I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание А.н.пунин - н.н.пунину

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

А.Н.ПУНИН - Н.Н.ПУНИНУ

<Телеграмма. Без даты>

Леня убит* тело отправляется в Петроград приготовь отца — подпоручик Пунин

ДНЕВНИК. 1916 год

7 сентября

Брат убит. На рассвете первого сентября он вышел со взво­дом партизан на разведку. Послав часть людей в обход немецко­го расположения, с оставшимися он пошел в атаку. Говорят, пе­ред ним неожиданно оказалась рота немцев, ринувшаяся на него в штыки. Немедленно он скомандовал контратаку и встал, но тут же упал, сраженный двумя пулями.<...> Он умер от истечения крови в час тридцать дня.

.16 сентября

Германия! — смятение в каждом сердце, воспоминание, тре­вога, ненависть. Германия - проклятие, Германия варварст­во, Германия — враг. В хаосе, суете, тщеславии националисти­ческих чувств: самолюбии, гордости, алчности, поистине трудно найти покой своему духу и ясность и твердость своей мысли: по­верх твоих жестоких глаз, о, толпа, смотрят только безумцы или святые; когда ты пошлеешь, требуются большие усилия, чтобы не радоваться тобою, но когда ты волнуешься, только нечелове­ческая воля или интуиция могут спасти от твоих дурных глаз. Ты волнуешься, кто из нас спасен от тебя? и я не спасен, я не безу­мец и не святой.

<...>. сентября

Должны ли мы воевать? Да, должны. Мы обязаны воевать во имя своей национальной жизни, во имя своих прав на буду щее. Как бы победоносно ни горел разум Германии, мы должны показать ей, что она ошиблась, считая себя единственной; она избранная, она званая, но она не единственная, ибо мы сущест­вуем. Мы существуем подобно колоссу, на чьи плечи Европа еще положит великие бремена; мы существуем от Померании до Са­халина, мы варвары — великое море огня. Мы должны воевать, бить и гнать Германию; оспаривать у Германии и только у Гер­мании права на престол, нация, которая не имеет прошлого, должна иметь свое будущее. Но не во имя рыхлых идеалов исто­щенной Франции и не ради лицемерных добродетелей Англии — этой неизменной синечулочницы - мы льем орудия. Попранные права Бельгии, Сербии, что нам за дело до всех попранных прав - во имя своей жизни, во имя своего высокого господства, ради великой футуристической России «чемодан»* в Померанию, шрапнелью накроем кенигсбергские форты...

Эстет, романтик и идеалист сидели в Ницше; десять лет -и я совершил круг вокруг тебя, о, великий, но за эти годы, прости мне, я отрезал три самые длинные твои тени, и они убежали в горы.

2 октября

Сегодня говорил с Л.Бруни* о Шарле Пеги* и возрождении религиозности. Он глубоко верит. Его привязывает к Богу допод­линное, как он говорит, знание, что Бог существует. Я ничего не могу возразить на такое «знание». Затем он находит через право­славие путь к России; его подлинное смирение вызвано глубоким сознанием сложности жизни и слабости индивидуального разума. Бруни, по-видимому, выше всего ценит вековой православный жизненный опыт, который, по его словам, лежит в нас и дает

.нам плотность и мужество. Я не верю. Я не протестую против всех тех жизненных ощущений, которые рождены религиозным состоянием, но считаю безумием относить их к чему-то вне жиз­ни стоящему. Жизнь есть Бог, и Бог слепой, неразумный и бес­страстный, Бог, которым нужно владеть, чтобы он не делал га­достей. Когда-то язычники пороли своих богов...

7 октября

Сегодня я хотел бы иметь друга. После всей напряженной и непрерывной работы последних месяцев я устал.

