Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание National Opinion on Occupations AmericanSociological Review Примеч. автора. Who Shall Be Educated? 11 Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion History of the Great American Fortunes Nation's Business Примеч. пер. Примеч. автора. Примеч. автора. Примеч. автора. Journal oj Abnormal Psychology Management and the Worker Примеч. автора. American Journal ofSociology ГУ. Бегство

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

Анализ того, каким образом социальная структура оказывает на индивидов давление, побуждающее их к принятию того или иного из этих альтернативных способов поведения, следует предварить заме-

¹² В типологиях альтернативных форм реагирования на фрустрирующие условия недостатка не наблюдается. Одну из них предлагает Фрейд в книге «Недовольство культурой» (указ. соч., с. 93 и далее); производные типологии, часто различающиеся в существенных деталях, можно найти в книгах: Karen Homey, Neurotic Personality of Our Time (New York, 1937) (рус. пер.: К. Хорни. Невротическая личность нашего вре­мени. Самоанализ. — М.: Прогресс-Универс, 1993, с. 7—220); S. Rosenzweig, «The Experimental Measurement of Types of Reaction to Frustration» H.A. Murray et al., Explorations in Personality (New York, 1938), p. 585—599; а также в работах Джона Дол-ларда, Гарольда Лассуэлла, Абрама Кардинера и Эриха Фромма. Однако — и прежде всего это касается собственно фрейдовской типологии — типы индивидуальных ре­акций рассматриваются в отрыве от места, занимаемого индивидом в социальной структуре. Например, несмотря на свой неугасающий интерес к «культуре», Хорни не исследует различия во влиянии, которое оказывает эта культура на фермера, рабо­чего и бизнесмена, на представителей низшего, среднего и высшего классов, на чле­нов различных этнических и расовых групп и т.д. В результате этого при рассмотре­нии роли «культурных противоречий» не принимается во внимание их неодинаковое воздействие на группы, занимающие разное положение в обществе. Культура стано­вится своего рода одеялом, одинаково покрывающим всех членов общества, независи­мо от идиосинкратических различий их жизненной истории. В нашей типологии прежде всего предполагается, что эти реакции проявляются с разной частотой в разных под­группах нашего общества, и именно потому, что члены этих групп или слоев неодина­ково подвержены культурным призывам и социальным ограничениям. Эту социоло­гическую ориентацию можно найти в работах Долларда и, в менее систематической форме, в исследованиях Фромма, Кардинера и Лассуэлла. Исходные общие положе­ния этой ориентации см. в прим. 3 к этой главе. — Примеч. автора.

" Пятая альтернатива явно располагается на ином уровне, нежели остальные. Она представляет собой переходную реакцию, заключающую в себе попытку инсти­туционализировать новые цели и процедуры, которые могли бы быть приняты дру­гими членами общества. Таким образом, речь идет о попытках изменить существую­щую культурную и социальную структуру, вместо того чтобы пытаться вместить свои усилия в рамки самой этой структуры. — Примеч. автора.

255

чанием, что люди могут переходить от одной альтернативы к другой по мере вовлечения в разные сферы социальной деятельности. Эти категории относятся к ролевому поведению в специфических типах ситуаций, но не к личности. Это типы более или менее устойчивых реакций, а не типы организации личности. Рассмотрение этих типов приспособления в нескольких сферах поведения поставило бы слож­ную задачу, невыполнимую в рамках этой главы. Поэтому мы сосре­доточим внимание на экономической деятельности — в широком смысле «производства, обмена, распределения и потребления това­ров и услуг» — в нашем конкурентном обществе, где богатство при­обрело высокую символическую ценность.

/. Конформность

Чем выше степень стабильности в обществе, тем более типичным и распространенным становится первый тип приспособления: кон­формность как к культурным целям, так и к институционализиро­ванным средствам. Не будь это так, поддержание стабильности и преемственности общества стало бы невозможным. Сеть ожида­ний, конституирующая всякий социальный порядок, поддержива­ется модальным поведением его членов, выражающим подчинение установленным, хотя, возможно, и постоянно меняющимся культур­ным образцам. И лишь благодаря тому, что поведение, как правило, ориентируется на основные ценности общества, мы можем говорить о том, что скопление людей образует общество. До тех пор, пока не сложился запас ценностей, разделяемых взаимодействующими ин­дивидами, существуют только социальные отношения, если можно так назвать беспорядочные взаимодействия людей, — но не общество. Так, в середине века мы можем говорить об Обществе Наций прежде всего как о фигуре речи или как о воображенной цели, но не как о социологической реальности.

Поскольку наш интерес сосредоточен прежде всего на источни­ках девиантного поведения и поскольку мы уже коротко проанализи­ровали механизмы, делающие конформность в американском обще­стве модальной реакцией, вряд ли нужно еще что-то добавлять к тому, что уже было сказано об этом типе приспособления.

//. Инновация

Сильное культурное акцентирование цели успеха открывает до­рогу этой форме приспособления, состоящей в использовании ин-

256

ституционально запрещенных, но часто эффективных средств дос­тижения хотя бы подобия успеха — богатства и власти. Эта реакция возникает, когда индивид усвоил культурное акцентирование цели, не интернализировав при этом в равной степени институциональные нор­мы, регулирующие пути и средства ее достижения.

С точки зрения психологии, при больших эмоциональных вло­жениях в цель можно ожидать появления готовности идти на риск, и эта установка может приниматься членами всех социальных слоев. С точки зрения социологии, возникает вопрос, какие свойства нашей социальной структуры располагают к этому типу приспособления, производя тем самым в одном социальном слое большую частоту де-виантного поведения, чем в другом.

