Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии

Вид материала

Книга

Содержание Антропоморфизм через физику и биологию. Язык действий. Желания и оговорки. Последствия исключительного использования язы­ка действий. Описательный подход. Дональд Спенс. Мертон Гилл.

Подобный материал:

• Первые программы психологии как самостоятельной науки. 20. Роль Вундта в оформлении, 24.84kb.
• Морозов А. В. М71 История психологии: Учебное пособие для вузов, 3214.19kb.
• Современная Гуманитарная Академия, 197.44kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• План: Предмет и задачи психологии как науки > Место психологии в системе наук и структура, 1231.11kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Лекция по дисциплине «Методика преподавания психологии» тема: Предмет методики преподавания, 128.25kb.
• Модуль Социальная психология как наука, 415.34kb.
• Методические рекомендации по методике преподавания психологии. Тематика семинарских, 78.25kb.
• Вопросы к зачету по методике преподавания психологии, 18.95kb.

Рой Шефер: язык действий. ^ Антропоморфизм через физику и биологию. Психоанализ, утверждает Шефер (1976), использовал язык естественных наук (например, термины «структура», «разрядка», «энер­гия» и «сила»), отказавшись при этом от категорий причин, выбора и намерений — которые в действи­тельности имеют принципиальное значение для пси­хоанализа. Деятельность стала функцией («Оно» или «Я»), рассуждение — силой, мышление — реп­резентациями, чувство — разрядкой, а борьба с наме­рениями и чувствами -- структурами и адаптациями. Кроме того, психоанализ занял детерминистскую по­зицию и, как следствие, не уделял никакого внима­ния выбору. Этот язык, заимствованный из физики и эволюционной биологии (функции, структуры и т. д.), препятствует акценту на субъективность, кото­рый должен быть центральным. Из-за этого языка Фрейду пришлось антрогюморфизировать (очелове­чить) свои конструкты, чтобы превратить физичес­кие механизмы и структуры в смысловые категории. Например, он говорил о «Я» как о независимой сущ­ности, которая делает выбор и придает чему-то смысл. Это был своего рода ум внутри ума.

Шефер находит те же недостатки в теории Коху-та: «я» — это независимая сущность, которая выдви­гает требования, эго-сущность. (Он также считает, что «я» используется в столь многих значениях, что ничего не проясняет.) «Я» неофрейдистов также име­ет аналогичный овеществленный статус и антропо­морфную функцию, когда его относят к актам опы­та. «Более того, в некоторых из своих значений, та­ких как "самоактуализация", "я" выступает не только как экзистенциальный референт поведения, но и как двигатель, топливо, привод и конечный пункт пути существования одновременно. Забавно, но «Я» в дан-

ном случае превратилось в "Оно"» (Schafer, 1976, р. 117). Этот антропоморфизм, считает Шефер, имеет серьезный недостаток, состоящий в лишении челове­ческих действий осмысленности и ответственности. Психоанализ должен удалить психодинамику из сво­ей теории и вернуть действие людям, настаивает он.

^ Язык действий. Поскольку такие фрейдистские термины, как «Оно», энергия, фиксация, сублимация и бессознательное, являются механистическими и антропоморфными, Шефер полагает необходимым ввести для психоанализа новую языковую систему, которая говорит всегда о конкретных действиях ин­дивидуума. В процессе этого он стремится сохранить то, что он считает важными догадками Фрейда, в то же время переориентируя систему таким образом, чтобы она лучше соотносилась с современным пони­манием роли развития и культуры и удовлетворяла требованиям адекватной философии науки. Он при­ближается к этой цели, описывая все события с по­мощью глаголов или наречий и избегая существи­тельных и определений. Соответственно, он отказы­вается не только от таких существительных, как эго и либидо, но и от таких определений-модификато­ров, как «жесткая защита» и «сильная эмоция». Он не станет говорить об «интернализации» иначе как о воображаемом акте, ибо у слова «внутри» нет других значений. Он избегает употребления глагола «име­ет» («has») применительно к обладанию, например, в выражениях «имеет импульс» или «имеет привыч­ку». Скорее, человек действует (acts) импульсивно или действует (acts) по привычке. В соответствии с этими правилами, он заменяет страдательный залог действительным. К примеру, более непосредственно и информативно использовать действительный залог и сказать: «Пациентка постепенно поняла, почему она оказывает сопротивление», чем употребить стра­дательный залог и сказать: «Постепенно было до­стигнуто понимание сопротивления».

