Олег Слободчиков – Заморская Русь

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Олег Слободчиков по прозвищу пенда, 6268.35kb.
• Уважаемые отец Олег, Олег Александрович, Михаил Иванович, представители духовенства, 120.22kb.
• Тема : Узагальнення з теми „Княжа Русь Україна, 48.74kb.
• Первые Киевские князья, 99.29kb.
• Е. Е. Пронина, В. В. Абраменкова, В. И. Слободчиков. Заключение медиапсихологической, 658.14kb.
• Программа вступительного испытания по предмету «История» Тема Древняя Русь (до ХIV, 24.7kb.
• -, 574.37kb.
• Прокуратурой Асекеевского района проведена проверка исполнения законодательства о несостоятельности, 98.97kb.
• О. П. Федорова Допетровская Русь. Исторические портреты. Ольга федорова допетровская, 3780.49kb.
• Итоговый тест по теме "Киевская Русь", 58.28kb.

- Грехи наши! - ворчали русские у костра. - Второй уж сезон - что-нибудь да случится.

- Котельниковы-братья мне в глаза наплюют, - стонал Храмов, хватаясь за голову.

- Хватит душу травить! - прикрикнул Коломин. - Когда своих убивают - не до обид. Нас кончат, на том не остановятся, пока всех русских до самой Камчатки не перережут. - Он плюнул в сердцах и добавил тихо: - Алексашка Баранов не дурак, поймет.

До Павловской бухты Третьякову с Галактионовым плыть не пришлось. Возле Бесплодных островов встретили они две большие байдары под началом самого Баранова. И Котельников Ларион, как на грех, был при управляющем. Кинулся он с кулаками на Третьякова, но Баранов удержал.

Раненый был еще жив. По просветленному лицу его текли благостные слезы: среди своих дал Бог отойти. Не всякому промышленному такая честь. Третьяков, опустив лысую голову, без шапки, ждал новых унижений, но Баранов быстро утихомирил озлобившихся:

- Не время спорить, детушки. Сегодня искру не зальем, завтра большой пожар тушить придется! - и к Третьякову: - Ваших возле Никольского редута и по всей губе до полусотни должно быть, да мы, да на алеутов можно с оглядкой положиться, они нынче озлоблены против кенайцев и чугач - больше сотни быстро собрать можно.

Байдары повернули на север и вскоре догнали партию Коломина, идущую в Кочемакскую губу.


Был полдень. Над кенайским селением висели дымы, что ни по погоде, ни по обычаям племен Ворона не вязалось со временем суток. Выстроившись квадратом с пушкой в середине, ощетинившись штыками, как дикобраз иглами, отряд вошел в жило.

Если чугачи - народ племен Собаки, по языку, одежде и обычаям родня кадьякам и алеутам - жили в окружении индейских племен и против всех воевали, то кенайцы, родственники всем материковым индейцам, жили особняком среди эскимосов - народов племен Собаки, часто с ними ссорились и считались надежными союзниками русских. Баранов, с тлеющим фитилем в руке, внимательно поглядывал вокруг, стараясь понять, было ли убийство промышленных случайным или союзники прервали мирный договор.

Летники пустовали. Кенайцы не спрятали даже деревянного идола, которого не показывали иноверцам. За селением на столбах висели семь ящиков с покойниками. "Уж не поветрие ли у них?" - забеспокоился Баранов.

Из леса, крадучись, вышли два старика в драных накидках из кож. Баранов кивнул толмачу:

- Скажи, что их каюры зарубили трех русских в устье Илямны.

Толмач перевел, и старики оживились, залопотали смелей. Сказали, что селение прячется в лесу и вызвались пригласить тойона. Вскоре вышел из-за деревьев вождь с одеялом на плечах, с головой, украшенной пухом и горностаевыми шкурками по обычаю индейских племен. Из проколотой губы его выпирали колюжки вершка по три длиной, в руках был бостонский мушкет.

