Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   46   47   48   49   50   51   52   53   ...   62

4




Но разве история жизни Рубенса - всего лишь история физической любви?

Ее можно понять и так, и минута, когда он вдруг открыл это, стала также

знаменательной вехой на его циферблате.

Еще гимназистом он проводил долгие часы в музеях перед картинами, дома

рисовал сотни гуашей и был знаменит среди однокашников своими карикатурами

на учителей. Рисовал он их карандашом для ро таторного ученического журнала,

а на переменах мелом на доске - к великому удовольствию класса. Эти годы

дали ему возможность познать славу: его знала и им восхищалась вся гимназия,

и все в шутку назы вали его Рубенсом. Как воспоминание об этом прекрасном

времени (единственном времени славы), это прозвище он сохранил на всю жизнь,

обязывая друзей (с изумляющей наивностью) так и называть его.

С получением аттестата зрелости его слава угасла. Он хотел поступить в

школу изобразительных искусств, но не выдержал экзамена. Был хуже других?

Или менее удачлив? Как ни удивительно, но на подобные вопросы я не готов

ответить.

С полным безразличием принялся он изучать право, обвиняя в своем

провале миниатюрность родной Швейцарии. В надежде осуществить свое

художническое призвание где-нибудь в другом месте он еще два раза попытал

счастья: сначала, когда сдавал экзамены в парижскую Школу изящных искусств и

провалился, а затем, когда предложил свои рисунки нескольким журналам.

Почему отвергли эти его рисунки? Были нестоящими? Или те, что судили о них,

были тупицами? Или просто рисунки уже никого не интересовали? Могу лишь

повторить, что и на эти вопросы у меня нет ответа.

Устав от неудач, он отказался от дальнейших попыток. Из этого,

несомненно, следовало (и он это прекрасно сознавал), что его страсть писать

и рисовать была слабее, чем он думал, и что, выходит, он не был рожден для

карьеры художника, как предполагал в гимназии. Поначалу это открытие

опечалило его, но потом в его душе все упрямее зазвучала апология

собственного смирения: почему у него должна быть страсть к живописи? Что

особенно похвального в страсти? Не возникает ли большинство плохих картин и

плохих романов лишь из-за того, что художники усматривают в своей страсти к

искусству нечто священное, некое предназначение, а то и вовсе обязанность

(обязанность по отношению к себе, даже к человечеству)? Под воздействием

собственного смирения он начал видеть в художниках и литераторах людей,

скорее одержимых честолюбием, чем способных к творчеству, и стал избегать

общения с ними. Его основной соперник N, юноша того же возраста, из того же

города, окончивший ту же гимназию, что и он, был не только принят в школу

изобразительных искусств, но вскоре достиг поразительных успехов, хотя в

гимназии все считали Рубенса куда более талантливым, чем N. Значит ли это,

что все тогда ошибались? Или талант - нечто, что может по дороге пропасть?

Как мы уже понимаем, нет ответа и на эти вопросы. Важно, впрочем, другое

обстоятельство: в то время когда неудачи вынудили его окончательно

отказаться от живописи (в ту пору N отмечал свои первые успехи), Рубенс

встречался с очень красивой молоденькой девушкой, тогда как его соперник

женился на девушке из богатой семьи, но столь непривлекательной, что Рубенс

при виде ее потерял дар речи. Ему сдавалось, что это стечение обстоятельств

было неким знаком судьбы, указывавшим ему истинный центр тяжести его жизни,

который отнюдь не в общественной, а в личной жизни, отнюдь не в погоне за

профессиональным успехом, а в успехе у женщин. И вдруг то, что еще вчера

представлялось поражением, было явлено ему как блистательная победа: да, он

отвергает славу, борьбу за признание (тщетную и печальную борьбу), дабы

посвятить себя самой жизни. Он даже не задавался вопросом, почему именно

женщины суть "сама жизнь". Это казалось ему естественным и ясным, не

подлежащим никакому сомнению. Он был уверен, что избрал лучший путь, чем его

соперник, облагодетельствованный богатой уродиной. При этих обстоятельствах

его молоденькая красавица была для него не только обещанием счастья, но

прежде всего его торжеством и гордостью. Чтобы упрочить свою нежданную

победу и отметить ее печатью непреложности, он женился на красавице в полной

уве ренности, что весь мир завидует ему.


5




Женщины для Рубенса означают "саму жизнь", но при этом он не находит

ничего более безотлагательного, чем жениться на красавице и тем самым

отказаться от женщин. Поступок явно нелогичный, хотя и вполне естественный.

Рубенсу было двадцать четыре года. Он тогда вступил как раз в период

непристойной правды (стало быть, вскоре после того, как он познал девушку В

и даму С), но его новый опыт нисколько не поколе бал его убежденности, что

любовь превыше всех физических наслаждений, великая любовь, эта ни с чем не

сравнимая ценность жизни, о которой он много слышал, читал, много мечтал, но

ничего не знал. Он не сомневался в том, что любовь - это венец жизни (этой

"самой жизни", которую он предпочел карьере) и что, стало быть, должен

встретить ее с распростертыми объятиями и без всяких компромиссов.

