Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


Что такое деконструкция?
Подобный материал:
1   ...   41   42   43   44   45   46   47   48   ...   53
^

Что такое деконструкция?


В оригинальной философской концепции, известной как деконструктивизм, Ж. Деррида63 исследовал разнообразные мотивы философских размышлений Гегеля, Ницше, Гуссерля, Фрейда, Хайдеггера и др. Объектом его ревизии стала вся классическая западно-европейская философская традиция. Единство своего творчества, единство "деконструкции, Деррида определял как некоторую "текстуальную операцию", чье незавершенное движение не назначает себе никакого абсолютного начала и, будучи полностью растрачено на чтение других текстов, все же ни к чему, кроме как собственному письму, не отсылает. Деррида вообще протестовал против попыток читать его книги стратегиями "смыслового целого" или "сюжетного единства»: То, что называют его книгами, это, прежде всего, проблематизация книги и ее единства, понимаемого как кругленькая цельность. Деррида советовал читать и перечитывать тех, "вслед" кому он пишет, те "книги", где на полях и между строк прорисовывается некий другой текст.

Свои работы Деррида советует читать, начиная с "Голоса и феномена", где он ставит под вопрос привилегию голоса и фонетического письма в их отношениях ко всей истории Запада. Он пытался дать ответ на вопрос: что означает само наше желание сказать, какова значимость присутствия смысла, самого себя в так называемом "слове"? Другая проблема, которую Деррида решал на протяжении своего творчесвта состояла в том, как удержаться от того, чтобы не оказаться снова внутри метафизики? Вопреки сложившемуся мнению о «военно-поджигательном» характере деконструкции, Деррида пытался держаться возле границы философского дискурса. При этом под границей понимается определение философии как "эпистеме", т.е. науки, функционирующая внутри системы основополагающих ограничений, допущений и оппозиций. Он говорит именно о границе, а не о смерти. И это важный акцент среди различных по тональности манифестов опровержения метафизики. Деррида полагает, что совершенно недостаточно заявить о смерти метафизики, ибо она продолжает оставаться действующей в разнообразных "следах" и "призраках", отслеживанию и поиску которых он посвятил свои работы.

Любая литература, в том числе философская и научная о чем-то пишет, а о чем-то умалчивает. Трудности таятся не в загадках бытия, о которых мы "не знали и не будем знать", и не в несовершенстве языка, К вопросу о невыразимом можно подойти и с точки зрения теории угнетения и запрещения. Но не всегда нам не дают говорить, и не всегда мы не говорим, потому что боимся или стыдимся. Есть еще то, что списано в очевидное, общепринятое и банальное. После Фрейда сфера умалчиваемого и невыразимого предстала, как грандиозный подводный архипелаг бессознательного, и психоаналитические стратегии его прочтения также были востребованы в философии. Деконструкция продолжает этот жест, указывающий на отсутствующее, которое она понимает тоже как некое письмо, хотя и ненаписанное. Письмо создается "двумя руками", одна из которых стирает и выскабливает. При этом деконструкция не чужда и марксистскому методу, согласно которому невыразимое – это классовая борьба, которая опирается на борьбу за признание и распоряжается письмом как идеологией.

«Деконструировать» философию - это значит, по Деррида, продумать генеалогию ее концептов самым последовательным, самым вдумчивым образом, и в то же время выявить то, что эта история могла скрывать или воспрещать.64 Он часто говорил о своем стремлении прочитывать философемы как своеобразные симптомы чего-то такого, что отсутствует в истории философии. Но речь идет при этом не столько о тайне, сколько о постановке под вопрос самого понятия присутствия как смысла бытия. Следы или симптомы его Деррида находит у Платона и Руссо, у Соссюра и Хайдеггера.

"Деконструкция" - неологизм, введенный для отстранения от "конструкции", как основной процедуры мышления. "De konstructio" буквально означает "о конструкции" и таким образом означает "подвешивание" или заключение конструкции в кавычки. Конструкция – синоним не только теоретической интерпретации, но и осмысления, понимания вообще, как способов представления. Поэтому целью деконструкции является избавление от установки представляющего мышления, которая полагает субъект – точку, центр наблюдения и объект – то, на что направлен взгляд, удерживающий в поле внимания "картину" или, точнее, понятийно структурированную и ценностно иерархизированную модель бытия. Эту установку новоевропейского мышления, образующую несущую арматуру конструкции, Деррида называл логоцентризмом. Деконструкция часто определяется как критика и преодоление логоцентризма, осуществляющего метафизическую агрессию в отношении другого как чужого. В противоположность схватыванию действительности актом мысли, которая оказывается источником и продуктом практики присвоения и колонизации чужого, деконструкция стремится избавиться от иерархизации, центрации и навязчивого стремления организовать структуру понимания и осмысления. Центр и периферия не просто меняются местами, но лишаются прежних функций и даже самих мест, которые собственно и "производят" метафизику присутствия. Речь, как доказывал Деррида в своей "Грамматологии", тесно связана с практикой насилия и подавления иного. Именно в ней при помощи понятий и логики стягиваются в единую соподчиненную, иераризированную систему различные понятия. Риторическая речь снимает противоположность другого, присваивает и эксплуатирует чужое. Льющаяся из уст непрерывным потоком речь и схватывающее на лету смысл сказанного ухо стирают следы другого, на которые обращает внимание деконструкция. Децентрация, рассеивание смысла состоит в непрерывном поиске изначальной оппозиции, один из членов которой утаивается конструкцией.