На вопрос, отчего в селении так много мертвых, он уклончиво ответил: жили-жили и умерли, наверное, пора пришла. Баранов, под прикрытием стволов, вышел к тойону, сел возле костра, хмурился и вздыхал, показывая, что очень огорчен вынужденным немирным появлением. Тойон стал расспрашивать о причинах визита и с легкостью согласился, что русские не могут оставить без наказания четырех убийц, подрядившихся на промыслы в артель. Они стали торговаться о заложниках. Тойон, нажимая на то, что самое время бить оленя, всучил Баранову трех своих дочерей и двух сыновей именитых соплеменников. Сговорились, что на время встречи русские тоже дадут заложников.

Вскоре привели четырех убийц. Один, краснорожий и коренастый, с выступившей на лбу жилой, смотрел дерзко. Другие, по обычаю племени, выглядели равнодушными к происходящему.

- Хорошие у тебя воины, тойон, - покачал головой Баранов. - Жаль их наказывать, и без наказания оставить нельзя. Я думаю, того, кто пытался защитить нашего стрелка, ты накажешь сам, мягче других: почему бежал и не помог раненому? Что делать с убийцами - пусть ваши старейшины решат.

Краснорожий плюнул под ноги, показывая презрение к русским.

- Всю зиму жили в нашей крепости, - начал разглагольствовать Баранов. - Мы с вами делили последний припас. Никто не может сказать, что "Бырыма" давал своим и не давал каюрам. И вот благодарность - подло зарубить стрелков, которые верили вам как братьям. - Баранов распалялся, напоминая, что кенайцы своей волей пошли под руку Русской царицы, когда их вырезали чугачи. И даже получили медный герб - Российского двуглавого орла.

Тойон винился: забыли маленько про Русскую царицу. Старый тойон умер, герб продали аглегмютам... Он намекал, что знает, как прежний вождь хорошо послужил России.

Старейшины посоветовались и приговорили убийц к смерти. Баранов выдержал задумчивую паузу и, сделав вид, что переговорил с друзьями, сказал:

- Смерть - слишком суровая кара. Думается, если каждый кенаец ударит виновного один раз шомполом - этого будет достаточно.

Тойон опустил голову, одна бровь выше другой, подумал и кивнул: это справедливо!

В отличие от воинственных и дерзких чугачей, кенайцы, как и алеуты, не выносили оскорблений побоями, предпочитая смерть. "Ну и хитер!" - восхищались лебедевские. "Вроде бы, и мы не при чем, и другим наука."

Приговоренных до полуночи сторожил Прохор Егоров и слышал за стеной шалаша возбужденное лопотание. Когда его сменили - пошел в кажим, приказную индейскую избу из жердей, где ночевали русские и кадьяки с алеутами. Он откинул полог, за которым устроился на ночлег шелиховский управляющий, при свете жировика увидел, как одна из заложниц, дочь тойона, нырнула под одеяло. Баранов, кряхтя, сдирал с плеч броню. Встретившись взглядом с черными насмешливыми глазами девки, Прохор хмыкнул и сказал управляющему, что арестованные ведут себя неспокойно. Тот выслушал, кивнул, вздохнул ,смущенно бормоча:

- Погрешаю вот по слабости природной. Сама пришла, - указал на девку, натянувшую одеяло до самых глаз. - Тойон подучил, наверное.

Возле тлеющего очага посреди жупана - главной комнаты в кажиме - спали промышленные. Одеяло Петра Коломина ходило ходуном, видно, тоже погрешал по слабости. Прохор наспех перекрестился, лег в шапке и натянул ее на уши: ни стыда, ни брезгливости у старовояжных.

Утром, после ритуальных плясок, открыли охраняемый шалаш, где ночевали приговоренные. Краснорожий лежал, уткнувшись лицом в лужу крови: ночью откопал под полом раковину и вскрыл себе горло. Другой индеец, удивив сородичей, старавшихся даже собственную казнь превратить в геройство, растолкал охранников и побежал к морю. Был там берег скалист и крут, но низок. Вода ушла с отливом, обнажив каменистое дно. Индеец бросился вниз, но, к своему несчастью, не убился. Тогда он сунул голову в лужу и утопился, нахлебавшись воды. Его сородичи расценили такой способ самоубийства непостыдным. Двоих пороли по приговору. Один из них умер к вечеру. На другое утро поднялись на столбах еще три ящика со скорченными, приготовленными для нового рождения телами.

