М. В. Максимов (отв редактор, г. Иваново), А. П. Козырев (зам отв редактора, г. Москва), Е. М. Амелина (г. Москва), А. В. Брагин (г. Иваново), И. И. Евлампиев (г. Санкт-Петербург), К. Л. Ерофеева (г. Иваново), О. Б. Ку

Вид материала

Содержание

E pour si muove!”
Г.Е. АляЕв
С.а. нижников
Ю.д. кузин
В.с. соловьёв в истории философии

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 12

Б.К. Матюшко

Национальный педагогический университет

имени М.П. Драгоманова, г. Киев

“^ E POUR SI MUOVE!”,

ИЛИ ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ВЛАДИМИР СОЛОВЬЁВ

ИСТОРИОСОФСКИМ ПЕССИМИСТОМ?

Рассматривая «Три разговора» Владимира Соловьёва в качестве действительного во всех отношениях философского завещания великого русского мыслителя, в первую очередь следует обратить внимание не только на 110-летие, отделяющее нас от времени его ухода в вечность.

Актуальность – это не что иное, как действенность, можно смело утверждать, что и действительность. В случае с вышеназанным последним творением Соловьёва слово «завещание» имеет решающее значение. Оно состоит не только в передаче наследства тем, кто остается в этом мире, но и даже еще в бльшей мере, чем это, исполнение воли того, кто идет в мир иной.

Именно в этом отношении представляют интерес незабвенные «Три разговора» Владимира Соловьёва.

Об историософии, этике, социальной и политической философии Владимира Соловьёва написано довольно много. Нельзя не отметить философских находок многолетних исследователей творчества выдающегося русского философа, в первую очередь уважаемых участников нашего Соловьёвского семинара.

Мы уже отмечали, что актуальность равняется действительности. Дополним это особенностями феномена завещания, и становится очевидным: в нашем случае речь идет не о чем ином, как о современности. Ведь именно мы являемся, каждый по-своему, исполнителями воли Владимира Соловьёва.

Приверженцы детерминизма и фатализма могут возразить, и у них есть на это основания. Но в нашем небольшом исследовании, даже, согласно украинской научной традиции, “в розвідці”, то есть буквально «в разведке», мы хотим обратить внимание на те аспекты исследуемого текста, которые сейчас, через уже второй век после его появления, могут быть надлежащим образом оценены.

Определение настроения позднего Владимира Соловьёва, в особенности его философии истории, часто представляется как драматизм, а то и пессимизм. Соответствующие оценки имеют некоторое основание и в высказываниях мыслителя. Вспомним хотя бы риторический вопрос его славного отца, Сергея Соловьёва: «Где ты новые народы сыщещь?». Текст последнего произведения Соловьёва, особенно приложение – «Краткая повесть об антихристе», прямо гласит: «Драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено». Явный контраст с тем, что сказано во многих других предыдущих произведениях о личности как творце истории.

Известны также слова Евгения Трубецкого: «В последний период его творчества все эти утопии одна за другою отпадают, и, наконец, к концу жизни он освобождается от них окончательно. Тут мысль его совершает величайший свой подвиг, высший свой полет, который должен увековечить его имя в истории». Именно они помогают раскрыть избранную нами тему, то есть поставить пессимизм позднего Соловьёва под вопрос.

Наши аргументы на этот счет должны быть правильно поняты. Не может быть и речи о сектантского образца чрезмерных апокалиптических ожиданиях и, с другой стороны, «сгущении красок» по отношению к распространенному взгляду.

В «Трех разговорах», как отмечают современные исследователи творчества Соловьёва, имеет место и архитектоника, и увлекательность стиля, напоминающая известные, культовые фильмы, и апокрифичность. Соединение этих и других качеств текста вытекает из его роли в наследии автора и напрямую связано с содержанием: великий русский мыслитель предлагает нам не статью, не трактат, и уж тем более не диссертацию, а именно разговоры, диалоги сродни платоновским, оканчивающиеся повествованием почти летописного, но в тоже время пророческого характера.

