С. П. Поцелуев политические

Вид материала

Монография

Подобный материал:

• Политическая социализация: социально-политические основы исследования, 734.6kb.
• Лекция Политические партии и общественно-политические движения. Группы интересов, 315.64kb.
• Политические аспекты этнических конфликтов в современной европе, 294.84kb.
• Роль политического дискурса в политических изменениях: глобальный, региональный и национальный, 297.69kb.
• Германские политические партии в процессе и после объединения германии: механизмы конкуренции, 2473.69kb.
• Политические технологии в региональных избирательных процессах 23. 00. 02 Политические, 324.34kb.
• Политические технологии информационно-коммуникационного взаимодействия россии и США, 294.13kb.
• Шифр специальности, 29.75kb.
• Институциональные уровни и практики интеграции инокультурных сообществ (на примере, 439.79kb.
• Опыт Республики Казахстан в решении проблем международной безопасности и миротворчества, 715.86kb.

144

абсурдная, но все же осмысленная коммуникация. Парадиалог же строит эрзац коммуникации, ее симуляцию.

Абсурд - это драма каких-то смысловых интенций, их краха. Нонсенс же - это свободная игра форм, в нем нет серьезной, дра­матической ангажированности эмоций. Но в нем есть, правда, удовольствие от бессмыслицы - забавное, смешное поведение, в чем-то даже злое, аналогичное детско-отроческим удовольст­виям от созерцания и причинения бессмысленных разрушений, издевательств, ерничанья, глумления и прочее.

Заметим попутно, что феномен «удовольствия от бессмысли­цы», на связь которого с веселым, счастливым смехом обратил внимание проницательный ум Ницше¹, находится в прямой и глубокой связи с парадиалогическим дискурсом. На это указы­вает и анализ комического у 3. Фрейда, явно инспирированный текстом немецкого философа. Замечательно, что Фрейд подчер­кивает регрессивно-инфантильную природу смеха, проистекаю­щего из «удовольствия от бессмыслицы». Тем самым он проти­вопоставляет данный тип комизма остроумию². Впрочем, на это намекает и Ницше, называя бессмысленный смех «радостью ра­бов на празднествах сатурналий»³. Эти характеристики полно­стью согласуются с нашим анализом парадиалоговых практик, где также налицо регрессивный элемент.

С учетом указанного комизма тем более очевидно, что пара-диалог как коммуникативный нонсенс систематически наруша-

¹ «Можно даже сказать, — писал Ницше, — что почти всюду, где есть счастье,
есть и удовольствие от бессмыслицы. Выворачивание опыта наизнанку,
превращение целесообразности в бесцельное, необходимого в произволь­
ное, но притом так, что этот процесс не причиняет никакого вреда и лишь
воображается из шаловливости, доставляет наслаждение, потому что это
на мгновение освобождает нас от власти необходимого, целесообразного и
опытно данного ...». См.: Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое.
Соч.: в 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 348.

² «Человек, - по словам Фрейда, - не решается высказать бессмыслицу, но
характерная для ребенка склонность к бессмысленному, нецелесообразному
поведению оказывается прямым производным удовольствием от бессмысли­
цы. ...Слова «пьяная болтовня» и «банкетная газета» дают доказательст­
ва того, что критика, вытеснившая удовольствие от бессмыслицы, стала
уже настолько сильной, что она не может быть даже временно устранена
без токсического вспомогательного действия. ...Чрезвычайно поучительно
видеть, как с подъемом настроения уменьшаются претензии на остроумие.
Расположение духа заменяет остроумие, равно как остроумие должно стре­
миться заменить собой расположение духа, в котором проявляются прежде
запрещенные возможности наслаждения и скрытое за ними удовольствие от
бессмыслицы. См.: Фрейд 3. Остроумие и его отношение к бессознательному.
СПб.: Алетейя, 1998. С. 158-159. 3. См.: Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое... С. 348.