Заложницы, обольстив "косяцких тойонов", ходили по селению, задрав проколотые носы, шныряли мимо часовых в кажим. Кенайцы стали смелей и развязней. Из лесу вышло человек до полутораста с оружием. После пира и плясок Баранов забрал своих промышленных, данных селению в аманаты: Чеченева, Куликалова, Ахмылина.

- С тебя, батька, по тройной чарке, - ворчали те. - По совести, так мог бы и по кружке налить: чуть с тоски не померли взаперти.

Надо было идти аманатить другие селения, но Коломин и Зайков взмолились: скоро месяц, как промыслы начались, а у нас ничего не добыто.

- Наказали преступников, нагнали страху, и ладно... Понадобится помощь - мы всегда придем. Тебе же можем дать в подмогу молодых стрелков: Егорова и Котовщикова.

На том и договорились. Отряд в кенайском селении поредел, тойон уже поглядывал на русских неприязненно, предложил Кабанову полмешка бисера за пушку и, обиженный отказом, стал жаловаться "Бырыме-тойону".

- Ты богатый колош, - похвалил бисер Баранов. - Но оружием только бостонцы и англичане торгуют, русские - никогда. Бог не велит и царь!

Тойон ухмыльнулся и сказал, что слышал от дяди своего, бог и царь не сердились, когда косяки, нарядившись как кадьяки, вместе с кенайцами захватили сильный корабль. Он же, тойон, знает, где сейчас может быть богатый и слабый корабль.

Баранов хмуро помолчал и, оглядываясь на караульных, ответил, что прежний тойон говорил о давнем, когда корабль белых чужих людей угрожал нашему царю. Затем он спросил, откуда в жиле так много бисера. Тойон, поводив носом с торчащими из него, как усы, костяшками, невнятно ответил: плавают тут всякие, дарят и меняют!

Снова Прохор стоял в карауле, теперь уже в чужой партии. Опять вспоминал былую жизнь. Раздался условный свист. Караульный ответил. Зевая, из кажима вышел Васька Котовщиков с охотской самоковкой на плече. Посмеиваясь, зашептал:

- Я у Петьки девку отбил. Под моим одеялом лежит. Иди, она не поймет, что другой.

- Страшная ведь?! - проскулил Прохор, понимая, что устоять перед соблазном не сможет.

- В темноте не видать! - хохотнул Васька. - Только рыбиной пахнет. В бане бы помыть-попарить и ничо, не хуже твоей рыжей бесовки.


Утром русские, алеуты и кадьяки покинули кенайское селение и пошли на байдарах к северу. К вечеру при хорошей погоде они высадились на небольшом острове, заросшем лесом. Место для лагеря выбирали уже в сумерках: поставили палатки, напекли мяса и рыбы. По жребию первым в караул пошел Котовщиков. Ему повезло: мог спать с полуночи до утра. Прохору же выпадала самая трудная смена: стоять среди ночи, разорвав сон надвое. Перед отбоем Баранов, клацая кольчужкой, обошел палатки.

- Что же без чарки ложимся? - ворчали его дружки.

- Легкий день был, - отвечал Баранов. - Нечего добро попусту переводить.

- Что с того, что легкий, - не то в шутку, не то всерьез возмущался Федор Острогин. - Сил уж нет сивучину водой запивать. Ты ее туда, она обратно... С чаркой, вроде бы, легче.

Прохор задремал, вспоминая прошлую ночь с кенайкой. С утра было тошно, мылся и морской водой, и пресной. Теперь опять влекло. Аманатка, должно быть, легла под байдарой, чтобы ночью к Ваське пробраться. Если узнают промышленные, как он на часах стоял, побьют, хоть и безлюдье на острове.

Прохор уже засыпал и вдруг поднял голову с гулко бьющейся в висках кровью. Почудилось, что позвал его Васька. Он покрутил головой, прислушиваясь: тишина - перекрестился, завернулся в одеяло. Свет луны проник сквозь дыры в парусине. Рядом храпели Ворошилов, Острогин, Труднов. Прохор опять закрыл глаза. Палатка дернулась, будто кто запнулся о полог. В следующий миг он с удивлением уставился на древко копья с костяным наконечником, ткнувшееся рядом с лицом. "Не снится ли?" - подумал, но выхватил пистолет из-под головы и выстрелил по направлению копья.