На высших уровнях экономики давление к инновации нередко стирает различие между честным деловым соперничеством и жесто­кими практиками, лежащими по ту сторону нравственности. Как от­мечал Веблен, «в каждом конкретном случае нелегко, а подчас и не­возможно до решения суда сказать, что перед нами: достойная похва­лы предприимчивость или уголовное преступление». Вся история крупных американских состояний пропитана тяготением к институ­ционально сомнительным инновациям, свидетельством чему служит восхищение «баронами-разбойниками» XIX века. Невольное восхи­щение этими «практичными, ловкими и преуспевающими людьми», часто выражаемое в частной обстановке, а нередко и публично, — про­дукт культурной структуры, в которой священная и неприкосновен­ная цель фактически освящает средства. И в этом нет ничего нового. Нисколько не предполагая, что Чарльз Диккенс был абсолютно точ­ным наблюдателем американской жизни, и отдавая себе полный отчет в том, что он был кем угодно, но только не беспристрастным наблюда­телем, процитируем его проницательные заметки об американском

«умении «ловко обделывать дела»: этим умением позолочены для них и мошенничество, и грубое злоупотребление доверием, и растрата, про­изведенная как общественным деятелем, так и частным лицом; и оно по­зволяет многим плутам, которых стоило бы вздернуть на виселицу, дер­жать высоко голову наравне с лучшими людьми... Нарушение условий сделки, банкротство или удачное мошенничество расцениваются не ис­ходя из золотого правила «поступай так, как ты хотел бы, чтобы поступи­ли с тобой», а в зависимости от того, насколько ловко это было продела­но... Мне сто раз пришлось вести следующий диалог:

— Ну разве не постыдно, что такой человек, как имярек, наживает состояние самым бесчестным и гнусным путем, а его граждане терпят и поощряют его, несмотря на все совершенные им преступления? Ведь он же нарушает общественную благопристойность!

9 Мертон «Социальи. теория»

257

• Да, сэр.
  
• Ведь он же общепризнанный лжец!
  
• Да, сэр.
  
• Ведь его секли, пороли, гнали в шею!
  
• Да, сэр.
  
• И это совершенно бесчестный, низкий, распутный человек!
  
• Да, сэр.
  
• Ради всего святого, в чем же тогда его заслуга?
  
• Видите ли, сэр, он ловкий человек».
  

В таком карикатурном изображении конфликта культурных цен­ностей Диккенс был, разумеется, лишь одним из многих остроумных писателей, беспощадно исследовавших последствия превознесения финансового успеха. Когда пришлые острословы иссякли, их дело продолжили уроженцы страны. Артемус Уорд высмеивал «общие ме­ста» американской жизни до тех пор, пока они не стали казаться до странности несуразными. «Доморощенные философы» Билл Арп и Нефтяной Вулкан [позднее Везувий] Нэсби поставили остроумие на службу разоблачению святынь, разбивая в пух и прах образы обще­ственных деятелей и испытывая при этом нескрываемое удовольствие. Джош Биллингс вместе со своим альтер эго Дядюшкой Изеком ясно высказал то, в чем многие не смогли бы добровольно признаться: что удовлетворение относительно, ибо «самое большое счастье в этом мире состоит в обладании тем, чего не могут достать другие». Все они увле­ченно демонстрировали социальные функции тенденциозных острот и, как позднее показал Фрейд в монографии «Остроумие и его отно­шение к бессознательному», использовали их как оружие «нападения на все большое, достойное и могущественное, которое защищено от непосредственного унижения внутренними задержками или внешни­ми обстоятельствами...»* Но пожалуй, наиболее показательным в этом отношении было облечение Амброзом Бирсом остроумия в та­кую форму, которая со всей очевидностью показала, что слово «ос­троумие» не утратило связи со своей исходной этимологией и все еще означало силу, с помощью которой человек познает, учится и думает. Свой характерно ироничный и проницательный очерк о «преступлении и его коррективах» Бирс начинает со следующего замечания: «Социологи уже давно пылко обсуждают теорию о том, что импульс к совершению преступления — это болезнь и что согла­сие в открытую им обладать — тоже болезнь». После такого вступле­ния он описывает способы, с помощью которых преуспевающий мо­шенник приобретает социальную легитимность, и переходит к ана-

* 3. Фрейд. «Я» и «Оно». Труды разных лет. — Тбилиси: Мерани, 1991, — Кн. 2. с. 274. — Примеч. пер.

258

томическому анализу несоответствий между культурными ценностя­ми и социальными отношениями.

Добропорядочный американец, как правило, терпеть не может мо­шенничества, но возмещает эту суровость благожелательной терпимостью к мошенникам. Единственное, что ему для этого требуется, — это знать мошенников лично. Все мы довольно громко «изобличаем» воров, если не имеем чести быть с ними знакомыми. Но если уж мы их знаем, то — вот те раз! — наше отношение к ним сразу меняется, несмотря на явственно рас­ходящийся вокруг них аромат трущоб и тюрем. Мы можем знать, что они виновны в преступлении, но встречаемся с ними, пожимаем им руку, вместе выливаем, а если они к тому же еще богаты или чем-то иным при­мечательны, приглашаем их в свои дома и считаем за честь часто бывать у них. Мы «не одобряем их методы»; дескать, пусть они это поймут, и это будет для них достаточным наказанием. Представление о том, будто под­леца хоть на йоту волнует, что думает о его методах человек, ведущий себя с ним корректно и дружелюбно, явно изобрел какой-нибудь юморист. В постановке водевилей у Марса он, вероятно, сделал бы себе целое состо­яние.

[И еще;] Если бы мошенникам отказывали в общественном призна­нии, их стало бы намного меньше. Некоторые стали бы лишь усерднее заметать следы своего присутствия на окольных путях неправедности, но другие надругались бы таки над собственной совестью и отказались от неудобств мошенничества ради неудобств честной жизни. Ведь недостой­ный человек ничего на свете так не боится, как лишиться пожатия чест­ной руки и остаться наедине с ледяной, неотвратимой пощечиной без­различного взгляда.

Богатые мошенники водятся у нас потому, что есть «респектабель­ные» люди, которые не стыдятся подавать им руку, видеться с ними, го­ворить, что они их знают. В этом сквозит предательский отказ пристру­нить их; крикнуть во весь голос, что они тебя ограбили, значит изобли­чить своих сообщников.

Можно мило улыбаться мошеннику (а большинство из нас делают это много раз в день), если не знаешь, что он мошенник, и если тебе не сказали об этом другие. Но если об этом знаешь или если тебя об этом предупредили, то продолжать при этом улыбаться ему значит быть лице­мером — либо просто лицемером, либо льстивым лицемером, в зависи­мости от того места в жизни, которое занимает одаряемый улыбкой мо­шенник. Простых лицемеров больше, чем льстивых, ведь заурядных мо­шенников больше, чем богатых и выдающихся; правда, и улыбок им дос­тается меньше. Американцев будут грабить до тех пор, пока американский характер остается таким, какой он сейчас, пока сохраняется терпимость к удачливым негодяям и пока американская изобретательность прово­дит воображаемое различие между публичным и частным характером, коммерческим и личным поведением человека. Короче говоря, амери­канцев будут грабить до тех пор, пока они этого заслуживают. Ни один

259

человеческий закон не сможет это остановить, ничто не в силах это оста­новить, ибо невозможно отменить высший и более спасительный закон: «Что посеешь, то и пожнешь» ^м.