Голодный, усталый, с мокрыми до последней нитки чулка­ми, с застывшими пальцами и простуженным носом я вернулся из Николаевского госпиталя после унижений, грязи и отчаяния от России. Мы не можем выиграть этой войны, мы совершенно не способны ни к какому делу, не способны к ровному, энер­гичному, ответственному труду. Нам, ратникам 2-го разряда*, назначено было явиться к 9-ти часам в Царское. Я опоздал. Я догнал свою партию, так как мне приходится уже в третий раз ложиться в госпиталь*, я приспособился. Я знал, что раньше 3-х часов нас не примут в госпиталь. Нас приняли в 6. Мы сидели в маленькой заплеванной комнате, мимо нас вели больных и ка­леченых солдат. Мы говорили о том, как нам устроиться. (За отсрочку на некоторое время писарь берет 25 руо., за хороший халат 3 руб., за летний 1.50.)

Канцелярия переполнена двойным составом писарей; их не показывают во время смотров. Большинство из нас имеет наде­жду и возможность устроиться, никто не думает о необходимо­сти идти на позиции; все родственники пущены в ход, не жале­ют самых долгих и больших сбережений. В глубине каждого сердца необыкновенная покорность, но каждый хитрит, врет и покупает, как может. Никакого доверия, никакого отношения к войне: тупая покорность, животное смирение... Продается все, что только может продаваться: очередь, штемпель, отсрочка, койка.

Чем больше жертвуешь собой, тем лучше у тебя на душе — именно до этого чувства я не в силах подняться; я трушу; тру­шу, что буду взят и убит; при этом я всегда думаю о своей лите­ратуре и о своей роли; я кажусь себе, в конце концов, очень важ­ным, я ценю свою жизнь во много, много раз больше жизней других людей.

У меня нет друга ни одного (одна, она в Германии). Мне некому сказать, что я трушу, и не от кого услышать подбодряю­щих слов, я еще стараюсь сам... Я всегда в глубине души ду­мал, что я трус.

.23 октября

Возврат к Ницше. Прежде, чем к нему вернуться, его сле­довало бы очистить от романтизма. «Сухой блеск — лучшая ду­ша»*. Скажем честно: Ницше несвоевременен даже для самого себя. Месяц уже я одержим странными идеями и не нахожу по­коя ночью. Как быть с Германией? Воевать против того, что спа­сает тебя, что объединяет и «освобождает». Лучшие идеи — это футуристические идеи и социализм. Не Маркс, а здоровый со­циализм, жизнь. «Превращение в красоту» (Ницше), Только пе­ред «рельефами» Татлина испытываешь, как мир ничтожен. Кус­ки творчества, куски красоты, куски истины. Эра европейской эстетики. Единственный путь. Пусть душа станет «рельефом». «Рельеф» - вот истинное состояние подходящей, приличной ду­ши. Все инстинкты души в формах сухих и проработанных.

6 ноября

Николаевский госпиталь, две недели...

Деревянные бараки, вокруг небольшого дворика. Нас при­вели вечером, часов в девять. В этот день никто из нас не ел. Мы шли через улицу из главного здания в желтых халатах, верени­цей, мимо часового у ворот. Палата 2-я. Сорок коек, вшивых, полных клопов, сбитые матрасы, запах соломы; накурено, на­плевано, пахнет нечистотами, хлебом, потом, тускло горят две лампы под дощатым, переплетенным балками потолком. Нас тот­час обступили; расспросы. Через полчаса нас уже ели клопы.

Душно, обидно, бесконечная брезгливость, брезгуешь взять в руки кусок хлеба. Ночь. Горек и едок табачный дым, прошед­ший человеческие легкие. Горек и едок запах спящего человека, разутых солдатских ног, проветривающихся сапог; душны и тя­желы испарения высыхающих плевков, недоеденных щей, невы-мытых стаканов, испаряющейся мочи, которую не в состоянии сдержать больные, страдающие расстройством путей.

Ночь, непрерывный топот сапог, шмыганье идущих через палату в отхожее место, кашли, глухие, прерывистые, пронзи­тельные, раздирающие, бешеные, с завыванием; кашли мокрот­ные и сухие, со свистом и дребезжанием; бред, выкрики, храп пронзительный, душу выматывающий храп, звонкий, на всю па­лату, во все углы. Ночь, головная боль и тошнота, ноги болят от голода, стучат виски, сухо, как в печке, во рту, вьешься ужом на сбитом окаменелом матрасе, все непрерывнее, все острее, все беспощаднее едят клопы или блохи; чешешь живот, спину, ру­ки, голову, пах, за ухом давишь и размазываешь по шее клопа, кто-то кричит в углу, вскакивает, трясет рукой и снова падает сонный. Одиночество, тоска, рыдание. Жарко, тусклый свет за­вешенной газетой лампы. Вспоминаешь убитого брата, извес­тие о его смерти, похороны, марш. Дремлешь в бреду.

