Опыт интерпретации концепции в. Гумбольдта :; ™

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Конспект урока по литературе Проблема интерпретации и опыт прочтения петербургской, 126.69kb.
• Содержание №4/2007 журнала «Обсерватория культуры», 19.46kb.
• Пояснительная записка, 167.23kb.
• Учебно-методический комплекс по курсу «теория интерпретации сновидений», 392.8kb.
• Два опыта интерпретации, 296.03kb.
• С. Л. Трансцендентальная философия, 65.17kb.
• Д. С. Жуков Политические идеи З. Фрейда, 47.18kb.
• Г. В. Ф. Гегель. "Об эпизоде "Махабхараты", известном под названием "Бхагавадгита"", 829.86kb.
• Стилистическая система русского языка Язык русского фольклора: опыт интерпретации, 1198.02kb.
• Дата рождения: 15. 08. 1969г, 20.96kb.

науч­ного предмета.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключение остановимся на некоторых сложностях, связанных с реализацией деятельностных представлений объектов, а также на перспективах лингвистических исследований в области изучения языка как деятель­ности.

При осмыслении языка как деятельности в лингви­стике сталкиваются с целым рядом сложностей, многие из которых носят общеметодологический характер и свя­заны с границами внутренних возможностей принципа

деятельности.

Как показано в исследовании А. П. Огурцова (1976, 189), при изучении понятия деятельности необходимо учитывать неоднозначность его смыслового содержания и различную функциональную нагруженность на трех ос­новных уровнях человеческой культуры — на уровне стандартов культуры, регулирующих социальное поведе­ние личности и формирующих ее познавательные, этиче­ские и мировоззренческие действия с помощью системы ценностей, представленных как культурные образцы: на уровне философско-методологической рефлексии, осмыс­ливающей регулятивы, лежащие в основании культуры и превращающей эти основания в принципы гносеологии, этики, мировоззрения, и наконец, на уровне специально-научного мышления, где многие из таких принципов воп­лощаются в методологических и предметных расчлене­ниях специально-научного знания.

Между этими уровнями имеются сложные зависимо­сти, не всегда характеризующиеся наличием линейной связи. Для истории культуры скорее свойственны раз­рывы между уровнями, чем прямые связи: философское сознание может обратиться к осмыслению культурного стандарта, который уже утратил свою регулятивную функцию; соответственно специально-научное знание' мо-деет превратить в парадигму исследовательского движе-

205

ния принцип, уже преодоленный в философском соз­нании.

Такая неодинаковость отношений на всех трех уров­нях культуры в настоящее время обнаружилась и приме­нительно к принципу деятельности. В то время как на уровне специально-научного знания к этому принципу наблюдается повышенный интерес, на философском уров­не давно уже были определены внутренние границы и возможности данного принципа и начались встречные поиски других первопринципов, которые бы его допол­няли.

Что же касается первого уровня — уровня регуляти-вов культуры, — то к настоящему времени стали очевид­ными некоторые пагубные последствия неумеренного ак­тивизма '.

Критика парадигмы деятельности на втором уровне культуры — на уровне философской рефлексии — ведется в первую очередь как критика рационального характера деятельности. В ходе такой критики подчеркивалось, что обсуждение деятельности как парадигмы культуры с не-

¹ Критика активизма ведется обычно в русле неприятия техни­цизма (см. работы М. Хайдеггера) и обсуждения проблем эко­логического кризиса.

В различных культурах наблюдается неодинаковое отно­шение к деятельности как регулятивному началу в жизни че­ловека и к ее различным типам. Так в древнеиндийской куль­туре, где основным стандартом культуры является духовное освобождение (мокша) и в роли регулятора индивидуального поведения выступает карма (власть инерции прошлых дел, совершаемых в прошлых рождениях), предметно-практическая деятельность не может рассматриваться как наиболее почи­таемое условие жизни. «Когда карма становится высшим прин­ципом, стоящим выше богов и людей, — замечает С. Радхакри-шнан (1956, 375), —трудно найти какое-нибудь место для ини­циативы и стараний людей. Если все, что происходит, обуслов­ливается кармой, трудно представить себе, почему индивид должен заботиться о том, что он делает».