Бирсу, жившему в эпоху процветания американских «баронов-разбойников», было трудно не заметить появление того, что позже получило известность как «должностное преступление». Тем не ме­нее он сознавал, что далеко не все крупные и драматичные отступ­ления от институциональных норм в высших экономических стра­тах предаются огласке, а отклонения в кругу скромного среднего класса становятся достоянием гласности, может быть, даже в еще меньшей степени. Сазерленд неоднократно доказывал с документа­ми на руках, что среди бизнесменов преобладают «должностные пре­ступления». Кроме того, он отмечает, что многие из этих преступле­ний так и не были наказаны — либо потому, что не были раскрыты, либо, если они все-таки были раскрыты, в силу «статуса бизнесме­на, тенденции ухода от наказания и сравнительно неорганизован­ного возмущения общественности в отношении должностных пре­ступников»¹⁵. Исследование, охватившее около 1700 человек, в ос­новном представителей среднего класса, показало, что «незаре-

¹⁴ Наблюдения Диккенса взяты из его «Американских записок»: Charles Dickens, American Notes (Boston: Books, Inc., 1940), p. 218. (Здесь приводятся в переводе Т. Куд­рявцевой по изданию: Ч. Диккенс. «Собр. соч. в 30-ти томах». — М.: Гос. изд-во худ. лит­ры, 1958, — Т. 9. с. 296—297.) Социологического анализа, который стал бы формальным, хотя и неизбежно менее полным, аналогом фрейдовского психологического анализа функций тенденциозных острот, давно ждут. Одну из отправных точек для него дает докторская диссертация Жаннетт Тэнди, правда, не социологическая по характеру: Jeannette Tandy, Crackerbox Philosophers: American Humor and Satire (New York: Columbia University Press, 1925). В пятой главе книги «Интеллектуальная Америка», удачно озаг­лавленной «Интеллигенция», Оскар Каргилл приводит несколько емких замечаний о роли мастеров американского юмора XIX века, но они, естественно, занимают лишь очень скромное место в этой большой книге о «развитии американских идей». См.: О. Cargiil, Intellectual America (New York: Macmillan, 1941). Очерк Бирса, большую цитату из которого я привел, можно найти в книге: The Collected Works of Ambrose Bierce (New York, Washington: The Neale Publishing Company, 1912), Vol. XI, p. 187—198. Сле­дует заметить, что я ни в коем случае не могу согласиться с резкой и совершенно необоснованной оценкой Бирса, данной Каргиллом. Она кажется мне даже не столько оценкой, сколько выражением предрассудка, который, по словам самого Бирса, есть лишь «бродячее мнение без зримых средств поддержки». — Примеч. автора.

^ls См.: Е.Н. Sutherland, White collar criminality, op. cit.\ Crime and business, Annals, American Academy of Political and Social Science, 1941, Vol. 217, p. 112—118; Is «white collar crime» crime?, American Sociological Review, 1945, Vol. 10, p. 132—139; Marshall B. Clinard, Пе Black Market: A Study of White Collar Crime (New York: Rinehart & Co., 1952); Donald R. Cressey, Other People's Money: A Study in the Social Psychology of Embezzlement (Glencoe: The Free Press, 1953). — Примеч. автора.

260

гистрированные преступления» — обычное дело для вполне «рес­пектабельных» членов общества. 99% опрошенных признались, что совершили по крайней мере одно из сорока девяти преступлений, внесенных в уголовный кодекс штата Нью-Йорк; каждое было дос­таточно серьезным, чтобы при самом суровом приговоре повлечь за собой тюремное заключение сроком не менее чем на 1 год. Среднее число преступлений среди взрослых (сюда не входят нарушения, со­вершенные в возрасте до 16 лет) составило 18 для мужчин и 11 для женщин. Целых 64% -мужчин и 29% женщин признали себя винов­ными в совершении одного или более уголовного преступления, ко­торые, согласно законодательству штата Нью-Йорк, являются ос­нованием для лишения их всех гражданских прав. Один из лейтмо­тивов этих открытий выражен в словах священника, подававшего ложные сведения о продаваемом товаре: «Сначала я пытался вести себя честно, но это не всегда приносит успех». Опираясь на эти ре­зультаты, авторы делают сдержанный вывод, что «число действий, содержащих с правовой точки зрения состав преступления, намно­го превосходит число официально зарегистрированных преступле­ний. Противозаконное поведение отнюдь не относится к числу со­циальных или психологических аномалий; на самом деле это впол­не обычная практика»¹⁶.

Но сколь бы ни различалась интенсивность девиантного пове­дения в разных социальных стратах — а мы из многочисленных ис­точников знаем, что официальная статистика преступности, регу­лярно показывающая более высокий ее уровень в низших соци­альных стратах, далека от совершенства и надежности, — из нашего анализа ясно видно, что самый сильный толчок к отклоняющемуся поведению получают низшие страты. Конкретные примеры позво­лят нам выявить социологические механизмы, втянутые в производ­ство этих давлений. В ряде исследований было показано, что в не­которых специализированных областях порок и преступление яв­ляются «нормальной» реакцией на ситуацию, когда культурный ак­цент на денежный успех был усвоен, а доступ к общепризнанным и законным средствам достижения этого успеха — почти полностью перекрыт. Профессиональные возможности людей в этих областях ограничиваются преимущественно ручным трудом и малоквалифи­цированной конторской работой. В условиях характерной для аме­риканцев стигматизации ручного труда, которая оказалась почти в равной степени присущей всем социальным классам американского об-

¹⁶ См.: James S. Wallerstein, Clement J. Wyle, «Our law-abiding law-breakers», Probation, April, 1947. — Примеч. автора.