Такие термины, как «психодинамика» — наряду с силами, импульсами, влечениями, психической энер­гией, равнодействующей и другими физическими тер­минами, с которыми она связана, — следует отверг­нуть, настаивает Шефер. Но он хочет сохранить их как «образ эротических или агрессивных действий, кото­рый более или менее инфантилен в своей иррацио­нальности, неумеренности, несдержанности, игнори­ровании последствий и противоречий, крайнем эго­центризме и скорее всего связан с теми интенсивными и распространяющимися [и преимущественно бессоз­нательными] физиологическими процессами, которые подпадают под общее определение волнения или воз­буждения» (р. 195-196). Модифицируя Фрейда с по­мощью языка действий, Шефер пытается сохранить такие «фундаментальные открытия» Фрейда, как ин­фантильный и бессознательный модусы действия, роль желаний и история реагирования на телесные стимулы. «Мотив» — еще один психодинамический термин. Он относится к данности, которая обеспечи­вает движущую силу, — как, например, электричество

151

или пар являются движущими силами для моторов и двигателей. «Мотив», «скрытый мотив», «наличие мотива» и «слабые» или «сильные мотивы» подразу­мевают силу, которая производит конечный продукт, качественно отличный от самой силы. Это употребле­ние маскирует осмысленные действия, основания, в силу которых человек участвует в определенном дей­ствии. В варианте психоанализа, предложенном Ше-фером, важно то, как основания для действий предста­ют перед индивидуумом: сознательно, бессознательно или предсознательно. Чтобы найти причины, стоящие за подобными основаниями, требуется поиск причи­ны причины и т. д., до бесконечности («бесконечная регрессия»).

Шефер подчеркивает, что действие само является предметом психоанализа, а не чем-то дополнитель­ным, что заставляет действие совершаться. И имен­но люди являются участниками этих действий. Ше­фер избегает спекуляций и теоретизирования о не­доказуемых допущениях, касающихся раннего детства, включая такие гипотетические силы, как ин­стинктивное влечение, которое вызывает действие. Цель данного подхода, хотя Шефер открыто и не го­ворит об этом, — изменить атрибуцию причинности, перенеся ее с предполагаемых сущностей на действия людей. Описания действий становятся описаниями причинности, которые заменяют очеловеченные силы физики и биологии в качестве причинности. Это действие необязательно должно быть видимым. Мышление, припоминание, надежды, фантазирова­ние и даже подавление желаний или сохранение мол­чания — все это действия. Деятельность человека наполнена смыслом и характеризуется намерением или целью. «Нет ничего, с чем может иметь дело пси­хоаналитическая интерпретация, что не являлось бы действием, как оно здесь определено» (р. 139). Толь­ко неврологические и другие биологические процес­сы не являются действиями в понимании Шефера. Он отличает действия от поведения, поскольку дей­ствия относятся к точке зрения индивидуума, тогда как поведение — это то, «о чем говорит независимый наблюдатель или экспериментатор» (р. 370).