Каждая из предложенных Владимиром Соловьёвым тем обсуждения, а это, как явствует из заглавия, война, прогресс, конец всемирной истории, антихрист, – достойна отдельного исследования. Нам же важно отметить, что в раскрытии первых из трех соответствующих вопросов мыслитель свидетельствует о пересмотре своих взглядов, высказанных несколькими десятилетиями ранее в таких работах, как «Философское начало цельного знания», «Национальный вопрос в России», «Великий спор и христианская политика», «История и будущность теократии», «Русская идея», «Россия и Вселенская Церковь», «Оправдание добра». Поздние статьи Соловьёва о Платоне, Конте, идее сверхчеловека представляют собой тексты, переходные от фундаметнальных трудов к его философскому завещанию.

Этот пересмотр проявился в том, что в первую очередь этические, социально- и политико-философские, экуменические и, конечно же, историософские идеи, получившие в указанных произведениях серьезную разработку, обоснование и собственный, соловьёвский ответ на «вечные» вопросы, в «Трех разговорах» совершенно преобразились.

Они не только предстали перед нами как открытые и насущные, даже животрепещушие, но и поставлены так, чтобы именно последователи, в том числе и мы, люди ХХІ века, дали на них свои ответы и сверили их с выводами и прозрениями величайшего русского философа.

Что касается войны – достаточно сопоставить тематические главы «Критики отвлеченных начал», «Оправдания добра», с одной стороны, с рассказом Генерала, повествованием о политических событиях перед приходом антихриста, его поражением – с другой. Глубокий этический анализ смысла войны, вопрос о ее справедливости, последняя война в истории человечества – вот цепочка развития мыслей Соловьёва в данном вопросе. Конечно, здесь присутствует драматизм, даже трагизм, но развязка – недостижимый при всех земных условиях и усилиях вечный мир.

Проблема прогресса, проходящая красной нитью практически через все творения Владимира Соловьёва, начиная с «Кризиса западной философии (Против позитивистов)», и здесь находит свое решение. Обратимся к словам участников «Трех разговоров», и станет ясно, что цель поступательного развития человечества, столь четко сформулированная в экуменических, политических и теоретико-философских трудах мыслителя, действительно, освобождаясь от всех видов утопизма, находит свое достижение: человечество избавлено от войн и последнего врага – смерти, объединилось сразу же после объединения трех ветвей христианства в одну Церковь, в отношении усовершенствования сделало последний шаг. Нам возразят, что эти события свершились после расправы антихриста над духовными лидерами христианства, но вспомним историю о воскресении усопших перед появлением знамения Жены и слова старца Иоанна, папы Петра и профессора Паули: «Теперь мы вместе!».

О конце истории в понимании Владимира Соловьёва есть разные мнения, что вполне естественно. Не претендуя на истину в последней инстанции, тем более, на фундаментальность результата, можем отметить несколько моментов, которые делают пессимистическую характеристику философии позднейшего Владимира Соловьёва далеко не категоричной.

Заканчивается время того мира, в котором жил мыслитель. Что это может значить, если не понимание им неспособности даже технологического (и «постхристианского»!) общества достичь не только собственных, но и всечеловеческих ценностей? «Великий социолог», как знаем из Приложения к «Трем разговорам», предложил чисто земное решение всех чаяний всех людей. Сюда же можно отнести и описание Владимиром Соловьёвым типичной для наших дней глобализации, в том числе и ее последствий для разных великих, с историей мирового масштаба, стран и народов, включая Россию. Риторический вопрос о новых народах как новых творцах всемирной истории также может быть решен за пределами моно-, биполярной и даже многополюсной мировой системы. Провидел русский мыслитель также возрастание роли исламской и восточно-азиатской, буддийской цивилизаций, к которым относился с уважением, и призывал к мирному диалогу. Конфликты Запада с этими мирами не только являются свидетельством его разложения, но и предваряют сам конец истории.

В чем же разгадка того, что наше небольшое исследование мы озаглавили легендарными словами Галилея? Только в христианском по форме и содержанию наследии Владимира Соловьёва. Об этом свидетельствует то, что предложенное им решение национального и других общественных вопросов имеет в существующем, часто сознательно и навязчиво, насильственно секуляризуемом обществе значение, не превышающее значений известных утопий. Мир, по разным причинам отклонившийся от высшего идеала Христа, уподобится строителям Вавилонской башни и просто обречен на замену «новым творением».