щества'⁷, и в условиях отсутствия реальных возможностей выйти когда-нибудь за пределы этого уровня результатом становится от­четливая склонность к девиантному поведению. Статус неквалифи­цированного труда и вытекающий из него низкий уровень доходов никак не могут, с точки зрения установленных стандартов человечес­кой ценности, конкурировать с теми обещаниями власти и высокого дохода, которые исходят от организованного порока, рэкета и пре­ступности'⁸.

С точки зрения наших задач, в этих ситуациях можно выделить два ключевых элемента. Во-первых, установленные культурные ценности дают стимул стремиться к успеху; во-вторых, классовая структура ог­раничивает доступные пути продвижения к этой цели главным обра­зом девиантным поведением. Это сочетание культурного акцента и социальной структуры как раз и производит сильное принуждение к отклонению. Обращение к законным каналам «заполучения денег» сдерживается классовой структурой, которая не полностью открыта на всех уровнях для талантливых людей¹⁹. Несмотря на нашу настой­чиво пропагандируемую идеологию «открытых классов»²⁰, достиже-

" См.: National Opinion Research Center, ^ National Opinion on Occupations, April, 1947. Это исследование, проведенное на общенациональной выборке и посвященное ран­жированию и оценке 90 родов занятий, предоставляет ряд важных эмпирических дан­ных. Большое значение имеет сделанное в нем открытие, что, несмотря на известную склонность людей располагать свои и родственные им профессии в ранговой иерархии выше, чем это делают другие группы, между всеми профессиональными слоями есть существенное согласие в общем ранжировании профессий. Необходимы еще исследо­вания такого рода для выяснения культурной топографии нынешних обществ. (См. сравнительное исследование престижности основных профессий в шести индустриа­лизованных странах: Alex Inkeles, Peter H. Rossi, «National Comparisons of Occupational Prestige», American Journal of Sociology, 1956, Vol. 61, p. 329—339.). — Примеч. автора.

¹⁸ См.: Joseph D. Lohman, «The Participant Observer in Community Studies», ^ American
Sociological Review, 1937, Vol. 2, p. 890-898, и William F. Whyte, Street Comer Society
(Chicago, 1943). Обратите внимание на выводы Уайта: «Человеку из Закоулка трудно
взобраться на лестницу [успеха], даже на самую нижнюю ее ступень... Он итальянец,
а представители высшего класса относят итальянцев к числу наименее желательных
иммигрантских народов... Привлекательные вознаграждения в виде денег и собствен­
ности общество преподносит тому, кто «добился успеха». Для большинства жителей
Закоулка эти вознаграждения становятся доступными лишь через успех в мире рэке­
та или политики» (р. 273—274). — ^ Примеч. автора.

¹⁹ Во множестве исследований было обнаружено, что образовательная пирамида
не подпускает значительную долю бесспорно талантливых, но стесненных в средствах
молодых людей к получению высшего образования. Этот факт, касающийся нашей
классовой структуры, в частности, отметил с тревогой в своем правительственном
докладе «Наука: бесконечный фронтир» Ванневар Буш. См. также: W.L. Warner, R.J.
Havighurst, M.B. Loeb, ^ Who Shall Be Educated?(New York, 1944). — Примеч. автора.

²⁰ Изменяющаяся историческая роль этой идеологии — благодатная тема для изу­
чения. — Примеч. автора.

262

ние цели (успеха) случается относительно редко и заметно затруд­нено для тех, в чьем распоряжении есть только низкое образование и скудные экономические ресурсы. Господствующее в культуре дав­ление ведет к постепенному затуханию законных, но в общем и це­лом неэффективных усилий и ко все большему применению незакон­ных, но более или менее действенных средств. К тем, кто занимает место в низинах социальной структуры, культура предъявляет несов­местимые требования. С одной стороны, она призывает их ориенти­ровать свое поведение на перспективу обретения крупного состоя­ния («Каждый человек — король», — говорили Марден, Карнеги и Лонг), с другой стороны, в значительной степени лишает их возмож­ности сделать это институционально. Следствием этого структур­ного несоответствия является высокий уровень девиантного пове­дения. Равновесие между предписанными культурой целями и сред­ствами становится очень шатким по мере того, как все больше дела­ется акцент на достижение наделенных престижем целей любыми средствами. В этом смысле фигура Аль Каноне выражает триумф аморального интеллекта над морально предписанной «неудачей» в условиях, когда закрыты или сильно сужены каналы вертикальной мобильности в обществе, которое всячески превозносит экономичес­кое изобилие и социальное восхождение для всех его членов¹¹.

Последнее уточнение имеет первостепенное значение. Из него видно, что если мы желаем понять социальные корни отклоняюще­гося поведения, то мы должны принять во внимание не только ис­ключительное акцентирование денежного успеха, но и другие аспек­ты социальной структуры. Высокая частота девиантного поведения не порождается самим по себе отсутствием возможностей или этим возвеличиванием денежного успеха. Сравнительно жесткая модифи­кация классовой структуры, каковой является кастовый порядок, может заходить в ограничении возможностей гораздо дальше, чем сегодняшнее американское общество. Именно когда система куль­турных ценностей превозносит до небес, ставит буквально выше все­го некоторые общие цели успеха и навязывает их всему населению в целом, в то время как социальная структура жестко ограничивает или полностью перекрывает для значительной части того же самого насе-

²¹ Роль негра в этой связи поднимает почти столь же много теоретических и прак­тических вопросов. Сообщалось, что большие сегменты негритянского населения ассимилировали ценности денежного успеха и социального роста господствующей касты, но «реалистично приспособились» к тому «факту», что социальное восхожде­ние в настоящее время почти целиком ограничено пределами их касты. См.: Dollard, Caste and Class in a Southern Town, p. 66 и далее; Donald Young, American Minority Peoples, P- 581; Robert A. Warner, New Haven Negroes (New Haven, 1940), p. 234. См. также пос­ледующее обсуждение этого вопроса в настоящей главе. — Примеч. автора.

263

ления доступ к одобряемым способам достижения этих целей, — имен­но тогда принимает широкие масштабы девиантное поведение. Ина­че говоря, наша эгалитарная идеология косвенно отрицает существо­вание таких индивидов и групп, которые бы не конкурировали друг с другом в погоне за денежным успехом. Более того, одна и та же сово­купность символов успеха считается применимой ко всем. Считает­ся, что цели выходят за классовые границы, не удерживаются в их пре­делах; и в то же время реальная социальная организация устанавли­вает различия в доступности этих целей для разных классов. В этой среде главная американская добродетель, «честолюбие», пестует глав­ный американский порок, «девиантное поведение».

