I. Комната в Царском ~ Совершеннолетие Володи Дешевова Лида Леонтьева, Поездка на Валаам Нешилот Юкс и Юкси 7 дневник

Вид материала

Документы

Содержание ДНЕВНИК. 1923 год

Подобный материал:

• Экскурсии по Гродненской области, 50.92kb.
• Знамя Мира Рериха на Валааме, 35.21kb.
• «Нить судьбы», 276.34kb.
• «Нить судьбы», 276.09kb.
• Всё началось в 19ч. 00м. Как и во всяком сказочном государстве у нас в школе были различные, 8.53kb.
• Загородная поездка в мемориальный комплекс «Хатынь». Поездка в историко-культурный, 20.89kb.
• Боливийский дневник 7 ноября 1966 года, 1056.64kb.
• В фонд поддержки Володи Ланцберга, 16.58kb.
• «кижи + валаам + соловки» Москва – Петрозаводск – Кижи – Сортавала Валаам – река Шуя, 123.75kb.
• Конкурс рисунков Кл комната Кл комната, 157.14kb.

^

ДНЕВНИК. 1923 год

3 февраля

Вчера зашел за Ан., чтобы идти в КУБУ* менять карточки на паек. На обратном пути пригласил ее к себе позавтракать. Пришла. Ирина спала, Гали не было дома. Затопил камин, уса­дил Ан. в кресло у камина. Она похудела сильно за эти месяцы...

Все время Ан. настаивала, чтобы я показал ей последний дневник — в конце концов дал; разве мне не хотелось самому дать? Она была чем-то потрясена, уже на улице говорила: «Силь­ное впечатление у меня от дневника». Я потом перечитал его — не знаю, не понимаю, от чего бы могло быть это впечатление, что она нашла в нем.

Вечером потом я вспоминал, как она спросила: «Рад, что я пришла?» Отвечал я довольно глупо: «Еще бы». Я не рад, а сча­стлив был белым полным счастьем, так что все стало тихим и чис­тым, как в снегу. (Ан., это счастье, когда ты у меня.) В моей квартире у самых окон деревья сада — в окна видны ветки в снегу; Ан., придя, так наполнила комнату, что похоже было: ко мне пришла в гости сама зима, только теплая. Пили кофе, я что-то мало говорил..

февраля

Ахматова сказала о Блоке (разговор шел о способности удивляться жизни, о свежести восприятия): «Он страшненький. Он ничему не удивлялся, кроме одного: что его ничто не удивля­ет; только это его удивляло»..

февраля

Как, Ан., ты одинока после революции; как мы беспомощ­ны с тобой в жизни, задавлены!

15 февраля

Проходя мимо лихачей на углах, всегда вспоминаю Ан.: «Я ведь тоже хочу с Ан. на лихаче». Отчего лихач тоже какая-то — и не слабая — форма выражения любви? Всегда думаешь: взять бы ее, закутать в мех, посадить и везти в снежную пыль. Какое в этом освобождение? Это блоковская тема, на которую он, как и вообще на все, ничего не ответил, только тосковал.

В одну из пятниц пошел с Ан. в КУБУ менять карточки; встретили Татлина. Я был совершенно ошеломлен его «версаль­ским» обращением с Ан. Татлин был сама элегантность! Очень звал Ан. к себе, уверял, что у него тепло, на замечание Ан., что у нее очень ноги мерзнут, сказал: «Ноги ваши поставим на печ­ку, докрасна накалим, не бойтесь — холодно не будет»,— обяза­тельно хотел условиться тут же о дне. Между прочим, Ан. уже была как-то у него осенью и ждала, что он придет к ней; пом­нится мне, что Татлин даже назначил день, но не пришел; по­этому, когда он увидел Ан. в КУБУ, тотчас подошел и сказал во всеуслышание: «Велите так на колени перед Вами и встать!» Я не помню, да и не записать всей «изысканности татлинского обращения» - я недоумевал. Сговорились о дне (вторник), Тат­лин звал и меня, о Гале ничего этот раз не сказал. В воскресе­нье мы были в Мятлевском доме* на очередном докладе — Тат­лин позвал и Галю. Я же рассказал ей еще до этого о поразившем меня татлинском обращении и о том, что он меня звал. Ни мне, ни Ан. не хотелось, чтобы Галя шла, это внесло бы тяжесть для всех, как на самом деле и случилось. В этом смысле я и попро­бовал со всею осторожностью, на какую только способен, отго­ворить Галю идти. Она же страшно обиделась и с сухостью и злобностью сказала мне, что к Татлину пойдет обязательно. И пошла. Как было уговорено с Ан., я должен был за ней зайти, поэтому я вышел из дому раньше, пошел к Ан. и приехал с нею, Галя же поехала позже с Полетаевым. У Татлина было, конеч­но, всем тягостно, и ему; выходя от него втроем, я, как всегда хожу с Ан., взял ее под руку (с Галей я никогда под руку в жизни не ходил), у дома Ан. мы попрощались, Ан. звала нас вообще, но не на вечер в следующий вторник, на который позвала Тат­лина с женой. Тогда-то начались нескончаемые разговоры со сле­зами и рыданиями - Галя упрекала меня в подлости. Подлость, по ее мнению, заключалась в том, что я не говорю, когда хожу к Ан., что я не сохранил никаких, даже просто человеческих отношений к ней, Гале (как она могла это говорить, когда все мои отношения к Ан. разрушены из-за желания сохранить в доме Галю и беречь ее самолюбие), что я демонстративно хотел под­черкнуть мои отношения к Ан. тем, что отговаривал Галю идти к Татлину, что я, скрывая содержание моих встреч с Ан., обма­нываю и мучу ее (разве я могу рассказывать кому-нибудь о со­держании этих встреч, а не только Гале —■ довольно и того, что раньше, чем кто-либо, она узнала обо всем, пускай случайно, но я не отрекался и тогда ничего не скрыл, — неужели, если бы я все рассказывал, ей было бы легче), что только притворяюсь, го­воря о ценности дома и пр. Обвинениям, как и разговорам, му­чительным, ночным, не было конца. В субботу Галя целый день лежала и плакала, даже не поехала в клинику. Обо всем этом я ничего не говорил Ан., чтобы ее не расстраивать. К вечеру суб­боты Галя сказала, что она решила уйти от меня и переедет к Вере. Да, я обрадовался этому. Мне казалось, что это лучше для нее, Гали, что это наконец разрешит шестимесячное недоумение и тяготу, кроме того, разве мне не хочется все время мучительно и напряженно привести к себе в дом Ан. и жить с нею. Я обра­довался — и уж если говорить о моей подлости, то именно теперь и именно потому, что я не обнаружил этой радости перед Галей. Нужно мне было так и сказать: «Я рад, я хочу жить с Ан.». Я же ничего не сказал и, наоборот, стал говорить ей об Ирине.