^ Г.Е. АляЕв

Полтавский национальный технический университет имени Юрия Кондратюка

Русская школа моральной политической

философии (к методологии

историко-философского анализа)

Концепции ряда представителей русской религиозной философии периода её расцвета (конец ХІХ – первая половина ХХ века) вполне адекватно эксплицируются в категориях философии политики, государства и права. Можно говорить о целом направлении в русской и мировой философско-политической мысли, а именно – о русской школе моральной политической философии, представленной именами Вл. Соловьёва, С. Франка, Н. Бердяева, С. Булгакова, И. Ильина и других. Русские религиозные философы создали метафилософию политики – религиозно-философскую политическую онтологию, – которую можно смело отнести к «этической ветви» мировой политической мысли, к тем философско-правовым учениям, которые не отрывают политику от морали, а, наоборот, стремятся их соединить. Моральная политика отождествляется, особенно Вл. Соловьёвым, а также и поздним С. Франком, с христианской политикой. Некоторые основные идеи этой школы можно сформулировать следующим образом.

Во-первых, человек как духовное существо способен к моральному поведению и оценке, он творит добро как сотворец, хотя и очень часто прибегает ко злу, пользуясь данной ему свободой. При этом единство человеческого бытия не позволяет разорвать его на отдельные части, в одной из которых человек подчиняется моральным предписаниям, а в другой – законы морали над ним не властны. Политическое поведение людей, государств, общественных институтов можно и необходимо точно так же оценивать с моральной точки зрения, как и поведение человека в межличностных отношениях.

Во-вторых, политика и государство рассматриваются как вспомогательные, но необходимые способы морального совершенствования человечества. При этом их роль состоит не в непосредственном внедрении добра, которое творится духом человека, а в надлежащем ограничении зла. Ценность политики и государства не абсолютна, а относительна. Закон является формой борьбы с несовершенством мира, которая сама отражает это несовершенство. В этом – внутренняя противоречивость правовой и политической деятельности: как борьба с грехом она сама имманентно греховна. Но осознание этого факта никак не оправдывает ещё большего греха – греха пассивности в борьбе со злом, потакания преступной и антиобщественной воле. Отсюда вытекает невозможность абсолютно лучшего по сравнению с другими государственного устройства.

В-третьих, высшим критерием моральности политики является уважение к правам и свободам человека, его достоинству как богоподобного существа, имеющего свойства свободы и творчества, индивидуальности и неповторимости. Вместе с тем человек рассматривается как конкретное бытие соборного единства, как индивидуальность, становящаяся духовным Я только в общении с другими Я, духовность которых имеет общий исток в единстве Божьего духа. Поэтому уважение к достоинству человека является, в первую очередь, уважением прав других людей, т.е. исполнением своей моральной обязанности – обязанности служения, – а не слепым отстаиванием «категорического императива» собственных прав.