Акцент на действия предлагает «анализанду» (объекту психоанализа) намного более широкий на­бор значений, взаимоотношений, решений и послед­ствий действий, чем психодинамика, утверждает Ше­фер. В терапевтическом процессе аналитик и анали-занд работают вместе, чтобы изучить влияния прошлого на настоящее, особенно влияния, идущие из младенчества, всегда с той точки зрения, что влияния — это действия. Аналитик и анализанд рассматривают влияния как продукт и человека, и обстоятельств. Анализанд, как всегда, участвовал в придании чему-то смысла, фантазировании и несении ответственнос­ти. Теории младенческой сексуальности иллюстриру­ют эти взаимоотношения человека и ситуации. Ана­литик раз за разом употребляет слова-действия, и анализанд все больше принимает жизнь как действие и все реже говорит о деперсонализированных действи-

ях — «меня охватил импульс», «мой ум переполняют сомнения», «будущее не сулит мне ничего хорошего». «Я буду» и «я не буду» заменяют «я должен» и «я не могу». «Я выбираю», «я знаю» и «я предпочитаю» зву­чат все чаще по мере углубления инсайта. Сам инсайт — это то, что анализанд делает, а не то, чем он обладает. Это — растущее субъективное действие, а не усиление или уменьшение контроля эго над ид и суперэго. «Че­ловек — это его собственный импульс, механизм за­щиты, инсайты и так далее, ибо все это — его собствен­ные действия» (р. 147).

Нижеследующий отрывок иллюстрирует, как Шефер заменяет метапсихологию языком действий, сохраняя при этом некоторые традиционные фрей­дистские конструкты:

«При разрешении эдипова комплекса должно быть отвергнуто инцестуальное желание ребен­ка. Во-первых, мы должны перестать изолировать идею эдипова комплекса или идею желаний ин­цеста от идеи действий ребенка. Кроме того, мы должны изменить страдательный залог на дей­ствительный, с тем чтобы не лишать определен­ности агента отказа; ибо только используя дей­ствительный залог, мы, безусловно, требуем на­личия конкретного автора рассматриваемого действия. Это превращение можно затем сфор­мулировать так: "Прекращая вести себя в эдипо­вой манере, ребенок больше не рассматривает своего родителя с преувеличенно сексуальной и конкурентной точки зрения". Затем мы можем пе­рейти к детализации того, как ребенок соверша­ет этот знаменательный поступок, например, пу­тем вытеснения, идентификации, обращения или замещения и путем систематического осуждения любого явного или привычного акта, посредством которого он может видеть родителей в этом те­перь пугающем и нежелательном свете» (р. 208).

В целом причины действий человека заменяют объяснение посредством метапсихологии и мотивов, и это делает действия более понятными. Когда язык заменяет психический детерминизм и физическое объяснение, обычная грань между объяснением и описанием перестает существовать; ибо в системе Шефера описание посредством слов-действий и есть объяснение. Как выразился по этому поводу один психоаналитик, «ограничивая психологическое отне­сение самими действиями, новый язык дает объясне­ние только в терминах смысла или "причин" ("reasons"), в соответствии с которыми характеризу­ются действия» (Fourcher, 1977, р. 137).

^ Желания и оговорки. Эти слова являются дополни­тельными примерами модификаций Шефером психо­аналитической терминологии и средством, с помощью которого слова могут дать атрибуцию причинности. Желания не блокируются (не фрустрируются) и не

152

инициируют действие, настаивает Шефер. Люди со­вершают действия, чтобы заблокировать собственные желания. Люди инициируют действие. Аналогичным образом не существует речевых оговорок, и слова не слетают с языка. Ни языкам, ни словам не присуще какое-либо независимое действие. Скорее это приме­ры, в которых анализанд участвует в двух действиях одновременно, одном намеренном и другом ненаме­ренном.

Конфликт. Как правило, аналитики трактуют кон­фликт на языке физики или биологии как результи­рующую сил или противоположных импульсов. За­тем происходит интрапсихическая борьба между эти­ми силами или импульсами. Но в реальности, согласно Шеферу, указание на конфликт основано на одновременном участии анализанда в двух противо­положных действиях, таких как неповиновение и подчинение или нападение и защита. Симптомы по­рождаются людьми, а не психическими энергиями.