В тот же вечер, в субботу, я мельком видел Ан. и расска­зал ей обо всем; сердилась, что я скрывал до сих пор. Она еха­ла в театр, сели на извозчика, был морозный вечер; на Казан­ской извозчик сбил с ног человека и остановился, человек лежал, видимо, пьяный; потом приподнялся, посмотрел на нас и ска­зал: «Ничего, ничего, поезжайте, друзья мои», и пытался встать; мы поехали. С Ан. сговорился на другой день забежать к ней, чтобы сказать, уходит ли и ушла ли Галя. Ни на другой день и вообще ни в какой день Галя не ушла. В воскресенье мы с ней пошли в Мятлевский дом (был мой доклад); она оживилась, и я почему-то опять показался ей примиренным, так что уже на обратном пути к дому разговора об уходе не было...

В понедельник должен был быть вечер у Ан., куда были при­глашены Татлины; Ан. спросила меня, буду ли я — отвечал ~ нет, без Гали не могу. Галя говорила уже о том, что ее Ан. не позва­ла и просила меня не ходить, если Ан. не позовет ее, я согласил­ся, уступил, это было для нас не существенно; так и Ан. объяс­нил. Тогда Ан. решила отменить вечер, но из-за Татлина это оказалось невозможным, и Ан. под мою диктовку написала за­писку Гале, приглашая ее. Галя пошла. И этого я тоже не могу понять.

Много было за эти дни ужасного, чего нельзя записать, что каждый так и унесет с собою в могилу. Сейчас немного тише, не думаю, чтобы надолго.

А так все чаще и чаще думаю о том, как Ан. пришла бы в мой дом и жила бы.

.Хотим с ней поехать в Москву. Но Галя, как узнала, что я собираюсь в Москву, тоже, кажется, решила ехать со мною.

Завтра именины Ан.; какая сейчас сдавленная любовь. Ско­ро нельзя будет видеться и у нее, приезжает Судейкина, а затем Артур.

Как я помню все время ее руки вокруг шеи.. февраля

Татлин сказал Ахматовой: «Вы еще, может, в люди выйде­те, работайте только».. февраля

Вчера поздно ночью возвращался; в саду Шереметевского дома (где живем) сел на скамеечку у нашего крыльца. Была тишина, сад в инее, ветви вверху, как сети и короны, рассыпан­ные над землею и снегом, и торжественно, и так тихо и царст­венно в ночной тишине; вспомнил Ан.— мучительная, смертель­ная тоска. Как бессмысленны показались все жертвы; что моя работа, даже мое дарование — это все не от меня, все в той сти­хии, без которой я не я, не моя воля — жить и мыслить; моя един­ственная воля, мое желание одно, мое индивидуальное, вправ­ду, мое желание моего счастья — Ан., жить с Ан.— Этого нет; кому нужна эта жертва, что без этого все, все, все?

Посмотрел на эту царственную тишину, на все эти ночные серебряные короны, потом на серевшее розоватое над ними небо — пусто; в первый раз в жизни почувствовал ночью, перед лицом тишины и снегов, и белых ветвей, что страшная пустота -мир, что ни смысла, ни Бога... Пуст мир и бесцелен.

