I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание Н.н.пунин «квартира № 5» Раннее утро 28 февраля

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

Н.Н.ПУНИН

«КВАРТИРА № 5»*

<...> Мы собирались там обычно раз в неделю по вечерам: пили чай, ели картофель с солью; к концу шестнадцатого года приносили свой сахар и хлеб. В квартире было почему-то три эта­жа, окно в столовой было на уровне человеческого роста; стол, за которым сидели, был длинным; лампа освещала только сере­дину стола; свет от лампы был желтый и теплый, как в детстве, когда его вспоминают. <...>

Квартира № 5 находилась в деламотовском здании Акаде­мии художеств и принадлежала помощнику хранителя академи­ческого музея - С.К.Исакову*, Л.А. Бруни приходился ему па­сынком. Мать Бруни, урожденная Соколова, была в родстве с Брюлловыми. Петр Петрович Соколов приходился прадедушкой Л.А.Бруни*. Таким образом, Бруни, тот, у которого мы собира­лись, наследовал академизм К.Брюллова и Ф.Бруни и реалисти­ческое искусство Петра Соколова, одного из наиболее тонких и живых художников XIX века. Предком Соколовым Бруни гор­дился, его акварели висели у него в мастерской; «Помпеей» и «Медным змием» постоянно попрекал его Митурич. П.Митурич

.жил у Бруни, одно время они работали учениками у Самокиша, профессора Академии. <...> Честность и реализм были для них, для Митурича в особенности, синонимами. Суровый был чело­век Митурич, скупой и требовательный в искусстве, даже иссту­пленный; ненавидел он уничтожающе и остро; то, что любил,— любил упрямо, коленопреклоненно, фанатически и все-таки хо­лодное...>

В квартире № 5 Митурич был нашим обличителем, нашей совестью: его коротких и злых приговоров всегда немножко боя­лись и поэтому ему всегда сопротивлялись заранее. Митуричу не хватало широты, чтобы стать вождем, уступчивости и понима­ния, чтобы быть собирателем. Собирателем, организующим цен­тром, объединившим нас, вовсе не похожих друт на друга, был Лев Бруни.

Бруни любили, любили мягкость его отношений, его юмор. У Бруни был вкус к человеческому поведению, к быту. Быта он не боялся, любил уклад жизни, всегда относился с интересом к людям практичным и не подымал романтических метелей вокруг своей профессии. Был он моложе всех нас, казался мальчиком, но умел собирать и сталкивать людей лбами. Меня он разыскал на каком-то литературном вечере в Тенишевском зале, где чи­тал Блок «Под насыпью, во рву некошеном» и привел к себе — показал портрет К.Бальмонта и акварельную голову Клюева с лимонно-желтыми волосами на синем теплом фоне; на Клюева было непохоже, было похоже на «Матисса». <...>

Война сделала с нами свое дело; она легла между нашей жизнью в квартире № 5 и «первыми футуристическими боями», оторвала от нас куски прошлого, которое должно было принад­лежать нам; одно укоротила, удлинила другое, как свеча укора­чивает и удлиняет тени, падающие на стену; и, переключив мир на новую скорость, подостлала под наши жизни зловещий фон, на котором все стало казаться одновременно и трагичным, и ни­чтожным. Мы рано поняли, что прием, которым с ошеломляю­щим успехом и в то же время неумеренно пользовались первые участники футуристического движения ~ эпатировать буржуа — этот прием был вреден и неуместен в условиях 1915—16 годов. Он был вреден, потому что приучал относиться к искусству как к скандалу, снимал качество и действительный смысл художест­венной борьбы; он был неуместен, потому что «буржуа» были уже настолько «эпатированы» войной — этим футуристом, шагавшим по шару в кровавой кофте непрекращавшихся закатов, — что эпатировать его дополнительно было попросту глупо. И у нас сложилось мало-помалу ироническое отношение ко всему, что было связано с первым футуристическим походом.<...>

.Только Татлин и Хлебников стояли нерушимыми: в Тат­лине видели мы кратчайший путь к овладению качеством, в осо­бенности качеством материала; жили мы в Петербурге и были повиты петербургским, мирискусническим «графическим» отно­шением к материалу, то есть просто плохо его чувствовали. Тат­лин нам был нужен, как хлеб.