Разум? Предположительно существующий «ум» или «разум» (mind), согласно Шеферу, трактуется по-разному: как (а) место («у меня в уме засела мысль»), (б) автономный агент («мой разум говорит мне») и (в) сущность, независимая от «меня» («мой ум блуждал»). Поскольку определения разума по­зволяют нам наблюдать или комментировать его как нечто обособленное, человек может отрицать свою ответственность за действие. Однако разум — это не обладание и не причинная сила. Это то, что мы дела­ем. Советы «говорить все, что приходит вам на ум» или «вам в голову» приводят к обратным результа­там, ибо они позволяют анализанду отречься от от­ветственности: за все отвечает разум. Но разум — это не место, куда проникают идеи или где какой-то агент действует независимо от человека. Только че­ловек, действуя — думая, желая, чувствуя и т. д., — может и должен принять ответственность за соб­ственные действия. И поэтому формулировки долж­ны быть следующего порядка: «О чем это заставляет вас подумать?» или «С чем вы соотносите эту ситуа­цию?».

Опыт. Опыт — это не что-то, находящееся в уме или сознании и доступное интроспекции. Это прида­ние смысла данностям, «конструирование личных или субъективных ситуаций» (р. 368). Следователь­но, это тоже действие.

Интернетизация. Мы часто говорим, что кто-то интернализовал некоторые ценности или запреты либо другие атрибуты или процессы. Но «внутрь чего?», — спрашивает Шефер. Мы не имеем в виду, что внутрь головного мозга или внутрь тела, хотя биологические структуры необходимы для «менталь­ных процессов». Возможно, мы имеем в виду, что че­ловек интернализует что-то внутрь своего ума или внутрь эго. Однако мы не определяем ум или эго та­ким образом, чтобы указать их местонахождение и тем самым их внутреннюю часть. Внутрь «Я» равным образом неудовлетворительно, ибо в теории Фрейда «Я» носит только описательный характер и не имеет

структуры или функции, которые могли бы обеспе­чить какую-то внутреннюю часть. Как правило, «Я» указывает на человека, как делают это местоимения «я» или «мне»; это средство отображения индивиду­ума. Шефер доказывает, что подростки в своей борь­бе за независимость от родителей мыслят «Я» и идентичность инфантильным и конкретным образом, а психоанализ включил «эти архаичные эмпиричес­кие сообщения» (р. 193) в свою теоретическую базу. «Интрапсихический», «внутренний мир» и «интро-екция» — это все варианты «интернализации», кото­рые обладают теми же недостатками.

Если мы спрашиваем, где пребывают мысль или мечта, то должны заключить, что это не может про­исходить в уме, ибо сам ум лишен местопребывания. Также и человек не сохраняет внутри себя идеи или чувства. Более правильно сказать, что человек ду­мает, мечтает, вынашивает идеи и чувствует. В тер­минах действий «интроекция», традиционно рас­сматриваемая как инкорпорированный объект, означает нечто созданное фантазией, что сохраняет­ся с некоторой характерной формой действия. Од­нако Шефер соглашается, что «личное» — термин, оправданный по отношению к тому, «что не переда­ется при коммуникации». Таким образом, термин «интрапсихический» относится к «личному и в зна­чительной мере бессознательному припоминанию, воображению, планированию и другим действиям, которые человек совершает более или менее эмоци­онально» (р. 160). Вот один из примеров преобра­зования Шефером термина «внутренний»: «Ваше хроническое глубокое чувство несостоятельности продиктовано осуждающим внутренним голосом вашей матери» становится «Вы регулярно вообра­жаете голос своей матери, осуждающий вас, и, в со­ответствии с этим, смотрите на себя как на несосто­ятельную личность». Он заключает, что интернали-зация относится скорее к акту фантазии, чем к какому-то процессу.

