Хранитель

Вид материала

Документы

Содержание Class, Status and Power: A Reader in Social Stratification TVA and the Grass roots. — Примеч. автора. The Profession in American Society: A Sociological Analysis and Casebook. Vi. социальная структура ианомия Human Problems of an Industrial Civilization Примеч. автора. Philosophy and Phenomenological Research Примеч. автора. Примеч. автора. Документ (Nation's Business, Vol.27, No. 8, p. 7) Scholars, Workers and Gentlemen Его социологический смысл Все вправе иметь одинаково The American Cult ofSuccess Типология форм индивидуального приспособления Институционализи­рованные средства

Подобный материал:

• Художник В. Бондарь Перумов Н. Д. П 26 Война мага. Том Конец игры. Часть вторая: Цикл, 6887.91kb.
• Г. Н. Кондакова Главный хранитель музейных фондов, 4056.71kb.
• Елене Георгиевне Боннэр исполнилось 85 лет. Елена Боннэр является одним из основателей, 1282.61kb.
• Реферат: Семья хранитель и носитель духовности, 174.32kb.
• Добро и зло: нравственные ориентиры человеческого бытия, 113.1kb.
• Обзор книжных коллекций фонда редких книг библиотеки музея-заповедника «Бородинское, 86kb.
• Т. Белина Посвящается Джин Флорес, сотруднице Организации Объединенных Наций, которая, 2693.54kb.
• Правила игры 6 Что такое пкм? 10 Волшебный компот, 2407.26kb.
• «Здесь люди подтверждают судьбы, стажи, Порою даже даты позабыв, Решить проблемы позволяет, 23.52kb.
• Творческие коллективы показали программы в номинациях: «Российская деревня хранитель, 759.95kb.

Часть II

Исследования по социальной и культурной структуре

ВВЕДЕНИЕ

В состав II части вошли восемь глав, в которых избранные про­блемы социальной структуры рассмотрены с теоретических позиций функционального анализа.

Глава VI, «Социальная структура и аномия», была впервые опуб­ликована в 1938 году, но совсем недавно расширена и переработана. В ней есть примеры для освещения теоретической ориентации пред­ставителей функционального анализа, рассматривающих социалъно-девиантное поведение в качестве такого же продукта социальной струк­туры, как и конформистское поведение. Направленность этой ориен­тации находится в резком противоречии с ложным допущением (глу­боко укоренившимся в теории Фрейда, а также лежащим в основе работ таких ревизионистов фрейдизма, как Фромм), согласно кото­рому структура общества прежде всего ограничивает свободное вы­ражение человеческих врожденных импульсов и человек в соответ­ствии с этим периодически вступает в открытую борьбу с данными ограничениями ради достижения свободы. Подчас рядовые предста­вители общества не слишком расположены к подобной свободе нра­вов и немедленно объявляют ее криминальной, патологической и социально опасной. Политическая философия, которую косвенно отражают подобные доктрины, — это, разумеется, теоретически не разработанный анархизм. По Фромму, это — человеколюбивый анар­хизм; в то время как у Фрейда и Гоббса концепция анархизма-враж­ды представляет человека, вступающего в общественный договор с целью защитить себя от этой вражды. В любом случае социальная структура выглядит как неизбежное зло: впервые возникнув из огра­ничения свободного выражения враждебных импульсов, она продол­жает ограничивать их и впредь.

В отличие от подобных анархических доктрин функциональный анализ рассматривает социальную структуру как активно продуци­рующую новую мотивацию, которую невозможно предсказать на ос­нове знания о врожденных человеческих побуждениях. Если соци-

© Перевод. Черемисинова Е.Р., 2006

231

альная структура и ограничивает некоторые предрасположенности к действию, то она создает и другие. Следовательно, функциональный подход отказывается от позиции, разделяемой различными индиви­дуалистическими теориями, полагающими, что разная интенсивность девиантного поведения в различных группах и социальных слоях яв­ляется случайным результатом наличия в этих группах и слоях неко­торого переменного числа патологических личностей. Вместо этого функциональный подход стремится к решению вопроса, каким об­разом социальная и культурная структура воздействуют на людей, за­нимающих различное положение в этой структуре, способствуя воз­никновению девиантного поведения в обществе.

В шестой главе эта общая ориентация дает начало некоторым спе­цифическим гипотезам о структурных источниках девиантного по­ведения. Мы считаем, что большая часть отклонений от институцио­нальных требований является результатом глубинных, вызванных культурой мотиваций, которые не могут быть удовлетворены среди социальных слоев с ограниченными возможностями. Культура и со­циальная структура имеют разные цели.

Комментируя отклонения от институциональных требований, я стремился объяснить, что некоторые девиации можно рассмотреть как новые образцы поведения, возникающие с большой вероятностью в тех подгруппах, которые не в ладах с институциональными нормами, соответствующими закону и поддерживаемыми другими группами. Недостаточно сослаться на «институты», как будто бы все группы и слои в обществе их поддерживают одинаково. Если мы не рассмот­рим систематически степень поддержки отдельных институтов спе­цифическими группами, мы не заметим важное место власти в обще­стве. Говоря о «легитимной власти» или авторитете, мы часто исполь­зуем упрощенное или ошибочное выражение. Власть может быть ле­гитимной для некоторых групп без легитимности для всех групп в обществе. Поэтому было бы ошибочно описывать нонконформизм по отношению к отдельному социальному институту просто как де-виантное поведение: возможно, он символизирует начало нового аль­тернативного образа жизни с его собственными особыми требовани­ями к моральной обоснованности.

Таким образом, в 6-й главе я рассматривал в первую очередь рас­пространение теории функционального анализа на проблемы соци­альных и культурных изменений. Как я уже отмечал в другом месте, представители функциональной социологии и антропологии прояв­ляют наибольший интерес к проблемам «социального порядка» и «со­хранения социальных систем»; их научное внимание обычно направ­лено на изучение процессов, посредством которых социальная сис­тема остается в значительной степени неизменной. Вообще они не

232

уделяют большого внимания процессам, детерминирующим основ­ные изменения в социальной структуре. И если анализ, предложен­ный в главе 6, не дал существенных решений в этом направлении, то по крайней мере мы признаем значение проблем социальной дина­мики и изменений и ориентируемся на них.

Ключевыми понятиями, восполняющими разрыв между статикой и динамикой в функциональной теории, являются понятия «дефор­мация», «напряжение», «противоречие» или «расхождение» (несоот­ветствие между составляющими элементами социальной или куль­турной структуры). Подобные деформации могут быть как дисфун­кциональными для существующих в социальной системе в опреде­ленное время форм, так и инструментальными, приводящими к изменениям в этой системе. В любом случае они влияют на возник­новение изменений. Когда социальные механизмы, контролирующие их, действуют эффективно, эти деформации сдерживаются в таких пределах, которые ограничивают изменения социальной структуры. (В некоторых системах политической теории и идеологии действие этих контрольных механизмов названо «уступками», «компромисса­ми», препятствующими процессу основных структурных изменений.)