^ С.А. НИЖНИКОВ

Российский университет дружбы народов, г. Москва

КОНЦЕПТ «ОСЕВОГО ВРЕМЕНИ» КАРЛА ЯСПЕРСА

И БИБЛЕЙСКИЙ ПРОФЕТИЗМ О. АЛЕКСАНДРА МЕНЯ

Новоевропейское мышление оскопило философию, – из любви к мудрости она превратилась в рациональный дискурс о вещах, пав жертвой сциентизма технократической цивилизации. Она утратила платоно-аристотелевское самосознание, богословие как свою составную часть, утратила высшую мудрость – профетическую и божественную, осознание того, что философия начинается не только с Фалеса, но и с библейских пророков. Эту мысль значительно проясняет творчество отца Александра Меня, напоминающего, что и «пророки жили в эпоху духовного пробуждения человечества, которую Ясперс удачно назвал “осевым временем”». В этом смысле «профетическое движение явилось составной частью общего стремления людей найти новое миросозерцание, обрести высший смысл жизни»¹. В понимании философии как philosophia perennis совпадают откровение божественное (религия) и человеческое (философия). «Для философии, – подчеркивает К. Ясперс, – религия не враг, а то, что ее существенно затрагивает и возбуждает ее беспокойство»². «Греческий и ветхозаветный монотеизмы, – продолжает Ясперс, – совпадают», хотя монотеизм религиозный создан «силой действительности Бога в сознании пророческой экзистенции», а философский – «мысленной трансценденцией»³. С позиций о. Александра Меня, также «борясь против язычества и суеверного магизма, ханжества и деспотизма, пророки провозгласили чистый этический монотеизм…»⁴. Ясперс добавляет, что «греческий и ветхозаветный монотеизмы сообща создали западную мысль о Боге»⁵.

Как Ясперс, так и о. Александр признавали историю развития духовной культуры человечества, в которой Восток занимает свое выдающееся место, признавали его великих учителей. Вместе с тем, если о. Александр выступает как православный христианин, мысля восточнохристианскую истину универсальной, Ясперс исходит из некой «всеобъемлющей библейской религии», отрицая ее вероисповедные трактовки⁶. Он стремился разработать своеобразную «философскую религию» путем «обновления скрытой в религиозности философской веры», «превратить религию в философию»⁷.

В отличие от Ясперса, о. Александр Мень стремился вскрыть не только общее, но и особенное в библейской профетической традиции. Он обнаруживает, что в семье «осевых» мудрецов библейские пророки занимают особое место. Вместе с тем полнота культуры для о. Александра Меня, так же как и для Карла Ясперса, «раскрывается в совместном творчестве народов»⁸ О. Александр Мень приводит высказывание Августина, которому следовал и сам: «В главном – единство, в спорном – свобода, во всем – любовь»⁹.

Примечания

¹ Мень А.В. История религии. В 7 т. Т. 5. М.: СП «Слово», 1992. С. 9.

² Ясперс К. Философская вера // Смысл и назначение истории. М.: Республика, 1994. С. 456.

³ Там же. С. 458.

⁴ Мень А.В. История религии. В 7 т. Т. 5. М., 1992. С. 315. Ясперс также определяет пророческую деятельность как «религию чистого этоса» (Ясперс К. Философская вера // Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 468).

⁵ Ясперс К. Философская вера // Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 459.

⁶ Ясперс К. Философская вера // Смысл и назначение истории. М., 1994. С. 473.

⁷ Там же. С. 472.

⁸ О. Александр Мень отвечает на вопросы слушателей. М.: Фонд имени Александра Меня, 1999. С. 263.

⁹ Там же. С. 272.

^ Ю.Д. КУЗИН

Ивановский государственный энергетический университет

Мысль в лире: опыт жизни, любви и веры

в философско-эстетическом освоении бытия

(к 70-летию профессора Е.Б. Рашковского)

Человек сложен и многомерен: его самореализация неожиданна, порою непредсказуема и многослойна. Е.Б. Рашковский сам признается, что «обнаружил себя в трех постоянно пересекающихся жизненных потоках – академический исследователь…, поэт, школьный учитель… Мне кажется, эти три потока не только подавляют и блокируют друг друга, но, слагаясь в единый жизненный путь, входят в странный… резонанс¹. Согласно признанию юбиляра, на его творческую судьбу еще полвека назад стал влиять В.С. Соловьёв, чья личность счастливо соединила в себе гений философа, талант поэта и вдохновение христианского проповедника. Многоцветие дарований, – этот важный признак не только ушедшего Серебряного века, но и всей мировой культуры в целом, – характерно и для Е.Б. Рашковского.