Может ли человек затаить внутри гнев? Может ли он выплеснуть его? Психоаналитики говорят о гне­ве как о замещающем, разряжающемся и обращен­ном на себя. Эти отнесения предполагают, что гневу присущи субстанция, количество, протяженность и местопребывание. Но если он разряжается или про­являет себя, куда он уходит, спрашивает Шефер. И остается ли пустым пространство, которое он прежде занимал, или оно чем-то заполняется? Если сказать вместо этого, что человек гневается, это по­зволит направить внимание на то, что человек фак­тически делает, и устранит несоответствие между на­блюдением и теорией. Вот другое словесное преоб­разование Шефера: «Это был затаенный гнев, который вы наконец выпустили» становится «Нако­нец-то вы разгневались» (р. 174).

Экстернализация. Шефер находит «экстернализа-цию» такой же неудовлетворительной, как «интерна-лизацию», ибо она подразумевает два места пребы­вания, внутреннее и внешнее. Отсылка к «внешней

153

реальности» или «внешнему миру» может означать только субъективное действие. «Проекция» традици­онно используется для того, чтобы обозначить истор­жение чего-то изнутри наружу, например желания, которое человек приписывает другому человеку, а не себе. Но на языке действий оно превращается в во­ображаемое перемещение желания.

^ Последствия исключительного использования язы­ка действий. Фурше (Fourcher, 1977) находит в язы­ке действий Шефера как важные достоинства — включая демистификацию значительной части пси­хоанализа, — так и серьезный недостаток, когда он используется исключительно. Он не позволяет по­нять, почему один класс действий отличается от дру­гого, а только описывает то, чем отличаются дей­ствия. Если, к примеру, «бессознательное» — это только модус действия и нет возможности опреде­лить, почему имеет место один модус действия, а не другой, например, бессознательный, а не сознатель­ный, тогда отсутствует базис смысла и понимания.

^ Описательный подход. Позже Шефер (Schafer, 1983, 1985) начал рассматривать психоанализ как занимающийся меньше прошлым и больше — насто­ящим. Он становится описательной (narrative) про­цедурой, которая заменяет традиционную интерпре­тацию скрытых мотивов. Когда объект анализа рас­сказывает и пересказывает истории, вращающиеся вокруг таких психоаналитических тем, как эроген­ные зоны тела (с относящимся к ним глотанием, со­хранением, исторжением и т. д.) и концептуализация чувств и идей (таких как пища, моча, дети и т. д.), невротические характеристики трансформируются в переработанные описания («повествования»). Эти переработки (revisions) более адаптивны и связны, что, как утверждает Шефер, дает терапевтический эффект.

Шефер рассматривает язык как средство констру­ирования событий, и это конструирование является тем, что аналитик должен понять. Язык как повество­вание формирует опыт. Реальность существует в рас­сказе. Лири (Leary, 1989) указывает, что все это пред­полагает, что опыт, такой как эдипово влечение, не может существовать в отрыве от акта рассказа, про­исходящего в настоящем времени. Поскольку для Шефера даже «факты» предстают перед нами лишь такими, какими конструирует их теория аналитика, психоанализу приходится заниматься конструирова­нием настоящего вместо реконструкции прошлого. Тем не менее прошлое остается важным для прояс­нения текущего повествования.

^ Дональд Спенс. Спенс (Spence, 1982) занимает позицию, схожую с подходом Шефера. Согласно ему, все повествования — это истории о прошлом, в кото­рых факт и фантазия настолько переплетены, что невозможно отделить одно от другого. Воспомина­ния об инцесте в детстве могут быть не более чем недоступными для проверки рассказами. Он называ­ет их «повествовательной истиной», отличающейся

от «исторической истины». Поскольку не существу­ет какой-то познаваемой истины, единственными руководящими указаниями являются принципы эс­тетики и прагматики. Важно то, чтобы клиницист сделал историю искусственно согласованной — та­кой, из которой клиент может извлечь пользу. Улуч­шение состояния клиента происходит, когда ему по­могают найти новые истины, вместо того чтобы за­ниматься историческими фактами. Уоллес (Wallace, 1988) критически описывает этот взгляд как тот, в котором «никто не может призвать нас к ответу, что мы верим в то, чего желаем, пока это приятно и по­могает кому-то», и как тот, который «удобен для знахарей, астрологов, хиропрактиков и политиков» (р. 142).