Все это не говорит, конечно, о том, что только эти деформации влияют на процесс возникновения изменений в социальной структу­ре. Но они действительно отражают в теории исключительно важную причину изменений, ставшую объектом довольно длительных кумуля­тивных социологических исследований. Среди проблем, избранных для дальнейшего исследования, назовем следующие: степень фактической ассимиляции одних и тех же индуцированных культурой ценностей и целей в различных социальных слоях американского общества*; дей­ствие социальных механизмов (таких как социальная дифференциа­ция), которые минимизируют деформации, возникающие из этих видимых противоречий между культурными целями и социально ог­раниченным доступом к этим целям; действие психологических ме­ханизмов, посредством которых несогласованность между индуци­рованными культурой стремлениями и социально осуществимы­ми достижениями становится терпимой; функциональное значение различных нефинансовых вознаграждений для стабильности соци­альной системы, обладающей различными сферами занятости (воз­можно, таким образом, сдерживающих некоторую невыносимую на­пряженность); степень давления этих деформаций как на культуру

* Шаг в этом направлении был сделан Гербертом Хайманом; Herbert H. Hyman, «The value systems of different classes», in Reinhard Bendix and Seymyr Martin Lipset (editors), ^ Class, Status and Power: A Reader in Social Stratification (Giencoe: The Free Press, 1953), 426—442. — Примеч. автора.

233

в целях ее изменения (замена «чувства безопасности» на «честолю­бие» как приоритетную ценность), так и на социальную структуру (из­менение правил взаимодействия ради расширения области экономи­ческих и политических возможностей для людей, лишенных их ранее).

Со времени первого издания этой книги некоторые из указанных проблем были систематически изучены. В главе 7, подготовленной заново, я подробно рассмотрел эти исследования (включая отчасти выводы этих исследований в переработку ранней статьи) ради выяв­ления существенного значения последовательных разработок и кон­цепций для развития такой дисциплины, как социология. Таким обра­зом, я уверен, можно подчеркнуть значение последовательности в тео­ретических и эмпирических исследованиях, которые расширяют, мо­дифицируют и корректируют ранние формулировки и, следовательно, соответствуют признакам систематического исследования.

Функциональная теория используется для анализа бюрократичес­кой структуры и личности в главе 8 так же, как и для анализа девиан-тного поведения в двух предшествующих главах. Я вновь допускаю, что структура воздействует на людей, различным образом включен­ных в нее, и вынуждает их развивать культурные предпочтения, со­циальные поведенческие формы и психологические склонности. И еще раз я допускаю: то, что является истинным для социального кон­формизма и функций, является столь же верным для девиаций и дис­функций. Мы убедились, что девиации не обязательно дисфункцио­нальны для социальной системы, а конформность не всегда функци­ональна.

Функциональный анализ бюрократической структуры дает пред­ставление о том, что при определенных условиях конформизм по от­ношению к регулирующим инструкциям может стать дисфункцио­нальным как для осуществления структурных целей, так и для раз­личных общественных групп, которым должна служить бюрократия. В подобных случаях инструкции применяются даже тогда, когда обстоятельства (первоначально сделавшие их функциональными и эффективными) настолько существенно изменились, что конфор­мизм по отношению к правилам лишает их целесообразности. Оче­видно, это далеко не новая точка зрения, хотя бы в свете библейско­го различия между духом и буквой. На протяжении многих веков люди отмечали, что нормы, однажды санкционированные благодаря куль­турным ценностям, продолжают оставаться обязательными, даже ког­да изменившиеся условия сделали их устаревшими. Действительно, это еще одно из старых, укоренившихся наблюдений, настолько обычных и банальных, что их привычность вредит глубокому пони­манию. В результате важный социологической смысл этого обще-

234

принятого утверждения еще не был серьезно изучен, то есть изучен систематически и с техническим мастерством. Каким образом в бю­рократической организации непреклонность такого рода становится неизбежной? Потому ли, что инструкции слишком сковали бюрок­ратический персонал, или потому, что инструкции были насквозь про­питаны определенными аффектами и чувствами, вследствие чего они остаются жестко закрепленными и неизменными, даже когда они не соответствуют более своему функционированию? Долг, честь, вер­ность, порядочность — это только несколько высоких слов, якобы описывающих конформизм к определенным социальным нормам. Будут ли эти нормы более непреложными и, следовательно, более ус­тойчивыми к изменению, чем нормы, рассматриваемые как полнос­тью инструментальные? Подобные вопросы рассмотрены в главе 8.

В этой главе бюрократические дисфункции рассмотрены как про­исходящие не только от слишком точной и неизменной регламента­ции в изменившихся обстоятельствах, но и от распада обычно саморе­гулирующегося социального механизма (например, ориентация бюрок­ратов на хорошо организованную карьеру может привести при опреде­ленных условиях к чрезмерной предусмотрительности, а не просто послужить в качестве наиболее эффективного критерия конформно­сти к регулирующим инструкциям). Принимая во внимание расту­щий интерес к механизмам саморегуляции в социальных системах (данный интерес нашел отражение в понятиях «социальный гомеос-таз», «социальное равновесие», «механизмы обратной связи»), в пер­вую очередь необходимо обратиться к эмпирическому исследованию условий, при которых подобные, когда-то объединяющие механиз­мы прекращают саморегуляцию и становятся дисфункциональными для социальной системы. Как недавно показали исследования Фи­липа Селзника «Администрация Долины Теннеси и народ»*, эта тео­ретическая проблема может быть эмпирически исследована в бюрок­ратической организации с большим успехом, поскольку здесь взаи­мосвязи структуры и механизмов наблюдать легче, чем в менее орга­низованной социальной системе.

Не только глава 8 посвящена отношению бюрократической струк­туры к развитию личности профессионала, но и глава 9 рассматрива­ет осложнения, ограничения и возможности, с которыми может встре­титься профессиональный социолог-эксперт в государственной бюрок­ратии. Обе главы исследуют, во-первых, общие структурные проблемы бюрократии и, во-вторых, проблемы социологии занятости. Очевидно, обе эти области социологии требуют намного больше кумулятивных эмпирических исследований, чем ранее.

* Philip Selznick, ^ TVA and the Grass roots. — Примеч. автора.

235

Социологические исследования бюрократии откровенно нужда­ются в создании широкой и прочной основы для понимания управ­ленческого аппарата, как государственного, так и частного. До сих пор социологические дискуссии были склонны к спекулятивности, необоснованности и абстрактности, и даже обращаясь к конкретно­му материалу, они в целом были во власти сиюминутных впечатлений. Этот заметный пробел привлек запоздалое внимание и, соответствен­но, ряд эмпирических монографий по социологическим проблемам бю­рократии (инициированных на факультете социологии Колумбийского университета, некоторые из этих исследований с целью получения фан­тов от Совета по социальным наукам). В ранее упоминаемом исследова­нии Селзник (1949) концентрирует свой анализ на непредвиденных по­следствиях организованного действия в бюрократической политике; книга Сеймура Мартина Липсета «Аграрный социализм» (1950) иссле­дует взаимоотношения между бюрократическим персоналом и поли­тическими деятелями; две монографии Олвина У. Гоулднера — «Структура индустриальной бюрократии» (1954) и «Незаконная за­бастовка» (1954) — описывают функции и дисфункции, как латент­ные, так и явные, бюрократических правил на индустриальном заво­де; в книге «Движущие силы бюрократии».(1955) Питер М. Блау ана­лизирует условия, при которых происходят изменения в структуре двух ветвей правительственной бюрократии. До сих пор не опубликовано исследование ДональдаД. Стюарта о местных призывных комиссиях (1950), которое исследует роль волонтерского участия в бюрократи­ческих организациях. В совокупности эти исследования, основанные на наблюдении над работой бюрократии, дают материал особого рода, который не доступен из одних лишь документальных источников. Эти работы начинают вносить ясность в некоторые из принципиальных вопросов в изучении бюрократии¹.