Василий Труднов, храпевший у края, будто ждал сигнала, кинулся под полог, выстрелил, заматерился, словно на змею наступил. Палатка упала. Прохор выкатился из-под парусины, по нему скользом прошелся сапог из сивучьих горл. Он сам кого-то пнул, выволок фузею с мушкетоном и подсумок. Рядом Федька Острогин в одних суконных штанах вертелся чертом, размахивая саблей, визжал и матерился. Возле тлеющего костра в белой голландской рубахе кричал Баранов, выкатывая пушку:

- Ко мне, ребятушки, в кучу!

Прохора чуть не сбила с ног толпа алеутов и работных кадьяков. Из кустов раздался нестройный залп. Толпа рассыпалась. Баранов, пинками расталкивая партовщиков, наконец запалил фитиль, пушка ахнула. Где-то рядом закричали, застонали раненые, запела отрикошетившая картечь. Из темноты с мушкетом наперевес выскочило чудище с оскаленной волчьей пастью, обвешанное деревянными латами. На голове бочонком торчал долбленый чурбан. Прошка завыл от страха, подпрыгнул на месте, ткнул чудищу в глаз стволом. Оно споткнулось, личина упала, открыв горбоносое индейское лицо. Следом за личиной полетела к ногам голова, разевая кровавый рот. Из-за рухнувшего тела выскочил Федька Острогин с саблей.

- Пугают малолеток по ночам! - крикнул весело и зло.

- Ребятушки! - горланил Баранов, торопливо заряжая пушку. Прохор подскочил к нему, бросив волочившуюся сумку и мушкетон. Поднял фузею, хотел выстрелить на вспышку.

- Фитиль запали! - крикнул Баранов, указывая под ноги. - Затоптали!

Прохор бросил ружье, подхватил уголек из костра, раздул.

- Пали! - крикнул управляющий.

Двухфунтовая пушка грохнула и отскочила в сторону. Расталкивая все еще мечущихся алеутов, к ней пробился Труднов, за ним другие промышленные. Кто забивал пулю в ствол, кто натягивал бродни. На берегу, у байдар, часто стреляли. Баранов возле ели как-то странно дергался, размахивая руками. Наконец изловчился, рванул, затрещала боярская рубаха, пригвожденная копьем к дереву.

Перезарядив ружья, промышленные выстроились. Отбиваясь прикладом, из кустов выскочил босой Василий Медведников.

- Кто это? - прорычал басом, прочесывая сонные глаза.

- Хрен их разберет! - Баранов сорвал остатки рубахи с мускулистой груди. - Все здесь?

- Баламута нет!

- Здесь я!

- Коломинские юнцы где ?

- Я здесь! - откликнулся Прохор. - Кот в карауле был.

- Ко-от! Беги сюда! - во всю луженую глотку прокричал Медведников.

Не отозвался Котовщиков.

Прострелив старый заряд, Прохор насыпал в мушкетон горсть пороха, запыжевал заряд картечи. Из кустов с воплями выскочил отряд латников.

- Первая шеренга - пли!

- Язви их в душу... Заговоренные, что ли? Пуля не берет!

- Расступись! - скомандовал Баранов и сунул фитиль в запал пушки.

На берегу стрельба стихла. Толпа латников в жутких масках с воем бросилась на выстроенный отряд и с воплями откатилась назад. Но тут же оправилась и, не дав перезарядить ружья, бросилась вновь.

- Детушки! Отступать некуда, в одиночку никто не спасется... Выровнялись... Васька, курвин сын, назад! - осадил Баранов вырвавшегося из строя Медведникова. - В штыки, дружненько. Р-р-аз! Молодцы! Расступись!

Ахнула пушка.

- Сомкни ряд!

Прохор отбил стволом пику. При мутном свете луны увидел блестящие глаза, ткнул штыком, ударил прикладом вправо и с удивлением услышал за спиной:

- Егоров, сукин сын! Назад, тебе говорят!.. - кричал Баранов. - Подравнялись, детушки... Убитые есть?

