И. Т. Касавин, С. П. Щавелев

Вид материала

Анализ

Содержание 3. Психология повседневности 3.1. Психологические подходы к анализу повседневного знания 3.2. Приключения в мире техники 3.3. “Цивилизация юзеров” 3. «Общество риска» Общее понятие риска

Подобный материал:

• И. Т. Касавин Текст, дискурс, контекст, 7113.44kb.
• Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования, 8237.33kb.

^

3. Психология повседневности

Для классической психологии XIX – начала XX вв., пусть даже привлекшей внимание к феномену бессознательного, приоритет рационально-рефлексивной стороны сознания был общим местом. Интроспекционизм Вундта и вюрцбургской школы психологии мышления, геометризм гештальтистов, «Эго» Фрейда – все это феномены одного ряда, характеризующие сциентистскую линию в психологии. Донаучное, повседневное сознание, de facto являясь неизбежным предметом психологических исследований, рассматривалось вместе с тем как принципиально несовершенное, требующее очищения, прояснения, усовершенствования с помощью рефлексии и науки. Поворот к анализу повседневности как нередуцируемого, самоценного феномена в рамках психологической науки представляет собой общую тенденцию второй половины ХХ века. Этот поворот обусловлен кризисом абстрактных подходов, в которых предметом является изолированный индивид, противопоставленный научному методу его исследования. Среди ученых растет осознание того, что “настоящий, живой, исторический человек” встречается лишь в повседневной жизни, в мире повседневности. Однако в этом мире мы обнаруживаем самих себя чисто феноменально, ориентируясь во времени, работая, удовлетворяя свои потребности и переживая разочарования, в еде, сне, любви, творчестве. Этот феноменальный аспект повседневности во многом и до сих пор рассматривается как условие, делающее собственно научное исследование невозможным.

И здесь же мы сталкиваемся с двусмысленностью термина “Alltagspsychologie”, „everyday psychology“ (психология повседневности, повседневная психология). Идет ли здесь речь об анализе повседневного сознания и поведения психологическими методами, используемыми в гештальтпсихологии, функционализме, гуманистической психологии, когнитивной психологии и т.п.? Или имеется в виду использование в психологии обыденных представлений, историй, ситуаций для построения собственно психологических теоретических конструкций, аргументации, иллюстрации и пр.?

Это различие не проводится психологами последовательно, но так или иначе они понимают, что повседневность как объект накладывает определенные требования и на методологический инструментарий, изменяя содержание и направленность психологического исследования. Это в любом случае уже не “научная”, “лабораторная”, “экспериментальная”, а феноменологическая, биографическая, полевая психология. Каким же в таком случае оказывается ее предмет? Попробуем выделить его основные параметры.

1. Поле повседневности – отрезок жизни, ограниченный социальными, биографическими, биологическими, экологическими факторами.

2. Повседневность проявляется в этом отрезке жизни как обусловленная не отдельным событием, но социальной, психической или физической ситуацией, с которой сталкивается индивид или группа.

3. Повседневность – это не какой-то единственный объективный мир, но доступный всем мир опыта, проявляющийся в многообразии частично пересекающихся субъективных миров.

4. Повседневность – это сохранение единой формы в процессе изменения, повторение сходного через близкие по значению перерывы. Это в значительной мере проблема времени (в биологическом, астрономическом, социальном контексте), проблема жизненных ритмов.

5. Повседневная жизнь, или повседневный опыт – это смысловая связь переживаний, относящихся к настоящему моменту и обусловленных разными типами, или “темами” (мыслями, надеждами, страхами) психических процессов и структур²³⁶, вытекающими из биографии человека.

По мнению последних авторов, психология повседневности как дисциплина обладает своей спецификой. Она не может опираться только на рефлексию, несводима к социально-научной биографике и стоит за пределами как “идиографической”, так и “номотетической” психологии. Это своего рода “альтернативная психология”, в основе которой лежат “полуструктурированные интервью”, показывающие реальность повседневных переживаний, дающие феноменологическое описание повседневности. Психология повседневности солидаризируется с интенцией Ю. Хабермаса, утверждавшего, что исследование повседневности должно внести вклад в ее гуманизацию²³⁷, показать, что она представляет собой не “заброшенность”, но “исполненность” бытия.

Вопрос о соотношении повседневности с рефлексией, выносимый феноменологическим подходом на периферию, вместе с тем обнаруживает свою значимость. Так, В. Зальбер, обращаясь не без влияния феноменологии к анализу проблемы скуки, показывает, что скука представляет собой не просто потерю времени, временную дыру, когда ничего или почти ничего не происходит. Скука – продуктивный процесс столкновения повседневной жизни с сознанием при помощи рефлексией о ней. Она может приводить к выдающимся творческим результатам. И напротив, моделирование и провоцирование творчества состоит в создании условий “дистанциирования” (аналогичных скуке) от повседневности, когда последняя ставится под вопрос, когда обнажаются повседневные проблемы, обычно скрывающиеся от рефлексии. Повседневность не хочет знать о себе так много, как это может дать критическая рефлексия; и само сознание не желает знать о себе столько, сколько дает ситуация его дистанциирования от повседневности²³⁸.

