Geum.ru

Санкт-Петербург Издательство "азбука" 2001 Nesmrtelnost ё Milan Kundera, 1990 Перевод с чешского Нины Шульгиной Оформление Вадима Пожидаева

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   48   49   50   51   52   53   54   55   ...   62

8




Прошло лет двенадцать со времени его развода, когда однажды к нему

заглянула F. Она рассказала ему, как недавно ее пригласил в гости один

мужчина и поначалу добрых десять минут заставил ждать в гостиной под тем

предлогом, что должен закончить в соседней комнате важный телефонный

разговор. Вероятнее всего, этот разговор он инсценировал, чтобы тем временем

дать ей возможность просмотреть порнографические журналы, лежащие на столике

перед креслом, в какое он усадил ее. F завершила рассказ таким замечанием:

"Была бы я моложе, он бы добился своего. Если бы мне было семнадцать. Это

возраст самых сумасбродных фантазий, когда ты не можешь ни перед чем

устоять..."

Рубенс слушал F скорее рассеянно, пока последние ее слова не вывели его

из безразличия. Это будет теперь происходить с ним постоянно: кто-то

произнесет фразу, и она неожиданно подействует на него как укоризна:

напомнит ему о чем-то, что он упустил в жизни, прозевал, проворонил

безвозвратно. Когда F говорила о своих семнадцати годах и тогдашней своей

неспособности противостоять любому соблазну, он вспомнил о своей жене,

которую узнал, когда ей тоже было семнадцать. Вспомнился ему провинциальный

отель, где он с ней поселился на какое-то время перед свадьбой. Они

занимались любовью в комнате, за стеной которой готовился отойти ко сну их

приятель. "Он нас слышит!" - шептала она Рубенсу. Только сейчас (сидя

напротив F, рассказывающей ему о соблазнах своих семнадцати) он осознает,

что тогда она вздыхала громче, чем обычно, что даже кричала и что, видимо,

кричала нарочно, чтобы их приятель слышал ее. И в последующие дни, часто

возвращаясь к этой ночи, спрашивала: "Ты правда думаешь, что он нас не

слышал?" Он тогда объяснял себе ее вопрос как проявление вспугнутого стыда и

успокаивал свою невесту тем (сейчас при воспоми нании о своей тогдашней

глупости он краснеет до ушей!), что приятель всегда спит как убитый.

Глядя на F, он не ощущал в себе никакого особого желания предаваться с

ней любви в присутствии другой женщины или другого мужчины. Но почему же

воспоминание о собственной жене, которая четырнадцать лет назад шумно

вздыхала и кричала, думая при этом о лежавшем за тонкой стеной приятеле,

почему это воспоминание столь растревожило теперь его сердце?

Его осенило: любовь втроем, вчетвером может быть возбуждающей лишь в

присутствии любимой женщины. Только и только любовь может вызвать изумление

и возбуждающий ужас при виде женского тела в объятиях другого мужчины.

Старая нравоучительная истина, согласно которой сексуальная связь без любви

лишена смысла, внезапно была под тверждена и обрела новое значение.


9




Утром следующего дня он полетел в Рим, куда звали его дела. К четырем

часам он освободился. Он был переполнен неизбывной грустью: он думал о своей

жене и думал не только о ней; все женщины, которых он знал, проходили перед

его глазами, и казалось ему, что он их всех упустил, что испытал с ними

гораздо меньше, чем мог и должен был испытать. Что бы стряхнуть с себя эту

печаль, эту неудовлетворенность, он посетил галерею дворца Барберини (во

всех городах он всегда посещал галереи), затем направился к площади Испании

и по широкой лестнице вошел в парк Виллы Боргезе. На стройных постаментах,

окаймляющих длинными рядами аллеи, стояли мраморные бюсты прославленных

итальянцев. Их лица, застывшие в заключительной гримасе, были выстав лены

здесь как резюме их жизни. У Рубенса было особое понимание комизма

памятников. Он улыбался. Вспомнились сказки детства: волшебник заколдовал

людей во время пира, и все застыли в той позе, в которой как раз находились:

открытые рты, лица, искривленные жеванием, обглоданная кость в руке. Или

другая мысль: людям, убегавшим из Содома, запрещено было оглядываться под

угрозой превращения в соляной столп. Эта библейская история дает ясно

понять, что нет на свете большего ужаса, нет большего наказания, чем

обратить мгновение в вечность, чем вырвать человека из времени, остановить

его посреди естественного движения. Погруженный в эти мысли (он забыл о них

в следующую секунду!), он вдруг увидел ее перед собой. Нет, то была не его

жена (та, что шумно вздыхала, зная, что в соседней комнате ее слышит

приятель), то был некто другой. Все решилось в долю секунды. То есть он

узнал ее в тот миг, когда они оказались рядом и когда следующий шаг

неотвратимо отдалил бы их друг от друга.

Он должен был найти в себе мгновенную решимость тут же остановиться,

обернуться (она на его движение мгновенно отреагировала) и заговорить с ней.

У него было ощущение, будто именно по ней он тосковал уже много лет,

будто все это время искал ее по всему свету. В ста метрах от них было кафе,

столы стояли на улице под кронами деревьев и роскошным голубым небом. Они

сели друг против друга.

На улице у нее были черные очки. Он взял их пальцами, осторожно снял и

положил на стол. Она не протестовала.

Он сказал:

- Из-за этих очков я с трудом узнал вас.

Они пили минеральную воду и не могли оторвать глаз друг от друга. Она

была в Риме со своим мужем, и в ее распоряжении был едва ли час времени. Он

знал, что, будь это возможно, они бы в тот же день, в ту же минуту отдались

друг другу.

Как ее зовут? Как ее имя? Он забыл его, а спросить ее об этом было

неловко. Он говорил ей (и думал так абсолютно искренне), что все то время,

пока они не виделись, у него было ощущение, что он ждет ее. Так как же он

может признаться ей, что не знает ее имени?

Он сказал:

- Знаете, как мы вас называли?

- Нет, не знаю.

- Лютнистка.

- Лютнистка?

- Поскольку вы были нежны, как лютня. Это я придумал для вас такое имя.

Да, это он придумал его. Но не годы назад, когда они были коротко

знакомы, а сейчас, в парке Виллы Боргезе, потому что ему нужно было назвать

ее по имени и потому что она казалась ему элегантной и нежной, как лютня.