¹ Дополнительный материал о структуре и деятельности бюрократии в двух сбор­никах статей R.K. Merton, A.P. Gray, В. Hockey and H.C. Selvin, eds., Reader in Bureaucracy (Glencoe, Illinois: The Free Press, 1952), and Robert Dubin, Human Relation in Administration (New York: Prentice-Hall, Inc., 1951). Отличное руководство по ин­терпретации и исследованию бюрократической структуры дано Харольдом Виленс-ки — Harold L. Wilencky, Syllabus of Industrial Relation (Chicago: The University of Chicago Press, 1954). Обзор современных теоретических направлений дан Питером М. Блау— Peter M. Blau, Bureaucracy in Modern Society (New York: Random House, 1956). — Roy G. Francis and Robert C. Stone, Service and Procedure in Bureaucracy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1956).

Совсем недавно появились независимые исследования бюрократии, которые оха­рактеризованы их авторами как по большей части параллельные исследованиям Гоул­днера и Блау, а также как идущие к тем же самым выводам — Roy G. Francis and Robert С. Stone, Service and Procedure in Bureaucracy (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1956). Авторы отмечают: «Конвергенция исследований является особенно интересной,

236

Другая большая область исследований, затронутая в главе 9, — социологический анализ профессиональной занятости, в данном слу­чае профессии социолога-эксперта. Здесь необходимость кумулятив­ных исследований еще более очевидна. Множество разрозненных исследований занятости опубликовано за последние 30 лет, и ссылки на отдельные из них можно найти в примечаниях к некоторым гла­вам этой книги. (В их числе серия книг о профессиях и о временной занятости Эстер Браун была очень полезна для практических целей.) Но до настоящего времени эти исследования обычно не были соот­несены с последовательной социологической теорией. Несмотря на то что эти интересные или практически полезные исследования су­ществуют, они достигли немногого в качестве развитой социологи­ческой теории или благодаря применению этой теории к пониманию изучаемого в них важного сектора человеческой деятельности.

Разумеется, большинство различных групп (по самым разным критериям) повсеместно признает профессиональную занятость как важное ядро организации общества. Важнейшая часть человеческих часов бодрствования посвящена профессиональной деятельности. Совместная работа социально связанных профессий создает эконо­мическую основу для группового выживания. Человеческие личные стремления, интересы, чувства являются в значительной степени ос­нованными на профессиональных взглядах и сохраняют их черты. Так, мы знаем (на основе личных впечатлений и на основе некоторых ис­следований) с определенной достоверностью, что люди разных про­фессий стремятся играть разные роли в обществе, иметь различное участие в осуществлении власти, как признанной, так и непризнан­ной, и смотреть на мир по-разному. Все это повсеместно чувствует­ся, но мало исследуется. Так, У.Х. Эйден, стремясь выразить совре­менные идеи в поэтической форме, видел, как мечты о будущем, обус­ловленные профессиональными взглядами, отстают от изучаемых в социологии знания проблем:

Малиновский, Риверс, Бенедикт и прочие Знают — у культуры Для всех одни законы

поскольку различные исследования проводились, насколько нам известно, совершен­но независимо. Ясно, что теория бюрократии ведет к общим проблемам и к общим эмпирическим исследованиям». Стр. V. Исследования в Колумбийском университете и эти исследования в Тулене действительно приходят к сходным выводам, и, возмож­но, недалеко то время, когда теоретическая сила их заключений сможет быть направ­лена в один фокус. Здесь мы можем только утверждать, без доказательств, что эти ис­следования служат скорее расширению и спецификации социологической теории бю­рократии, чем обновлению предшествующих теорий. — Примеч. автора.

237

И мечты у племени Потомков одинаковы: Убить бы братьев матери, Своих сестер взять в жены...

Но, взглянув на лица

Тех, кто едет в поезде,

Каждое — особое, со своей мечтой,

Хочется спросить:

Что так заботит каждого?

Как выглядят для каждого

Отчаянье, любовь?

Вам спросить не хочется, Как влияет «занятость» На людские взгляды, Судьбы и мечты? Например, все клерки — Творения конторки, Брокер знает о цене И на «вещь-в-себе»?

А когда политик •

Мечтает о любимой —

Видит ее образ

Умноженным в толпе?

Нежные ответы —

Как голосование?

Он ее подкупит?

Целует напоказ?

Возможно, на самом деле это лишь стихотворение; возможно, и нет. В любом случае эти вопросы, очевидно, достойны исследования. В главах 7 и 8 представлены первоначальные усилия в этом направле­нии, и отчасти в связи с их результатами я убежден в потенциальной ценности систематических и, сверх того, кумулятивных эмпиричес­ких исследований занятости и профессий, руководствующихся осно­вами социологической теории и, в свою очередь, расширяющих ее. Уже сделаны первые шаги по направлению к подобной программе объединенных исследований в социологии профессиональной заня­тости. Конечно, можно предположить, что в этой большой и значи­тельной области социологических исследований² все, что было в про­шлом, — только пролог.

² William J. Goode, Robert K. Merton and Mery Jean Huntington, ^ The Profession in American Society: A Sociological Analysis and Casebook. Эта книга представляет тщатель­ную экспертизу данной области и теоретический каркас для дальнейших исследова­ний. — Примеч. автора.

238

Главы 10 и 11 — обе написаны после выхода в свет первого издания этой книги — являются попыткой применить функциональный ана­лиз к исследованию важных компонентов социальной структуры — ре­ферентных групп. Глава 10, написанная в сотрудничестве с Элис С. Росси, рассматривает исследования по теории поведения референтных групп (опубликованные в «Американском солдате»), придавая им за­конченную форму, и связывает их с родственными концепциями, со­зданными ранее. В данной главе референтные группы рассматрива­ются не только с точки зрения социальной психологии, но также с точки зрения их структурных особенностей, порожденных социаль­ной структурой. Дальнейшая детализация теории референтных групп дана в главе 11 (публикуемой впервые). Она направлена на уточнение некоторых основных понятий теории в свете современных исследо­ваний и на разработку их проблематики, т.е. принципиальных про­блем (концептуальных, содержательных, процедурных), которые дол­жны быть разрешены ради продвижения данной теории к среднему уровню.

В главе 12, также новой для этого издания, вводится понятие «лич­ность как фактор влияния». Идентифицируются и характеризуются два типа «влиятельных личностей» — локальный и космополитичес­кий, атакже изучаются формы их действия в структуре влияний в обще­стве. Выявляется, что степень влияния личности не полностью детер­минирована ее классовой позицией, и, следовательно, значительное ко­личество «влиятельных личностей» может быть найдено в каждом слое социальной структуры. В этом отношении материал, изложенный в гла­ве 12, является частью развивающейся традиции социологического изучения проявления влияния в местных сообществах³.

Хотя глава 13 «Самоосуществление пророчества» написана пер­воначально для юридической аудитории, я включил ее в эту книгу, поскольку ее тема относится к наиболее заброшенному сектору фун­кционального анализа в социологии — исследованию динамики со­циального механизма.

Читатель скоро заметит, что механизм самоосуществления соци­ального убеждения, в котором ошибочная убежденность порождает ее собственное ложное подтверждение, имеет тесные теоретические связи с понятием латентной функции. Оба механизма являются раз­новидностями непредвиденных последствий действий, решений или убеждений. Первый создает именно те обстоятельства, которые оши­бочно признаются за уже существующие, второй создает результаты,

³ Для детального рассмотрения источников и результатов этой линии последова­тельных социологических исследований см. Elihu Katz and P.F. Lazarsfeld, Personal Influence (Gloencoe, Illinois: The Free Press, 1955). Введение и часть 1. — Примеч. автора.