Поэтому психологический анализ повседневности не может обойтись без анализа рефлексивных текстов, а также без рефлексии как метода научного исследования.

И обыденное, и научное знание являются социальными конструкциями, причем первое является исходным пунктом при формулировке второго. Оба представляют собой версии мира и текста, в которых опыт и социальные процессы представлены как мимесис, подражание. Оно вводится здесь в качестве принципа представления, конструирования и интерпретации опыта и изменения в повседневном знании и науке. Повседневное знание становится в таком случае не только основой социальных наук, но и составной частью, исходным и конечным пунктом всякого научного исследования, полагает У. Флик²³⁹.

Для социальных наук основной интерес анализа повседневного знания лежит в сфере сравнения науки и повседневности. Среди многообразных проблем, возникающих в контексте этого рассмотрения, мы выделим следующие.

Во-первых, что дает анализ повседневности для понимания науки²⁴⁰? Здесь идет речь о перспективе “открытия повседневности для науки” – каким образом субъективные теории, культурные модели и прочие повседневно-когнитивные образования могут служить прототипами научных форм познания, каким образом наука видоизменяет и потребляет эти протонаучные формы. Примерно в этом смысле Л.С. Выготский говорил о «наивной психологии» и «наивной физике» как этапе психического развития ребенка²⁴¹.

Во-вторых, как оповседневливание результатов научного познания обеспечивает его обыденную релевантность²⁴²? В данном случае мы имеем дело с перспективой “открытия науки в сфере повседневности”, с исследованием т.н. социальных репрезентаций.

И наконец, собственно эпистемологические ракурсы рассмотрения: насколько наука основана на повседневном знании или здравом смысле²⁴³; насколько она в состоянии (или должна) выйти за его пределы²⁴⁴; насколько употребление обыденных понятий для формулировки научных проблем и результатов препятствует научному обоснованию знания²⁴⁵.

В первом случае обсуждается перспектива “открытия повседневности в самой науке”, что наиболее ясно проговаривается в социально-психологической критике теории; и во втором случае предметом выступает “перспектива открытий в науке вопреки повседневности” в контексте эпистемологических дискуссий в когнитивных науках²⁴⁶: критикуя Черчланда и Штиха, Брунер заявляет: “Психология повседневности должна быть объяснена, а не отброшена”.

^

3.1. Психологические подходы к анализу повседневного знания

В психологии получил распространение подход, согласно которому повседневное знание рассматривается как индивидуально-когнитивная совокупность сознания. Типичной в этом контексте является теория личностных конструктов как важнейших составных частей повседневного знания²⁴⁷. Задача Келли состоит в том, чтобы психологические объяснения деятельности оказали влияние на обыденное знание субъекта деятельности. И напротив, Хайдер в традиции Шюца защищает тезис о том, что самой научной психологии есть чему поучиться у психологии здравого смысла. Центральный пункт его концепции это тезис “Язык как понятийный инструмент”²⁴⁸ и система понятий, “которая лежит в основе коммуникативного поведения”²⁴⁹.

В этих исследованиях были сформулированы идеи иерархического порядка повседневного знания, его структурно-понятийной природы, структурирования деятельности с помощью личностных конструктов. В дальнейшем это приводит к понятию “субъективной теории”.

2. Подход, использующий понятие «субъективной теории», предполагает, что индивидуальное повседневное знание рассматривается как специфическая квазитеория. Согласно Гробену и Шееле, субъективные теории – это “агрегат (актуализируемых) знаний о себе и о мире с присущей ему (пусть имплицитно) аргументативной структурой, которая позволяет (хотя бы частично) осуществлять экспликацию или реконструкцию параллельно научным теориям”²⁵⁰. Они встречаются в сферах, отличающихся спецификой темы, деятельности и профессии. Их изучение концентрируется на уровне индивидуального сознания, при этом специфика человеческого мышления рассматривается вне аналогий с (технической) обработкой информации и почти ничего не дает для понимания социального производства знания или его социального распределения. При этом факту заимствования повседневностью знания из науки не придается значения.