В европейской культуре наметилась обратная тенденция рассматривать в качестве культурного стандарта и ценности именно предметно-практическую деятельность людей, что на­шло свое выражение в концепции личности, характеризуемой такими чертами, как рациональность, активность, инициатив­ность. Деятельность при таком подходе рассматривается как носитель высшего смысла человеческого существования, по­скольку именно в деятельности человек, создавая произведе­ния, более долговечные, чем его жизнь, может тем самым выйти за пределы своего конечного бытия (см.: Огурцов Юдин 1970; Огурцов 1976; ФЭ 1962, 273),

избежностью поднимает вопрос о смыслообразующих фак­торах деятельности и ее ценностных ориентациях. При этом, как справедливо заметили А. П. Огурцов и ?Э. Г. Юдин (1970, 180), если основанием деятельности > можно считать сознательно формулируемую цель, то осно­вание самой цели следует усматривать вне деятельно­сти — в сфере человеческих ценностей и идеалов. Универ­сализация принципа деятельности² и превращение его в парадигму философского сознания приводит к. тому, что смыслообразующие факторы деятельности выносятся за

скобки.

Деятельность как таковая может рассматриваться в качестве исчерпывающего основания человеческого су­ществования именно потому, что человеческая личность не может быть сведена к самовыражению лишь в формах своей деятельности. Гармония личности и деятельности достижима лишь при наделении деятельности подлинно человеческим смыслом, в противном случае человек пред­станет лишь как орудие стоящей над ним деятельности.

Таким образом, на уровне философской рефлексии была продемонстрирована ограниченность «чистого» принципа деятельности и было высказано сомнение о воз­можности рассмотрения деятельности в качестве исчер­пывающего и последнего основания для разрешения онтолого-гносеологических и этических проблем. Это в свою очередь выводит к проблеме границ действенности принципа деятельности как универсального объяснитель­ного принципа и ставит вопрос о пределах его внутрен­них возможностей в философии и науке.

Сложности, с которыми столкнулись при попытке при­менить принцип деятельности в науке, — разного харак­тера. Первая из них — не специфична для мира деятель­ности в целом, а касается общих условий работы с «неви­димыми» («неочевидными») объектами и ситуацией их реконструкции. Центральная задача изучения деятельно­сти состоит в том, чтобы выявить ее скрытые внутренние механизмы — механизмы целеполагания, использования

² По-видимому, рассмотрение деятельности как абсолютно уни­версального принципа философии невозможно. Фихте, созна­тельно положивший в основание своей философии принцип деятельности, апеллировал также в своих построениях к со­вести. Обращаясь к совести — внедеятельностному (нравствен­ному) фактору, — Фихте тем самым подрывал единство своей концепции.

207

регулятивов и т. д. Сложность состоит в том, что механизм деятельности не виден в ее результатах³: он в них «снят» («погашен»). Ситуация усугубляется тем, что деятельность как некоторое потенциальное бытие, воплощенное в про­грамме, возможных средствах, способностях и т. д., по сло­вам В. С. Швырева (1976, 72), шире, многообразней, бо­гаче и полней любых своих результатов, поэтому в эффек­тах деятельности нельзя непосредственно «вычитать» многие моменты деятельности (ее программу, особенно­сти конструирования, подбор средств и мотивационно-по-будительную сферу, внутри которой она возникает).

Одна из трудностей при применении принципа дея­тельности в конкретно-научных дисциплинах, связана со сложностью прямой исследовательской работы с кате­горией деятельности. На это обращает внимание Н. Ф. Наумова (1976, 91), замечая, что категория дея­тельности, «прекрасно проявляя себя в качестве общеме­тодологического принципа», в то же время плохо под­дается теоретической конкретизации и ускользает от эмпирической верификации. Пытаясь перевести понятие социальной деятельности на эмпирический уровень, социо­логи, по словам Н. Ф. Наумовой (1976, 92), часто пыта­ются осуществить прямую операционализацию соответ­ствующих понятий и отыскать прямые «эмпирические ре­ференты».⁴ Это же в свою очередь приводит к серьезным исследовательским «издержкам», размер которых нахо­дится в прямой зависимости от содержательности опера-ционализируемой категории. Чем содержательнее опера-ционализируемая категория, тем больше и неоперациона-лизируемый остаток, в который могут попасть и суще­ственные элементы понятия. Очевидно, что в лингвистике к таким понятиям, мало поддающимся операционализа-ции, относится базисное понятие гумбольдтианской линг­вистики — энергейя.