239

к которым не стремились вообще. Оба механизма, косвенно рассмот­ренных в моей ранней статье о «непредвиденных последствиях целе­направленного социального действия», являются еще одним приме­ром социального образца, который часто упоминается, но не иссле­дуется. (Это еще один пример принципиального расхождения с ин­дивидуальной психологией, которая постоянно и внимательно изучает образец самоосуществляемых утверждений как один из типов психо­логического порочного круга.)

В этой главе кратко упоминается, хотя и не рассматривается под­робно, третий образец непредвиденных последствий, а именно: са­моразрушающее убеждение. Этот механизм, образно названный ло­гиком XIX века Джоном Венном «суицидальное предсказание», вклю­чает убеждения, предотвращающие осуществление каких-либо об­стоятельств, которые в ином случае могли бы возникнуть. Хорошо известно множество примеров, подтверждающих это. Уверившись, что они выиграют игру, войну или ценный приз, группы становятся самонадеянными, их самодовольство ведет к бездеятельности, а без­деятельность— к окончательному поражению. Многие люди, в час­тности, те, кто имел опыт в руководстве государственными делами, отмечали и принимали во внимание образцы суицидальных убежде­ний. Линкольн, например, действительно осознавал этот образец. В тяжелые дни 1862-го, когда Мак-Клеллан был в безвыходном поло­жении и войска на западе парализованы, Линкольн не объявил об­щего призыва, который дал бы несколько тысяч отчаянно необходи­мых новых солдат, объясняя: «Я бы публично обратился к стране за этими новым силам, если бы это не означало, что я боюсь общей па­ники, за которой последует бегство: ведь так трудно понимать реаль­ное положение вещей».

Но, с точки зрения науки, мы находимся в самом начале исследо­вания этих своеобразных и важных динамических механизмов. Слу­чаи каждого из них установлены в изобилии и используются для слу­чайных иллюстративных целей (как здесь), но немного исследований было посвящено более глубоким изысканиям. Кроме того, как я утвер­ждал неоднократно на этих страницах, люди стремятся избежать ба­нальностей, что ведет нас временами к игнорированию важных ис­тин, скрытых за этими банальностями. Для нас сейчас образ само­разрушающего убеждения известен почти так же, как колебания ма­ятника для людей во времена Галилея. И поскольку это слишком известно, то этим пренебрегают с чистой совестью, и значение дан­ного убеждения не получает систематического исследования. Следо­вательно, это остается отдельным эмпирическим наблюдением, чем-

240

то не относящимся к основному предмету эмпирически подтвержден­ной социологической теории.

Здесь, следовательно, еще одна область в исследовании основных процессов социальной динамики и изменений — определение усло­вий, при которых можно встретить три разновидности непредвиден­ных последствий: самоосуществляемое убеждение (предсказание, про­рочество), самоубивающее или суицидальное убеждение и латентные функции (или непредвиденные социальные успехи).

Самоосуществляемое предсказание и суицидальное предсказание представляют двойной интерес для социолога. Они отражают не толь­ко образец, который он хотел бы исследовать в поведении других, но также образцы, которые создают острые и очень специфические со­циальные проблемы по отношению к его собственным исследовани­ям. В связи с ними эмпирическая проверка предсказаний социаль­ной науки исключительно сложна. Так как эти предсказания могут быть приняты во внимание именно теми людьми, к которым они от­носятся, социологи всегда стоят перед лицом возможности, что их предсказания войдут в ситуацию как новый и динамичный фактор, из­меняющий как раз те условия, при которых предсказания первона­чально были верными. Такая характеристика предсказаний свой­ственна именно человеческим делам. Ее нельзя встретить среди пред­сказаний о мире природы (за исключением естественных феноменов, технологически сформированных человеком)⁴. Так, мы знаем, что ме­теорологическое предсказание о непрерывном дожде не виновно в наступлении засухи. Но направленные на перспективу предсказания правительственных экономистов о перепроизводстве пшеницы, ве­роятно, могут заставить индивидуального производителя пшеницы как сократить их планируемую продукцию, так и считать неполно­ценным данное предсказание.

⁴ Как заметил Адольф Грюнбаум, здесь необходимы дополнительные оговорки: «...рассмотрим целенаправленное действие сервомеханизма, например бытового при­бора, в котором используется обратная связь и который подчинен автоматическому контролю огня. Ясно, что каждая фаза работы данного прибора является примером, подтверждающим один или несколько чисто физических принципов. Благодаря тем же самым принципам возможна и следующая ситуация: компьютер предсказывает, что при настоящем курсе ракета промахнется мимо цели, и сообщение этой инфор­мации о ракете в форме новых инструкций заставляет его изменить ее курс и таким образом достичь цели вопреки первоначальному предсказанию компьютера. Чем это отличается в принципе от ситуации, в которой предсказание правительственных эко­номистов о перепроизводстве пшеницы пытается дать инструкцию производителям пшеницы: изменить их первоначальные посевные планы?» См. поучительную замет­ку Грюнбаума «Historical determinism, social activism and prediction in the social sciences» в The British Journal for the Philosophy of Science. — Примеч. автора.

241

Все это означает, что нацеленный на перспективу и пока еще не полностью идентифицированный тип социального научного предска­зания сталкивается с парадоксом: если оно сделано публично, то ста­новится, по-видимому, неполноценным, если оно не сделано пуб­лично, то его вообще не рассматривают как предсказание, но как «предсказание задним числом». (Это создает ряд трудностей в об­щественных науках, на мой взгляд, сходных, хотя и не эквивалент­ных трудностям в отдельных областях физической науки, представ­ленных принципом неопределенности Гейзенберга.) Конечно, в ми­зантропическом настроении, или ставя ценности общественных наук выше всех остальных человеческих ценностей, или в качестве науч­ного самурая, социолог мог бы письменно изложить, запечатать и на­дежно депонировать свое предсказание надвигающейся безработицы, войны или междоусобных конфликтов, опубликовав его только пос­ле того, как предсказанные события произошли. Но такое безрассуд­ное равнодушие к предмету политики почти равносильно равноду­шию к основам своего собственного материального существования. Если мы имеем представление о глубоком отвращении многих людей к тому, чтобы стать объектом психологического эксперимента в качестве «подопытных кроликов», то можно примерно предположить совокуп­ную ярость целого народа, обнаружившего себя превращенным в гро­мадных социологических подопытных морских свинок. Возможно, этот эксперимент Цирцеи следовало бы критически пересмотреть.

Таким образом, социолог имеет исключительный стимул, допол­няющий его абстрактный интерес к механизму саморазрушающего убеждения, для систематического и тщательного исследования усло­вий, при которых эти саморазрушающие пророчества или прогнозы действуют в социальной области. Возможно, благодаря такому жиз­ненно важному исследованию социолог начнет изучать то, что необ­ходимо для преобразования потенциально суицидального предска­зания в социально полезное и объективно верное предсказание.

Итак, 2-я часть посвящена в первую очередь взаимодействию меж­ду социальными структурами и профессиями в контексте динамичес­кого социального механизма. Эта часть дает представление о некото­рых линиях социологических исследований, соотносимых с теорией, эмпирически проверяемых и социально полезных. В любом случае большой пробел в этих областях убедил одного социолога начать не­медленную работу по социологическому исследованию бюрократии и функциональному анализу занятости.