145

ет правила коммуникации, известные как постулаты Грайса: требование информативности, истинности, релевантности, ясно­сти изложения своих мыслей участниками коммуникации¹. К этим постулатам можно было бы добавить еще один - «постулат порядочности»: Будь справедлив по отношению к собеседнику, не старайся его обидеть, не переходи на личности, употребляй аргументы ad rem, а не ad hominem. Отсутствие этого постулата у Грайса не случайно: его максимы имеют отношение, скорее, к ценностной картине мира, чем к языковой картине реальной коммуникации. В случае парадиалога полностью выполняется не столько принцип кооперации в смысле Грайса, сколько прин­цип коммуникативного саботажа (Т. Николаева). Во всяком слу­чае, если мы и можем говорить о коммуникативной кооперации участников парадиалога, то в совершенно ином смысле, который Грайс практически не обсуждает. Проиллюстрируем на приме­рах из теледуэли Жириновского и Проханова, в чем конкретно выражается упомянутый «коммуникативный саботаж».

Возьмем первый постулат Грайса, постулат информативно­сти. Согласно этому постулату, высказывания участников диа­лога не должны содержать лишней, не относящейся к делу ин­формации. Напомним, что тема теледуэли - резолюция парла­ментской ассамблеи Совета Европы, осуждающая преступления коммунистических режимов. Можно было бы ожидать, по край­ней мере, от Проханова - как критика этой резолюции - аргу­ментированной речи, сообщений по существу.

Но с чего начинает Проханов? С красочной метафоры про «дохлого советского кита», содержащей ноль информации о под­линных мотивах поведения Жириновского, зато внушающей об­раз оппонента как «недочеловека», гада ползучего. Типичный пример подмены аргументов ad rem аргументами ad hominem. Но открывающий диалог Жириновский (и в известной мере за­дающий его тон) делает то же самое: мифический образ «при­шедших ночью» кровожадных комиссаров «в кожанках и мау­зерах, подготовленных в Германии, в Америке» дополняется бредообразной логической нелепицей об их «страшных преступ­лениях» за сто лет. Информации по существу - ноль, зато нали­цо сознательное желание задеть и оскорбить собеседника.

Возьмем второй постулат Грайса: постулат истинности, тре­бующий, чтобы участники коммуникации говорили правду, не

1. См. об этом: Падучева Е. В. Тема языковой коммуникации... С. 83-84.

146

высказывали необоснованных, тем более, ложных суждений. Для Жириновского, который частенько в одной фразе формули­рует сразу несколько логических абсурдов, этот постулат при­меним только с обратным знаком. Не лучше обстоит дело и с дискурсом Проханова. Его слабость к метафорическим образам и мифическим сюжетам также несовместима с постулатом ис­тинности, который вообще-то применим, скорее, для академи­ческого обмена мнениями.

Парадиалог также систематически нарушает и постулат ре­левантности (Говори то, что в данный момент имеет отношение к делу). Как далек этот принцип от паралогического дискурса теледуэли Жириновского и Проханова, очень хорошо показыва­ет этот фрагмент.

ПРОХАНОВ. Вы - предатель стратегический, вы предаете всех, к кому прикасаетесь!

ЖИРИНОВСКИЙ. Нет! А за что мы должны защищать Ирак?

ПРОХАНОВ. На вас Каинова печать!

ЖИРИНОВСКИЙ. За что Ирак защищать?!

ПРОХАНОВ. Вы - Иуда.

ЖИРИНОВСКИЙ. ...Взял наши танки, ракеты на 9 милли­ардов долларов, теперь ничего не отдает. Ничего.

ПРОХАНОВ. Защищайте благодетелей своих!

ЖИРИНОВСКИЙ. Может, еще Киев защищать? Киев тоже защищать?!

ПРОХАНОВ. Киев надо брать так, как его брала первая кон­ная армия.

Этот пример также очень хорошо показывает прагматиче­скую абсурдность самого общения в парадиалоге, где «со-бе-седники» таковыми вообще не являются. Для каждого из них «некто другой» выступает в роли спорадического стимула для саморазвертывания автокоммуникативного по сути дискурса. Это напоминает разговор с воображаемыми собеседниками во сне или в бреду. Правда, в отличие от последних, парадиалог, особенно политический, имеет дело с реальным противником, которого нужно подавить речевыми средствами.