Малевич приехал, таким образом, почти в готовую оппози­цию и почувствовал это быстро; он еще ходил по мастерской Бру-ни, еще убеждал с тем изумительным напором, который гипно­тизирует, заставляя слушать; говорил, как пронзал рапирой, ставя вещи в самые острые ракурсы и мысль кладя на ребро; на­пирая, отскакивал от собеседника, тряс рукой, короткими, мел­ко и нервно дрожавшими пальцами, - словом, еще вел себя ве­ликим агитатором супрематического изобретения, но знал уже, как знали уже все мы, что не висеть супрематическому квадрату в квартире № 5 и что супрематизм — это позднее и последнее порождение кубо-футуризма — пройдет мимо и станет в сторо­не от нашего прямого и единственного пути через материал к ка­честву.

Мы, вероятно, не представляли себе в то время достаточно ясно, какое вообще место супрематизм может занять в новом ис­кусстве. Но в самом Малевиче — в этом великолепном агитато­ре, проповеднике, ересиархе супрематической веры — и во всем, что он говорил, было тогда столько непреодоленного футуризма, такая тяга к изобретательству за счет качества, такая рациона­листическая закваска, что все равно мы чувствовали: супре­матизм - это тупик, пустота, прикрытая футуристическим под­вигом, пустота изобретения вне материала, холодная пустота рационализма, побежденная миром и поэтому бессильно подняв­шая над ним квадрат. <...>

Летом 1916 года на дверях моей дачной комнаты в Павлов­ске была вывешена «Труба марсиан»*; мимо ходило много наро­ду, за все лето ни один человек во всей даче не прочитал «Трубы марсиан», к осени она выгорела и пожелтела.

Я повесил «Трубу марсиан» в честь зимы; этой зимой мы чи­тали ее в квартире № 5 вместе с «Предложениями» из журнала «Взял» - мы вычитали для себя Хлебникова*, отныне имя его будет произноситься благоговейно. В память зимы повесил я «Трубу марсиан» на двери; воспоминаниями о зиме она согрева­ла мое лето; лето было одиноко, почти все мои товарищи были втянуты в войну. <...>

«Труба марсиан» была нашей последней встречей с футу­ризмом, в последний раз проголосовали мы «за изобретение» в честь Хлебникова.

Хлебников — это ствол века, мы прорастали на нем ветвя­ми. <...>


ДНЕВНИК. 1917 год.

февраля

Настроение крайне напряженное. Работать трудно. На Нев­ском время от времени собираются толпы, разъезжают казаки.

Дума мямлит. Провал Министерства здравоохранения* не соответствует напряженности дня. К вечеру слухи о забастовках ходили по всему городу, трамвайное движение расстроено. За­пасаются керосином, свечами, водой. Хлеба, действительно, ма­ло; у мелочных очереди; некоторые женщины плачут из боязни не получить хлеба.. февраля

С утра было довольно тихо; с двенадцати часов трамваи, од­нако, уже не ходили. Из окон Михайловского дворца (Музей Александра III) видны густые массы народа на Невском, казаки разъезжают. Говорят, казаки ведут себя мирно; во всяком слу­чае, они не наводят теперь той дикой паники, какую наводили в 1905 г. В четыре часа на Невском подвижная неорганизованная толпа: мальчишки, немного рабочих, обыватели, женщины, фла­гов нет. Казаки влетают на панели, захватывают толпу, разре­зают и гонят от Николаевского вокзала к Адмиралтейству; на­гаек не применяют, на упорствующих наставляют пики; слышно, что наиболее внушительные демонстрации около Думы и на Вы­боргской стороне, пробраться туда мудрено.

Судя по газетам, правительство теряет самообладание. Де­ло продовольствия передано петроградскому городскому обще­ственному самоуправлению. В Думе, по-видимому, ярые прения; Родзянко налагает цензуру на речи социал-демократов и эсеров. Ох уж эти кадеты и пр.