^ VI. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИАНОМИЯ

До недавнего времени, а тем более раньше, можно было гово­рить о наличии в психологической и социологической теории от­четливой тенденции объяснять несовершенное функционирование социальных структур недостаточным социальным контролем над по­велительными биологическими влечениями человека. Образ отноше­ний между человеком и обществом, предполагаемый этой доктриной, столь же ясен, сколь и сомнителен. Вначале существуют биологичес­кие импульсы человека, стремящиеся достичь своего полного выра­жения. А затем появляется социальный порядок, являющийся, по существу, аппаратом, который обеспечивает управление импульса­ми, социальную переработку напряжений и, по выражению Фрейда, «отказ от удовлетворения». Тем самым предполагается, что неподчи­нение требованиям социальной структуры укоренено в изначальной природе человека¹. Именно глубинные биологические импульсы время от времени прорываются через социальный контроль. А сле­довательно, конформность есть результат утилитарного расчета или ускользающего от сознания обусловливания.

С последними достижениями социальной науки этот узел кон­цепций претерпел существенную модификацию. Прежде всего уже не кажется столь очевидным, что человек противостоит обществу в не­скончаемой войне между биологическим импульсом и социальным ограничением. Образ человека как неприрученного сплетения им­пульсов начинает выглядеть больше похожим на карикатуру, чем на портрет. Кроме того, в анализ поведения, отклоняющегося от пред­писанных образцов, все более проникало социологическое видение проблемы. Ибо какую бы роль ни играли биологические импульсы,

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

¹ См., например, S. Freud, Civilization and Its Discontents, passim, особенно р. 63 (рус. пер.: 3. Фрейд. Неудовлетворенность культурой — 3. Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура. — М: Ренессанс, 1992, — с. 66—134, особенно с. 120); Ernest Jones, Social Aspects of Psychoanalysis (London, 1924), p. 28. Если позиция Фрейда является разновид­ностью доктрины «первородного греха», то интерпретация, развиваемая в этой статье, представляет собой доктрину «социально порожденного греха». — Примеч. автора.

243

остается открытым вопрос, отчего же все-таки частота отклоняюще­гося поведения различается в разных социальных структурах и как так получается, что в разных социальных структурах отклонения при­обретают разные формы и образцы (patterns). Сегодня, как и прежде, нам предстоит еще многое узнать о тех процессах, в ходе которых со­циальные структуры создают такие условия, при которых нарушение социальных кодексов становится «нормальной» (т.е. ожидаемой) ре­акцией². Настоящая глава представляет собой очерк, в котором пред­принимается попытка прояснить эту проблему.

Понятийная схема, представленная в этом очерке, призвана обес­печить единый систематический подход к анализу социальных и куль­турных источников девиантного поведения. Наша главная цель — раскрыть, каким образом некоторые социальные структуры оказыва­ют на некоторых лиц в обществе определенное давление, побуждающее их вести себя скорее вразрез с предписаниями, нежели в соответствии с ними. Если бы мы смогли выявить группы, особенно подверженные такому влиянию, то следовало бы ожидать, что именно в них мы най­дем заметно высокую интенсивность девиантного поведения, и не потому что люди, составляющие их, обладают какими-то особыми биологическими предрасположенностями, а потому что они нормаль­но реагируют на социальную ситуацию, в которой они оказываются. Взгляд, принятый в этой статье, социологический. Нас интересуют вариации в уровнях интенсивности девиантного поведения, а не мас­штабы его проявления³. И если наши поиски увенчаются успехом, мы

¹ Под «нормальной» имеется в виду психологически ожидаемая или даже одоб­ряемая в культуре реакция на определенные социальные условия. Это, конечно, не отрицает роли биологических и личностных различий в степени проявления девиант­ного поведения. Просто э/ио не та проблема, которая здесь рассматривается. В том же смысле, насколько я понимаю, Джеймс Плант говорит о «нормальной реакции нор­мальных людей на ненормальные условия». См.: James S. Plant, Personality and the Cultural Pattern (New York, 1937), p. 248. — Примеч. автора.

³ Точку зрения, которой мы придерживаемся, тонко выразил Эдвард Сепир: «...проблемы социальной науки отличаются от проблем индивидуального поведения в степени конкретности, но не по типу. Любое утверждение о поведении, явно или неявно акцентирующее действительные целостные переживания определенных лич­ностей или типов личностей, относится к данным психологии или психиатрии, но не социальной науки. Однако любое утверждение о поведении, не нацеленное на точ­ное описание поведения конкретного индивида или индивидов либо ожидаемого поведения индивида того или иного физически и психологически определенного типа, но вместо этого абстрагирующееся от такого поведения с целью ясно и четко выя­вить некоторые ожидания в отношении тех аспектов индивидуального поведения, которые разные люди разделяют друг с другом как межличностный, или «социальный» образец (pattern), является, пусть даже в сколь угодно сыром виде, исходным фактом социальной науки». Я выбрал вторую перспективу. И хотя иногда мне все-таки при-

244

увидим, что некоторые формы девиантного поведения психологичес­ки также нормальны, как и конформное поведение, и приравнива­ние девиантного поведения к психологической ненормальности бу­дет поставлено под вопрос.

Образцы культурных целей и институциональных норм

Среди множества элементов социальной и культурной структур есть два непосредственно для нас важных. Они аналитически различимы, хотя в конкретных ситуациях и сливаются воедино. Первый — это оп­ределенные культурой цели, намерения и интересы, выступающие как требуемые законные цели для всех членов общества либо некоторых его членов, так или иначе в нем размещенных. Эти цели более или ме­нее связаны друг с другом (степень этой связи — вопрос эмпиричес­кий) и складываются в более или менее строгую иерархию ценностей. Приобретая эмоциональную поддержку и значимость, господствующие цели устанавливают определенные рамки, в которые должны уклады­ваться человеческие устремления. Это вещи, «за которые стоит бороть­ся». Это основной, хотя и не единственный, компонент того, чтоЛин-тон назвал «проектами групповой жизни». И хотя какие-то (не все) из этих культурных целей прямо связаны с биологическими влечениями человека, последние их все-таки не определяют.

Второй элемент культурной структуры определяет, регулирует и контролирует приемлемые способы достижения этих целей. Каждая социальная группа неизменно связывает свои культурные цели с уко­рененными в ее нравах и институтах нормами, регулирующими до­пустимые процедуры продвижения к этим целям. Эти регулирующие нормы не обязательно совпадают с техническими нормами, или нор­мами эффективности. Многие процедуры, которые с точки зрения отдельных индивидов эффективнее всего обеспечивали бы обретение желаемых ценностей — применение силы, обмана, власти, — выве­дены за пределы институциональной сферы разрешенного поведения. Иногда недозволенные процедуры содержат элементы, могущие быть целесообразными для самой группы — например, табу, которые ис­торически накладывались на вивисекцию, на медицинские экспе-

Дстся говорить об установках, ценностях и функции, речь о них будет идти под углом зрения того, как социальная структура способствует или препятствует их проявле­нию в конкретных тинах ситуаций. См.: Е. Sapir, «Why Cultural Anthropology Needs the Psychiatrist», Psychiatry, 1938, Vol. 1, p. 7—12. — Примеч. автора.