.Молчит язык. Спишь. Ночь. Долгий и громкий топот не­скольких каблуков, тупая боль во всем теле. Ночь. Запотевшее окно зеленовато-бело, луна. Спишь. Грохот, удар на всю пала­ту. Вскакиваешь. В проходе, закинув руки, бьется припадочный, длинная черная борода трясется, хрип и судороги. Глухонемой сидит на его ногах, двое больных в белье держат руки и грудь. Беготня, сутолока. Фельдшера нет, ушел. Дневальный машет ру­кой: их здесь 18 человек, давеча вон тот вопил, весь помойный ушат опрокинул. Шепоты, мнения, позевывания, серьезное, вни­мательное, спокойное, доброе лицо глухонемого...

Час ночи. Непрерывные, неумирающие шепоты во всех уг­лах, чирканье спичек, струйки табачного дыма, хихиканье, рас­суждения, философия, о, эта кошмарная философия ночью на Руси. Проклятия войне, издевательство над царем, ненависть к пиджакам, глухая завистливая злоба, эгоизм. Бог и Священное писание. Ребяческие доказательства, самодовольные сомнения, глупость, безграничная тупая темнота. Подлость и хамство, страх и хитрость, грубость и сентиментальность. Война непопулярна — в этих бараках, без исключения, — никакого понимания и ника­кого патриотизма. «Нам все равно, кому служить, немцу или Ни­колаю, у немца, говорят, жить легче». Бесчисленные доводы за немцев, и именно популярен император германский: «Хениальный человек, у него всякая машина есть». Споры и угадывания, кто, по какой статье и насколько будет освобожден. Светает. День и одиночество. Все тот же страдающий, глупый, темный и нервный русский мужик.

После двух недель испытаний был освобожден на 3 месяца по сильной близорукости и стойкой нервности..

ноября

Верхарн умер. Слишком рано и не вовремя. Шум театраль­ного занавеса, собирающегося в складки, зрелище могучих вла­стелинов бессмертным ученикам, гробовой удар по крышке с при­битой веткой. Огонь, железная душа, компромисс символиста перед шумом шествующего футуризма.

Слабый поэт и романтик социализма.

6 декабря

Митурич почти склонен утверждать, что все, что создается «вдохновением», импрессионистично.

9 декабря

Я слышал - сегодня упали все американские ценности. Зна­чит, мир. Разум не верит. Если Германия действительно боль­ше не может воевать, войну следует продолжать; если она только

.хочет заключить мир — мир следует заключить: у нас нет на дежд на стратегический успех.

Как Вильгельм умудрился проиграть эту войну — мне все же непонятно. А между тем он проиграл ее в первый же месяц. Ди­пломатически в Англии, стратегически во Франции. Австрия не имела права противодействовать нашему наступлению. Ее кор­пуса должны были быть на Марне.

Мир. В какое положение ставит это Россию? О, Россия... Всякая другая нация избавилась бы от правительства, подобно­го нашему, в двадцать четыре часа; я стыжусь принадлежать к нации, которая не избавилась от него вот уже в течение ме­сяца... Чтобы из народа, подобного нам, сделать что-нибудь путное, его следует хлестать. Нас, в частности, следовало бы прогнать за Урал, чтобы камни и лед пробудили в нас хоть ка­кое-нибудь мужество.. декабря

Григорий Распутин убит на рауте в доме князя Юсупова-Су­марокова-Эльстона. Называют имя Дмитрия Павловича.

Возбуждение скрытое и широкое.

Я был на концерте Зилоти в Мариинском театре. Имя Рас­путина не сходило с губ. После антракта парой смельчаков был потребован гимн; толпа поддержала тотчас же, театр гремел, на­стаивая на гимне. Гимн сыгран.