В парадиалоге мы видим не просто злоупотребление аргу­ментами ad hominem, не просто стремление унизить, оскорбить собеседника, реализуемое лексическими средствами непрямой передачи смысла; налицо огульные обвинения, грубая брань и взаимные оскорбления как будто солидных людей. Так, Проха-

147

нов не затрудняет себя лишними объяснениями, а прямо гово­рит своему визави: «Вы — Геббельс!», «Вы живете на дотации врагов России», «Вы - Иуда!», «Вы - предатель стратегический». Жириновский тоже в долгу не остается: «Вы — лжец!», «ВЫ — сумасшедший!», «ВЫ - террорист-одиночка!», «ВЫ - кучка не­добитых коммунистов!», «ВЫ - мерзавцы и негодяи, будьте ВЫ прокляты, мерзавцы!».

Но - какой милый парадокс: все эти страшные оскорбления ничего страшного не вызывают. Публика хохочет. Жириновский оскорбляет, а Проханов не оскорбляется; Проханов пугает, а Жириновскому не страшно. Где-то мы это уже видели. Конечно же, это очень похоже на любой фиктивный дискурс. Это - тот мир нонсенса, с которым сталкивается кэрролловская Алиса в «стране чудес». Но только вот у Кэрролла речь идет о сказке-сне маленькой девочки, а у нас - о взрослых дядях с политическим статусом, общающихся наяву и на глазах миллионов телезрите­лей. А это рождает подозрение: не является ли разыгрываемая перед зрителем «страна чудес» на самом деле «страной дураков» из совсем другой сказки?

2.2.4. Коммуникативные типы парадиалога

Эта комедия продолжается, и мы в ней участвуем.

В. В. Жириновский Выступление в Госдуме 27.04.1994

Можно ли считать парадиалогом разговор, в котором один из участников симулирует диалог, а другой пытается его постро­ить? Как, например, в случае разговора Проханова и Янова, или Жириновского с каким-либо серьезным политиком в Думе? По нашему мнению, да. Это мы считаем одним из двух основных жанров парадиалога, а именно абсурдистским парадиалогом в отличие от нонсенсного парадиалога. Поясним эту несколько искусственную терминологию.

Представим себе, что два собеседника искренно пытаются, но не могут выстроить диалог. В этом случае он может оказаться абсурдным диалогом, но он не будет парадиалогом. Еще раз это зафиксируем: вполне возможно взаимопонимание собеседников относительно отсутствия взаимного понимания предмета разго-


148

вора. Или выражаясь иначе: антагонизм позиций может вести не к парадиалогу, а к абсурдности диалога. Такой (абсурдный) диалог мы будем также называть неудачным диалогом, имея в виду многозначность этого термина.

Здесь имеет смысл ввести несколько дистинкций. Во-первых, как мы видели это выше у французского лингвиста Ф. Жака, есть смысл различать между правильными и неправильными диалогами. Под неправильными мы понимаем все диалоги, ко­торые ведут к формулировке семантических и прагматических бессмыслиц. О них мы говорили выше. Таким образом, непра­вильность есть для нас в широком смысле лингвистическая (се­миотическая) категория.

В класс неправильных диалогов попадают как абсурдные (неудачные) диалоги, так и парадиалоги. От абсурдного диалога парадиалог отличается беспредметностью установок его участ­ников. Другими словами, здесь не выполняется одно из главных условий нормального диалога - установка участников коммуни­кации на поиск истины, на рассмотрение сути дела.

В отношении парадиалогов мы предлагаем еще одну дис-тинкцию. Если хотя бы один из собеседников настроен на бес­предметный разговор, мы имеем парадиалог, а именно, абсур­дистский парадиалог. Он предполагает, что другой участник преследует предметную стратегию разговора, настроен на диа­лог. И вся интрига такого парадиалога - крушение этой его интенции, сведение ее к абсурду. Как правило, эта парадиало-гическая «трагедия» предполагает реальную коммуникативную ситуацию, но нельзя исключить и возможность собеседника с предметной установкой в фиктивной ситуации (к примеру, ког­да он не знает о ее фиктивном статусе).