В тривиуме «философия – поэзия – красноречие» поэзия занимает особое место: она фиксирует следы одухотворенной Вселенной. Поэзия Е.Б. Рашковского лишена пафосной риторики и поэтому рождает особый ассоциативный ряд, далекий как от аффектизации идеи государственного величия, так и от торжественной архаики библейско-евангелических сюжетов. Свое поэтическое дарование Е.Б. Рашковский реализует как в экзотическом жанре хайку, так и в традиционном классическом стихотворении. Е.Б. Рашковский замечает, что «хайку – медитативный, по существу, духовный жанр, смысл которого – выразить в простых и случайных образах и знаках человеческую интуицию многоединства Вселенной»². Здесь царствуют две стихии – синего (от Неба) и белого (от Света); концептуальное содержание стихов – хайку Е.Б. Рашковского определяется субстанциальностью бытия в его двух ипостасях – небесно-божественной и духовно-светозарной. Поэт обращает свою мысль к тайнам мироздания и человеческого Я. В ряде стихов достигается полное слияние единичного, конкретно-бытийного, привычного и преходящего с высоко духовным, нетленным и торжественно приподнятым.

В стихах, написанных в классической манере, Е.Б. Рашковский, на наш взгляд, в качестве центральной темы берет, по выражению Т. Манна, «сожитие тела и духа, красоты и мудрости и взаимопроникающее сознание того и другого». При желании можно установить или предположить творческие созвучия Е.Б. Рашковского с Тютчевым, Блоком, Вл. Соловьёвым, Апухтиным, Андреем Белым, Мандельштамом, Пастернаком… В поэтической лаборатории Евгения Борисовича тщательно изучается наследие поэтов разных эпох, народов и стилей: грузинских мастеров слова, английских, французских, польских, еврейских и других литераторов; здесь мы встречаем Рабиндраната Тагора и Гийома Аполлинера, Леопольда Стаффа и Джеймса Джойса, Ежи Харасымовича и Овсея Дриза, Евгена Плужныка и Владислава Броневского…

Логика мысли и разума в творчестве Е.Б. Рашковского выступает как логика гармонии, где понятие, чувство, мысль, образ, слово, звук, мелодия стиха, художественная интуиция сплавлены в некую целостность, образующую совершенно новое качество. Обаяние стиха заключается не столько в метафорических и аллегорических формах выражения его содержания, сколько в его суггестивности. Мир символов в поэзии Е.Б. Рашковского богат, сложен, разнообразен и непредсказуем. Человек живет в окружении символов; взгляд его упирается в некие условные знаки, каждый из которых воплощает комплекс определенных смыслов, эмоций, переживаний, идей, образных структур. Смыслы расширяются и, сопричастные историко-культурному контексту, выходят на уровень универсальных обобщений и прозрений. Природная среда, благодатная аура культуры, взаимоотношения государств и этносов – все входит в творческую атмосферу стиха, одновременно усиливая всемирность происходящего и микрокосмичность индивидуализированного поэтического опыта.

Мотивы незавершенности, внутреннего драматизма и ранимости наличного бытия, присущие стихам Е.Б. Рашковского, соединяются с идеей должного, преобразующего этот мир – как в условно-идеальном, так и в реально-событийном его аспекте. Здесь речь идет о всеединстве как философской идиоме Царства Божия, выраженной поэтическими средствами. Таким образом Е.Б. Рашковский продолжает свое духовное общение с Вл. Соловьёвым в сфере литературно-художественного творчества. Мир преображается и воскресает в свободе, проходя через муки распадения и отторжения. В этом преображении и воскресении в мире истины, красоты и добра нас ведут к цели вера и разум. Из «сложной коллизии веры и разума, из коллизии недосказанного изреченного слова, из коллизии умолчания и определения…и вытекает живое и вечно открытое богатство человеческого духа»³. Наконец, софийность Бытия и Вселенной есть «мы – в – мiре и мiр – в – нас –мы – в – Боге и Бог – в – нас», где все «объято пламенем духовной коммуникации»⁴, важнейшей частью которой и является поэтическое Слово.

Примечания

¹ Рашковский Е. На сбивчивом языке: 101 зарисовка в пути. Кн. I. М: Рудомино, 2005. С. 25.

² Там же. С. 24.

³Рашковский Е.Б. Философ моей жизни // Соловьёвские исследования: Период. сб. науч. тр. Вып. 20. Иваново, 2008. С. 143.

⁴Там же. С.144.