245

рименты или на социологический анализ «священных» норм, — ведь критерием приемлемости является не техническая эффективность, а ценностно окрашенные чувства (поддерживаемые либо большин­ством членов группы, либо теми, кто способен содействовать усиле­нию этих чувств совокупными средствами власти и пропаганды). Во всех случаях выбор средств достижения культурных целей ограничи­вается институционализированными нормами.

Социологи часто говорят, что такие механизмы контроля заклю­чены «в нравах» или действуют через социальные институты. Такие эллиптические суждения в общем-то правильны, однако скрывают от внимания тот факт, что культурно стандартизированные практи­ки не все одним миром мазаны. Они подчинены целой гамме конт­ролирующих норм; в них могут быть представлены безусловно пред­писываемые, просто предпочтительные, разрешенные или запре­щенные образцы поведения. И конечно, при оценке действенности социального контроля необходимо принимать в расчет эти его раз­новидности, очень приблизительно разграничиваемые с помощью терминов «предписание», «предпочтение», «разрешение» и «запрещение».

Более того, говоря, что культурные цели и институционализиро­ванные нормы сообща придают форму существующим практикам, мы вовсе не имеем в виду, что их связывают друг с другом неизменные отношения. Культурное акцентирование определенных целей изме­няется независимо от степени акцентирования институционализиро­ванных средств. Может возникать очень мощное, временами даже ис­ключительное, превознесение ценности каких-то особых целей, соеди­ненное со сравнительным отсутствием заботы об институционально предписанных средствах их достижения. В предельном случае масшта­бы распространения альтернативных процедур определяются исклю­чительно техническими, но не институциональными нормами. В этом гипотетическом крайнем случае становятся дозволенными все и лю­бые процедуры, обещающие достижение всезначащей цели. Это один из типов плохо интегрированной культуры. Другой крайний случай обнаруживается в группах, в которых деятельности, первоначально за­думанные как средства, превращаются в самодостаточные практики, не преследующие никаких последующих целей. Первоначальные цели забываются, и непоколебимая верность институционально предписан­ному поведению становится предметом ритуала⁴. Главной ценностью

⁴ Этот ритуализм может связываться с мифологией, рационализирующей эти прак­тики таким образом, чтобы они сохраняли видимость своего статуса средств; однако независимо от этой мифологии преобладает давление в сторону строгой ритуалисти-ческой конформности. А стало быть, ритуализм является наиболее полным тогда, ког­да такие рационализации даже и не нужны. — Примеч. автора.

246

становится полная конформность. На какое-то время это гарантиру­ет социальную стабильность — но ценой потери гибкости. Посколь­ку степень распространения альтернативных способов поведения, доз­воляемых культурой, жестко ограничивается, утрачивается почти вся­кая основа для приспособления к новым условиям. Возникает связан­ное традицией «священное» общество, отмеченное чертами неофобии. Между этими крайними типами располагаются общества, которые со­храняют относительное равновесие в акцентировании культурных це­лей и институционализированных практик; это интегрированные и от­носительно стабильные, хотя при этом и изменяющиеся, общества.

Действительное равновесие между этими двумя аспектами соци­альной структуры сохраняется до тех пор, пока индивиды, придер­живающиеся тех или других ограничений, получают при этом удов­летворение, т.е. получают как удовлетворение от достижения целей, так и удовлетворение, напрямую вытекающее из направленных в ин­ституциональное русло способов борьбы за их достижение. Здесь мы имеем дело как с продуктом, так и с процессом, как с результатом, так и с деятельностью. Так, индивид должен непрерывно черпатьудов-летворение и из самого участия в конкурентном порядке, и из «затме-вания» конкурентов; только тогда этот порядок может быть сохранен. Если интерес смещается исключительно в сторону результата конку­ренции, те, кто вечно терпит поражение, могут — что вполне понят­но — попытаться изменить правила игры. Жертвы, которые время от времени (но не всегда, как полагал Фрейд) влечет за собой подчинение институциональным нормам, должны компенсироваться социализи­рованными вознаграждениями. Распределение социальных статусов, происходящее в процессе конкуренции, должно быть организовано так, чтобы давать положительные стимулы к верности статусным обяза­тельствам для каждой позиции в рамках этого распределительного по­рядка. В противном случае, как вскоре станет ясно, следствием ста­новится аберрантное поведение. Моя главная гипотеза как раз и со­стоит в том, что отклоняющееся поведение можно социологически рассматривать как симптом расхождения между культурно предпи­санными устремлениями и социально структурированными путями осуществления этих устремлений.

Из типов обществ, возникающих в результате независимого из­менения культурных целей и институционализированных средств, нас прежде всего будет интересовать первый: общество, в котором прида­ется исключительно сильный акцент некоторым целям, но нет соот­ветствующего акцентирования институциональных процедур. Во из­бежание неправильного понимания это утверждение следует разъяс­нить. Нет ни одного общества, где не было бы норм, регулирующих

247

поведение. Однако общества отличаются друг от друга тем, насколь­ко эффективно народные обычаи, нравы и институциональные тре­бования интегрированы с целями, занимающими высокое положе­ние в иерархии культурных ценностей. Иногда культура может под­талкивать индивидов к сосредоточению их эмоциональных убежде­ний на комплексе превозносимых культурой целей, но при гораздо меньшей эмоциональной поддержке предписанных способов продви­жения к этим целям. При таком различии в акцентировании целей и институциональных процедур последние могутбыть настолько ослаб­лены превознесением целей, что поведение многих индивидов будет полностью ограничиваться соображениями технической целесообраз­ности. В этом контексте единственно важным становится вопрос: ка­кая из доступных процедур наиболее эффективна в деле заполучения культурно одобренной ценности⁵. Наиболее эффективной в техничес­ком плане процедуре — вне зависимости от того, узаконена она куль­турой или нет, — как правило, начинают отдавать предпочтение перед институционально предписанным поведением. По мере продолжаю­щегося размывания институциональных норм общество становится нестабильным, и в нем появляется то, что Дюркгейм назвал «аноми­ей» (или безнормностью)⁶.

Действие этого процесса, приводящего к аномии, можно легко увидеть в ряде известных и поучительных, хотя, возможно, и триви­альных случаев. Так, в спортивных соревнованиях, когда цель дос­тижения победы лишается своих институциональных нарядов и ус-

⁵ В этой связи уместно вспомнить перефразированное Элтоном Мэйо название
широко известной книги Тауни: «На самом-то деле проблема не в болезненности стя­
жательского общества; она — в стяжательстве больного общества». См.: Е. Мауо,
^ Human Problems of an Industrial Civilization, p. 153. Мэйо рассматривает процесс, в ходе
которого богатство становится главным символом социального достижения, и усмат­
ривает его истоки в состоянии аномии. Меня же в основном интересуют социальные
последствия всемерного превознесения цели денежного успеха в обществе, структу­
ра которого не приспособлена к следствиям такого акцентирования. Полный анализ
потребовал бы одновременного изучения обоих процессов. — ^ Примеч. автора.