3. Подход с применением понятия «культурной модели» трактует повседневное знание как культурно-когнитивное единство. Лингвистика и антропология давно занимается культурной трансляцией и распределением знания²⁵¹, рассматривая повседневное знание как относительно упорядоченную совокупность сознательного мышления, а не просто то, что знает всякий нормальный человек. Это не непосредственная примитивная эмпирия, но ее определенный уровень обработки и оценки. Помимо этого, культурные модели включают определенные “культурные схемы”, которые “отражают не только мир физических объектов и событий, но и столь же абстрактные миры социальных интеракций, дискурсов и даже лексических значений”²⁵². Реконструкция словесных выражений является в данном случае способом анализа повседневности как культурно-когнитивной модели, отражающей определенную реальность (в отличие от категорий культуры, которые эту реальность задают). Исходя из философии языка (Э. Энском, Дж. Серль), этот подход фокусируется на культуре как области распространения знания. Он тематизирует социальное производство знания, но не направлен на его специальный анализ; ставит задачу понять специфику человеческого мышления по аналогии с компьютерной обработкой информации, но не рассматривает вопрос о трансляции содеражаний из науки в повседневное знание.

4. Подход, формулирующий понятие «социальной репрезентации», направлен на анализ социального производства, распределения и трансформации повседневного знания. Данный подход предполагает дополнение общепсихологического инструментария социально-психологическим. Исходным пунктом анализа являются повседневные процессы понимания и построения понятий и их роль в процессе конструирования реальности с помощью повседневного субъекта. Социальные репрезентации – это “специфические феномены, которые относятся к особому типу понимания и коммуникации, – к тому, что создает как реальность, так и повседневное знание”²⁵³. В отличие от субъективных теорий социальные репрезентации не ограничиваются индивидуальным знанием. В большей степени они имеют отношение к социальному, специфическому для группы знанию. В отличие от культурных моделей понятие социальных репрезентаций не сводит все знание и мышление к узким понятиям когнитивности и схематизма. В большей степени они относятся к тому, как мыслит общество, как конструируется реальность социальными средствами, какие социальные связи и функции несет в себе знание.

С этой точки зрения можно обнаружить базисные мировоззренческие схемы в произвольно взятых пословицах и поговорках – кристаллизациях обыденного сознания. Так, повседневную реальность можно иронически категоризировать в определенных онтологических высказываниях: «все политики – лгуны, а все бизнесмены – воры» (критическая социальная теория); «своя рубашка ближе к телу», «моя хата с краю», «в гостях хорошо, а дома лучше» (теория собственных мест); «яблоко от яблони недалеко падает» (эволюционная теория), «без труда не выловишь рыбки из пруда» (теория причинности); «тише едешь – дальше будешь», «вода камень точит» (динамика); «под стоячий камень вода не течет» (статика); «всему свое время» (теория относительности времени); «жизнь прожить – не поле перейти» (теория относительности пространства).

Обычное право и мораль, со своей стороны, находит выражение в известных нормативно-ценностных высказываниях: «око за око, зуб за зуб», «ты мне, я тебе» (принцип обмена); «кесарю кесарево, а Богу Богово» (принцип социальных ролей); «всем сестрам по серьгам», «от трудов праведных не нажить палат каменных», «кто правдой живет, тот добро наживет» (теория справедливости); «от сумы да тюрьмы не зарекайся» (теория всеобщей греховности); «стерпится - слюбится» (теория терпения); «лучше синица в руке, чем журавль в небе» (теория риска).

Природа самого обыденного опыта также обобщается в определенных квазиэмпирических теориях: «на чужих ошибках не учатся» (опыт как неповторимое); «повторение – мать учения», «если бы юность знала, а старость могла» (опыт как накопление); «имеющий уши да услышит», «голодное ухо к учению глухо», «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» (опыт как чувственная способность).

Наконец, в поговорках мы обнаруживаем то, что можно назвать «логикой здравого смысла»: «мнения разнятся», «на каждый роток не накинешь платок» (правило многообразия); «не судите и не судимы будете»; «что в лоб, что по лбу» (правило тождества); «у всякого Павла своя правда» (правило относительности).

В социальных репрезентациях представлены, таким образом, определенные обыденные обобщения по самым разным аспектам социального бытия человека. Их специфической чертой является, однако, то, что они выступают в общезначимой форме, казалось бы, не имеющей отношения к некоторой конкретной социальности. В силу этого создается известное впечатление, будто бы обыденное сознание свойственно всем людям безотносительно эпохи, страны, нации, класса, вероисповедания, образования и пр. И только целенаправленный анализ способен вскрыть в совокупности обыденной мудрости те многообразные и противоречивые социальные детерминации, которые результируются в той или иной «повседневной теории».

По мысли уже цитированного немецкого психолога У. Флика, понятие социальной репрезентации целесообразно использовать, среди прочего, для анализа взаимоотношения повседневности и техники, чем по сути и посвящена вся его книга. В итоге понятие социальной репрезентации практически заменяет понятие повседневного знания. При этом он различает между некоторым “твердым ядром” и формами его социального распределения в обществе (по возрастным, профессиональным, культурным признакам).

