Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


А.в.корсакова - н.н.лунину
Н.н.пунин - а.а.ахматовой
Подобный материал:
1   ...   34   35   36   37   38   39   40   41   ...   107
^

А.В.КОРСАКОВА - Н.Н.ЛУНИНУ


7 ноября 1922 года. Берлин

Милый друг мой Юксинька. Как это, правда, скучно, что от Вас ничего не получаю!

Последнее письмо — привезенное Лурье. Два месяца или уже еще дольше? 31/Х слышала «Волжскую идиллию» Лурье*. В небольшом концерте, посвященном современной музыке. Под­робный отчет Вы, конечно, получите от него самого; хотя я его и не видела, но он, наверное, присутствовал где-нибудь за ря­дами. Его музыка своеобразна, свежа и, без сомнения, очень та­лантлива. Успех был не выдающийся, но все же хороший. Ко­нечно, чтобы иметь мнение о таких вещах, нужно их слышать несколько раз, — мы очень осторожны с суждениями. Его само­го я не вижу, что он делает — не знаю. Конечно, он Вам пишет и Вы ориентированы. Сильное впечатление, даже больше — событие - выставка русских художников. Много прекрасных, сильных вещей, как в правом, так и в левом отделе. Главное т краски чистые, сильные и гармоничные. Прекрасно прикладное искусство, особенно фарфор и украшения из камней. Если бы была возможность жить в Москве — прямо бы опять записалась на старости лет в ученицы. Конструктивисты очень интересны, также театральные декорации! Да здравствует Россия!!! Нем­цы ходят выпуча глаза! Видела Пуни на выставке и в концер­те. Его, впрочем, не было, одна она*, набелена, нарумянена, в собольем балахончике — страшно подойти. Не нравится она мне, уж очень льстива и ловка. Критики ее на руках носят. У нее громадный успех. Как Вам нравится А.Экстер? Она меня очень заинтересовала. Татлин... Жаль, что мало его работ. Но я еще напишу Вам о выставке, я была 2 раза, но этого мало, слиш­ком много всего и мозг не усваивает.

Когда же мы будем в России?! Через неделю Мюнхен и Ве­на. А Россия? Будьте здоровы. Где же фотографии?

Ваша Юкси. Кланяйтесь жене и Ирине.


^ Н.Н.ПУНИН - А.А.АХМАТОВОЙ.

декабря 1922 года. <Петроград>

Милая любовь моя, моя кроткая, ведь кроткая? — ревность немного мешает мне пи­сать тебе в то время, когда ты на «Аиде»; вообще в этот период твоей жизни, ознаменованный внезапной любовью к опере и балету — но вечер такой мягкий и петербургский, «ахматовский» — черты твоего нежного лица во всем городе, под всеми фонарями дышит на меня твое лицо; с улицы не хочу уйти, как будто ухожу, расставаясь с тобою, цыганка, как я люблю в тебе эту склонность к бродяжничеству, к беспечной безответственно­сти, как у православной Кармен, когда ты крестишься на встреч­ную церковь, как будто и в самом деле под Богом ходишь, а та­кая грешница. Люблю и не хочу без тебя, если б даже и мог, тихо утешен тобою.

Я чувствую и знаю, что все это время от осени — одно сплош­ное время, день скреплен с днем, и ночь заходит и цепляется за один день, который прошел, и за тот, который наступает — я не могу уехать - нет, не могу - это одно сплошное время разорвет­ся, и что там будет, хотя, возможно, и хорошо будет, уже не то, другое будет, так, что даже, прости, в быту стану говорить «до заграницы» и «после заграницы»* — сладко, утешительно и доро­го, чтоб продолжалось начавшееся, о чем Анненский говорит «только утро любви». Нет, я не разорву, пока само оно не сыщет конца, я не поеду. Не боюсь разлучного решения; как и ты, ничего не буду тянуть и вытягивать, но берегу любовь, как тебя, как умею.