Этот теоретический анализ может помочь объяснить изменчивые корреляции между преступностью и бедностью²². «Бедность» — не изолированная переменная, действующая одинаково везде, где бы ее ни находили; это лишь одна из переменных, входящая в комплекс опознаваемо взаимосвязанных социальных и культурных перемен­ных. Самой по себе бедности и сопутствующего ей ограничения воз­можностей еще недостаточно, чтобы вызвать явно высокую интен­сивность преступного поведения. Даже пресловутая «нищета посре­ди изобилия» не обязательно приведет к этому результату. Но когда бедность и связанные с ней невыгодные условия соперничества за культурные ценности, одобренные всеми членами общества, соеди­няются с акцентированием культурой денежного успеха как наивыс­шей цели, нормальным следствием этого становится высокая интен­сивность преступного поведения. Так, очень приблизительная (и не обязательно надежная) статистика преступности говорит, что в Юго-Восточной Европе бедность меньше коррелирует с преступностью, чем в Соединенных Штатах. Казалось бы, экономические жизнен­ные шансы бедных в этом европейском регионе являются даже менее обещающими, чем в нашей стране, а стало быть, ни бедность, ни ее связь с ограниченными возможностями недостаточны для объяснения этих меняющихся корреляций. Однако когда мы рассматриваем всю конфигурацию — бедность, ограниченность возможностей и навязы-

²² Эта аналитическая схема может помочь разрешить некоторые кажущиеся про­тиворечия в связях между преступностью и экономическим статусом, упомянутые П.А. Сорокиным. В частности, он отмечает, что «не везде и не всегда бедные демон­стрируют большую долю преступлений... во многих более бедных странах преступ­ность была ниже, чем в более богатых... Экономические улучшения второй полови­ны XIX и начала XX в. не привели к снижению преступности». См. его Contemporary Sociological Theories (New York, 1928), p. 560—561. Главное, однако, в том, что низкий экономический статус играет разную динамическую роль в разных социальных и куль­турных структурах, о чем говорится в тексте. А потому не следует ожидать линейной зависимости между преступностью и бедностью. — Примеч. автора.

264

вание культурных целей, — появляется некоторая основа для объясне­ния более высокой корреляции между бедностью и преступностью в нашем обществе, нежели в других, где более жесткая классовая струк­тура соединена с разными для каждого класса символами успеха.

Жертвы этого противоречия между культурным акцентировани­ем денежных амбиций и общественным ограничением возможнос­тей не всегда сознают структурные источники сдерживания их уст­ремлений. Разумеется, они часто сознают расхождение между инди­видуальной ценностью и общественными вознаграждениями. Но они не обязательно понимают, откуда оно берется. Те, кто находит его источник в социальной структуре, могут отчуждаться от этой струк­туры и становятся готовыми кандидатами на пятый тип приспособ­ления (мятеж). Между тем другие — а их, видимо, подавляющее боль­шинство — могут относить свои трудности на счет более мистичес­ких и менее социологических источников. Ибо, как заметил в этой связи Гилберт Мэррей, выдающийся исследователь античности и воп-реки-самому-себе-социолог, «лучшая почва для суеверий — это та­кое общество, в котором судьбы людей кажутся практически никак не связанными с их достоинствами и усилиями. Стабильное и хоро­шо управляемое общество, грубо говоря, склонно гарантировать, что Добродетельный и Прилежный Ученик достигнет успеха в жизни, а Порочный и Ленивый — нет. В таком обществе люди склонны при­давать особое значение цепочкам причинности, которые можно ра­зумно помыслить или увидеть. Но в [обществе, страдающем от ано­мии], обычные добродетели прилежания, честности и доброты, по-видимому, приносят мало пользы»²³. И в таком обществе люди обыч­но находят опору в мистицизме, начинают все списывать на Судьбу, Случай, Удачу.

Действительно, и самые «преуспевшие», и самые «непреуспевшие» в нашем обществе нередко объясняют этот результат «удачей». Так, например, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд заявил, что 95% крупных состояний «обязаны удаче»²⁴; а один из ведущих дело­вых журналов, объясняя в редакционной статье социальные преиму­щества, приносимые большим личным богатством, считает необхо­димым добавить к мудрости как фактору обогащения еще и удачу: «Когда человек благодаря мудрому вложению денег — пусть даже

^{^ 11} Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion (New York, 1925), p. 164—165. Главу профессора Мэррея об «Утрате самообладания», из которой я взял этот отрывок, мож­но с уверенностью причислить к лучшим образцам тонкого и проницательного соци­ологического анализа нашего времени. — Примеч. автора.

²⁴ См. цитату из интервью, приводимую в книге: Gustavus Meyers, ^ History of the Great American Fortunes (New York, 1937), p. 706. — Примеч. автора.

265

во многих случаях не без помощи удачи — накапливает пару-дру-гую миллионов, он ничего у нас не отнимает»²⁵. Точно так же и ра­бочий часто объясняет экономический статус «случаем». «Рабочий видит вокруг себя много опытных и квалифицированных людей, оставшихся без работы. Если у него есть работа, он чувствует, что ему повезло; если нет — считает себя жертвой неудачного стече­ния обстоятельств. Рабочий может не видеть почти никакой связи между заслугами и их последствиями»¹*'.

В той мере, в какой рабочему приходится подстраиваться под иной раз непредсказуемые решения менеджеров, его начинают терзать тре­воги и страх потерять работу; и это еще одна «благодатная почва» для веры в участь, судьбу и случай. Было бы полезно выяснить, ослабева­ют ли эти верования, когда организации рабочих редуцируют вероят­ность ускользания их профессиональной судьбы из их рук.