В настоящее время стало очевидным (см.: Юдин 1978, 303), что эффективность деятельности как объяснитель­ного принципа не имеет абсолютного характера, а зависит

³ Хотя механизм деятельности не виден в ее результатах, — под­
черкивает В. С. Швырев (1976, 72), — его действие ощутимо,
поскольку благодаря этому механизму «становятся реальностью
те возможности, которые скрыты во внутренних свойствах объ­
ектов деятельности».

⁴ О реализации принципа деятельности в психологии на уровне
экспериментальной техники см. у И. Н. Семенова (1976, 148).

208

от того, насколько удачно содержание этого йойятйй w '
крыто в соответствующей дисциплине и в ^тия Р^ас*

структивно с его помощью выделена и ст ^{сколько кон}" соответствующая реальность. Не менее очГвид^^^^⁸ факт, что научные предметы ограничены изучением ка* кого-либо определенного вида деятельности (например лингвистика при определенном понимании ее задач дея­тельностью коммуникации) и что такое изучение, когда деятельность редуцируется к какому-либо одному ее виду, приводит к упрощенной картине. Это поднимает вопрос о необходимости построения синтезированных дисциплин, где феномен деятельности изучается во всей полноте. В частности, ставится вопрос о целесообразности создания науки о человеке (философской антропологии), ориенти­рующейся на рассмотрение человека «в единстве различ­ных видов и форм его деятельности, а не в односторонно­сти той или иной конкретной деятельности» (Каган 1974, 10). В основу этой дисциплины может быть поло­жен принцип, что человек есть действующее существо, а деятельность есть основной способ его существо­вания.

Трудности, которые возникают при попытке предста­вить деятельность как универсальный объяснительный принцип в науке, отнюдь не специфичны для категории деятельности в этой функции, а являются типичными для подобной методологической ситуации. Как справедливо заметил Э. Г. Юдин (1978, 302), «всякое объяснение, основанное на одном определенном конкретном понятии и претендовавшее на абсолютность, на исчерпывающий характер, в конечном счете обнаруживало свою неполноту и относительность». С точки зрения единственности (уни­кальности) деятельностного объяснения и его исчерпыва­ющего характера (полноты) можно выделить несколько методологических ситуаций в науке.

Во-первых, имеются знания, где это единственный вид объяснения, которое может носить при этом исчерпыва­ющий характер. Так, по замечанию Н. Ф. Наумовой (1976, 92), в самой сложной области социологии, рассмат­ривающей процесс социокультурных изменений, принцип деятельности остается единственным принципом, дающим объяснение феномену и в определенной степени — меха­низму — культурного и социального творчества.

Во-вторых, имеются области знания, где объяснение с помощью деятельности не является единственным, име-

14 В. И. Постовалова

ются и конкурирующие объяснения⁵, но его считают наи­лучшим (он носит более исчерпывающий характер и т. д.). Так, в культурно-исторической концепции в психологии объяснение через деятельность считается полным и абсо­лютным (Юдин 1978, 299), понятие деятельности здесь выступает как единая объяснительная основа для всей психологической реальности.

В-третьих, имеются области знания, где четко ощуща­ется недостаточный характер деятельностного объяснения (по крайней мере в случае принятия определенной стра­тегии) в силу ограниченного характера принципа деятель­ности и где поднимается вопрос о необходимости других видов объяснения. Например, деятельностно-нормативист-ское описание творчества в культуре под углом зрения отклонения от наличных норм и неприятия образцов мысли и действия не дает возможности передать специ­фику феномена творчества, поскольку творчество при та­ком описании и объяснении не может быть отличено от любого отклоняющегося поведения, направленного на раз­рушение наличных норм. Как справедливо замечает Н. Ф. Наумова (1976, 93), в сфере отклоняющегося (активно-неадаптивного) поведения социальное творче­ство встречается не чаще, чем в сфере конформного пове­дения личности; отклонение от наличествующей нормы отнюдь не означает создания новой нормы. Чтобы отли­чить творчество от девиантного поведения, необходимо выйти за рамки сугубо деятельностного описания⁶.