Какое легкое, какое чистое и веселое сейчас у меня сердце от тебя, чуть-чуть охмелевшее от самой тихой радости, от немой радости любить тебя; счастлив, ничего не надо, поверь, совсем ничего. Разве имел бы я право сказать, что берег любовь и тебя, если б поехал. Да и так, плохо ли, хорошо, а я живу с тобою вме­сте, там же я один, ни о чем тебе не сказать, нечего тебе пока­зать — и целый кусок жизни ляжет между нами, как и у тебя. Когда бы счастье было долго, а любовь была бы вечной — а от тебя счастье, должно быть, короткое, а любовь — неверность — зачем же мне торопить жизнь, которая от тебя стала такой пол­ной и нежной, ну, скажи, зачем, для чего? Не будем об этом боль­ше думать — не гони меня, не гони.

Анна, имя милое, подумай только, какая во мне сейчас ти­шина, как у любви бывает иногда тихо в доме; зову тебя, зову по имени, и мне становится все тише и все спокойнее. Благодат­ный ангел, хорошо тебя любить, хорошо любить с тобою. Целую милый твой лоб и волосы.


А.А.АХМАТОВА - Н.Н.ЛУНИНУ

<Декабрь 1922 года. Петроград>

Конечно, никто не приехал.

В театре от невыносимой трескотни у меня сделалась миг­рень, так что я до сих пор лежу в постели («в холодной комнате» и т.д.).

Впрочем, комната не холодная, печка топится и даже дымит. Спасибо за письмо. Вы, оказывается, умеете писать, как нежней­ший из ангелов, как я рада, что Вы существуете. До завтра.

Анна.

А за границу все-таки ехать надо. Не упрямьтесь, все равно заставлю.


ДНЕВНИК. 1922 год.

декабря

Кончилось. Вышел обычно — легко, не сломленным и ни­чем не потревожен; как после яда, только устало сердце. Что же ты такое, милая жизнь? Так и не пустила меня к себе на ужин. Я шестой гость на пире смерти (стихи А.), и все пять пили за меня, отсутствующего, а у меня такое чувство, как будто я никогда не умру*. А умереть вообще хочу, должен, ужасно было бы не умереть. Сегодня пришел к Ан., холодно, сломана печка (времянка), совсем больна — сердце. Починил печку, по­том гуляли в Летнем саду. Повеселела, стала улыбаться своей милой женской улыбкой; зашли в булочную, накормила меня пирожным, купили елку, проводила до дому. Она разрушена по­следние дни бесстыдной и наглой книгой Эйхенбаума*.

Ни с кем я не был так терпелив и нежен, как с ней. Она удивительно и мягко добра, она легкая и веселая, но изму­ченная - чем только, не определю. Так пустынна — не внешняя ее жизнь,— никому так не поклоняются, как ей,— внутри нее, самая жизнь ее пустынна, так что даже мне бывает страшно. Между тем никто так не заслужил любви простой, народной, бесхитростной, несложной, как сама она, легкая, простая, ве­селая. Она чудесная, сохранила полное живое чувство к миру, чем-то (интуицией) напоминает Татлина, удивляется часто то­му, к чему мы уже привыкли; как я любил эти радостные ее удивления: чашке, снегу, небу. Пишет она совсем бессознатель­но, был с ней и еще раз почувствовал, что мне отпущено очень мало творчества; знаю, как надо, но хочу не того, что надо, и мало хочу, когда хочу.

Наша любовь была трудной, оттого она преждевременно и погибла; ни я, ни она не смели ее обнаружить, сказать о ней, ос­вободить для нее свои жизни; ей казалось, что ей не простили бы близости со мной, мне тоже. Вероятно, простили бы. Но нас, действительно, все разделяло: положение ее и мое, взгляды, быт, поколения, понимание искусства, темп самой жизни, потребно­сти ума, я еще умел ее веселить, но она никогда не могла меня утешить. Мне часто было горько и душно с ней, как будто меня обнимала, целовала смерть. Но до сих пор еще я люблю ее гиб­кие и резкие движения, строй ее тела и особенно — люблю ее лицо — рот и горькую складку улыбки, зубы со скважинками, овал ее крупного подбородка, большой лоб, и особенно — ее мяг­кие черно-коричневые волосы... Ее лицо преимущественно жен­ское, я себе всегда представлял такой женщину или очень похо­жей; мне казалось, что моя мать такое же имела лицо; у Юноны нижняя часть лица такой же конструкции.

Милое лицо. Я берег и до смерти стану беречь ее, мою ми­лую подругу.

(Хорошо ли ты берег ее, а?)

7 января 1923 г.