“Твердое ядро” социальной репрезентации техники состоит из ее дефиниции (относительно независимо от группы и контекста), из представлений о доступе к ней, об ее применении и об его последствиях. Так, доступ к технике (заметим, автор не подвергает сомнению саму возможность доступа к технике, поскольку молчаливо ограничивается высокоразвитыми странами, а в России десять лет тому назад и микроволновка была в новинку) флуктуирует между удачным и неудачным, причем оба варианта оказывают существенное значение на отношения в семье. В повседневной дефиниции техники ей приписываются свойства “быть средством”, “использоваться” и “отчуждать”, при этом она типизируется с точки зрения функций, потребительских свойств и способа применения. Способ применения техники в домашнем хозяйстве, в быту как облегчает жизнь, так и доставляет определенные хлопоты, но техника становится неизбежным фактом и даже условием повседневности. Оценка применения техники в повседневном сознании связывает ее с прогрессом, придает значение ее потребительским свойствам, показывает привязанность человека к привычным, пусть даже морально устаревшим техническим средствам на фоне того, что реклама и рынок требуют от человека приобретения все новых и более совершенных технических средств. Наконец, последствия применения техники обнаруживают радикальные изменения трудового процесса, социальных отношений и отношения человека к природе.

Все эти основные параметры восприятия техники распределяются по-разному в профессиональных группах. Автор выбирает три тест-группы: компьютерщиков, учителей и ученых-гуманитариев, реакции которых можно спрогнозировать с высокой точностью и без проводимых автором опросов, поэтому мы не будем уделять этому специального внимания. Ограничимся лишь некоторыми суммарными замечаниями.

Интерес к технике опосредован знакомством с ней и пониманием основных способов ее функционирования и использования. Поэтому и ее положительная оценка прямо вытекает из уровня технической грамотности. И, напротив, чисто внешнее, инструментально-игровое и рекламно-рыночное восприятие техники постоянно наталкивается на ее сложность и неуправляемость, приводит к негативной оценке тех изменений в обществе, в семье, в отношении человека к природе, за которые ответственна техника. Любопытно, что дети, чья социализация с самого начала связана с техникой, практически полностью разделяют точку зрения компьютерщиков, отличаясь в этом от учителей и ученых-гуманитариев. Дети в отличие от взрослых, правда, не способны осознать, что техника всегда несет с собой утраты как личностного и социального свойства, так и в аспекте замедления научного прогресса. Последний лишается такого мощного стимула как удовлетворение человеческих потребностей (техника удовлетворяет их с большим опережением) и становится вновь, как это было еще в 17-18 вв., чистым поиском нового знания – со всеми вытекающими из этого последствиями.
^

3.2. Приключения в мире техники

Повествования о приключениях всегда привлекали внимание тех людей, которые были далеки от них. Так, романы о далеких странах, рискованных путешествиях, пиратах, ковбоях, золотоискателях, военных и сегодня являются популярным чтивом и составляют сюжеты триллеров и боевиков, соответствующих рекламно-туристических проспектов. Любовные романы, иллюстрированные и эротические журналы, реклама косметики, одежды, украшений – другой тип путешествий, в ходе которых читатель как бы знакомится с красивыми людьми и предметами и переживает волнующие отношения с ними. Подобная виртуалистика распространяется сегодня все в большей мере на технику. Люди запоем читают и перечитывают технические описания кухонных приборов и автомобилей, фенов и телевизоров, кондиционеров и обогревателей, компьютеров и сотовых телефонов. Они путешествуют по магазинам, сравнивая цены и возможности приборов, размеры и цвета, покупают и возвращают, ремонтируют по гарантии, по знакомству и самостоятельно, перепродают, выбрасывают на свалку и со свалки тащат домой.

Общение с техникой явно выходит на первый план по сравнению с общением между людьми или с природой, в особенности, если учесть, что два последних типа общения также почти невозможны вне технических средств. Мы только и делаем, что переходим от компьютера к телефону, а от него – к телевизору, а выходя на улицу, не в состоянии обойтись без автобуса, трамвая, метро, личного автомобиля, мобильного телефона, транзистора, велосипеда, роликов, детской коляски... При этом роль средства порой отходит для техники на второй план: телевизор, телефон, машина, компьютер становятся ценностью сами по себе, как бы независимо от того, насколько они помогают общению людей между собой или с природой. По телевизору мы смотрим передачи о самих тележурналистах; телефон играет нам встроенную в него электронную музыку; мойка, заправка, покупка запчастей и ремонт машины, разговоры на эту тему отнимают значительно больше времени, чем машина его экономит. А компьютер, возможности которого опережают потребности рядового пользователя на годы, а то и десятилетия вперед?
^

3.3. “Цивилизация юзеров”