Между тем эти ссылки на случай и удачу выполняют разные фун­кции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцен­тируемых культурой целей, или теми, кто их не достиг. Для первых, с психологической точки зрения, это обезоруживающее выражение скромности. Говорить, что тебе просто улыбнулась удача, не разгла­гольствуя о том, что ты совершенно заслуживаешь своей счастливой доли, — нечто бесконечно далекое от всякого подобия самодоволь­ства. С социологической точки зрения, доктрина удачи, выдвигаемая преуспевшими, выполняет двойную функцию: она объясняет частое расхождение между заслугами и вознаграждениями и в то же время делает неприкосновенной для критики социальную структуру, допус­кающую частое проявление этого расхождения. Ведь если успех преж­де всего дело случая, если он заложен в слепой природе вещей, если он «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда при­ходит и куда уходит»*, то, разумеется, он не подчиняется никакому контролю и будет проявлять себя в одной и той же степени, какова бы ни была социальная структура.

Для не достигших успеха и особенно для тех из них, чьи заслуги и усилия не были достаточно вознаграждены, доктрина удачи обслу­живает психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудачи. Она может также влечь за собой и дисфункцию:

²⁵ ^ Nation's Business, Vol. 27, No. 9, p. 8—9. — Примеч. автора.

²⁶ См.: E.W. Bakke, The Unemployed Man (New York, 1934), p. 14. [Курсив мой].
Бакке намекает на структурные источники веры в удачу среди рабочих: «Есть ка­
кая-то доля безнадежности в ситуации, когда человек знает, что его везение или не­
везение почти им не контролируется и зависит только от счастливого случая». [Кур­
сив мой]. — Примеч. автора.

* Иоан. 3, 8. — ^ Примеч. пер.

266

обуздание мотивации к продолжению усилий". С социологической точки зрения, как предположил Бакке²⁸, эта доктрина может отражать непонимание того, как работает социальная и экономическая систе­ма, и может быть дисфункциональной в той мере, в какой уничтожа­ет основания бороться за структурные изменения в направлении бо­лее справедливых возможностей и вознаграждений.

Эта ориентация на шанс и риск, обостренная напряжением, свя­занным с крушением надежд, возможно, поможет объяснить повы­шенный интерес к азартным играм — институционально запрещен­ной или в лучшем случае допускаемой, но никак не предпочтитель­ной и не предписываемой форме деятельности, — который свойствен некоторым социальным стратам²⁹. У тех, кто не применяет к колос­сальной пропасти между заслугами, усилиями и вознаграждением доктрину удачи, может сформироваться индивидуалистическая и ци­ничная установка по отношению к социальной структуре, ярче всего выраженная в культурном стереотипе: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь».

В таких обществах, как наше, культура, чрезмерно акцентирую­щая денежный успех для всех, и социальная структура, слишком ог­раничивающая практическое обращение к одобренным средствам для большинства, создают тяготение к инновативным практикам, расхо­дящимся с институциональными нормами. Однако эта форма при­способления предполагает, что индивиды не были как следует социа­лизированы, что и позволяет им отбрасывать институциональные средства, сохраняя при этом стремление к успеху. Тех же, кто полно­стью интернализировал институциональные ценности, аналогичная ситуация скорее всего приводит к альтернативной реакции, когда цель отбрасывается, а конформность к нравам сохраняется. На этом типе реакции следует остановиться более подробно.

²⁷ В предельном случае она может подталкивать к отказу от притязаний и рути-
низации деятельности (III тип приспособления) или к фаталистической пассивности
(IVтип), на которых мы далее подробно остановимся. — ^ Примеч. автора.

²⁸ Ср.: Bakke, op. cit., p. 14, где высказывается предположение, что «рабочий знает
о процессах, которые приводят его к успеху или лишают всякого шанса на успех, мень­
ше, чем бизнесмены и профессионалы. А следовательно, есть еще много других то­
чек, в которых события кажутся происходящими по воле благоприятного или небла­
гоприятного случая». — ^ Примеч. автора.

²⁹ Ср.: R.A. Warner, New Haven Negroes; и Harold F. Gosnell, Negro Politicians (Chicago,
1935), p. 123—125. Оба автора в этой связи упоминают о большом интересе малообес­
печенных негров к «участию в нелегальных лотереях». — ^ Примеч. автора.

267

III. Ритуализм

Ритуалистический тип приспособления легко поддается опреде­лению. Он предполагает отвержение или понижение завышенных культурных целей великого денежного успеха и быстрой социальной мобильности до той точки, когда эти устремления могут быть удов­летворены. Но хотя индивид отвергает культурное обязательство пы­таться «обогнать весь мир», хотя он ужимает горизонты своих устрем­лений, он продолжает при этом едва ли не с маниакальной навязчи­востью соблюдать институциональные нормы.

В вопросе о том, на самом деле ли это девиантное поведение, есть нечто от терминологической софистики. Поскольку приспособление здесь в конечном счете является внутренним решением, а внешнее поведение хотя и не предпочтительно с точки зрения культуры, но все-таки институционально дозволено, в ритуализме обычно не ус­матривают социальной проблемы. Близкие индивидов, выбравших этот путь приспособления, могут судить о них в рамках господствую­щих культурных приоритетов, «сочувствовать им» и, как было в од­ном случае, переживать, что «дружище Джоунси явно погряз в рути­не». Описываем ли мы такое поведение как девиантное или нет, оно явно представляет собой отступление от той культурной модели, в которой людей обязывают активно стремиться — желательно пользу­ясь для этого институционализированными процедурами — к про­движению вперед и вверх в социальной иерархии.

Следует ожидать, что этот тип приспособления будет довольно часто происходить в обществе, где социальный статус человека во многом зависит от его достижений. Ибо, как часто отмечалось³⁰, не­прерывная конкурентная борьба порождает у людей острую тревогу за свой статус. Один из способов смягчения этой тревоги — постоян­ное снижение человеком уровня своих притязаний. Страх порождает бездействие, или, точнее говоря, рутинизированное действие³¹.

Синдром социального ритуалиста известен и поучителен. Его скры­тая жизненная философия находит выражение в ряде культурных сте­реотипов: «я стараюсь не выделяться», «я соблюдаю осторожность», «я довольствуюсь тем, что у меня есть», «не стремись высоко — и не бу­дешь разочарован». Сквозной нитью через все эти установки прохо­жем., например: H.S. Sullivan, «Modern Conceptions of Psychiatry», Psychiatry, 1940, Vol. 3, p. 111-112; Margaret Mead, And Keep Your Powder Dry (New York, 1942), Chapter Vll; Merlon, Fiske, Curtis, Mass Persuasion, p. 59—60. — Примеч. автора.

