Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается по

Вид материала

Документы

Содержание Заметки о «фаусте» Вопросом Академическим Цена жизни

Подобный материал:

• Николай Фёдорович Фёдоров статьи о разоружении и умиротворении печатается, 1908.43kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи религиозного содержания печатается, 1471.59kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров статьи философского содержания печатается, 3314.73kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров самодержавие печатается, 1286.35kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров (1828 или 1829—1903), 43.95kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров, 222.28kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров письма н. Ф. Федорова печатается, 11102.85kb.
• Николай Фёдорович Фёдоров библиотеки и музейно-библиотечное образование печатается, 30.42kb.
• Николай Федорович Федоров: спасение как философия "общего дела" По материалам доклад, 367.54kb.
• Лекция 9 Н. Ф. Федоров: история одного «проекта», 546.27kb.

^

ЗАМЕТКИ О «ФАУСТЕ» ⁹⁵

Как-то само собою случилось⁹⁶, что предметом моего внимания или даже предметом особого рода ненависти сделались произведения Профессора Кенигсбергского Университета (Университета как учреждения, ныне уже отживающего, что, может быть, и началось с Кантом) Канта и произведения Директора Веймарского Театра (учреждение, процветание коего всегда связано с упадком) — Гете. И именно трагедия «Фауст» может быть названа «Университетским вопросом» или вопросом о сухих костях — что возбуждается самим местом действия, Музеем, этим недозревшим учреждением, и вопросом о избытке сил — что возбуждается временем действия — весною и притом Великою Субботою. Так же начинает и Толстой свое «Воскресение» — только он в весне видит жизнь и не видит, что эта жизнь есть похоть и смерть.

Фауст жаждет живой науки, не отдавая себе отчета о том, что такое это живое?

* * *

Должны ли сыны, соединясь в одного Сына человеческого⁹⁷, быть орудием воли Бога об отцах («Сыне человечь, прорцы на кости сия!»)^* или <же быть> противниками Его воли, сознавая себя «сынами земли», а не сынами отцов человеческих и творя волю «Духа земли», силы рождающей и умерщвляющей, <того духа,> с приближением коего «кровь начинает играть у Фауста» и испытывает он невыразимый ужас; духа сладострастия и смерти, подчиняясь которому происходит половое соединение или подчинение и взаимное истребление (борьба и взаимное убиение и в том и другом случае). «Насилуй и истребляй!» — заповедь Духа земли.

Поэма или Трагедия начинается в недозревшем Музее при отживающем университете, который служит Духу земли и образует, создает сынов земли и не ставит даже вопроса, оживут ли кости, собранные в Музей (в чем упрекает его митрополит Филарет⁹⁸), хотя этот вопрос напрашивался сам собою, потому что действие начиналось в Великую Субботу, накануне Воскресения.

За ^ Вопросом Академическим, или вопросом об ученых как сословии, следует вопрос Университетский, или вопрос о живой и мертвой науке⁹⁹. Трагедия «Фауст» показывает в Вагнере мертвую науку и еще лучше показывает, что нет живой науки в Фаусте, нет не тогда только, когда, как в 1 ой части, он таскается по кабакам и волочится за мещанками, но и тогда, когда он является финансистом, хотя бы его советы не были так губительны, генералом, хотя бы он спасал республику или наоборот, ни в директоре театра, вызывающем Елену, но не такую, какою ее знает Гете, поэт не эротический, как и не витальный; меньше же всего он служит живой науке и является губителем ее тогда, когда делается землевладельцем и фабрикантом и сжигает хижинку Филимона и Бавкиды, изображающую все крестьянство, и капеллу, изображающую крестьянское и сельское суеверие или религию. Вагнер не живет одною жизнию ни с природою, ни с людьми, а Фауст живет одною жизнию с природою, но замечая в ней лишь силу рождающую, а не смертоносную, а с людьми не живет одною [жизнию], потому что, не замечая существенного сходства, смертности, он видит лишь небольшое несходство, которое принимает за превосходство, а потому объединения в общем деле оживления, в чем и состоит живая наука, он даже не предполагает.

