Geum.ru

Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   51

Прохор заволновался, глаза заблестели. Труднов, снисходительно посмеиваясь, добавил:

- Провалился в какую-нибудь пещеру и шею сломал. Здесь много ям под кустарником и мхом.

За островом был узкий пролив и высокий скалистый берег. На скалах - ни кустика. Кенайцев там быть не могло. Но Прохор загорелся плыть этим путем. Василий Труднов, снисходительно поглядывая на молодого стрелка, направил байдару к берегу. Они пошли проливом и, зайдя за остров, закрутились на месте, сигналя остальным. Там, в заливе, куда не втиснуться и двум малым судам, стоял фрегат со спущенными парусами.

- Сдурела команда, что ли? - удивился Труднов: - Чуть дунет и размолотит судно в щепки.

Один якорь корабля был заведен к безымянному острову, другой - на отмель в заливе. Промышленные увидели заваленный фок, разбитый бушприт. Баранов встал в полный рост на большой десятибеседочной байдаре, приложился к подзорной трубе, прочитал название, писанное латинскими литерами:

- "Финикс", - сказал Медведникову. - Без флага. Уж не на этот ли слабый корабль намекал кенайский тойон?

На фрегате забегали, засуетились, готовя пушки к бою, подняли звездный флаг Соединенных Штатов. Баранов снял шапку и велел Медведникову поднять Российский флаг.

Байдары партии остановились на расстоянии пушечного выстрела от корабля и рассыпались вокруг острова. Алеуты и кадьяки тут же забросили удочки. Гребцы в большой кожаной лодке Баранова проверили ружья и пошли к кораблю. С борта был брошен штормтрап. Баранов с Медведниковым поднялись на палубу, встреченные кем-то из команды, прошли на ют. Вскоре Василий показался на шканцах и помахал рукой. Прохор с Трудновым налегли на весла. С большой байдары лебедкой на борт подняли Поспелова.

Малочисленная команда встретила русских со слезами радости на глазах. Уже не чаяли выбраться отсюда живыми. На палубе не залатаны были следы недавнего боя. Кабанов ковырнул ножом, вытащил пулю из мачты, повертел перед носом, показал Баранову:

- Вот почему у кенайцев было столько покойников разом?

"Финикс", с судовладельцем ирландского происхождения Муром на борту, загрузился оружием в устье Колумбии и взял курс на островных индейцев. Возле мыса Дуглас капитан, по имени Портер, встретил знакомого тойона и поставил судно на рейд. К борту подошли лодки, дикие хотели плясать в честь встречи. Но капитан, соблюдая меры предосторожности, принял на борт только тойона, показал ему товар, подарил стальной нож.

Тойон остался доволен товаром и в свою очередь предложил осмотреть меха в лодках. Капитан наклонился за борт, тойон воткнул ему в горло только что подаренный нож, выхватил из-под плаща два пистолета, уложив на месте боцмана и штурмана. Индейцы кинулись на борт. Команда отстреливалась из трюма. Один из матросов-англичан под огнем развернул пушку, выстрелил картечью по баку, куда влезли десятка полтора туземцев. Заминка позволила дать залп по лодкам и отогнать нападавших. Но половина команды погибла в стычке, двое раненых - при смерти, а судно требует основательного ремонта.

После нападения кое-как удалось связать побитый такелаж. Подняли паруса и вскоре встретили еще несколько лодок с индейцами. Те хотели торговать, но выглядели подозрительно.

Баранов усмехнулся, узнав по описанию напавших на партию якутат. Уж они-то, увидев слабость команды, не упустили бы добычи. По сравнению с ними кенайцы, сухопутный народ, - невинные дети.

На фрегате оказался бостонский гражданин польского происхождения, сносно говоривший по-русски.

- Как вы можете жить среди этих разбойников? - перевел он вопрос судовладельца, вкладывая в него и личное любопытство.

- Знать надо нравы и обычаи народа, с которым торгуешь, - дрогнули усы Баранова. Он осуждал торговлю оружием, от которой льется не только русская кровь. - Кенайцы, может быть, и мысли о грабеже не имели, но вы ввели их в искушение, показав весь товар сразу... Кстати, бисер у вас был?