Вечер

Высокое напряжение. Правительство стреляло в рабочих и толпу. Убитые. О Государственной думе ничего не известно. Ве­черние газеты не вышли. Говорят, казаки братаются с рабочи­ми. В одной типографии на Васильевском острове они пили чай вместе с типографскими рабочими, об этом сообщил мой сосед, хозяин этой типографии. Может ли это служить симптомом?...

февраля

Как только встал, услышал выстрелы со стороны Садовой и Невского. День солнечный, ружейная трескотня, резкая. На улицах необычайное движение. Трамваи не ходят, газет нет. Прошел к Обуховской больнице; толпа. Убитые в покойницкой. Небольшой скользкий сарай, вдоль стен лавки, на которых при­готовлены белые простыни с красными крестами. Пять человек убитых лежат завернутыми в эти саваны: три рабочих, мальчиш­ка, женщина; толпа движется, обсуждает, возмущается. Стре­ляют, говорят, с утра, на Литейном, Кирочной, у Николаевско­го вокзала..

февраля. Днем

На углу Кирочной и Литейного бой. В воротах Экономиче­ского общества (Армии и Флота) засели около 60 человек сол­дат с офицером, верных правительству, они отстреливаются. На парадной Александровского Комитета о раненых, что напротив по Кирочной, испорченный пулемет, его поливают горячей во­дой, говорят, замерз. Время от времени стрельба усиливается; через улицу перебегают солдаты, по-видимому, главное место боя на Сергиевской, трескотня непрерывная. По Литейной, по Фон­танке и на Невском непонятная стрельба с крыш, резкое цока­нье, по-видимому, револьверных пуль. Несомненно какие-то вой­ска перешли на сторону революционеров. На улицах полное движение по панелям, интеллигенции крайне мало.

6 часов

Образовано Временное правительство. Со стороны Влади­мирской площади, откуда доносятся выстрелы, несутся автомо­били-грузовики, наполненные вооруженными рабочими и солда тами: огромные красные флаги, крики «ура» и стрельба в воздух. Передают, что Арсенал взят, взяты Артиллерийское управление (защитник его генерал Матусов убит), Кресты; осаждают Пе­тропавловскую крепость. Целый ряд полков на стороне револю­ционеров; называют Преображенский, Саперный, Кексгольм-ский, Семеновский... Крепость взята, как говорят. Вечер, темно, только что прошли с музыкой восставшие егеря. Автомобили не­прерывно несугся по Загородному, их встречают криками «ура», солдаты и рабочие стреляют в воздух, народу мало, жутко и тем­но; непонятная стрельба по всему Загородному, солдаты бродят кучами, курят и бессмысленно стреляют. Революция принимает формы военного бунта.

Не спал всю ночь, напротив горит участок, зарево; непре­рывно раздаются отдельные ружейные выстрелы.

^ Раннее утро 28 февраля

Временное правительство образовано с участием Думы. Только что узнали, что был указ о роспуске Думы, после опубликования которого Дума провозгласила себя Временным пра­вительством. Совет рабочих депутатов заседает в Думе. Настрое­ние праздничное, народу много по всем улицам, интеллигенции нет, офицеров разоружают, стрельба реже, но автомобили но­сятся во всех направлениях. Войско дезорганизовано, ходят тол­пами, пьяных мало, отдельные воинские патрули без офицеров пытаются поддерживать порядок.

Неужели, действительно, творческие силы социализма бу­дут реализованы? Мой народ, сумеешь ли ты стать наконец ве­личайшим народом?.

марта

Гумилев сказал: есть ванька-встанька, как ни положишь, всегда встанет; Лунина как ни поставишь, всегда упадет. Неус-тойчивость, отсутствие корней, внутренняя пустота, не деятель­ность, а только выпады, не убеждения, а только взгляды, не страсть, а только темперамент, не любовь, а только импульс и так далее, до бесконечности.

Устал безмерно.

Между тем наплывает и какой-то инстинкт к воле скола­чивает из всех этих гробовых досок душу или гроб для нее, с упрямством силы, и никто не сдается, не попробовав умереть.

Замечание Л.Гумилева, в сущности, означает, что как Лу­нина ни поставь, он никогда не будет порядочным буржуа в сти­ле Гумилева.