Наконец, не исключены ситуации, где целесообразнее прибегать не к деятельностному объяснению, а к какому-либо другому. Универсальность понятия деятельности, по словам Э. Г. Юдина (1976, 300), как бы «подталкивает» исследователя к преувеличению его объяснительных воз­можностей и к попыткам ответить с его помощью на во­просы, для которых необходимы другие средства объяс­нения. «Из того факта, что деятельность образует важней­ший фактор интеграции социальной действительности, еще не следует, что вся эта действительность непременно

⁵ В лингвистике, помимо деятельаостаого в гумбольдтиаиской традиции, имеются

с ним объяснения, например, в концепции Ф. де Соссюра.

⁶ О недостаточности принципа деятельности в качестве един­ственного и исчерпывающего основания объяснения в психоло­гии см.: Юдин 1978, 301.

210

во всех случаях должна сводиться к деятельности. Суще­ствует немалое количество социальных явлений, которые сохраняют с деятельностью какую-то форму фундамен­тальной связи (связь происхождения, развития, функцио­нирования) , но тем не менее по целому ряду своих ха­рактеристик не требуют обращения к деятельности и объ­яснения через это понятие» (Юдин 1978, 299).

Особую сложность составляет доказательство адекват­ности деятельностного представления, т. е. установление того, что такое представление соответствует типу иссле­дуемого объекта.

Имеются специальные процедуры установления адек­ватности представлений. Часть таких процедур осуще­ствляется внутринаучными средствами (это касается про­цедур адекватности теоретических и модельных пред­ставлений) , часть — философско-методологическими (это касается установления адекватности категориально-онто­логических представлений) ⁷. Например, обоснование до­пустимости и возможности рассмотрения языка как дея­тельности (т. е. того, что деятельностное представление языка соответствует его природе) относится ко второму случаю. В этой ситуации обращаются к соответствующей онтологии и двигаются в сфере философии, доказывая, что все процедуры имеют объективный смысл (т. е. охва­тывают сущность языка). При этом обращают внимание (см. работы Г. П. Щедровицкого) и на внутреннюю после­довательность самой процедуры (связанность ее частей непротиворечивым образом).

Доказательство адекватности деятельностного пред­ставления на категориальном уровне, таким образом, есть установление правомерности концептуальных оснований деятельностного представления. Неадекватным было бы представление объекта «искусственной» (деятельностной) природы как «естественного» (натурального), развива-

⁷ Очевидно, что установление адекватности представления во многом определяется исходными философско-методологическими допущениями. Особенно сложным оно является в случае при­нятия гипотезы (постулата) о наличии многоуровневой реаль­ности, как это, по-видимому, имеет место у Гумбольдта. В ка­честве критериев и принципов установления иерархии в этом случае в концепциях объективно-идеалистической ориентации считалась степень приближенности к абсолюту, а в недиалек­тических концепциях материалистической ориентации — напро­тив, степень приближенности к наблюдаемой феноменологиче­ской данности.

211 14*

ющегося по природным законам. При таком представле­нии оказались бы не отраженными и не объясненными такие черты, свойственные объектам этого типа и чуждые объектам естественно-научного знания, как творческий характер действий, свобода воли человека и т. д.

Говоря об адекватности представлений, важно разли­чать две ситуации: случай реализации частного представ­ления объекта (например, чисто деятельностного пред­ставления в узком смысле слова) ⁸ и случай построения глобального синтезированного представления⁹, где дея-тельностное представление в узком смысле слова есть лишь составная часть, включенная в единое целое в рам­ках глобального исчерпывающего представления объекта. Для этого второго случая характерна особая усложнен­ность средств деятельностного представления объекта и соответственно требуется особо тонкая техника обоснова­ния адекватности такого представления.

Э. Г. Юдин (1978, 302) обращает внимание на то, что применительно к объяснительному принципу можно го­ворить о его экстенсивном и интенсивном развитии (раз­вертывании). При экстенсивном развертывании объясни­тельного принципа под соответствующее понятие подво­дятся все новые явления и слои действительности. Про­исходит расширение сферы применения принципа на все большую сферу значимости (внешняя «широта» развер­тывания принципа). При интенсивном развертывании дви­жение направлено на углубление представлений о внут­реннем строении понятия и его предметно-содержатель­ных характеристик (внутренняя широта развертывания принципа). Если объяснительный принцип достиг пре­дела своего экстенсивного развития, его дальнейшее кон­структивное использование становится возможным только за счет его интенсивного развертывания, исходящего, по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 41), «из той ширины, которая выступает в первоначальной сути предмета».