Спенс (1994) утверждает, что почти вся психоана­литическая теория держится на риторической аргу­ментации, а не на многочисленных наблюдениях и индуктивных обобщениях. Название его книги достаточно точно подытоживает его позицию: Rhetorical Voice of Psychoanalysis: Displacement of Evidence by Theory («Риторический голос психоана­лиза: замещение доказательств теорией»). Он рас­сматривает такие недостатки, как (а) избирательные сообщения об отдельных случаях, с тем чтобы про­иллюстрировать какое-то утверждение; (б) прекло­нение перед авторитетами вместо использования не­зависимых объективных доказательств; (в) опора на воспоминания аналитика о том, что говорилось, вме­сто использования стенограмм или записей; (г) бе­зусловное приятие того, что автор утверждает о со­бытиях, и его интерпретации их. Спенс не оспарива­ет клинические материалы как данные, возражая лишь против их бессистемного и тенденциозного ис­пользования. Пропуск детали, указывает он, являет­ся главным источником некритического приятия заключения. В качестве выхода он советует вести дословные записи завершенной серии сеансов и ис­пользовать компьютеры для их анализа. Это даст возможность находить связи и причинные отноше­ния, которые аналитик просмотрел, проверить гипо­тезы, избежать тенденциозности и создать базу дан­ных, открытую для общественного изучения.

^ Мертон Гилл. Гилл (Gill, 1983,1992) отбрасывает метапсихологию Фрейда, заменяя ее герменевтичес­кой (истолковательной) наукой и социальным кон-струкционизмом, наукой о смысле человеческих по­ступков, конструируемом участниками. Это — обра­щение к интерпретациям, в котором нет какой-то одной интерпретации, являющейся единственно кор­ректной или истинной; лучшая из них та, которая является наиболее связной на данное время. Гилл трактует перенос и контрперенос как конструируе­мые совместно аналитиком и анализандом. И анали­тик, и пациент привносят в терапевтическую про­цедуру собственный социально-исторический и со­знательный, а также бессознательный опыт, которые взаимодействуют уникальным образом в случае каж­дой диады (аналитик—анализанд). Каждый влияет

154

на другого и испытывает влияние с его стороны. Ком­муникативный процесс между ними создает меж­субъектное поле. Это — двухсубъектная психология (межличностная регрессия и перенос), дополняемая односубъектной психологией (интрапсихической), состоящей из личного опыта каждого индивидуума, включающего интернализацию внешних условий, которые индивидуум привносит в межсубъектное поле. Аналитик должен не определять, что искажено или символично, а попытаться понять, как точка зре­ния пациента становится обоснованной реакцией на поведение аналитика.

Гилл полагает, что врожденные влечения начина­ют функционировать у младенца раньше, чем соци­альные взаимодействия; но они так же, как часть од­носубъектной психологии, взаимодействуют со сре­дой (Silverman, 1996). Сексуальные и агрессивные мотивы, так же как «Я» и отношения, являются те­лесными герменевтически, а не механистически, как предполагал Фрейд. Аналитик должен включить в свой анализ телесные чувства тревоги кастрации, бисексуальности и т. д. как часть процесса, в котором аналитик и анализанд конструируют психическую реальность друг друга.

Гилл отвергает психологию Я Кохута и использо­вание в ней эмпатии, поскольку она предполагает какое-то абсолютное знание о пациенте, на которого направляется эмпатия. Гилл считает основным недо­статком Салливана (р. 149) то, что он пренебрегал внутренними объектными отношениями, при этом завуалированно выделяя личность как «непрерывные социальные отношения» (р. 539). Другим недостат­ком, утверждает он, было умаление Салливаном роли тела. Салливан отвергал биофизические объяс­нения и заменил их субъективным опытом, превра­тив психиатрию в изучение межличностных отноше­ний.