Абсурдность парадиалогу может задаваться и в другой фор­ме: семантической абсурдностью темы-проблемы (к примеру, когда Е. Киселев на НТВ в середине 90-х гг. мучался вопро­сом: какая из ветвей дома Романовых действительно претендует на российский престол?) или ее прагматической абсурдностью (разговор о «правовой политике» с пробравшимися во власть криминальными авторитетами), или нелепостью коммуника­тивной рамки диалога (обсуждение в стенах Госдумы вопросов, не относящихся к ее компетенции, чем были полны думские речи Жириновского и Марычева). Во всех этих случаях имеет место (по крайней мере, у части коммуникантов) предметная установка на диалог, но она сводится к абсурду. Здесь всегда

149

имеет место - так или иначе, необязательно в форме доказа­тельства или даже вербальной форме - операция reductio ad absurdum.

Такая операция предполагает предметность самой коммуника­ции. Под предметной коммуникацией мы подразумеваем комму­никацию вокруг тем, проблем, вопросов, интересов и т. д., сущест­вующих независимо от коммуникантов и процесса их коммуника­ции. Фиктивная коммуникация оперирует с предметами, статус которых маркирован как вымысел или является неопределенным. Неопределенным в том смысле, что собеседникам не интересно, каков действительный онтологический статус темы (предмета) их разговора¹.

В отличие от абсурдистского, нонсенсный парадиалог как правило имеет место в фиктивной коммуникации (телешоу В. Соловьева - типичный пример). Но можно вполне предста­вить себе парадиалогический нонсенс и в серьезном (по опре­делению) коммуникативном обрамлении (как, например, в рос­сийской Государственной Думе). Главной отличительной чертой парадиалогического нонсенса выступает здесь беспредметность интенций участников разговора. Однако очевидно, что когда оба или много участников коммуникации преследуют беспредмет­ные установки, это косвенно характеризует и общие рамочные условия их общения (в данном случае - парламент страны). Ре­альное, как известно, не всегда так реально, как оно мнит. В этом смысле удельный вес парадиалогов в рамках данного по­литического института может с большой точностью показать, каков его реальный властный статус.

Резюмируя, можно сказать так: достаточно, чтобы один из участников разговора имел беспредметную установку, чтобы имел место парадиалог. С другой стороны, если хотя бы один из участников разговора имеет предметную установку, парадиа­лог никогда не будет коммуникативным нонсенсом, но только абсурдом.

Различие между абсурдистским и нонсенсным парадиалогом является квазижанровым различием, отдаленно напоминаю-


¹ Разумеется, этим мы упрощаем ситуацию, ибо различие фиктивного и реального - вопрос особый, имеющий не только долгую историю в филосо­фии (как, например, вопрос о фиктивных объектах в феноменологии), но также и крайне актуальный сегодня в целом ряде наук, в связи с проблема­тичным онтологическим статусом виртуальных объектов. Эти вопросы мы здесь специально обсуждать не будем, хотя весь комплекс связанных с этим сюжетов играет важную роль и в сфере политической коммуникации.


150

щим различие между трагедией и комедией. Но более близкий нам аналог этой дистинкции - вводимое П. Бурдье различие между «истинно ложными» и «ложно истинными» теледеба­тами. Первый тип дебатов, как их описывает французский социолог, явно обнаруживает черты легковесного, непринуж­денного нонсенса. Это тот случай, когда политики, которые «друг друга хорошо знают, которые вместе обедают и ужи­нают», разыгрывают перед публикой спектакль политической конфронтации по какому-либо, причем необязательно реаль­ному, вопросу. Этим они занимаются почти как профессио­нальные актеры, по всем правилам театрального искусства. Их деятельность на телевидении позволяет себя описывать в артистических терминах: сцена, закулисье, концерты, гастро­ли, поклонники и т. п. Причем любопытно, что Бурдье указы­вает на тесную связь реального поведения этих политических артистов с виртуальным поведением их двойников в переда­че «Куклы» французского ТВ, прямой аналог которой стали «Куклы» российского «НТВ» 90-х гг.¹

В отличие от «истинно ложных» диалогов, ложных даже по внешним своим признакам, описываемый Бурдье тип «ложно истинных» дебатов обнаруживает сходство с абсурдистскими парадиалогами. Внешне они кажутся настоящими диалогами. В них могут участвовать солидные люди, не без предметной ус­тановки на разговор, даже тема дебатов может быть реальной и реально конфликтной. Но это не спасает «ложно истинные» дебаты от их статуса пара- или псевдодиалога.