Секция 1

^ В.С. СОЛОВЬЁВ В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Е.М. АМЕЛИНА

Государственный университет управления,

г. Москва

РОССИЯ И ГЕРМАНИЯ В ИСТОРИОСОФИИ ВЛ. СОЛОВЬЁВА И С. БУЛГАКОВА

Историософия Вл.С. Соловьёва, родоначальника русской философии всеединства, и его идейного последователя – С.Н. Булгакова, исходила из идеи синтеза светского и религиозного подхода к действительности. Исторический процесс представал в их взглядах как восхождение всего сущего к Богу, в котором преодолевается состояние раздробленности мира и возникает всеединое человечество, выявляющее индивидуальные национальные особенности. Важнейшими активными субъектами истории философы считали народы и национально-государственные образования. В национальности они видели не только историческое явление, но и носительницу определенной метафизической идеи, ценное, творческое, живое субстанциональное начало. Интегральный подход к исследованию социальной действительности сопровождался в философии всеединства культурологическим и социально-психологическим анализом, позволяющим обнаружить своеобразие духовной сущности её действующих лиц. Мыслители стремились выявить неповторимость духовного мира разных народов: английского, французского, польского, еврейского и др., но особое внимание они уделяли при этом русскому и германскому народам.

Вл. Соловьёв неизменно говорил о великих стихийных силах русского народа, о его богатых духовных задатках. В русских он видел одну из европейских наций, которая создавала свои истинно великие свершения «только при самом тесном внешнем и внутреннем общении с Европой». К этим свершениям он относил призвание варягов, крещение Руси, реформу Петра, поэзию Пушкина. Особенность русского человека он находил в его восприимчивом, отзывчивом и всеобъемлющем характере, а высшее призвание русского народа связывал с его христианской способностью к самопожертвованию во имя общечеловеческих целей. В статье «Любовь к народу и русский национальный идеал» (1884) Вл. Соловьёв указывал, что всякая национальность в похвале своему народу выражает свой идеал: француз говорит о прекрасной Франции, англичанин о старой Англии, немец с гордостью говорит: die deutsche Treue. Русский же народ, желая выразить свои лучшие чувства к родине, говорит только о «святой Руси». Философ считал неоспоримым высокое достоинство германской культуры и признавал особое влияние немецкой философии на русскую мысль. В немецком народе он видел великую нацию мыслителей, чей дух связан с высшими мировыми достижениями в области ума и рационального творчества. Однако политику немецкого государства на мировой арене находил хищнической и несправедливой. «Плоды великой германской народности, – писал Вл. Соловьёв, – суть Лессинг и Гёте, Кант и Шеллинг, а плод германского национализма – насильственное онемечение соседей от времён тевтонских рыцарей и до наших дней». В знаменитом произведении И.Г. Фихте «Речи к немецкой нации» мыслитель усматривал проявление «произвольного и отталкивающего» национального эгоизма, хотя и отмечал, что Фихте высоко ставил немецкий народ только потому, что видел в нём сосредоточенный разум «единого и нераздельного человечества».

С.Н. Булгаков развивал идеи Вл.С. Соловьёва в ХХ веке. Он застал самые сложные годы второй мировой войны, где в ужасной схватке сошлись главные действующие силы истории, великие народы: немецкий и русский. «Эта война, – писал он зимой 1942 года в работе «Расизм и христианство», – страшна и мучительна для всех народов, но можно сказать, что никакие народы не несут в ней такого риска и такого страдания, как соседние географически и культурно народы русский и немецкий». Философ считал, что через роковое столкновение России и Германии разрешается будущее человечества. За их противоборством стоят не просто вопросы экономического или политического первенства, а разрешается мистическая тайна истории, определяются христианские судьбы мира. Анализируя всю сложность взаимоотношений между Германией и Россией, С. Булгаков стремился определить душевный склад и волевой настрой данных народов, выявить их действительное историческое призвание, показать то особое место, которое они призваны занять в будущей «всечеловеческой симфонии народов».