³¹ См.: P. Janet, «The Fear ofAction», ^ Journal oj Abnormal Psychology, 1921, Vol. 16, p. 150—160, а также блистательное обсуждение вопроса, имеющее прямое отношение к рассматриваемому здесь типу приспособления, в F.L. Wells, «Social Maladjustments: Adaptive Regression», op. cit. — Примеч. автора.

268

дит мысль, что высокие амбиции открывают дорогу разочарованию и опасности, тогда как скромные приносят удовлетворение и уверен­ность. Это ответ на ситуацию, которая выглядит угрожающей и воз­буждает недоверие. Такая установка неявно присутствует среди ра­бочих, тщательно следящих за соответствием своей производитель­ности труда установленной норме выработки; такое поведение свой­ственно промышленной организации, в которой рабочие имеют повод опасаться, что если их производительность труда будет то возрастать, то падать, управляющие «поставят их на заметку» и «что-нибудь слу­чится»³². Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бю­рократ, ревностно соблюдающий нормы в кассовом отделе частного банка или в дирекции государственного предприятия³³. Короче гово­ря, это форма приспособления, состоящая в том, что индивид пыта­ется в частном порядке уйти от тех опасностей и фрустраций, которые кажутся ему неотъемлемым компонентом конкуренции за основные культурные блага, отказываясь от этих целей и тем больше привязы­ваясь к безопасным рутинам и институциональным нормам.

Если от американцев низшего класса в ответ на фрустрации, вы­зываемые преобладающим акцентом на большие культурные цели и фактом малых социальных возможностей, следует ожидать второго типа приспособления («инновации»), то от американцев низшего сред­него класса следует ожидать большого представительства среди тех, кто прибегает к третьему типу приспособления, «ритуализму». Ибо именно в низшем среднем классе родители обычно оказывают на де­тей непрерывное давление, дабы те строго следовали моральным на­казам общества, тогда как вероятность того, что их социальное вос­хождение будет успешным, ниже, чем в высшем среднем классе. Стро­гое дисциплинарное принуждение к подчинению нравам снижает ве­роятность второго типа приспособления и повышает вероятность третьего. Суровое воспитание нагружает многих тяжелым бременем тревожности. Таким образом, образцы социализации низшего сред­него класса способствуют появлению самой структуры характера, наиболее предрасположенной к ритуализму³⁴. А потому именно в этом

³² F.J. Roethlisberger, W.J. Dickson, ^ Management and the Worker, Chapter 18, а также
p. 531 и далее; в более общем плане см. проницательные, как всегда, замечания Гил­
берта Мэррея, op. cit., 138—139. — Примеч. автора.

³³ См. три следующие главы. — ^ Примеч. автора.

³⁴ См., например: Allison Davis, John Dollard, Children of Bondage (Washington, 1940),
Chapter 12 («Child Training and Class»); хотя речь в книге идет об образцах социализа­
ции низшего и низшего среднего классов у негров Дальнего Юга, этот материал, ви­
димо, можно применить, с небольшими изменениями, и к белому населению тоже.
Об этом см. также: М.С. Erickson, «Child-rearing and Social Status», ^ American Journal of
Sociology, 1946, Vol. 53, p. 190—192; Allison Davis, R.J. Havighurst, «Social Class and Color

269

социальном слое будет чаще всего встречаться третья форма приспо­собления³⁵.

Однако следует еще раз подчеркнуть, как мы уже делали в нача­ле этой главы, что мы рассматриваем лишь формы приспособления к

Differences in Child-rearing», American Sociological Review, 1946, Vol. 11, p. 698—710: «...ос­новное значение социального класса для исследователей индивидуального развития со­стоит втом, что он определяет и систематизирует разные среды обучения для детей, принадлежащих к разным классам». «Обобщая данные, представленные в таблицах, мы бы сказали, что дети из среднего класса [авторы не проводят различия между низ­шим средним и высшим средним слоями] раньше и более настойчиво подвергаются влияниям, которые делают ребенка дисциплинированным, добросовестным, ответ­ственным и покорным человеком. В процессе такого воспитания дети из среднего класса, вероятно, испытывают больше страданий от фрустрации их побуждений». — Примеч. автора.

³⁵ Эта гипотеза еще ждет эмпирической проверки. Первые шаги в этом направ­лении были сделаны в экспериментах с «уровнем притязаний», в которых исследова­лись детерминанты формирования и изменения целей в особых экспериментально заданных видах деятельности. Остается, однако, главное препятствие, пока не пре­одоленное, суть которого состоит в том, как получить из лабораторной ситуации с присущей ей относительно слабой эго-вовлеченностью в выполнение случайной за­дачи (бумажно-карандашных головоломок, бросания колец, арифметических задач и т.д.) такие выводы, которые были бы применимы к ситуации сильных эмоциональ­ных вложений в цели успеха в рутинах повседневной жизни. Не могли эти экспери­менты с их одноразовыми групповыми формированиями воспроизвести и острые со­циальные давления, присущие повседневной жизни. (Какой лабораторный экспери­мент воспроизведет, например, надоедливое ворчание современной Ксантиппы: «Про­блема в том, что ты ни к чему не стремишься; настоящий мужчина не сидел бы дома, а пошел бы и занялся делом»?) Из исследований, имеющих определенное, хотя и ог­раниченное отношение к этой теме, можно выделить: R. Gould, «Some Sociological Determinants of Goal Strivings», Journal of Social Psychology, 1941, Vol. 13, p. 461—473; L. Festinger, «Wish, Expectation and Group Standards as Factors Influencing Level of Aspiration», Journal of Abnormal and Social Psychology, 1942, Vol. 37, p. 184—200. Обзор исследований см.: Kurt Levin eta/., Level of Aspiration//J. McV. Hunt (ed.), Personality and the Behavior Disorders (New York, 1944), Vol. I, Chap. 10.