* * *

Фауст одною жизнию живет с природою¹⁰⁰ и не живет одною жизнию с себе подобными, потому что не замечает подобия <своего> с другими и видит только несходство, которое ему кажется превосходством, хотя последнее очень незначительно сравнительно с первым. Смертность есть общее, пред коим уничтожается всякое превосходство. Но сознание смертности есть принадлежность Средних Веков, а между тем развенчание и уничтожение средневекового жизневоззрения и составляет специальное назначение поэмы «Фауст».

Лермонтова раздражает спокойствие, с коим другие люди относятся к разладу, который он замечает одинаково и в них и в себе. Он презирает людей, но и к себе не питает уважения. Лермонтов, как и Фауст, предается оргиям, но знает, что сделался своим собственным шутом, тогда как Фауст этого, по-видимому, не понимает; а потому и жизнь должна Лермонтову казаться «шуткою» и даже неумною. Фауст же до самого конца, когда он делается фабрикантом, эксплоататором земли, не замечает, что мануфактурная промышленность (а не кустарная и не земледельческая) есть также «глупая шутка», а фабрикант-землевладелец есть шут, который старается лишь наполнить забавами пустоту, оставляемую смертью.

* * *

В легенде о Фаусте выражается взгляд народа на так называемую Новую Историю¹⁰¹. Отличительная же черта Новой Истории — секуляризация. Для народа, оставшегося верным Богу отцов, секуляризация могла казаться отступлением от Бога. Сказание о Фаусте именно доказывает, что народ никогда не принимал реформатского учения, не переставал молиться за умерших. И только непониманием народом истинного учения реформаторов можно объяснить, почему легенда самого Лютера не поставила на место Фауста. Понятно также, почему сами отпавшие, наиболее секуляризовавшиеся признали очищением то, что народ признавал отпадением. Самое отпадение для народа представлялось таким грехом, для которого нет прощения, спасения.

Взгляд народа на Новое время как на возвращение язычества, т. е. поклонение демонам, выражен вызовом из ада Елены — этого источника вражды. Сам же великий язычник Гете сделал этот вызов основою 2 ой части своей поэмы. Гете ограничился вызовом классических теней в то время, когда европейская наука круг ведения своего не ограничивала пределами классического мира, и странно, что он, Гете, который так искренне сожалел, что крылья души никогда не делаются телесными крыльями, не пожалел, что тени, вызванные им, не делаются живыми людьми.

* * *

Наиболее противоположным поэме «^ Цена жизни» является немецкое произведение «Фауст»¹⁰², которое также может быть названо «Цена жизни» или «Самая ложная оценка жизни», ибо ни альтруизм даже в самом широком смысле, ни труд в узком смысле («Лишь тот достоин жизни и свободы, кто должен каждый день их добывать»), ни борьба с океаном, хотя бы она и не была борьбою лишь с болотом, не могут дать цену жизни.

Ученая Германия избирает героем поэмы профессора, но который не остается профессором, а делается авантюристом (проходимцем), хочет испытать жизнь, чтобы определить ее ценность. Как искусный проходимец, он пролез в Министерство, конечно финансов^*, потом сделался Директором театра, <а> кончил фабрикантом, завидуя пролетариям, поденщикам. Еще раньше, тотчас по оставлении профессуры, испытывая жизнь, он таскался по погребкам и волочился за мещанками. Народный Фауст возмечтал об орлиных крыльях, хотел изведать все тайны неба; Гетевский не был так величав.

Истинную оценку немецкой поэмы можно было сделать лишь по появлении русской поэмы, избравшей героем своего произведения примирителя Востока и Запада, самодержца, перенесшего господство над чувствующими, разумными существами и борьбу с ними на бесчувственную и неразумную силу вселенной.

В «Фаусте» не мировое дело составляет содержание поэмы, если под мировым не признавать всеобщее взаимное отчуждение, отрицание братства и отечества.