Поскольку для С. Булгакова любой народ – это, прежде всего, личность, «умная сущность», которой «соответствует определенный носитель в ангельском мире», то взаимоотношения между «германством» (термин С. Булгакова. – Е.А.) и Россией он видел как уникальное в человеческой истории взаимодействие двух особых, разных по своему культурно-историческому возрасту личностей. Культурно-историческое старшинство, считал философ, в мировой исторической практике, как правило, подталкивает более молодые народы к внутренней капитуляции. Однако русский человек, глядя на своего соседа «снизу вверх» и видя в германской культуре олицетворение мировых европейских достижений, считал своим долгом не сдаваться на милость победителя, а учиться у него. Он учился, писал С. Булгаков, «даже если эта учеба переходила в тягостный труд, борьбу со скрытым страхом и скрежетом зубовным». Отношение русского к немцу было отношением отнюдь не детским, а исключительно серьезным и ответственным.

Во взаимодействии России и Германии философ видел особый род «культурно-исторического романа», «род эроса», разновидность взаимного притяжения, хищнического и поработительного со стороны Германии и пассивно-притягательного со стороны русской. В этих отношениях один участник не может обойтись без другого, так как обладает противоположным «биологически-психологически-духовным чувством жизни». Если германство выражает мужскую стихию духа, то Россия – женскую. Эти народы, указывал мыслитель, удобно, легко и естественно соединяются между собой, хотя итогом этого является некоторая зависимость России. В силу такого взаимодополняющего контраста мироощущений и мировидения, отношения между ними достигают особой близости – конгениальности, даже вопреки военному противостоянию. Взаимодополняемость русского и германского начал, считал С. Булгаков, определяется также и тем, что каждый из них обладает общей способностью к проявлению качества всечеловечности. Если немец всечеловек прежде всего умом, то русский – сердцем. «Всечеловечный» народ русский, – писал философ в работе «Расизм и христианство», – вмещает в широте души своей сочувственное понимание и любование всеми народами, каждым по-своему… . Нет такого европейского народа или даже только народности, которые не нашли бы для себя место в этом …всеевропейском музее культуры, которым является наша «варварская» родина». В противоположность русскому человеку немцу не свойственно любить ни схожего с ним англичанина, ни легкомысленного француза, ни другие более мелкие народности, чисто количественно с ним несоизмеримые. Только в России он видит начало соразмерное, и поэтому именно к ней он прикован, «её инстинктивно ценит, хотя и высокомерно презирает».

Критически анализируя явление гитлеризма, С. Булгаков квалифицировал его как порожденный язычеством расизм, атеизм и антихристианство, как плод самоотравления и опустошения религиозного духа, начавшегося с реформации и гуманизма. Он считал, что в его появлении свою отрицательную роль сыграло «мрачное волевое начало» философии А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. Трагизм противоборства русского народа с германским во второй мировой войне философ усматривал в непомерности исторической ноши русского человека, которому приходилось бороться с гитлеризмом, находясь в плену у большевизма. Сам большевизм мыслитель характеризовал как «антирусский блок воли», как сталинское насилие над русским духом, развившееся в благоприятной среде русского варварства.

Размышляя над будущим России и Германии в тот период, когда мировая война ещё не достигла своего апогея (февраль 1942 г.),

С. Булгаков был убежден в том, что Россия как «энтелехия мировой истории» преодолеет, вопреки всем ужасам и страданиям, и внешнюю агрессию, и большевистское варварство. В её грядущей жизни наступит эпоха исторической ассенизации, которая расчистит почву для свободного творчества, главная задача которого состоит в явлении миру творческого лика русского православия, судьбы которого станут всё более вселенскими и экуменическими. Немецкий же народ, пройдя через унижение своего поражения, преодолеет духовную болезнь расизма и отпадение от христианства. Он займет своё достойное и высокое место в исторической симфонии народов, при этом взаимосвязь России и Германии в будущем не только не исчезнет, но проявится ещё сильнее. В новую послевоенную эпоху перед освобожденными народами вновь встанет задача соборного объединения человечества, разрешимая лишь по мере преодоления национального эгоизма и духовного аскетического самовоспитания. По-прежнему актуальными останутся идеалы христианского универсализма, проповедующие, по словам Вл.Соловьёва, «вселенское братское объединение всех наций в асболютном добре».

Blog

Содержание