- Мешок бисера, флягу рому, десяток топоров нападавшие успели стащить, - пожаловался судовладелец.

- Якутатские индейцы, колоши по-нашему, народ мирный, работящий и торговый, - качнул головой Баранов. - А вот ведь, третьего дня тоже пришлось повоевать.


Ночью на судне под звездным флагом умер Поспелов. Кто-то снял с себя образок и вложил в холодеющие руки. К утру скончался английский матрос из команды фрегата. Его зашили в одеяло и бросили на дно залива. Поспелова похоронили на острове и поставили березовый крест. Истово молился на могиле Баранов. Винился, что на Кадьяке до сих пор нет священника, за то и карает Бог грешных.

В полудне пути от острова алеуты обнаружили лежбище котов, и началась работа. Баранов с близкими дружками жил на фрегате с неделю, помог отремонтировать корабль и вывести его в безопасное место. Вскоре Прохор узнал, что артель договорилась об обмене фрегата на бот с доплатой мехами по ценам европейской торговой колонии Кантон, что возле китайского порта Гуанчжоу. Судовладелец повеселел, ходил, попыхивая трубкой, хвалил русских, избавивших его от многих проблем. Трех матросов и толмача он тут же уволил за ненадобностью. Их тоже выручил Баранов, предложив контракт до конца промыслов.

Вскоре на корабле подняли паруса. Как рыба у воды, он повел носом, схватил ветер и ожил. Повисшие на реях матросы и промышленные распустили все паруса и взяли курс на Кадьяк. Улыбался в усы Баранов, стоя на баке. Ветер шевелил мех его бобровой шапки. После не раз битого и латаного галиота "Три Святителя" это было первое надежное судно с хорошей скоростью и большим водоизмещением, с обшитым медью корпусом. И виделись уже ему купола церквей на островах, мачты кораблей с флагами всего белого света. Крещеные индейцы и эскимосы промышляют зверя, живут в чистоте и достатке. Русские, заботясь о них, ведут торг. Прикинув в уме разницу между ценами на меха и изделиями из них, он представлял себе заводики, производящие одежду.

Но вот, обернувшись, увидел оборванных друзей и улыбнулся необузданным мечтаниям. Не скоро все это будет. На шкафуте стоял Прошка в драной парке. Ветер шевелил отросшие, как у попа, волосы. Вспомнил управляющий, что через пару лет ему стукнет пятьдесят - дряхлость не за горами. Пора подумать о возвращении на родину, скоро закончится контракт!


За всю предыдущую жизнь Баранову не приходилось писать столько, сколько писано было за четыре года службы на островах. В крепости ли, в байдаре или в палатке скрипело и скрипело перо, а зрение от этого так ухудшилось, что не мог он уже читать при свете жировика собой же написанное.

Писал он Охотскому коменданту, оправдываясь на доносы промышленных и чиновных, писал отчеты о выполнении явных и секретных инструкций по Государевой службе. Писал правлению компании, опять же оправдываясь на доносы, отчитываясь о проделанной работе, предлагая свои планы. И метался в замкнутом треугольнике между гражданским долгом, коммерческой выгодой и собственной совестью.

Коменданту управляющий сообщал, что в Павловскую бухту заходили английские корабли "Дисковери" и "Чатам" под командой морехода Ванкуверта, бывшего здесь шестнадцать лет назад под началом командора Кука. Экспедиция описывала Кенайский, Чугацкий и Якутатский заливы.

Руководству компании Баранов писал, что выгодно приобрел фрегат с частью пушек и ходовым товаром в обмен на бот и меха, что встретил новопостроенный в Охотске пакетбот "Северный Орел" с транспортом под началом служилого англичанина Шильца и тут же отправил его в Якутатский залив прикрыть партию передовщиков Пуртова и Куликалова.