Принцип деятельности в науке переживает период своего экстенсивного развития, распространяясь на все

новые и новые области действительности (и соответствен­но научного знания). Уже накоплен определенный опыт использования этого принципа и наметились первые tdvtt ности, связанные с его применением. Возникает необходи мость выявить эвристический потенциал, заложенный в нем, а также установить степень полноты и исчерпывае-мости деятельностного объяснения. Лингвистика была первой дисциплиной, где этот принцип был сознательно положен в основу построения ее теории. Введение прин­ципа деятельности открыло перед лингвистикой богатей­шие возможности, и одна из актуальных задач современ­ного периода ее развития состоит в интенсификации этого принципа, в углублении его предметно-содержательных характеристик. Обращение к творческому наследию Гум­больдта — один из шагов на этом пути. Применительно к современной ситуации интерпретации Гумбольдта и адаптации основных идей его концепции можно повторить слова А. Ф. Лосева (1930, 285), сказанные им по поводу Платона: «Никакая живая идея не может оставаться в те­чение веков одинаковой. Если она жива, то существует и все время нарождается новое и новое ее понимание. Не­возможно представить себе ценного философа, понимание которого оставалось бы всегда одинаковым. В том-то и заключается его ценность, что он является источником все новых и новых его пониманий, оживляя и оплодотворяя мысль исследователей различных эпох».

ЛИТЕРАТУРА

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 3 (1955), т. 6 (1957), т. 23 (1960).

Абулъханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М., 1980.

Автономова Н. С, Филатов В. П. Понимание как логико-гносеоло­гическая проблема. — Вопросы философии, 1981, № 5.

Амирова Т. А., Олъховиков Б. А., Рождественский Ю. В. Очерки по истории лингвистики. М., 1975.

Аристотель. Сочинепия в 4-х томах. Т. 2, М., 1978.

Арсеньев А. С, Библер В. С, Кедров Б. М. Анализ развиваю­щегося понятия науки. М., 1967.

Артюх А. Г. Категориальный синтез теории. Киев, 1967.

Асмус В. Ф. Диалектика Канта. М., 1930.

Арутюнова Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры. — Изв. АН СССР, Сер. лит-ры и яз., 1978, т. 37, № 4.

Бабушкин В. У. О природе философского знания. М., 1978.

Батищев Г. С. Противоречие как категория диалектической ло­гики. М., 1963.

Батищев Г. С. Деятельностная сущность человека как философ­ский принцип. — В кн.: Проблема человека в современной фи­лософии. М., 1969.

Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мыш­ления. М., 1978.

Бессознательное. Природа. Функции. Методы и исследования, т. 2—3, Тбилиси, 1978.

Бибихин В. В. К онтологическому статусу языкового значения. — В кн.: Традиция в истории культуры. М., 1978а.

Бибихин В. В. Принцип внутренней формы и редукционизм в се­мантических исследованиях. — В кн.: Языковая практика и теория языка, вып. 2. М., 19786.

Брудный А. А. К проблеме понимания текста. — В кн.: Исследо­вания речемыслительной деятельности. Алма-Ата, 1974.

Булыгина Т. В. Синхронное описание и внеэмпирические крите­рии его оценки. — В кн.: Гипотеза в современной лингви­стике. М., 1980.

Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке. — В кн.: Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки. М., 1*978.

Виноградов В. А. Методы типологии. — В кн.: Общее языкознание. Методы лингвистических исследований. М., 1973.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.

Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте, М., 1967.

§14

Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма. М., 1978.

Гайденко П. П. Экзистенциализм и проблема культуры (критика философии М. Хайдеггера). М., 1963.

Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миро­созерцания Серена Киркегора. М., 1970.

Гайденко П. П. Философская герменевтика и ее проблематика. — В кн.: Природа философского знания, ч. 1. М., 1975.

Гайденко П. П. И. Г. Фихте. — В кн.: История диалектики. Не­мецкая классическая философия. М., 1978.

Гайденко П. П. Философия Фихте и современность. М., 1979.

Гайм Р. Романтическая школа. М., 1891.

Гайм Р. В. ф. Гумбольдт. Описание его жизни и характеристика.