⁶ Воскрешение Дюркгеймом термина «аномия», который, насколько мне извес­
тно, был впервые употреблен примерно в том же самом смысле в конце XVI века,
вполне могло бы стать предметом исследования для ученого, интересующегося исто­
рией идей. Как и термин «общественное мнение», ставший благодаря Уайтхеду попу­
лярным в науке и политике спустя три века после того, как его ввел в оборот Джозеф
Глэнвилл, слово «аномия» (anomie, anomy или anomia) вошло в широкое употребле­
ние с запозданием, лишь после того, как его заново ввел Дюркгейм. Почему оно по­
лучило такой резонанс в современном обществе? Великолепный образец того, как
надо исследовать такого рода вопросы, см. в работе: Leo Spilzer, «Milieu and Ambiance:
An Essay in Historical Semantics», ^ Philosophy and Phenomenological Research, 1942, Vol. 3,
p. 1—42, 169—218. — Примеч. автора.

248

пех начинает истолковываться как «выигрыш в игре», а не как «выиг­рыш в соответствии с правилами игры», первенство явно отдается применению незаконных, но технически эффективных средств. Звез­ду футбола, играющего в команде противника, исподтишка сбивают с ног; борец выводит из строя соперника хитроумным, но запрещен­ным приемом; бывшие питомцы университета тайком субсидируют «студентов», чьи таланты ограничиваются областью спорта. Акцен­тирование цели настолько ослабляет удовлетворения, приносимые самим участием в состязательной активности, что теперь удовлет­ворение обеспечивается только успешным результатом. В силу того же процесса напряжение, порождаемое желанием выиграть, снима­ется при игре в покер успешной сдачей самому себе четырех тузов, а при игре в пасьянс — вот уж где поистине расцвел культ успеха — дальновидным тасованием карт. Чуть заметный приступ смущения в последнем случае и манера действовать тайком, свойственная обще­ственным правонарушениям, ясно показывают, что институциональ­ные правила игры известны тем, кто уклоняется от их соблюдения. Но культурное (или идиосинкратическое) гипертрофирование цели ус­пеха заставляет людей лишить их своей эмоциональной поддержки⁷.

Этот процесс, разумеется, не ограничивается областью спортив­ных соревнований; последние просто дают нам микрокосмические образы социального макрокосма. Процесс, посредством которого превознесение цели порождает в буквальном смысле слова деморали­зацию, то есть разинституционализацию средств, происходит во мно­гих⁸ группах, где эти два компонента социальной структуры плохо интегрированы друг с другом.

Нынешняя американская культура, видимо, близка к крайнему типу, в котором сильное акцентирование некоторых целей успеха не сопровождается эквивалентным акцентированием институциональ­ных средств. Было бы, разумеется, нереалистично утверждать, что накопленное богатство является единственным символом успеха, как, впрочем, и отрицать, что американцы отдают ему в своей шкале цен-

⁷ Представляется невероятным, чтобы некогда интериоризированные культур­
ные нормы уничтожались полностью. Любой их остаток, каким бы он ни был, будет
вызывать в личности напряжения и конфликты вместе с присущей им в той или иной
степени амбивалентностью. Явное отвержение некогда усвоенных институциональ­
ных норм будет сочетаться со скрытым сохранением их эмоциональных коррелятов.
Чувство вины, ощущение греховности, угрызения совести — вот несколько выраже­
ний, указывающих на это состояние неизбывного напряжения. Более мягкими про­
явлениями таких напряжений являются символическая верность номинально отвер­
гнутым ценностям и рационализации отказа от этих ценностей. — ^ Примеч. автора.

⁸ Во «многих» не интегрированных группах, но не во всех, по названной ранее
причине. В группах, где основной акцент перемещен на институциональные сред­
ства, обычно возникает ритуализм, а не аномия. — ^ Примеч. автора.

249

ностеи высокое место. Деньги в значительной степени были освяще­ны как самоценность, стоящая выше того, тратят ли их на предметы потребления или используют для увеличения власти. «Деньги» осо­бенно хорошо приспособлены для того, чтобы стать символом пре­стижа. Как подчеркивал Зиммель, деньги в высшей степени абстрак­тны и безличны. Независимо от того, были ли они добыты обманом или институционально принятым способом, их можно использовать для приобретения одних и тех же товаров и услуг. Анонимность го­родского общества, сочетаясь с этими особенностями денег, позво­ляет богатству, источники которого могут быть неизвестны сообще­ству, в котором живет плутократ (а если даже и известны, то полученные таким путем деньги можно со временем «отмыть»), служить символом высокого статуса. Более того, в Американской мечте нет конечной точ­ки, в которой можно бы было остановиться. Мера «денежного успеха» отличается удобной неопределенностью и относительностью. Как обнаружил Х.Ф. Кларк, на любом достигнутом уровне дохода амери­канцы хотят иметь хотя бы на двадцать пять процентов больше (и, разумеется, вот это «хотя бы чуть-чуть побольше», стоит только его достичь, повторяется снова). В этом потоке сдвигающихся стандар­тов нет стабильных мест, где можно было бы передохнуть, или, ско­рее, есть такое место, но оно всегда ухитряется быть «еще впереди». Наблюдатель сообщества, в котором не являются редкостью шести­значные годовые жалованья, передает страдальческие слова одной из жертв Американской мечты: «В этом городе все меня презирают, по­тому что я зарабатываю всего тысячу в неделю. Это оскорбительно»⁹. Говорить, что в американской культуре укоренилась цель денеж­ного успеха, означает одно: что на американцев со всех сторон обру­шиваются предписания, закрепляющие за ними право, а часто и обя­занность сохранять эту цель даже перед лицом непрерывного разоча­рования. Пользующиеся престижем представители общества усилива­ют этот культурный акцент. В свою очередь, семья, школа и работа — основные факторы, формирующие структуру личности и целевую структуру американцев — обеспечивают интенсивное дисциплини­рующее воздействие, необходимое для того, чтобы индивид сохранял в неприкосновенности цель, которая постоянно от него ускользает, и черпал мотив в надежде на вознаграждение, которая из раза в раз не оправдывается. Как мы далее увидим, родители служат ремнем пере­дачи ценностей и целей тех групп, в которые они входят, прежде все­го своего социального класса или класса, с которым они себя иденти­фицируют. Школа, разумеется, также является официальным меха­низмом передачи господствующих ценностей; в значительной доле

⁹ Leo С. Rosten, Hollywood (New York, S940), p. 40. — Примеч. автора.

250

учебников, используемых в городских школах, либо неявно предпо­лагается, либо открыто утверждается, что «образование развивает интеллект и тем самым гарантирует хорошую работу и денежный ус­пех»¹⁰. В центре этого процесса дисциплинирования людей, направ­ленного на поддержание их несбыточных устремлений, лежат куль­турные прототипы успеха, живые документальные подтверждения того, что Американскую мечту можно осуществить, были бы только для этого необходимые способности. Рассмотрим в этой связи следу­ющие выдержки из делового журнала Nation's Business. Они составле­ны на основе огромного сравнительного материала, обнаруженного в средствах массовой информации, устанавливающих культурные ценности делового класса.

^ Документ (Nation's Business, Vol.27, No. 8, p. 7)

«Ты, приятель, должно быть, рожден для такой работы, иначе бы у тебя были хорошие связи».

Его социологический смысл

Перед нами еретическое мнение — возможно, рожденное постоянны­ми разочарованиями, — которое опровергает ценность сохранения явно неосуществимой цели и даже ставит под вопрос легитимность социальной структуры, которая обеспечивает неравный доступ к этой цели.


Это старый испытанный способ умерить амбиции.

Это контратака, открыто утвержда­ющая культурную ценность сохранения своих устремлений и «амбиций» в неприкосновенности.