В качестве главных причин этой ложности Бурдье называет то, что относится к общей беспредметности их коммуникатив­ной рамки - «серию операций цензуры»². Эта цензура осуще­ствляется коммуникативным доминированием ведущего, его правом давать и отбирать слово, менять тему разговора и т. д., а также заранее подготовленным сценарием беседы и драматурги­ческим сообщничеством ее участников, что не оставляет места для «для импровизации, для свободы необузданного, слишком рискованного для ведущего и его передачи, слова»³. В этом же направлении работает и «логика языковой игры», свойственной самому жанру ток-шоу: это должна быть «демократическая дис-

1. Вурдье П. О телевидении // О телевидении и журналистике. М.: Фонд «Прагма­тика культуры», Институт экспериментальной социологии, 2002. С. 46-47. 2. Там же. С. 48 и далее. 3. Там же. С. 52.

151

куссия, представляемая как бой на ринге: в ней должен быть герой, злодей, схватка между ними» и т. д.¹

Еще одним аналогом вводимого нами различия между аб­сурдистским и нонсенсным парадиалогом является различие между литературой нонсенса и абсурда, которое проводят неко­торые зарубежные и отечественные авторы.

Так, Е. Падучева при анализе сказок Л. Кэрролла замечает, что «при всех многочисленных схождениях нонсенса и абсурда (в обоих случаях язык выдвигается в центр внимания.., ком­муникация оказывается одной из ведущих тем..., тема дефект­ной коммуникации связана с проблематикой тождества героя самому себе...) имеется и существенное различие, состоящее в том, что у Кэрролла дефектная коммуникация имеет фоном аб­солютную психологическую нормальность - быть может, даже нормативность поведения героев (по крайней мере, главного ге­роя - Алисы). Тем самым у героев Кэрролла источники ком­муникативных затруднений обычно чисто языковые, так что собственно лингвистические аспекты коммуникации предстают в более чистом виде»². Другими словами, Падучева связывает литературу абсурда, в отличие от литературы нонсенса, с пато­логиями и аномалиями более широкого по сравнению с речью контекста.

Сходную точку зрения развивает голландский филолог и ли­тературовед Вим Тиггес. «В нонсенсе, - пишет он, - язык творит реальность, а в абсурде язык репрезентирует бессмысленную реальность»³. Наиболее точно, на наш взгляд, специфику нон-сенсного дискурса, в том числе и парадиалогического нонсенса, выразил в своей неопубликованной диссертации немецкий фи­лолог Р. Гильдебрандт: «Нонсенс есть по сути своей алогичная и эмоционально индифферентная форма проявления литературно­го комизма, в которой особенности английского национального юмора проявляются в нетенденциозной, творческой игре, и ко­торая посредством дистанцирующего отчуждения и комических речевых эффектов стремится достичь эстетического удовольст­вия без эмоциональных обязательств (Engagement)»⁴.

¹ Там же. С. 53.

² Падучева Е. В. Тема языковой коммуникации... С. 77-78.

³ Tigges W. An Anatomy of Literary Nonsense. Amsterdam: Rodopi, 1988.
P. 128.

⁴ См.: Hildebrandt R. (1962). Nonsense-Aspekte der englischen Kinderliteratur.
Цит. по: Tigges W. An Anatomy of Literary Nonsense... P. 18.


152

Разумеется, упомянутые Гильдебрандтом «особенности анг­лийского национального юмора» можно без натяжек обобщить _с учетом, например, русской традиции обернутое¹. Ключевым здесь остается понятие «engagement», которое у И. Гофмана, как мы видели, играет важнейшую роль в создании духа раз­говора. Отсутствие этого элемента ведет к утрате и того духа, что ментально скрепляет партнеров по настоящему диалогу. От­сутствие серьезной эмоциональной вовлеченности есть один из верных признаков парадиалогического нонсенса.