Как я сказал, стрелки на сексуальном циферблате указывали период

непристойной правды, но стоило ему влюбиться, как мгновенно началось

отступление в предшествующие стадии: в постели он либо молчал, либо говорил

своей будущей невесте нежные метафоры, убежденный, что непристойности

вынесут их обоих за пределы любви.

Скажу об этом по-другому: любовь к красавице привела его снова в

состояние девственника, ибо, как я уже заметил в иной связи, каждый

европеец, как только произнесет слово "любовь", возвращается на крыльях

восторга в предкоитальное (или внекоитальное) мышление и чувствование,

именно в те просторы, где страдал юный Вертер и где чуть было не упал с

лошади Доминик Фромантена. Поэтому Рубенс, встретив свою красавицу, готов

был поставить котелок с чувством на огонь и ждать, пока в точке кипения

чувство не превратится в страсть. Дело несколь ко осложнилось тем, что в то

же время в другом городе у него была любовница (обозначим ее буквой Е) тремя

годами старше его; с ней он общался задолго до знакомства со своей будущей

невестой и еще несколько месяцев после того. Прекратил он встречи с ней лишь

с того дня, как принял решение жениться. Разрыв был вызван не внезапным

охлаждением чувств к Е (позже выяснится, что он даже слишком любил ее), а

скорее осознанием того, что он вступил в важный и торжественный период

жизни, когда великую любовь необходимо освятить верностью. Од нако за неделю

до дня свадьбы (в ее неизбежности он все-таки в глубине души сомневался) его

охватила невыносимая тоска по Е, которую он покинул без каких-либо

объяснений. Поскольку связь с Е никогда не называл любовью, он был поражен,

что так бесконечно тоскует по ней телом, сердцем, душой. Не совладав с

собой, он поехал к ней. С неделю он унижался, вымаливая у нее позволения

любить ее, осаждал нежностью, печалью, требованиями, но она не предлагала

ему ничего, кроме вида своего огорченного личика; тела ее он так и не посмел

коснуться.

Расстроенный и удрученный, он вернулся домой в день свадьбы. За

свадебным столом он перепил, а вечером повез новобрачную в их общую

квартиру. Одурманенный вином и тоской, он посреди любовного сли яния назвал

ее именем своей прежней любовницы. Катастрофа! Ему уже никогда не забыть

огромных глаз, уставленных на него в невыразимом удивлении! В ту секунду,

когда все рухнуло, ему пришло в голову, что это месть его отвергнутой

любовницы и что в день его женитьбы она навсегда заминировала своим именем

его брачный союз. Пожалуй, в тот короткий миг он осознал и

неправдоподобность того, что случилось, всю глупость и гротескность своей

обмолвки, гротескность, которая сделает неизбежный крах его брака еще более

невыносимым. То были ужасные три-четыре секунды полнейшей растерянности, а

потом он вдруг за кричал: "Ева! Элизабет! Марлен!"; не в состоянии быстро

вспомнить другие женские имена, он стал повторять: "Марлен! Элизабет! Да, ты

для меня все женщины! Все женщины мира! Ева! Клара! Марлен! Ты - все женщины

вместе! Ты женщина во множественном числе! Марлен, Гретхен, все женщины мира

заключены в тебе, ты носишь все их имена!.." - и, словно истинный атлет

секса, овладевал ею еще энергичнее; спустя несколько мгновений он уже мог

заметить, что ее широко открытые глаза вновь обрели нормальное выражение и

ее окаменевшее под ним тело возобновляет ритм, чья равномерность возвращала

ему спокойствие и уверенность.

Способ, каким он выпутался из этой адской ситуации, был на грани

невероятного, и нам остается только удивляться, что молодая жена отнеслась

всерьез к столь безумной комедии. Не забудем, однако, что оба они жили в

плену предкоитального мышления, которое роднит любовь с абсолютом. Каков

критерий любви девственного периода? Лишь коли чественный: любовь - чувство

очень, очень, очень большое. Неверная любовь - чувство маленькое, истинная

любовь (die wahre Liebe!) - чувство великое. Но с точки зрения абсолюта не

мала ли всякая лю бовь? Бесспорно. Поэтому любовь, стремясь доказать, что

она настоящая, пытается вырваться из пределов разумного, отвергает меру, не

хочет быть правдоподобной, мечтает превратиться в "неистовые безумства

страсти" (не забудем Элюара!), иначе говоря, она жаждет быть безумной! Стало

быть, неправдоподобность преувеличенного жеста может принести только выгоды.

Способ, каким Рубенс вышел сухим из воды, для стороннего наблюдателя отнюдь

не элегантен, не убедителен, но в данной ситуации он был единственный,

позволивший ему избежать полного краха: действуя, как безумец, Рубенс взывал

к безумному абсолюту любви, и это его спасло.