- Кто такие? - снова пробормотал удивленный голос.

- Вроде, якутаты! Откуда они здесь взялись?

- Егоров, Поспелов, ко мне! - обнаженный до пояса, Баранов махнул рукой во тьму. - Бегите к моей палатке, в кожаных сумках порох и картечь. Доставьте сюда, мигом!

Прохор схватил заряженный мушкетон. Поспелов, томский мещанин, был с самоковкой. Побежали, пригибаясь. Сзади стреляли свои, не давая латникам поднять голов. Вот одна пуля шлепнулась у ног, другая шмелем пропела над головой. Вдруг, словно из-под земли, в десяти шагах появились латники. Поспелов щелкнул курком - осечка, еще раз - осечка. Прохор прижал приклад мушкетона локтем к боку, спустил колесцо, брызнул сноп искр, рванулось пламя из короткого ствола. А он согнулся пополам от отдачи в живот. "Много пороха насыпал", - подумал. В ушах звенело. Поспелов, упав на колено, разинул рот, выстрелил из пистолета и, прочистив ухо пальцем, удивленно выругался:

- Ничо себе! Как из пушки!

Прохор, бросив под ноги мушкетон, кинулся в палатку. Пискнула аманатка, которую он впотьмах схватил за ногу. Наконец, нащупал два мешка, выволок их наружу. Тут Поспелов справился со своей самоковкой, выстрелил с колена, и они, пригибаясь, побежали назад.

Что-то происходило за спиной: кричали промышленные возле пушки, прогрохотал залп, ударив в лицо горячей волной вонючей серы. Из строя выскочили трое и пронеслись мимо Прохора. Наконец он бросил мешки возле пушки, сел, задыхаясь. Следом под руки приволокли Поспелова.

Еще три раза латники пытались атаковать, но уже неуверенно, без криков, с опаской и оглядкой. Чаще постреливали из-за деревьев. Но стреляли в темноте плохо. Промышленные же приноровились к их латам и били пулей на выбор, стараясь не тратить зря заряды.

Прохор думал, что прошел час, но вдруг отчетливей стали видны стволы деревьев, кустарник и камни. Рассветало. Пользуясь затишьем, Баранов решил сменить позицию. Схватили пушку, раненого Поспелова, выбрались на высотку. Уже розовел восток. Расправляла крылья Птица зоревая да рассветная, пускала по небу золотые стрелы, с боем пробивала во мраке путь солнцу. Навстречу ему уходили большие индейские лодки, и вместо двадцати-тридцати гребцов было в них по пять-шесть.

Оставив пушку под охраной десятка стрелков, промышленные спустились к лагерю, перешагивая через тела латников-якутатов и алеутов. К берегу тянулась широкая кровавая тропа, оставленная уползавшими ранеными. На берегу лежали три наспех вспоротые байдары и еще десяток тел алеутов шелиховской артели, пытавшихся ночью выйти в море.

- Андреич! - позвал Баранова Медведников. - Живого якутата нашли. Толмача надо.

Баранов склонился над тяжело раненным индейцем с проседью в длинных волосах, заплетенных в две косы, с размалеванным краской лицом.

- Зачем напали на нас? - спросил. - У нас был мир. Мы с вами хорошо жили.

- Думали, чугачи, - ответил якутатский индеец, зажимая рану в животе. - Собирались мстить за прошлые обиды.

- Как можно русских с чугачами спутать? - покачал круглой головой Баранов. - У нас палатки!

Раненый осклабился, борясь с предсмертной болью:

- Подкрались, видим - косяки. Косяки - богатые. Как не пограбить? Не удержались!

Ахмылин, сам израненный, подал индейцу пистолет со взведенным курком. Тот взглянул на него с благодарностью в больших коровьих глазах и выстрелил себе под ухо.

Прохор выкурил трубку и пошел искать дружка Котовщикова. Василий лежал на том месте, где его поставили в караул и тускнеющими глазами смотрел в небо. Ниже подбородка, чуть не до позвонка было перерезано горло. На чекмене его, эдак жалко, вместо пуговицы повязана была обстроганная палочка. А на востоке, как ни в чем ни бывало, всходило солнце. Прохор, по праву земляка и связчика, закрыл глаза невинно убиенному и пошел искать место для могилы.