Другу, управляющему Уналашкинскими промыслами, он позволял себе пожаловаться на жизнь. Только ушел из Павловской бухты бот с мехами, как открылось, что корпус фрегата прогнил и непригоден для дальнейшего плавания. Со дня уговора с судовладельцем команда тайно откачивала воду по ночам. Брошенные Муром матросы и толмач винились, что знали об этом, но молчали из страха перед хозяином.

Из Охотска прибыл пакетбот под началом коллежского регистратора Шильца. Мореход в белом мундире с золотыми пуговицами, в ботфортах и шляпе смотрел на Баранова, в урильей парке и в стоптанных броднях с презрением и называл проходимцем, собираясь отправиться на поиск новых земель. Пришлось на старости лет снизойти до кулачков и заставить уважать компанейскую должность управляющего.

Стычка с Шильцем заставила Баранова о многом задуматься. Он вынужден был уклониться от встречи с командором Ванкувертом, чтобы не унизить в глазах иностранца достоинство губернатора острова стоптанными сапогами.

А потому Александр Андреевич слезно просил Емельяна Григорьевича Ларионова, управляющего с Уналашки, за любые деньги прислать дюжину голландских рубах, камзол и сюртук хорошего сукна, а также суконный плащ, шляпу, парик, ботфорты и часы с золотой цепью.

Нужда заставила построить верфь и разобрать приобретенный фрегат. Русские мастеровые изготовили заново сгнившие части и спустили на воду наполовину новое судно. На носу его Баранов самолично написал русскими буквами "Финикс". Да так и называл свой корабль в письмах.


3. Встречь солнца

Потрескивал, скрежетал ноздреватый весенний лед

под полозьями саней. Приказчик и староста ру-

гались с ямщиками, смотрителями станций. Обозные ночевали в жарких сибирских избах. И снова храпели кони, хрустела наледь. После долгого сидения мужикам любая работа в радость. Сысой к полудню и вовсе не мог сидеть на месте. Степенный Васька Васильев начинал ворчать:

- Ну чего ты все скалишься?!

- Так воля же, Васенька! - дружок скинул шапку, подставил голову ветру. Издалека несся запах талой земли. Начинался март.

- Ишь, Евдокея-то свистунья как веет? Лето должно быть раннее, сено останется, - вздохнул Васильев. Он уже вспоминал о доме.

И Сысой вдруг умолк, свесив голову. Встала перед глазами теплая изба, подтаявшая льдина в окне, дед-покойник по слогам читающий житие преподобномученицы Евдокии. Отец с дядькой одним ухом слушают чтение, другим - не начинается ли метель на Федота. Скрипнул Сысой зубами, мотнул головой и давай тормошить Ваську. Начиналась в санях возня, пока ямщик в медвежьих рукавицах не грозил кнутом.

- А что, дядя, посиди-ка вместо нас, отдохни, а мы лошадок погоним! - уговаривали тоболяки ямщика. - Мы же дети крестьянские, все умеем.

Быстро катился купеческий обоз. Где подарками, где подкупом, приказчики подолгу лошадей не ждали: не было казенных - нанимали вольных по деревням. Уже весна наступала на пятки. Мчались возки по Московскому тракту, а следом чернел и подтаивал санный след. С большими предосторожностями обоз переправился через Ангару, ожидая, что через полторы-две недели река вскроется от льда.

Вспоминались храмы в промелькнувших селениях, лица без имен. Сторож при Красноярской церкви был с белой как снег бородой, с серебряными прядями волос, свисающих из-под старой поповской шляпы. Проходя мимо трактира, дед ступил на застывшую конскую лужу, ноги разъехались, он завалился на бок, елозил по льду посохом и не мог встать на непослушные ноги. Васька с Сысоем подскочили к нему, подняли и завели в трактир. Там казаки и обозные, пожалев старого, предложили чарочку сверх чая. Старик зыркнул с горючей болью на штоф, видно, был когда-то в большой дружбе с ним.

- Вам что, - вздохнул, - молодые еще, отмолитесь. Мне - грех!.. А, семь бед - один ответ! - скинул шляпу, обнажив круглую, как котел, блестящую лысину. - Батюшке не говори! - приказал целовальнику крепнущим голосом. Вроде бы, и ростом стал повыше и плечами пошире. Выпил чарку, лихо крякнул и заводил носом, как драчливый петух с выщипанной шеей.