Представление об успехе как о соотношении притязания и достижения, систе­матически фигурирующее в экспериментах с уровнем притязаний, имеет, разумеет­ся, давнюю историю. Гилберт Мэррей (op. cit., p. 138—139) отмечает преобладание этого представления среди греческих мыслителей IV века. Карлейль в романе «Сар-тор Резартус» говорит о том, что «счастье» (удовлетворение) можно представить в виде дроби, где числителем является достижение, а знаменателем — притязание. В почти таком же смысле успех рассматривается Уильямом Джемсом (William James, The Principles of Psychology (New York, 1902), Vol. 1, p. 310). См. также: F.L. Wells, Op. ci'f.,p. 879;P.A. Sorokin, Social and Cultural Dynamics (New York, 1937), Vol. Ill, p. 161-164. Решающим является вопрос о том, можно ли подвергнуть это знакомое пред­ставление строгой экспериментальной проверке, в которой искусственная лабора­торная ситуация точно воспроизвела бы характерные черты реальной жизненной си­туации, или более продуктивным методом исследования будет дисциплинированное наблюдение рутинного поведения в повседневной жизни. — Примеч. автора.

270

противоречиям в культурной и социальной структурах: типы харак­тера, или личности, не попадают в центр нашего внимания. Индиви­ды, оказываясь вовлеченными в эти противоречия, могут переходить и действительно переходят от одного типа приспособления к друго­му. Так, легко можно представить ритуалистов, педантично следую­щих институциональным правилам, которые настолько пропитают­ся этими нормами, что станут бюрократическими виртуозами; их сверхконформность будет реакцией на чувство вины, порождаемое в них их прежним неподчинением правилам (т.е. вторым типом при­способления). А случающийся иногда переход отритуализма к дра­матическим формам незаконного приспособления хорошо задоку­ментирован в психиатрических историях болезни и часто становится темой проницательной художественной литературы. За вспышками демонстративного неповиновения следуют продолжительные пери­оды сверхуступчивости³⁶. Но хотя психодинамические механизмы этого типа приспособления были довольно четко выявлены и связа­ны с образцами воспитания и социализации в семье, требуется еще много социологических исследований, чтобы объяснить, почему эти образцы встречаются в некоторых социальных стратах и группах пред-

зь Этот процесс впечатляюще изображен в романе Элинор Кларк: Eleanor Clark, The Bitter Box (New York, 1946). Можно сослаться и на исследование Эриха Фромма, не принимая, правда, при этом его понятия «спонтанности» и «свойственной челове­ку тенденции к саморазвитию»: Erich Fromm, Escape from Freedom (New York, 1941), p. 185—206 (рус. пер/. Э. Фромм. Бегство от свободы — Э. Фромм. Бегство от свободы; Человек для себя. — Минск, 1997, с. 230—256). Вот, например, явно социологичес­кая формулировка: «До тех пор, пока мы полагаем, что... анальный характер, типич­ный для низшего среднего класса в Европе, обусловливается определенными ранни­ми переживаниями, связанными с испражнением, у нас нет никаких данных, кото­рые позволяли бы понять, почему же все-таки какому-то конкретному классу дол­жен быть свойствен анальный социальный характер. Но если истолковать последний как одну из форм связи с другими людьми, коренящуюся в самой структуре характе­ра и проистекающую из взаимодействия с окружающим миром, то мы получим ключ к пониманию того, почему весь жизненный уклад низшего среднего класса, его узость, замкнутость и враждебность способствуют развитию структуры характера именно этого типа» (р. 293—294). А вот пример высказывания, продиктованного вошедшим в последнее время в моду благодушным анархизмом, который мы здесь считаем со­мнительным: «...существуют еще и неотъемлемые психологические качества челове­ка, тоже нуждающиеся в удовлетворении... Самое важное среди них — это, по всей видимости, стремление к росту, к развитию и реализации тех способностей, которые сформировались у человека в ходе истории, например, способности к творческому и критическому мышлению... Кроме того, представляется, что это общее стремление к Росту, являющееся психологическим эквивалентом аналогичного биологического явления, приводит к появлению таких особых тенденций, как страстная жажда сво­боды и ненависть к угнетению, ибо свобода есть необходимое условие любого роста» (Р. 287—288). - Примеч. автора.

271

положительно чаще, чем в других. Наши рассуждения всего лишь дают одну из возможных аналитических схем для социологического иссле­дования этой проблемы.

^ ГУ. Бегство

Если первый тип приспособления (конформность) проявляется чаще всего, то четвертый тип приспособления (отвержение культур­ных целей и институциональных средств) встречается, вероятно, наи­более редко. Люди, которые приспособились (или неадекватно при­способились) таким способом, строго говоря, находятся в обществе, но при этому ему не принадлежат. В социологическом смысле они по­истине являются в нем чужими. Поскольку они не разделяют общую структуру ценностей, их можно отнести к числу членов общества (в отличие от населения) чисто фиктивно.

Под эту категорию подпадают некоторые виды приспособитель­ной активности психотиков, аутистов, париев, бездомных, лиц без определенного рода занятий, праздношатающихся, бродяг, хроничес­ких алкоголиков и наркоманов³⁷. Они отвергли предписанные куль­турой цели, а их поведение не согласуется с институциональными нормами. Это не значит, что источником их способа приспособле­ния не была в некоторых случаях сама социальная структура, кото­рую они отвергли, равно как не означает и того, что само их суще­ствование рядом не представляет проблемы для членов общества.

Этот способ приспособления, учитывая его социально-структур­ные источники, должен становиться наиболее вероятным в том слу­чае, когда индивид глубоко усвоил и культурные цели, и институци­ональные практики, вложил в них свои чувства, наделил их высокой ценностью, но доступные институциональные пути не принесли ему успеха. В результате возникает двойной конфликт: усвоенное мораль­ное обязательство применять только институциональные средства вступает в конфликт с внешними давлениями, побуждающими при­бегнуть к противозаконным средствам (позволяющим достичь цели), и индивид оказывается отрезанным от средств, которые одновремен­ной законны, и эффективны. Конкурентный порядок остается, аразо-

'" Конечно, это эллиптическое утверждение. Эти индивиды могут сохранять ори­ентацию на ценности своих группировок в рамках более широкого общества, а иног­да и на ценности самого конвенционального общества. Иначе говоря, они могут пе­реходить к другим формам приспособления. Однако бегство у них всегда можно лег­ко обнаружить. Например, описание Нельсом Андерсоном поведения и установок бродяги можно легко перевести в термины нашей аналитической схемы. См.: Nels Anderson, The Hobo (Chicago, 1923), p. 93—98 и везде. — Примеч. автора.

272