Вершиной информационной революции нашего времени сегодня объявляется Интернет, который многими рассматривается как едва ли не главное открытие ХХ века, принципиально расширяющее человеческие возможности. О каких же возможностях идет речь? В первую очередь это возможности общения. Привычные средства связи – телефон, почта, телеграф – медленнее и дороже интернетовского мейла и телефона. Но попробуем пойти дальше и задать вопрос о качестве этого общения и его субъектах. Для человека, лишенного семьи и живого общения с друзьями, обремененного физическим недугом Интернет – несомненная находка, дающая ему выход в мир. Он также помогает поддерживать общение с близкими людьми, если эти близкие вообще в наличии. Все остальное, что предлагает Интернет желающему общаться человеку, не выходит за пределы того, что уже известно нам из практики «pen friends» – дружбы по переписке, которой увлекалась наша молодежь с начала 60х годов ХХ в. в отсутствие возможности ездить по миру. Для тех же, кто мог свободно передвигаться, практика «pen friends» была в основном способом организации дешевого туризма. Из этого редко вырастало что-то большее; и сегодня Интернет тоже позволяет быстро завязывать и столь же быстро заканчивать анонимные знакомства, которые ни к чему не обязывают и едва ли способны перерасти во что-то большее, оставаясь в рамках Интернета.

Любой нормальный молодой человек, не говоря уж о старших поколениях, может спросить себя: стало ли у меня больше друзей благодаря Интернету? И ответ, как правило, будет отрицательным, и слабо Богу! Виртуальный друг редко становится другом реальным. Общение, как правило, неотделимо от деятельности, и потому заинтересованные и устойчивые связи приобретаются во дворе, в школе, в университете, на работе – в сфере живого, т.е. погруженного в деятельность общения.

Однако аргументы в пользу «Интернет-революции» подчеркивают живой (онлайновый, интерактивный) характер виртуального общения, отличающий его от пассивного восприятия информации по радио и телевидению. И здесь мы вновь забываем наше совсем недавнее прошлое – 60е годы, годы повального увлечения радиоделом. Едва ли не каждый мальчишка в те годы одержимо собирал приемники то ли дома, то ли в школе или в радиотехническом кружке, обменивался с друзьями транзисторами, сопротивлениями и схемами. Многие стали серьезными радиолюбителями со своими частотами и позывными, и еще не скоро их радиостанции заменят спутниковые телефоны. Другие конструировали передатчики нелегально; я помню, как еще пятиклассником стоял на стреме у окна, выслеживая радиопеленгатор, обычно появлявшийся из-за одного и того же угла, когда мой более искушенный в радиоделе приятель на несколько минут выходил в эфир.

Сравнивая своего сына с тем пятиклассником, я обнаруживаю, что творческого начала в тогдашнем юном радиолюбителе было значительно больше, чем в современном молодом пользователе Интернета. Тот открывал для себя труднодоступную новизну; этот же в основном утилитарен. Он смотрит новости, покупает новый велосипед и продает старый мобильник, изредка заходит в тот или иной чат, когда ничего не хочется делать. Однако он немедленно выключит компьютер, если приятели позовут его играть в футбол или девушка предложит пойти в кино.

В чем корень, сердцевина всех аргументов в пользу Интернета? Хорошо или плохо, но это – не более чем реклама нового типа коммерции. Интернет в большей степени порабощает человека, облегчая его пленение покупкой товаров и услуг, чем освобождает его. Нет случайности в том, что торговля, в первую очередь рассчитанные на молодежь товары видео, аудио и автопромышленности, туристические и секс-услуги занимают в Интернете центральное место. Задача Интернета в том, чтобы раскрутить в человеке страсть к приобретению предметов наслаждения, привлечь его к использованию благ современной цивилизации, сделать их него профессионального юзера.

Термин «юзер» (от англ. use - использовать) возник, впрочем, несколько в другом контексте, как обозначение человека, противоложного программисту; «юзер» в состоянии пользоваться компьютером, но столбенеет при возникновении малейшей проблемы. Не вызывает сомнения то, что постоянно усложняющийся в конструктивном и программном отношении компьютер усугубляет у подавляющего большинства людей комплекс «юзера», даже если они сами этого не замечают. Если взять и посмотреть наугад любой из интернетовских сайтов по электронному рекрутингу (трудоустройству), то в описаниях требований к специалистам мы увидим такие определения: “квалифицированный пользователь ПК”, “уверенный пользователь”, “продвинутый пользователь” и пр. Мне слышится в этом стон работодателей в поисках работников, умеющих не только отличать клавишу “Enter” от клавиши “Delete”. Это лишь один пример того, что современный человек, являющийся в среднем более покупателем, чем производителем, весьма слабо осведомлен о том, каков механизм работы тех технических средств, которые он использует ежедневно. Коллективный процесс производства товаров фактически сделал чуть ли не каждого отдельного работника бессознательным и легко заменимым элементом почти бесконечной промышленной цепи. Повседневное общение с техникой, поэтому, постоянно флуктуирует между стремлением разобраться в ней по существу (с помощью инструкций, советов знакомых, консультаций специалистов) и отчаянием по поводу невозможности это сделать. Однако даже вне сложной техники современный человек неизбежно и необратимо превращается в довольно беспомощного «юзера», способного лишь более или менее успешно пользоваться окружающими предметами, не понимая их свойств и принципов работы. Мы не только не строим сами дома, в которых живем, но даже не можем качественно наклеить обои; не только не выпекаем хлеб, но и вообще предпочитаем пользоваться полуфабрикатами для микроволновки; не только не стрижем овец, но даже не способны сделать ровную строчку с помощью швейной машины. И все это происходит, как ни странно, на фоне растущего объема свободного времени, которое порой вообще нечем заполнить, или же это заполнение слишком дорого стоит.