Конечно, приведенные здесь характеристики парадиалогическо­го абсурда и нонсенса требуют уточнений. Но нам представля­ется, что независимо от того, как точно мы проводим это раз­личение, главными критериями основных типов ненормальных диалогов (абсурдных диалогов и парадиалогов) являются два:

• интенции, намерения участников общения (имеется или
  нет предметная установка);
  
• онтологический статус коммуникативной ситуации (пред­
  метная или фиктивная ситуация).
  

2.2.5. Парадиалогический абсурд и нонсенс: анализ случаев

Посмотрим теперь, насколько наши отвлеченные рассужде­ния об основных типах покрываются реальными случаями.

Мы указали, что для абсурдных диалогов характерна пред­метно-диалогическая установка партнеров с дефицитом ресур­сов для взаимопонимания в реальной коммуникативной ситуа­ции. Причины дефицитов такого рода могут лежать как в самих собеседниках (в их неспособности пойти друг другу навстречу), так и в объективных факторах ситуации. Возьмем для примера фрагмент диалога директора Федеральной службы контрразвед­ки С. В. Степашина с депутатом Логиновым Е. Ю. на заседании Думы от 27.04.1994:

ЛОГИНОВ. ...хотелось бы задать такой вопрос: какой ин­формацией располагает Федеральная служба контрразведки о «Бейтаре», военизированной организации еврейских национа­листов?

1. О родстве этих традиций (еще плохо исследованном), см.: Aage A. Hansen-Love. Paradoxien des Endlichen. Unsinnsfiguren im Kunstdenken der russischen Dichter des Absurden // Wiener Slawistischer Almanach. 1999. № 44. S. 125-183, 153.

153

СТЕПАШИН. Точно такой же, как и о других военизирован­ных формированиях, противоположных «Бейтару».

ЛОГИНОВ. Я не спрашиваю, кто кому противоположен. Все дело в том, что, скажем, о других фашистских организациях мы можем получить обширнейшую информацию в средствах массовой информации. Почему-то об этой организации стара­тельно умалчивается в средствах массовой информации, на те­левидении и так далее. Я задаю этот вопрос, потому что мне, может быть, не представится другой возможности задать его Вам лично.

СТЕПАШИН. Я ответил Вам. Да, мы обладаем информаци­ей по этой и по другим организациям. Ваш вопрос - к средст­вам массовой информации, пожалуйста, не мне.

ЛОГИНОВ. Нет, вопрос к Вам.

СТЕПАШИН. Я Вам ответил¹.

Логическая схема этого диалога содержит контрадикторное противоречие, тавтологию и парадокс. Степашин не дает содер­жательного ответа на вопрос Логинова. Когда же его оппонент констатирует отсутствие ответа, Степашин утверждает противо­положный тезис: я Вам ответил. Степашин формулирует поло­жение: не ко мне вопрос. Логинов формулирует его отрицание: вопрос к Вам. Налицо две контрадикции. Одновременно Степа­шин формулирует тавтологию: мой ответ есть мой ответ². Нако­нец, он подразумевает под ответом произнесение определенных слов в качестве ответа, а его оппонент — ответ по существу. Сте­пашин, тем самым, формулирует семантический парадокс, сме­шивая два уровня языка. Такая логическая структура дискурса характерна для абсурдных диалогов. Но это есть все же диалог, а не парадиалог.

Чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на игру содер­жащихся в нем импликатур. При всей внешней конфронтацион-ности, этот диалог обнаруживает согласие на уровне некоторых принципиальных пресуппозиций: «Бейтар» - экстремистская организация; в стране действуют несколько противоположных

¹ Государственная Дума: стенограмма заседаний. 6-27 апреля 1994. М.: Рес­
публика, 1995. Т. 4. С. 906.

² Тавтологии есть часть бессмысленного дискурса. Витгенштейн преобразовы­
вал их в контрадикторные противоречия, считая и то, и другое бессмыслен­
ными предложениями: «У тавтологии нет истинностных условий, ибо
она безусловно истинна, противоречие же не истинно ни при каких
условиях»: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философские
работы. М.: Гнозис, 1994. С. 33.