- За помин души его благородия господина капитана Чирикова Алексея Ильича! На неделе приснился он мне с покойными матросами - к себе звал. Видать, помру скоро. Давно пора!

- Дед, так ты еще у Беринга служил? - удивились казаки, подвигаясь ближе к старику. - Сколько же тебе лет?

- Восьмой десяток доживаю! - гордо заявил польщенный вниманием старик. И ожили за притихшим столом сказы, знакомые, как стены родного дома. - Слава Богу, повидано, - приговаривал он. - Говорили встарь, что кончается грешный наш мир у подножия гор Рипейских. Я там был, и, сколь ни вспоминаю, - нет слов сказать, какие они. За три дня пути - вроде облак за морем, за два дня - будто льдина торчит вдали, а как к самой суше подойдешь - глядишь вверх и шапка падает. Ни птица там не летит, ни туча не идет, только солнце красное из-за тех гор ледовых выбирается, а после уж нас, грешных, согревает. Там темному царству - конец и светлому - начало...

Бросили мы якорь против берега в трех милях, десять матросов с боцманом на шлюпке к той земле отправили. День ждем, неделю ждем... Что, вернулись? - старик обвел собравшихся за столом блеклым взглядом, сложил сухой кулачок в дулю из морщинистых пальцев и, к неудовольствию слушавших, долго ее показывал сидящим за столом. - Накось, выкуси! Вернутся они обратно!? Жди! Плотника и еще троих отправили на ялике. Видели с борта, как они берега достигли. Ждем день, ждем два... Что, вернулись они? - старик снова обвел всех взглядом, опять сложил кулачок в дулю и долго водил ей, целя в носы слушателей. - Накось, выкуси! Видать, нашли проход в царство Беловодское, а то бы и без весел, на лесине бы обратно приплыли. То я среди диких не живал, то я не знаю...

К осени, кому дал Бог, вернулись на Камчатку. После я двадцать лет с купцами за море ходил встречь солнца, все хотел еще раз горы поднебесные увидать. И что, увидал? - дед снова заводил носом, складывая свой морщинистый кулачок...

- Ты, старый, не хулигань, дулю-то в карман спрячь, - зароптали самые нетерпеливые. Другие, боясь сбить с толку старика, зашикали на них: - Пусть говорит, как может!

- Годов только через сорок, - продолжил он слабеющим голосом, - я в Якутске уже служил, слыхал от обозных курского купца Шелихова - достигли тех гор его штурмана. А после еще кто-то. - Старик свесил голову на морщинистой шее, вздохнул печально: - Коли всякому вояжному теперь конец света открывается, может, скоро всему конец и Божий суд всем?

Казаки забеспокоились, видя, как старик слабеет.

- Выпей-ка еще чарочку, авось дух укрепит и старую голову прочистит! - налили ему из штофа.

- Чего не выпить, коли нальют! - молодецки встрепенулся старик. А как влил в беззубый рот чарку, долго кашлял, вытирая слезы с глаз, вскоре и вовсе осоловел.

- Ивана Окулова со "Святого Петра", солдата, не помнишь ли, дед? - тормошил его Сысой. Но старик только сипел, хрипел и мотал головой на тощей шее. Сысой сунул ему в шляпу рубль ассигнациями: - Помолись за покойного! - сказал, не добившись ответа. Вдвоем с Васькой они подхватили старика и отвели в сторожку при церкви.


Двадцать второго марта, на Василия-теплого, подъехади к Знаменскому монастырю. Обозные крестились на купола церквей, радовались, что успели до тепла. Приказчик Бакадоров, в лохматых ичигах, в распахнутом медвежьем тулупе, похвалялся:

- Как енералы, за двадцать семь ден из Тобольска прибыли!