«Цивилизация юзеров» не является порождением повседневности самой по себе, это результат целого комплекса социокультурных процессов, которые повседневность с той или иной степенью успешности пытается переварить, перевести в наименее болезненную форму. Параллельно «бегству от повседневности» (путешествия, знакомства, развлечения) выстраивается набор увлечений, как бы возвращающий человеку полноту его способностей. Поэтому наряду с такими русскими словами как «спутник» или «самовар» в немецкий лексикон попадает «дача» как место, где человек общается с природой, мастерит, культивирует растения и т.п.

В нашу в высшей степени социально стратифицированную эпоху, в которую господствует узкая специализация и разделение труда, возникает тенденция целенаправленного культивирования дилетантизма как способа справиться с тотальной властью техники, СМИ и политических структур. Социально-политическим аналогом того, что англичане любовно называют «gardening», выступает участие в работе общественных организаций, построение гражданского общества. В российском обществе, где власть техники слабее политической власти, а экономические проблемы заслоняют потребность самореализации, дилетант предпочитает трудиться на приусадебном участке, а не заниматься благотворительностью в пользу голодающих африканцев. Однако даже эта ограниченная форма освоения права собственности благотворна, ибо включает человека в локальный социум людей со сходными интересами, создает определенное гармоническое сочетание труда, общения и творчества.

Увлечения дилетантов, как известно из истории науки, искусства, спорта, породили массу культурных феноменов сегодняшнего дня: эмпирическое естествознание, теннис, кинематограф и пр. Вообще изобретая нечто принципиально новое, человек ставит себя в позицию дилетанта, ибо нет ни одного профессионала, умеющего обращаться с несуществующим феноменом. В этом смысле в повседневном дилетантизме обнаруживается мощный креативный потенциал; именно дилетант, т.е. человек, практикующий некую деятельность в некоммерческих целях, без стремления к социальному признанию, только в силу внутренней мотивации, оказывается потенциальным первооткрывателем. Цивилизация юзеров оборачивается, тем самым, своей другой стороной. Это грандиозный плавильный тигль современной научно-технической культуры, позволяющий частично преодолевать отрыв последней от повседневности, переваривать в повседневных формах новейшие достижения науки, техники и промышленности, корректировать их, приспосабливая их к потребностям и возможностям человека.

Символичным событием явилось в этой связи появление на телевидении программы «Впрок», скопированной с соответствующих западных программ информирования и защиты потребителя. Потребитель, «юзер» предстает для рекламодателя и продавца дилетантом по определению, поскольку его ориентируют на отношение только с «частичным товаром», т.е. с той стороной товара, которая спроектирована производителем для продажи на рынке. Однако если потребитель стремится к выгодной покупке и эффективному использованию товара, то он вынужден рассмотреть товар с разных сторон. Товарный обмен представляет собой по сути легализированный обман: недостаток информации и узость ассортимента вынуждают приобретать товар с наименьшей выгодой для покупателя и с наибольшей – для продавца. Задача рекламы в данных условиях состоит в том, чтобы скрыть данное положение дел от потребителя. На деле известное соотношение «цена – качество» само по себе не является критерием выгодности покупки, поскольку понятие «качество» с большим трудом поддается определению.

Так, рекламируя новую модель машины, производитель делает акцент на тех конструктивных нововведениях, которые обязаны техническому прогрессу и увеличивают ее мощность, комфорт, безопасность, надежность и пр. При этом остается в тени то обстоятельство, что хотя цена новой машины возрастает незначительно, новое оборудование делает ремонт данной модели значительно более дорогим по сравнению с предыдущими. Поэтому адекватное понятие «качества», соотносимое с ценой, должно включить в себя по существу всю будущую историю использования всякого товара долговременного спроса вплоть до его утилизации, а решение о покупке будет обдуманным лишь тогда, когда будет соотнесено с конкретным периодом данной истории.

Принципиальный конфликт интересов покупателя и продавца состоит, помимо прочего, в том, что с точки зрения данных соображений покупка новых, модернизированных товаров выступает как слишком рискованное решение, что в свою очередь тормозит технический прогресс и уменьшает для производителя эффект от использования одного из важных источников прибыли. И если бы покупатели руководствовались в своих решениях по преимуществу логикой, то это привело бы к многочисленным банкротствам. Однако рынок для покупателя – не столько семинар по логике, сколько процесс коллективного гипноза. Товар действует прежде всего на повседневную чувственность, и окраска автомобиля часто оказывается важнее, чем количество клапанов на цилиндр или ремонтопригодность передних рычагов подвески.