Вокруг лагеря и на берегу насчитали двенадцать тел якутатских индейцев, семнадцать алеутов. Пропали без вести кенайские мужики-заложники. Девки же их были невредимы и охотно оставались среди промышленных.

Погибших латников по общему решению трогать не стали - родственники отыщут тела и приберут по своему обряду. Алеуты своих покойников посадили в сломанные байдарки и закидали хворостом, устроив ритуальные пляски. Василия Котовщикова похоронили на высоком месте, чтобы крест был виден с моря: завернули в старые лавтаки и положили в долбленую индейскую лодку с прорубленным днищем. Прохор хотел завернуть тело в старое Васькино одеяло, под которым недавно баловал с аманаткой, но старовояжные предостерегли: одеяла среди туземцев ценятся высоко, не успеем отойти от острова, кто-нибудь прельстится и откопает.

Баранов почитал над убиенным молитву, русские, сняв шапки, постояли возле холмика, крестясь. Помянули покойного водкой и юколой да разошлись по своим делам. Поспелов, с пулей в животе, бредил, удивляя промышленных живучестью. За время, что был у Баранова, Прохор с ним едва словом перекинулся. А вот ведь, свела судьба в недобрый час. Про томчанина рассказывали всякое: будто и с каторги бегал. Но от судьбы не убежал.

Почтив мертвых, позаботившись о раненых, промышленные стали ремонтировать байдары. На другое утро после боя партия оставила остров и взяла курс на следующее кенайское селение. Оно оказалось пустым. Зола в кострах остыла, среди шалашей бегали собаки. Партия разделилась на чуницы, мелкие отряды пошли вдоль берега, обшаривая острова и заливы. В большой байдаре Баранова все никак не мог отойти Поспелов.

Выдался теплый день. Управляющий парился в броне, а рыжебородый Баламутов, скинув чекмень и налегая на весло, все чертыхался:

- Замечаю верную примету - как Андреич кольчужку сбрасывает, так война! Как напялит - так мир! Ты бы ее на ночь надевал, тогда бы и караулы ставить не надо!

Чернявый Семен Чеченев ухмылялся, поглядывая на шутника:

- Какая же дура полезет к нему под одеяло?

Баранов хмурился, шевелил усами, думая, как ответить молодым своим дружкам, не роняя достоинства. Медведников обернулся с серьезным лицом:

- У меня сон шибко чуткий, - пророкотал. - Коли Андреич всю ночь под боком будет латами скрежетать, что ржавая петля на воротах, и вовсе не усну...

Опять застонал Поспелов. Промышленные умолкли.

Вечером у костров старовояжные рассказывали о былом и не таком уж давнем. Молодые слушали, затаив дыхание. Рассказы кончались обычно спором: отчего так скрытны русские селения, издавна основанные в Америке? То там, то здесь появляются слухи о них. То и дело бесследно исчезают люди. Вот и в этом году, в марте, возле Кадьяка пропали вдруг восемь русских. Куда? Лебедевский Васька Иванов прошлый год взял аманат у аглегмютов и ходил к северу, на двести верст от Кенайской губы. Случайно ли не встретил русских или скрывает? Долго шептались под лодками, размышляя: царство ли Беловодское рядом, или беглые из России прижились и умножились?

После зимовки на Нучеке Прохор отмяк душой в Кенаях. Не вся Америка такова, как в Чугацкой губе. Здесь воздух свеж, как в России, много солнца, туманы и дожди не долги. Западный берег горист. Чадил вулкан вдали. Сверкали белые вершины. Блестел лед на склонах. Зеленел хвойный лес. На восточном берегу пробилась трава. Манили к берегу причудливые бухты и заливы, зеленели луга среди холмов.


Краснорожий Василий Труднов, плывший вместе с Прохором в байдаре, указал алеутским веслом на малый остров, покрытый мхом и кустарником.

- Два года назад здесь пропал промышленный. Все чего-то искал по падям. Тут высадились на ночлег, вон на том мысу. Он ушел вечером, и с концом. Весь остров обшарили - не нашли.