I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин - а.е.аренс-пуниной Л.а.бруни - н.н. пунину Н.н. лунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ

<Июль 1920 года. Петроград>

Приезжайте. Приезжай! Если Вас удастся вернуть в Петер­бург и Вы не сможете уехать на дачу, возьму месячный отпуск и поступлю к Татлину в мастерскую для живописи. Последнюю субботу был у него и работал над памятником, научился и сде­лал 18 заклепок, внес при этом такой азарт — веселье в работу, что и Татлин и ученики говорят: давно уже не работали так лег­ко и весело. Поэтому решили устраивать субботники; я буду при­ходить к ним на общую работу раз в неделю.

Здорово хорошо понимаю искусство Татлина. Бруни и Ми-турич, которых я раньше не различал, теперь кажутся мне со­всем на другом пути, и путь их (особенно Бруни) не менее сла­док, чем мой, и нечист и противоречив, как и мой.

Не страшно ли Вам там одной, милый Галченок-Выставляй ножки? Уже темные вечера и ветреные ночи.

Дышит лето концом, душно и тоскливо, вечера, как ката­фалк. Зима с одной мыслью, чтобы сыпняк прошел мимо Вас.

И ничего не ответила мне о сыне и дочери. Так как же?

Пуся* просил кланяться и передать лекарство. Мирно и ти­хо живем вдвоем. Вот сегодня, например, весь день ни одной души; Лина* на празднике. Выползем из наших нор, поедим и обратно. Он — не нового мира, я — не умеющий взять этот но­вый мир.


Н.Н.ПУНИН - А.Е.АРЕНС-ПУНИНОЙ.

июля 1920 года. <Петроград>

Уже горит лампа, и сад темнеет и молчит. Где моя милая Галя и отчего нас разлучили? Она скучает больше, чем я, пото­му что кроме Ники есть еще Петербург с его жизнью, о нем-то главным образом и скучает Галя.

Достал у Зои «Заратустру» и читал. И <<3аратустра» не при­нес мне ничего. Форма приблизительна и жидка; мысли элемен­тарны и не крепки. Непреходяще лишь напряжение и величест­венен объем. О, сколько забыто из молодости, потеряно по дороге. Не решено, только потеряно. Я помню годы,— голым сто­ял мир и весь был - вопросы. Что такое брат и что такое тарел­ка, зачем закат, почему умирают? И мимо всего этого прошел: брат звонит по телефону и приходит в гости, но это не реше­ния; на тарелке ем суп - но это не ответ; день убывает вечер­ней зарей, а люди смертны — все умрем — но все это не ответы. «Все эти юные сердца уже состарились — и даже не состарились, только устали, опошлились и успокоились» (Ницше). Мелочным стал, как будто я не человек. Вместе с тем знаю, что объем моего дарования равен только этой мелочности, и чтобы выйти из нее, надо убить дарование. Профессионал во мне меньше, чем чело­век, вот почему человек не может быть во мне реализован. У меня нет формы на всего себя, а чтобы произведение было прекрас­ным, форма должна совпадать с содержанием, вот почему име­нем формы я должен отрезать себя.

Знаете ли Вы, как необлегчимо больно это сознавать для та­кого честолюбия, как у меня. Отсюда такое цепкое желание к дневнику — там я больше человек, чем в жизни, статьях и ре­чах. Отсюда тоска, желание вырваться и уйти, прорваться в тот мир, где полнее форма, и наивная надежда романтической лю­бовницей раздвинуть форму и больше и глубже выявить себя. Тщетные старания! Я как образ, который не высвободили из ма­териала.

^

Л.А.БРУНИ - Н.Н. ПУНИНУ

<1920 год. Ново-Николаевск>*

Что бы Вы думали? — Бруни, Лев Бруни пишет Вам из го­рода Ново-Николаевска.