Человек, включая приобретенный товар в свой повседневный мир, делая его как бы членом своей семьи, бессознательно наделяя его качеством одушевленности, побуждает себя к тому, чтобы отнестись к нему не чисто инструментально, а как к «целостному индивиду». Собаки и кошки, автомобиль и компьютер, дом и сад требуют внимания и заботы, знаний и затрат. Привыкая к предметам, человек вникает в их собственную жизнь, проникается их потребностями и уже не может расстаться с ними безболезненно. Каждый из них превращается в нечто впроде японского электронного зверька в брелке (томагоши): его надо кормить, выгуливать, убирать за ним и пр.

^

3. «Общество риска»

Общим местом многих социологических и психологических исследований стала квалификация современного общества как «общества риска»²⁵⁴. Динамичность общественных процессов, резко возросшая социальная и географическая мобильность человека постоянно ставят его перед лицом новых и неожиданных обстоятельств. Параллельно растущему благосостоянию некоторых общественных групп увеличивается и социальное расслоение. Наводнения и землетрясения, «озоновые дыры» и глобальное потепление, автоаварии и аварии на опасном производстве, противостояние «новых бедных» «новым богатым», международный терроризм и уличная преступность – таковы реалии наших дней, становящиеся фактом обыденного сознания благодаря теле- и радионовостям. В этих условиях человек утрачивает всякое ощущение собственной стабильности и критерии нормальности происходящего в мире; всякая переживаемая им стандартная, нормальная ситуация может в любой момент трансформироваться в пограничную или экстремальную.

Все это чревато неожиданным следствиями для изменения предмета психологии. Традиционно поведение и психика, описываемые понятием нормы, и была той самой повседневностью, которая составляет значительную часть предмета общей психологии. Патопсихология, напротив, изучала функциональные и соматически обусловленные психические и поведенческие отклонения от нормы, обычно противопоставляемые повседневности и рассматриваемые как болезнь. Само повседневное сознание также оправдывает повседневную практику среди прочего тем, что оно, являясь репродукцией испытанных и надежных способов деятельности, исключает неопределенность, рискованные девиации и неудачу. Риск здесь выступает в качестве противоположности повседневности, что при ближайшем рассмотрении оказывается неоправданно с точки зрения научного анализа. Отдельная тема – «психопатология повседневной жизни» в смысле З. Фрейда или «колесо самсары» (Ч. Тарт), т.е. механизм порождения аномалии самой рутиной повседневности.

Поскольку во множестве экономических, политических, личностных ситуаций человек сталкивается с возможностью отрицательных последствий в той или иной области своей деятельности, риск оказывается вполне повседневным, повторяющимся, обычным явлением человеческой жизни. Человек неизбежно рискует, переходя дорогу и возвращаясь поздно домой, водя машину, летая на самолете, прибегая к услугам врача и занимаясь самолечением. Курение, алкоголь, случайные половые связи, самолечение, путешествия, малоподвижный образ жизни, спорт, нездоровое питание, диеты для похудания – все это риск, в немалой степени определяемый поведением самого человека. Напротив, плохая наследственность, слабость национальной валюты, дефекты правовой и правоохранительной системы, преступность, международная напряженность, плохая экология – не зависимые от нас факторы риска. Риск как неизбежная составляющая деятельности, общения, поведения и сознания становится феноменом, значимым для психологического анализа повседневности.

^ Общее понятие риска включает в себя перспективу некоторого исхода ситуации, который зависит от ряда факторов и содержит свойство неопределенности. В данном своем качестве риск представляет собой общее свойство человеческой деятельности и общения, а также есть с необходимостью продукт самооценки человека. Из этого вытекает возможность психологического исследования риска, когда ситуация риска рассматривается как процедура принятия решения в условиях неопределенности. Психологический аспект связан в первую очередь с тем, как весь набор качеств субъекта определяют возможность рассогласования цели и результата в негативном, т. е. в незапланированном направлении.

Так, способность субъекта к анализу ситуации прямо снижает вероятность риска. Субъект формирует представление о результате будущего действия путем конкретизации цели, «проигрывания» влияния всего набора внешних факторов на представление о цели и результате и фиксирует итог такого «мыслительного эксперимента» в качестве образа возможного будущего. При этом субъект учитывает свой опыт действия в аналогичных ситуациях и рассматривает его как историко-эмпирическую базу принятия решения. Возможность достижения цели субъект оценивает опосредствовано, с помощью оценки достоверности собственных знаний, правильности рассуждений по поводу всей структуре собственной деятельности. Учитывая степень когнитивного овладения ситуацией риска в форме оценки неопределенности ситуации, субъект приступает к действию, отсрочивает или вообще отказывается от него. Возможности человека по анализу и учету ситуации объективно ограничены его перцептивными и мыслительными способностями, а также уровнем научного исследования деятельности, разнообразием представлений о ее структуре.