А сегодня утром пошел к Ан. рассказать ей, что и как гово­рили о ней вчера у Кричевских, и рассказал ей об этих мыслях ночью; Ан. стала странной. Начала говорить о том, что не спала ночью, что я это мешал ей спать — думала обо мне и смерти; хо­тела умереть, страшно хотела умереть.

Удивился.

Вечером накануне проводил ее в театр на «Зигфрида», как говорила; подъезжая к театру, от продавцов программ услышал, что не «Зигфрид», а «Онегин» и, зная, что Ан. не любит «Онеги­на», спросил ее, пойдет ли ~ отвечала «да» и шмыгнула в подъезд.

Не то чтобы удивился, смутно чувствовал, что не для «Зиг­фрида» ехала, не для театра ездит в театр — и не стал об этом думать.

Когда Ан. сказала, что не спала ночью, и что она думает, не спала из-за меня, и что это я «толкал ее в смерть» - показа­лись очень странными ее слова.

.Потом мы сели на кушетку, Ан. заметалась и затомилась, говорила много и сразу ласковых слов, как обычно не делает. И затем спросила: «Думаешь ты, я верная тебе?» Отвечал, что думаю — неверная, но не верю чувством своим этому. И все по­нял сразу. Потом долго еще в томительной борьбе то говорила, то отказывалась, наводила и отступала, все утверждая, что не может меня обмануть, невинного.

Хотела показать какое-то письмо, но потом раздумала. На­стоял, чтобы показала, хотя все, в сущности, было ясно.<...>

Как еще любить тебя, Ан.?.

февраля

Три дня — все об этом, плохо сплю... О, Господи, как устал.. февраля

Как тогда, не могу сказать — любви не тронула... Потрясла ее с корней доверху, так что ходил и жил, как в каком-то страш­ном землетрясении: разрывалось, ломалось, рушилось и ничто не могло ни разорваться, ни сломаться, ни рушиться — и вот в том, что ничто не могло, и было, пожалуй, самое больное...

Но она невиновата, и больше невиновата, чем я и кто-ли­бо. Необъяснимо, а знаю точно, что верно: ее начало ангельское. Ангел она, ангел, ангел.

Виновато именно то, что моя любовь для нее недостаточна. Смотри же, не сделай ей больно из-за своего эгоизма; работай над своей любовью, очищай и очищай.

Есть еще одно ужасное от него ее любовь кажется пору­ганием любви.

Не попрекай ее и в мыслях грешным телом.

Солнце уже греет; вышел в сад - небо и снег — лирика. По­ет любви; мир мой люблю тобою, Ан..

февраля

Днем проводил Ан. к доктору; затем был в КУБУ на заседа­нии и у Кричевского (по плакату). Хотелось знать, что сказал доктор — и позвонил от Кричевского к Щеголеву*, где Ан. долж­на была быть (Валентинин день); ее там не было. Возможно, что она расстроилась и не поехала к Щеголеву вовсе; вечером шел мимо ее дома; пошел нарочно, чтобы зайти к ней; поравнялся с домом и не захотел. И показалось мне, что никакой любви, в сущ­ности, нет.

У меня недостает любви, не хватает... Пустота в душе; и думал, если бы уже Гали не было дома, если бы она тогда дей­ствительно ушла,— какая страшная глухая была бы пустота.

.Днем Ан. сказала: «Немножко ты меня все-таки любишь» — что значит это «немножко»? Значит это, что на большую лю­бовь не способен. Но может быть также: большой любви она во мне не вызвала. Я ли виноват или она?

Да, я — сухой.

Того ли ждал и просил у нее («И одно мне осталось — пе­чальная власть бунтовать ненасытную женскую кровь, разжигая звериную страсть»). Так не вошла она ничем в мою жизнь, а мо­жет быть, не могла, если жизни нет.

Может быть, и любви другой нет, кроме звериной или ужас­ной, смирной и скудной братской любви. Чтоб попроще было. Никогда ты не выгоришь, романтика; так и хожу, говоря попро­ще — а нервы разметаны по небу в бесплодной горячке.

Господи, камень! собери мне жизнь, я уже отчаиваюсь ее собрать.

Жил бы без биографии, в работе, в статьях — лучше было бы (биография губит). В каждом еще из нас сидит Некрасов-Маяковский.

Ан., я все-таки люблю, я, как Г. люблю, и ты тоже будешь хозяйкой, немножко оригинальнее Гали, но зато и неверной...

Как не хочу жить, не хочу; а только работать: книги, да статьи, да книги.

Как я помню ее руки, как у «cruche cassee»¹. Много лучше­го отдано встрече с тобой, много и загублено; в первый раз так много загублено, так понимаю, что загублено, так я чувствую, что постарел и устал.

Только ты не вина своими страданиями ты покрыла все и уже давно.

Пошли, Теплая Заступница, ей мир, перекрести ее со своей высоты (холодной и пустой, как небо между звездами), перекре­сти ее голову, которую я так любил держать в руках, которую я держал бы в руках вечно, если бы вечность существовала.

Будь добр с ней, Господь, мы не умеем этого.

Почему так больно, отчего?