Обоз остановился возле подворья Главной Иркутской соединенной Американской компании купцов Голикова и Шелихова. Из калитки выскочил, по виду, писарь в гороховом сюртуке и тут же скрылся. Другой, то ли чиновник, то ли сын дворянский, в сюртуке с чужого плеча, в драной боярской шляпе, стал против ворот фертом, лицо его было бритым, верхняя губа двойной.

- Чьи будете? - спросил с такой спесью, что Бакадоров растерялся, хватаясь за шапку. Но ямщик с первых саней, подхватив коренного под уздцы, как пса, отшвырнул бритого в сторону, не успел ударить в ворота - они распахнулись. В гостином дворе бегали служащие, кто-то кричал, чтобы растапливали баню. Храпели кони среди амбаров и пакгаузов. При двухэтажном деревянном доме конторы был каменный флигелек. На стене его - стрелы в разные концы и надпись: "Кадьяк - 10000 верст. Санкт-Петербург - 6015 верст". Староста ходил среди обозных и собирал деньги на молебен о благополучном прибытии.

Вскоре запела над городом медь колоколов, созывая православный люд на светлый праздник Благовещения. Нарядные горожане степенно шли к своим богатым приходам.


Всю весну обоз пробыл в Иркутске на компанейских работах. Сюда со всех сторон стекались товары для транспорта: корабельное железо из Тельмы, свинец из Нерчинска, парусина и одежда, чай и спирт. Все копилось на складах шумного торгового города, чтобы обозами и караванами разойтись до полночных и восточных пределов.

Приказом Иркутского генерал-губернатора и по Высочайшему указу к обозу Компании были приписаны тридцать венчанных пар каторжных из бывших томских крестьян. Высочайшей милостью срок наказания на Нерчинских рудниках заменялся им ссылкой на окраину Иркутской губернии - в Америку, для компанейских работ и государственной выгоды. Шумная толпа расконвоированных мужиков и баб жила обособленной и лихой жизнью в отдельной казарме.

Тот, кто первым побежал открывать ворота обозу, кого тоболяки приняли за писаря, оказался таким же работным из иркутских мещан, Тимофеем Таракановым. Ходил он в гороховом сюртуке и козловых сапогах. Был тощ и курнос. Грамоту знал лучше отца Андроника и даже мог лопотать на чужих языках. Говорили, отец его имел книжную лавку, а Тимофей, в ней сидючи, все книги прочитал. От гостиного двора он далеко не ходил, говорили, боялся встретиться с женой. От нее будто и бежал за море.

Если надо было о чем-то договориться с приказчиками или с заносчивыми писарями, тоболяки отправляли Тимофея, и тот, без крика, без угроз, своего добивался. Сысой с Васильевым увидят его с топором в руке, посмеются да сами работу и сделают. Так, друг другу полезны, подружились они и в своей чунице Тараканова передовщиком выбрали.

В конце апреля, на святого Максима, когда в березовых колках закапал сладкий сок, готовившийся обоз был готов. Отстояв обедню в церкви и молебен у компанейских складов, наконец-то двинулся караван на север по торной дороге. Снова храпели кони, скрипели телеги... И скрылись за лесами иркутские купола.

Четвертым в чунице был беглый московский холоп, укрытый, а потом откупленный Компанией. Тот самый, что важным видом смутил у ворот самого Бакадорова. Был он криклив, вороват и нахален. Убедил взять на чуницу из обозного груза десятипудовый корабельный якорь: дескать, караулить не надо, не украдут. Мысль эта показалась дельной даже Тимофею. Но когда трижды за день поменяли сломанные оси, перекладывая якорь с телеги на телегу, призадумался и затосковал, на него глядючи, сам беглый холоп Куськин.

В Качуге обоз перегрузили на барки. Тимофей с Сысоем да Васька с холопом Куськиным заволокли якорь на судно и радовались, не желая думать, что путь еще далек. Неторопливо текла Лена-река. Плыли по ней суда с грузом. Васильев, бывший за старосту, принес котел гречневой каши, заправленной коровьим маслом. Сели в кружок возле якоря, скинули шапки, почитали "Отче наш" и принялись за еду. Тоболяки ели чинно, не спеша. Тараканов - равнодушно, думая о своем. Куськин наложил себе в отдельную чашку, раз-другой зацепил каши ложкой и скривился:

- Экую грубую гастрономию приходится есть из одного котла с мужиками?! - взглянул на Тимофея, которого считал за своего. Тот задумчиво и рассеянно пожал плечами: каша как каша!