Снижая степень объективного риска с помощью мыслительной проработки ситуации, человек вместе с тем повышает степень субъективного риска, уровень психологической травматичности рискованной ситуации (стресс). Для смягчения рефлесивного стресса человек использует теперь возвращение к деятельности на новом уровне, сознательную смену деятельности в том случае, когда риск определенных действий вынуждает остановиться, но необходимость преодоления стресса, не снимаемого рефлексивными методами, требует вовлеченности в активную компенсаторную деятельность.



Объективно рискованная ситуация, заданность цели и средств деятельности

Рефлексивная проработка деятельности





Блокировка рискованной деятельности

Рефлексивный стресс



Компенсаторная смена деятельности

Снижение степени риска,отклонение от первоначальных цели и средств






Эта схема, не характеризуясь исчерпывающей полнотой, является, как нам представляется, все же примером того, как из представления о структуре деятельности как единства цели, средств и результата выводится несколько источников внутренней неопределенности. Для этого же можно использовать и другие представления, например, трехуровневую четырехкомпонентную модель деятельности. В соответствии с ней источником неопределенности может быть когнитивный элемент – содержание отражения в субъективном образе отдельных свойств и характеристик реальности, свойств целостных объектов или явлений, а также их связей и отношений. Содержание субъективного опыта также может быть источником неопределенности, в частности, отсутствие необходимых для прогнозирования ситуации знаний, умений или навыков. Мотивационный элемент – мотив деятельности, цель отдельного действия – третья группа внутренних источников неопределенности. И, наконец, операционная составляющая деятельности – планы, стратегия и тактика могут быть источником неопределенности, причем как их наличие, избыток, так и отсутствие, недостаток. В целом знание источников субъективной неопределенности позволяет правильно оценить и управлять риском, однако при этом знание не сводится к рефлексивной деятельности рассудка и рассматривается как более широкое понятие²⁵⁵.

Можно говорить, по крайней мере, о двух основных направлениях исследования риска, во-первых, как позитивной личностной и социальной стратегии, во-вторых – как стратегии деструктивного поведения. В рамках первого подхода риск рассматривается как форма человеческой самореализации, стремления к творчеству, в целом перспективной ориентации, преодолевающей ограниченность наличного состояния (В.А. Петровский). С этим соседствует понимание риска как неизбежного средства достижения успеха, вообще мотивационной основы деятельности (Д. Макклеланд, Дж. Аткинсон). Риск может представлять собой проявление человеческой свободы, спонтанности, соседствует с игрой (К. Роджерс).

На грани позитивности и деструктивности располагается образ личности, в котором склонность к риску играет фундаментальную роль. Люди всегда самоопределяются по отношению к рисковым стратегиям деятельности и выбирают ту или иную степень риска в зависимости от ряда факторов. Человек, рискующий по любому поводу и без повода, пусть даже он порой достигает выдающихся результатов, в целом представляет собой личностную аномалию. Поведенческую стратегию, кладущую в основу фактор риска, рассматривают как тип личностного расстройства²⁵⁶. Нередко с этим типом личности связано представление о риске как выражающемся в самопожертвовании, подвиге, альтруистическом поведении вообще (В. Франкл). Это расстройство может выражаться в агрессивности, маскирующей «хрупкое Я»²⁵⁷ или в ее оборотной стороне – виктимности, неумышленной склонности к роли жертвы²⁵⁸. При этом риск выступает как выражение отказа от собственной стратегии и делегирование принятия решения другому. Здесь же привлекается представление о риске как компенсации эмоционального голода, азарте, отклоняющемся поведении в целом²⁵⁹.

Однако недостаток рефлексии, отказ от собственного решения, эмоциональный голод и пр., являясь источниками психологического риска и отклоняющегося поведения, одновременно весьма узнаваемы как свойства повседневного сознания. Вышесказанное не только не позволяет однозначно исключить рискованные ситуации, отклоняющееся поведение и мышление из сферы психологического анализа повседневности, но напротив, привлекает к ним внимание как неотъемлемым элементам повседневности.

Это верно в особенности применительно к такому психологическому подходу, который подчеркивает ценность повседневности как реальности и как объекта социально-психологического исследования. Представитель такого подхода В. Зальбер²⁶⁰ сравнивает повседневность с… миграцией (Völkerwanderung): повседневность так же перерабатывает беспокойную реальность, как миграция является движением, ведущим беспокойство к новым формам бытия. Великие переселения народов создали прототипы ситуаций и аффектов, породившие исторические формы повседневности. Повседневные движения души образуют классификацию обыденных форм чувственности. Вскрывая драматические события, окаменевшие в формах повседневности, мы понимаем ее генетически, глубже²⁶¹. В дальнейшем Зальбер разворачивает феноменологию повседневных форм, проследить, развить и модифицировать которую мы попытаемся в последующем изложении.