идет, течет и брезжит, переливается огнями из пустого в порожнее. Милая моя детка, милая жизнь, моя жизнь, как я люблю тебя весной, обветрен­ной и потрескивающей, как лучина на солнце. В особенности люблю тебя за то, что у меня новые бриджи...


Апрель

Из интеллигентских отзывов о книге «Против цивилизации»: «Я никогда не видел более блестящей защиты более отвратитель­ных вещей».


^ Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

мая 1920 года. <Петроград>

Самым большим событием приезда* было отсутствие ученого пайка, карточку на который не обменяли; только вчера добил­ся, что паек будет восстановлен, но через срок. Самым большим событием этих дней были многочисленные слухи о моей отстав­ке в связи с назначением М.Ф.Андреевой заведующей подотде­лом. Самым большим горем моей теперешней жизни — Ваше от­сутствие.

Тянется невеселая петербургская жизнь от утра до отдела, от отдела до бильярда и т.д. до вечера, но во мне-то, во мне не жизнь, а сценарий революций, пока Евгений Иванович кладет пасьянс. Тихо, теплый вечер первого жаркого дня, все в огоро­де, высунулся в окно: «Какое, милые, теперь тысячелетье на дво­ре?»*

Я — истина? ничего не знаю, путаник, странник, легкомыс­лие — да Вы с ума сошли на обоих берегах Великой.

Был у Татлина, у него болит ухо — и он спросил: «Не знаете ли вы врача?» — Я: «Анны Евгеньевны уже нет, разве вы не слы­хали, что мы с ней разошлись из-за...» Посмотрел на Толстую* и меня боком и грозит: «Ты смотри, Колька, не дури, у тебя же­на хорошая». И странно так и верно; что они все не за меня, а за Вас, что Вы для них — только то что не декадентская женщина. Ох, сорвете Вы себе голову на своей любви, потому что я-то и не истина.

Зажег лампу и ушел в сад, думал, на один круг, а вернулся в половине первого, стемнело, лампа горит, ноги устали, голова распухла от жалоб на Бобчинского-Добчинского. Не сносить им своей головы, как и Вам на двух берегах Великой... Любви. трепетную, но формы шляп живее форм лица, а платья — боль­ше тела, чем само тело. Между рядами голодный, как одинокий, иду мимо; долго ли мимо, иду один — живой, иду насквозь один, несовершенный, весь знающий нового человека и весь старый че­ловек.


^ Н.Н.ЛУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

мая 1920 года. <Петроград>

Между отделом, музеем, монографией Татлина*, которую пишу, лекциями, которые читаю,— кусочки жизни: мысли о Вас, чувства, воспоминания, ожидания и больное чувство за Вашу жизнь, участь и здоровье. Дорогое дитя и друг, много слушал му­зыки (концерт Лурье и два концерта Кусевицкого*), и от этого -сладкое и крепкое спокойствие, как будто потерял жизнь дней и вышел, ушел в жизнь, похожую на расстояние от рождения до смерти. Всякий раз, как Вы пишете мне обо мне, останавлива­юсь и, как бывает в лесу, прислушиваюсь, думаю и сличаю, и каждая мысль Ваша всегда верна не по истинности, а потому, что мысли Ваши обо мне — живые мысли.

Хочу и Вам передать мои мысли о самом себе, как это я сде­лал бы, если бы Вы были здесь.

Из дневника: «20 мая. Если бы мы (Л.Б. и я) встретились лет десять назад — это был бы напряженный, долгий и тяжелый роман, но как будто полюбить я уже не могу так нежно, так до конца, так человечески, по-родному, как люблю жену.

Что же такое эти короткие связи, эти измены жене? Разве я понимаю. Еще двух недель не прошло, а кровь уже томится, горько, темно и безысходно. Под каждые ресницы смотришь и все ищешь, ищешь ненасытно. Ищешь не находя, смотришь — одиноко. Красота не канонична, приму всякую форму, живую и трепетную, но формы шляп живее форм лица, а платья — боль­ше тела, чем само тело. Между рядами голодный, как одинокий, иду мимо; долго ли мимо, иду один — живой, иду насквозь один, несовершенный, весь знающий нового человека и весь старый че­ловек».

Дорогая моя детка, немного времени могу уделить сегодня тебе. Спите сладко и безмятежно. Ника.


ДНЕВНИК. 1920 год.

мая

Перечитывал старые письма жене, сколько любви и какая, а теперь перекинутая страница, книга, из которой не выйдешь... Гадаю, гадаю все о том же... О, как теперь хорошо чувствую, что значит жизнь.

25 мая

Чтобы по вечерам тупо додалбливать себя в дневнике.

Иметь больное чувство — самый легкий способ быть живым; если что-нибудь потеряешь, если потеряешь женщину, легко лю­бить, отдавать и дарить. Если потеряешь такую красивую жен­щину, с такими темными и большими глазами, с таким краси­вым дрожащим ртом, с таким легким шагом, такую сладкую и томящую, такую необходимую и такую неприемлемую, как не­приемлемы условия мира, — легко станет отдавать себя всем ве­щам и всем людям, которыми больше не дорожишь.