Прежде чем прислушаться к такой соблазнительной отговорке, спроси

Ясная формулировка функции, выполняемой нижеследующим перечнем «успехов». Эти люди — живое свидетельство того, что социальная структура позволяет реализовать эти устремления в том случае, если человек этого заслужи­вает. И, соответственно, неудача в достижении этих целей свидетель­ствует только о личных недостатках неудачника. А стало быть, вызван­ную неудачей агрессию следует направлять внутрь, а не вовне;

совета у этих людей:

^ Его социологический смысл


Документ (Nation's Business, Vol.27, No. 8, Р-7)

Элмера Р. Джонса, президента «Уэллс-Фарго и Ко.», который начал жизнь в бедности и после пятого класса бросил школу, чтобы впервые в жизни устроиться работу;

Фрэнка К. Болла, главу фирмы «Мэйсон», короля Америки в производстве'стеклянной тары для фруктовой продукции, который вместе с лошадью своего брата Джорджа приехал в товарном вагоне из Буффало в Манси, штат Индиана, дабы открыть там соб­ственное дело, ставшее потом крупнейшим в этой области;

Дж.Л. Бивена, президента Цент­ральной железнодорожной компа­нии Иллинойса, который в возрас­те двенадцати лет служил посыль­ным в погрузочной конторе в Новом Орлеане.

винить следует самого себя, а не социальную структуру, обеспечива­ющую всем свободный и равный доступ к возможностям.

Первый прототип успеха: ^ Все вправе иметь одинаково высокие амбиции, ведь как бы ни был низок стартовый уровень, подлинный талант может достичь каких угодно высот. Устремления должны оставаться в неприкосновенности.

Второй прототип успеха: Каковы бы ни были текущие результаты человеческих устремлений, буду­щее прямо-таки наполнено обеща­ниями лучшего; ведь самый обычный человек все еще может стать королем. И пусть кажется, что вознаграждения постоянно откла­дываются; в конце концов, они обязательно придут, как только твое предприятие станет «крупней­шим в своей области».

Третий прототип успеха: Если кажется, что извечные тенденции нашей экономики дают мало простора для малого бизнеса, то можно подняться наверх и в рамках гигантских бюрократических организаций, существующих в сфере частного предприниматель­ства. Если невозможно более стать королем в собственноручно создан­ном царстве, то можно по крайней мере стать президентом в одной из экономических демократий. И не важно, в каком положении ты сейчас находишься, мальчика на побегушках или клерка; взгляд должен быть прикован к вершине.

Из разных источников исходит постоянное давление, побуждаю­щее сохранять высокие притязания. Не иссякает поток поучительной литературы, выбрать из которого что-нибудь можно лишь с риском показаться несправедливым. Назовем лишь следующих авторов: пре­подобного Рассела X. Конуэлла с его воззванием «Алмазные россы­пи», которое было услышано и прочитано сотнями тысяч, и после­дующей книгой «Новый день, или Новые возможности: книга для молодых»; Элберта Хаббарда, выступившего со знаменитым «По­сланием к Гарсиа» на летних сборах учителей, прошедших по всей стране; Орисона Суэтта Мардена, который первым во всем потоке книг предложил «Секрет успеха», расхваленный президентами уни­верситетов, потом объяснил, как пробиться вперед, в одноименной книге, вызвавшей восхищение президента Маккинли, и, наконец, отбросив прочь все эти демократические рекомендации, прочер­тил путь, пройдя который «Каждый человек — король». Символика простого обывателя, взбирающегося на вершины, где обитает со­словие экономических королей, глубоко вплетена в текстуру аме­риканского культурного образца и, по-видимому, находит свое наи­высшее выражение в словах Эндрю Карнеги, человека, который знал, о чем говорил: «Стань королем в своих мечтах. Скажи самому себе: мое место на вершине»¹¹.

С этим позитивным акцентированием обязанности сохранять высокие цели соединен соответствующий акцент на наказании тех, кто умеряет свои амбиции. Американцев увещевают «не пасовать пе­ред трудностями», ведь в словаре американской культуры, как и в лек­сиконе молодежи, «нет слова «неудача». Призыв культуры очевиден: нельзя предаваться унынию, нельзя прекращать борьбу, нельзя по­нижать свои цели, ибо «не неудача, а скромная цель — вот что явля­ется преступлением».

Итак, культура обязывает принять три культурные аксиомы: во-первых, всем надлежит бороться за достижение одних и тех же выс­ших целей, поскольку путь к ним открыт для всех; во-вторых, теку­щая кажущаяся неудача — всего лишь остановка на пути к конечному успеху; и в-третьих, настоящая неудача состоит лишь в снижении амбиций или отказе от них.

В грубом переложении на язык психологии эти аксиомы озна­чают, во-первых, символическое вторичное подкрепление побуди­тельного стимула; во-вторых, обуздание угрозы угасания реакции посредством сопутствующего стимула; в-третьих, повышение

¹¹ Ср.: A.W. Griswold, ^ The American Cult ofSuccess (Yale University doctoral dissertation, 1933); R.O. Carlson, «Personality Schools»: A Sociological Analysis (Columbia University Master's Essay, 1948). — Примеч. автора.

253

способности мотива вызывать повторение реакций, несмотря на продолжающееся отсутствие вознаграждения.

В переложении на социологический язык эти аксиомы означают: во-первых, перенос критики среди тех, кто в силу своего положения в обществе лишен полного и равного доступа к возможностям, с соци­альной структуры на собственное Я; во-вторых, сохранение структу­ры власти в обществе путем принуждения индивидов, принадлежа­щих к низшим социальным стратам, к самоидентификации не с рав­ными себе, а с теми, кто находится на самом верху (и к кому они в конечном счете присоединятся); в-третьих, обеспечение давлений, за­ставляющих подчиниться культурному диктату неумеренных амби­ций, через угрозу неполного членства в обществе для не выполнив­ших это требование.

Именно в этих условиях и благодаря этим процессам нынешняя американская культура продолжает характеризоваться превознесени­ем богатства как основного символа успеха и отсутствием соответству­ющего акцентирования законных путей, по которым можно было бы проследовать к этой цели. Как реагируют на это индивиды, живущие в таком культурном контексте? И какие следствия имеют наши наблю­дения для доктрины, согласно которой типичной причиной девиант-ного поведения являются биологические импульсы, прорывающиеся через накладываемые культурой ограничения? Короче говоря, какие последствия для поведении людей, по-разному расположенных в соци­альной структуре, имеет культура, в которой акцентирование господ­ствующих целей успеха стало все более отделяться от эквивалентного акцентирования институционализированных процедур их достижения?

Типы индивидуального приспособления

Теперь от этих культурных образцов перейдем к рассмотрению типов приспособления индивидов в обществе, имеющем такую куль­туру. Хотя в центре нашего внимания все еще будет оставаться куль­турное и социальное происхождение различных разрядов и типов от­клоняющегося поведения, мы перенесем наше внимание с образцов культурных ценностей на типы приспособления к этим ценностям индивидов, занимающих разные позиции в социальной структуре.

Здесь мы рассмотрим пять типов приспособления. Они схематич­но представлены в следующей таблице, где (+) обозначает «приня­тие», (—) — «отвержение», а (±±) — «отвержение господствующих ценностей и замену их новыми».

254

^ Типология форм индивидуального приспособления¹²

Формы приспособления	Культурные цели	^ Институционализи­рованные средства
I. Конформность	+	+
II. Инновация	+	—
III. Ритуализм	—	+
IV. Бегство	—	—
V. Мятеж"	±	±