- Ты у нас вроде собаки, привык за барами объедки вылизывать! - посмеялся Сысой. - Вот и не лезет в горло русская еда.

- Что ты в ней понимаешь, мужик? - осклабился Куськин. - Это благородные после меня доедали, если хочешь знать правду. Я в белых перчатках любое кушанье пробовал первым. А не понравится какой генералишко, я ему в блюдо плюну, после перед ним на стол ставлю. Он ест и нахваливает.

- Чего тогда с нами увязался? - спросил Васильев.

- Бес попутал, соблазнился хозяйской девкой. Узнал бы барин - убил, - со вздохом по былой жизни посмотрел на кашу Куськин. И с набитым уже ртом зашепелявил, кивая Тараканову: - Эти-то слаще репы ничего не нюхали, а ты знаешь ли, что такое "суфле"?

Сысой поперхнулся, загоготав, Васька сморщил нос, будто муху проглотил.

- Дурак! - презрительно усмехнулся Куськин и со скорбным лицом стал жевать, глядя вдаль. - Вечером пойду к Бакадорову, рыбы попрошу.

- Зачем просить? - проворчал Васильев. - Ночь не поспим, сами добудем.

- Очень надо в реке мокнуть, - потянулся Куськин. - Мне так дадут.

Под Якутском каторжные из томских крестьян, государевой милостью выдворяемых на поселение вместо каторги, поймали Куськина на краже. Били жестоко, чуть живого забросили на таракановскую барку. Тот охал и скулил:

- Свои, а не вступились!?

- У нас в слободе убили бы до смерти за воровство, - поучал непутевого связчика Васильев. - Благодари Бога, что жив, и мы тебя, битого, приняли.

Тимофей смущенно молчал и макал шейный платок за борт, давая Куськину приложить к кровоподтекам.

Возле Якутска барки переправились на правый берег Лены и причалили в небольшом заливе. На суше стояли четыре якутских юрты. Место это называлось Ярмонка, и всякий путь в Охотск начинался отсюда. Караван уже поджидали служащие Компании. У пристани стояли быки и телеги.

Другие чуницы давно перекидали пушки, котлы, мешки и ящики, а Тимофеева все надрывалась: только положили якорь на возок, тут же лопнула ось.

- Ну и за дело же тебя бьют, холоп, - хрипел на ухо Куськину Васильев, в очередной раз перегружая поклажу.

Из конторских служащих им охотно помогал горбоносый мужик лет тридцати пяти, высокий, широкоплечий и приветливый. Когда, наконец, быки потащили телегу с якорем, он скинул суконную шапку, надвинутую до самых бровей. На лбу было выжжено клеймо убийцы. Звали ссыльного каторжника - Агеев, он тоже следовал с транспортом на Кадьяк, после Нерчинских рудников сделавшись порядочным гражданином. Среди якутских горожан было много таких. Жили они в Якутске вольно, вели себя скромно, имели доверие чиновных, детей боярских, казаков и якутов, населявших город.

Ревели быки, скрипели телеги, храпели низкорослые якутские кони. Обоз шел летней дорогой от станции к станции. Но вот пронесся слух, что свернули в сторону, на дорогу дальнюю. Напрямик, мол, большие разливы из-за дождей. На очередной станции пришлось оставить быков и перекладывать груз на верховых коней в переметные сумы. Таракановская чуница уже радовалась, что якорь останется здесь. Но приказчик велел расковать его, отделив лапы, и грузить на разные пары, между двух коней на качки-волокуши. Караван пошел по девять груженых лошадей в поводу с одной заводной при каждом вознице из якутов. В полдень злобствовали слепни, по сырым и тенистым местам людей и коней заедала мошка.