М., 1898.

Генисаретский О. И. Методологическая организация системной деятельности. — В кн.: Разработка и внедрение автоматизиро­ванных систем в проектировании (теория и методология).

М., 1975.

Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. Гумбольдт В. О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человече­ского рода. Спб., 1859.

Гухман М. М. Лингвистическая теория Л. Вайсгербера. — В кн.: Вопросы теории языка в современной зарубежной лингви­стике. М., 1961.

Диалектическое противоречие. М., 1979 (ДП).

Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. — В кн.: Новое в линг­вистике, вып. 1. М., 1960.

Житецкий П. И. В. Гумбольдт в истории философского языко­знания. — Вопросы философии и психологии, 1912; кн. 1. Звегинцев В. А. Что изучает языкознание. — В кн.: Фонетика. Фо­нология. Грамматика. М., 1971.

Звегинцев В. А. История языкознания в XIX и XX веках в очер­ках и извлечениях. Ч. 1. М., 1960.

Звегинцев В. А. Рецензия на книгу: Г. В. Рамишвилй. Вопросы энергетической теории языка. Тбилиси, 1978. — Вопросы фи­лософии, 1978, № 11. Зиммель Г. Гете. М., 1928.

Зинченко В. П., Гордон В. М. Методологические проблемы пси­хологического анализа деятельности. — В кн.: Системные ис­следования. М., 1975.

Ивин А. А. Некоторые проблемы теории деонтических модально­стей. — В кн.: Логическая семантика и модальная логика. М., 1967.

Ивин А. А. Логика норм. М., 1973. Ильенков Э. В. Гегель и герменевтика. — Вопросы философий,

1974, № 8. Ильенков Э. В. Проблема идеального. — Вопросы философии, 1979,

№№ 6, 7.

Каган М. С. Человеческая деятельность (Опыт системного ана­лиза). М., 1974.

Кант И. Сочинения в 6-ти т. Т. 1—6, М., 1964—1968.

Карнап Р. Философские основания физики. Введение в филосо­фию науки. М., 1971.

Колшанский Г. В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. М., 1975.

215

Кондаков Н. й. Логический словарь-справочник. М., 1975. Кондилъяк Э. В. Опыт о происхождении человеческих знаний. — В кн.: Э. Б. Кондильяк. Сочинения в 3-х т. Т. 1. М., 1980. Косериу 9. Синхрония, диахрония и история. — В кн.: Новое

в лингвистике, вып. 3. М., 1963. Краткий словарь по философии. М., 1970 (КСФ).

Кристостурьян Н. Г. Категория деятельности в системе научных понятий. — Эргономика, 1976, № 10.

Крымский С. Б. Интерпретация научной теории. — В кн.: Ло­гика научного исследования. М., 1965.

Кубрякова Е. С. Динамическое представление синхронной си­стемы языка. — В кн.: Гипотеза в современной лигвистике. М., 1980.

Ледников Е. А. Проблема конструктов в анализе научных тео­рий. Киев, 1969.

Лейбниц Г. В. Монадология. М., 1935.

Лекторский В. А. Проблема субъекта и объекта в классической и современной буржуазной философии, М., 1965.

Лекторский В. А. Принципы предметной деятельности и марксист­ская теория познания. — Эргономика. 1976, № 16.

Леонтьев А. А. Общелингвистические взгляды И. А. Бодуэна де Куртене. Канд. дис. М., 1963.

Леонтьев А. А. Слово в речевой деятельности. Некоторые про­блемы общей теории речевой деятельности. М., 1965.

Леонтьев А. А. Психолингвистика. Л., 1967.

Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969а.

Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 19696.

Леонтьев А. А. О месте психолингвистики и социальной психоло­гии речи в общей системе исследований речевой деятель­ности. — В кн.: Материалы IV Всесоюзного съезда Общества психологов СССР. Тбилиси, 1971.

Леонтьев А. А. Проблема глоттогенеза в современной науке.— В кн.: Энгельс и языкознание. М., 1972.

Леонтьев А. А. Психология речевого общения. Автореф. докт. дис. М, 1975.

Леонтьев А. А. Психология общения. Тарту, 1976.

Леонтьев А. Н. Деятельность и личность. — Вопросы философии. 1974, № 4, 5.

Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. М.,