Geum.ru

I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материалаДокументы

Содержание


Н.н.пунин - а. а. ахматовой.
Н.н.пунин «tristia»
ДНЕВНИК. 1922 год
Вечером того же дня
Подобный материал:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   ...   107
^

Н.Н.ПУНИН - А. А. АХМАТОВОЙ.


октября 1922 года.<Петроград>

Друг мой дорогой, Анна, ты сама знаешь, как пусто стало, как только ты ушла — и я не стал бороться с сентиментальным желанием тебе писать. Люблю тебя, родная, люблю тебя. Какая странная и ровная пустота там, где ты еще час тому назад на­полняла все комнаты и меняла размеры всех вещей; мне всегда стыдно напоминать о себе, но я дорожу тем, что говоришь о чем-нибудь моем; так и сегодня, хотелось, чтобы ты все видела, все заметила и все запомнила, а я только мог едва-едва поцеловать твои руки. Ты так плохо выглядела под конец, я не могу, мне физически больно, когда ты так больна и когда у тебя что-ни­будь болит; я смотрел, как ты ешь яблоко, на твои пальцы и по ним мне казалось, что тебе больно; какое невозможное желание сейчас во мне: их поцеловать, их целовать; это уже не любовь, Анна, не счастье, а начинается страдание, не могу без тебя и в горле чувствую; где ты сейчас, друг, друг мой? Как ты под ко­нец сегодня плохо выглядела; не надо так, Анна.

Наш страшный вчерашний разговор очень сильно изменил характер или окраску, что ли, моей любви к тебе. Она стала тре­вожной и мрачной, какой раньше не была; я чувствую ее теперь в сердце почти постоянно, в форме какой-то глубокой тоски, все равно думаю я о тебе или не думаю и как думаю. Чувствуешь ли ты то же самое? Что произошло? Почему все стало таким тра­гичным, еще меньше стало возможностей тебя видеть, как буд­то ты еще куда-то ушла — и стала так близко к моей жизни, со­всем рядом, и в душу мою вошла...

Друг мой дорогой, как я хочу тебя видеть, как я все помню, что ты была сегодня здесь.

Словно память о том, что в каких-то далеких веках мы про­шли здесь с тобою*.

^

Н.Н.ПУНИН

«TRISTIA»


<...> Я уже не знаю за чтением «Tristia», где кончается ста­рая форма, где начинается новая, но я изменяю всему: новому искусству, динамике, боевым товарищам и пр. перед лицом че­ловека, так глубоко еще владеющего искусством. Перед лицом этого человека слабеет крепость моего «воинствующего духа», прощая ему все, с чем я никак не могу согласиться и никогда не соглашусь. Я думал, что происхождение формы из «индивидуаль­ных источников», из «личной взволнованности» художника дает право назвать такую форму старой, предшествующей, гумани­стической, и относил стихи Мандельштама к старым формам. Выходит, однако, что все равно откуда рождается форма, когда она имеет такую силу. «Все равно» — не для теории, ни даже для критики, а мне, живому человеку, все равно. Я все равно читал эти стихи целый день, буду читать, где бы я ни был и как бы хо­рошо ни знал, как делается и что такое новая форма. <...>

Жестокая судьба у этого поэта: на его голос фактически не может ответить ни один литературный резонатор. <...>

В наши дни, когда, по выражению одного уверенного чело­века, уже никто не хочет заполнять поэзией строчек между дву­мя рифмами, Мандельштам «поет своей музе»:

.«Нерасторопна черепаха-лира. Едва-едва беспалая ползет, Лежит себе на солнышке Эпира, Тихонько греет золотой живот».

Если же завтра, как это можно ожидать, нам удастся за­менить строфы формулами языка, он будет по-прежнему молить­ся за слова:

«За блаженное бессмысленное слово Я в ночи советской помолюсь».

<...> Условимся же никогда не забывать его, как бы мол­чалива ни была вокруг литературная критика. И через ее голо­ву станем говорить с поэтом, самым удивительным из того, что, уходя, оставил нам старый мир.

«Жизнь искусства» № 41, 1922

^

ДНЕВНИК. 1922 год


2 ноября

Из всего этого божеского напряжения — ничего не записать.

Ты ли это наконец, моя темная тревожная радость? Прав­да ли, что живу из последних сил?

А если ты, так почему в таком тумане и никакой от тебя помощи, кроме страха и лжи и тревоги?

Выдумать себе лицо и его искать — лучшее, конечно, сред­ство оправдывать все встречи и измены всему, что было. Милая блоковская формула!

Как я люблю тебя... Как стебель ты, гибкая; раскрываю­щиеся губы, злые и уничтожающие, говоря слова. Гибкая гибель, правда ли? Дорогие руки, из них пить любовь. Ты вся такая, из которой — пить любовь.

И пью, все позабыв...

^ Вечером того же дня

Ты такая, как будто, проходя, говоришь: «пойдем со мною» — и идешь мимо. Зачем это тебе надо звать и зачем меня позвала? Куда с тобою, ну, куда с тобою, бездомная нищенка?


3 ноября

«Еще не любишь ты, но верь: Не полюбить уже не можешь...»*.


4 ноября

Что мне веселье твое и беспечность, когда самой глубины жизни не пойму. Не постигаю я ее никаким десятым чувством.

Тут ли совсем близко или ее вовсе нет т пустота? А ты, черно-косая, лицом крестьянка, машешь еще перед самыми глазами своим веселым смехом. И счастлив я, как мальчик, и когда бы только почувствовала об этом предельном одиночестве. Не я одинок ~ ты во мне одинока, как свеча, как любовь моя к тебе, как память о том, что живешь. Нежная моя радость, долгой люб­ви не жди. Хрупка наша близость, как ледок.

Ты, грешница, будешь, если не умрешь, жалеть об этом...

7 ноября

Пикассо и Татлин. То, чем играют французы — мы прини­маем всерьез и делаем трагедию.

9 ноября

Можешь без меня? - Не могу; я еще такой тревожной тос­ки, такого беспокойства не помню..

ноября

Никогда еще так конкретно, так вблизи не чувствовал духа смерти — не то чтобы это было страшно, совсем даже не страш­но но одиноко и какое-то бессилие и духота, как будто сжато дыхание и так все серьезно, как никогда еще в жизни не было, и никакого возбуждения, очень просто и совсем обьщенно, если бы не было торжественно.

Мимо моей судьбы, или через мою дорогу, летит смерть — почти уверен в этом. Откуда у меня это чувство?

Я как будто даже чувствую духовный холод ее полета, ду­ше холодно, мне сиротливо: всему, что близ меня, холодно; все­му, даже вещам, одиноко и сиротливо. Что это?