Среди трофеев Восточного фронта попал и я. Думал, кому сообщить об этом? Где моя дорогая матушка? Не знаю. Где Сер­гей Константинович — тоже. Татлин? Тоже. Митурич? Тоже, Лурье, Зенкевич... боже мой, сколько было друзей и ни одного вер­ного адреса. Что, думаю, если Вы остались на посту комиссара Музея Александра III, напишу Вам. И... Дорогой Николай Николаевич! Живы ли Вы, как здоровье Анны Евгеньевны? Боже! как я хочу вас всех повидать! Слушайте, если возможно, расше­велите кого возможно, чтобы приблизить меня к себе — хочу поселиться в Казани, что ли, с женой Ниной Константиновной и мамой Анной Александровной, пить, петь, веселиться, порабо­тать. Если можно быть там преподавателем — там есть ведь школа живописи. Я бы там устроился пока (у меня тут есть кой-кто из казанцев, с которыми вместе можно было бы ехать).

Тут я тряхнул стариной и организовываю Союз деятелей искусств. Ново-Николаевск город хороший, торговый, живой, но, помилуйте, мороз! холод! какие уж там деятели искусства — аннулированы колчаковские денежные знаки!.. Скандал! Впро­чем, буржуи всегда так вздыхают, а загляните, нет ли чего в чулане у Льва Александровича? и Вы увидите в ларе муку — пу­дов 9, масла бочонок, мясо, свинина... Николай Николаевич, а пельмени-то, пельмени! Уедешь отсюда, и прощай пельмени. Пе­реведут меня в какую-нибудь пятую категорию паразитов. Пи­сать я больно много не могу. Помилуйте, 2 года не писал ни одного письма. Пишу Вам первому.

Прошу Вас разыскать моих близких, передайте, что в та­ком-то городе проживает. И если возможно, присылайте денег. Словом, извлекайте меня как хотите, уполномочивайте на что хотите, телеграфируйте, давайте объявление в газете, что Лев Александрович Бруни со своею супругою живет в городе Но-во-Николаевске, Вокзальная, 13. Ищет друзей и родственников. Жив и невредим.

Целую Вас крепко всех.

Лев Бруни.

P.S. Я отсюда, организовав С.Д.И., пошлю телеграмму Луначарскому.


П.В.МИТУРИЧ - ^ Н.Н. ЛУНИНУ

<10 августа 1920 года. Москва>

Николай Николаевич!

Денег, денег и денег, положение весьма затруднительное. Консилиум врачей, которые до сих пор не могут установить точ­ного диагноза 20 тысяч, исследование крови — 10 тысяч, а еда все-таки — черный хлеб и селедка.

Неужели я подохну и не выколочу из вас хоть сколько? Быть того не может. Душители, у вас все мои вещи, пришлите сюда тогда — здесь продам. Пришлите дату письма Хлебнико­ва. Как Володино здоровье?* Лежу все на одре, жар спадает.

.Я очень огорчен, что Коган читает лекции: у нее есть дар «сест­ры небоглазой», а она бесится от философии — глупая баба. Будьте здоровы. П.Митурич.


П.В.МИТУРИЧ - Н.Н.ПУНИНУ.

сентября <1920 года. Москва>

Денег, денег, денег, денег и денег!

Неужели Вы не считаете долгом хоть за заказ заплатить? Такого отношения к себе не ожидал - свинство. Лежу пятую не­делю на одре и когда встану, не знаю. Врачи расходятся в диаг­нозе, говорят, болезнь футуристическая, протекает не как по книжке, говорят, я очень интересный больной, а Вы нисколько не интересуетесь! хорош гусь! Непременно ответьте. Будьте здо­ровы, пишите.

Ваш П.Митурич.


К.С.МАЛЕВИЧ - Н.Н.ПУНИНУ

2 октября 1920 года. <Витебск*>

Многоуважаемый Николай Николаевич, если моя записка не подходит к изданию или же подходит, но нет бумаги, то прошу ее выслать для издания по первобытному способу, у нас масса требований на разные записки. Если же издадите, то не забудьте Анненкову для отзыва послать, очень умный парень и веселый совсем, удался в Дега. Помню эту ком­панию на берегу английского моря, как сегодня: сидел всегда веселый Дега, хмурый Милле со своим этюдником дубовым, Курбе, Сезанн, еще тогда молодой, и Анненков со своей вечной ма­нерой остроты, не лишенной ума, Маринетти, Пикассо еще бы­ли совсем мальчиками, или еще на бульваре в Париже, «La Ruche»¹, но это всем известно.

Жду ответа, всего доброго. К.Малевич.