Одним из трудных моментов понимания деконструкции является то обстоятельство, что она направлена против речи вообще и, тем не менее, стремится сообщить о невыразимом. Но как можно говорить, о чём нельзя сказать, как можно говорить, например, о молчании. С этим столкнулся ещё Хайдеггер, создавший новый язык, обреченный на непонимание. К нему, как и к деконструкции, неуместен предикат понимания. Если кто-то заявляет, что он "понял" тексты Хайдеггера о бытии, то он является жертвой заблуждения. Эти тексты вообще не рассчитаны на понимание. Ведь понять – значит схватить, усвоить, присвоить нечто как предмет. Но бытие и деконструкция как раз вводят нечто, не являющееся предметом. Полем деконструкции выступает письмо, где смысл рассеян и непрерывно растет. Он не дан в готовом виде так, что его можно схватить и присвоить, а находится в состоянии порождения.

В работе "Сила закона" Ж.Деррида предпринял попытку прояснения деконструкции на примере анализа понятия справедливости. Чувство справедливости – одно из самых сильных у человека. Меланхолия и критика, протест и революция – все они, так или иначе, проистекают из ощущения нарушенной справедливости. Но что такое справедливость? Она не сводится к закону, так как само право часто является объектом критики, она не совпадает и с моральным или нравственным осуждением, так как иногда оправдывает насилие. Справедливость хотя осуждает силу и власть, но не сводится к любви и дружбе. Будучи непонятной, "мистической" и непостижимой, справедливость присутствует во всех человеческих переживаниях и оценках, включая отношения человека к другим людям и к природе. Даже общие различия бытия и небытия, субъективного и объективного не дают возможности хотя бы как-то охарактеризовать справедливость. Она должна быть, но её нет ни на земле, ни на небе, и ни один человек не может сказать, что он абсолютно справедлив. При этом объективный порядок природы нередко расценивается как справедливый, и именно его нарушение, как считали еще древнегреческие мудрецы, вызывает возмездие богов.

Справедливость – это "духовный", "человеческий" феномен, ибо когда говорят о "духе законов", то подразумевают их справедливый характер. Но в какой то мере она предполагает "материальный" или объективный порядок, т.е. включает представление о гармонии и соразмерности сущего. Она не сводится исключительно к любви, добру и благу, а включает возможность утраты, жертвы, насилия и принуждения. Она, действительно, близка к мере, взвешенности, равновесию, и в этом смысле не чужда понятию суда. Неправедный, несправедливый суд – это нечто вроде обвеса фальшивыми гирьками.

Справедливость оказывается безмерной и безместной, ибо отсутствует возможность её определения. Она используется как основание права или моральной оценки, но сама не имеет основания. Справедливость относится к разряду высших ценностей, но неприменима в конкретных случаях и этим отличается от юридических законов. Неудивительно, что она оказывается либо совершенно бессильной и принадлежит к идиллически-идиотическому царству любви князя Мышкина, либо, напротив, реализуется в жестокой и репрессивной форме, ибо для своего исполнения вынуждена прибегать к силе. В последнем случае чистое ничто превращается в такое нечто, которое становится тираническим. Революционный трибунал и террор, разного рода чистки (этнические, религиозные, классовые и т.п.) – все это подается как выражение высшей справедливости, и это настораживает. "Бессильная" справедливость оказывается слишком грозной и, следовательно, нуждается в особо тщательном контроле. Даже если речь идет о любви и дружбе, вере и святости, то и здесь возникают свои перверсии: справедливость нередко приводит к зависти, обидам и мести. Отвратительное чувство Resentiment обращает все доброе в злое. На это указал Ницше в своей критике христианской морали. Абстрактная справедливость не безоружна, хотя и выглядит совершенно бессильной, она разрушает сердца и души людей. Дискурс о справедливости в форме критики и обличения подобен взрыву атомной бомбы, уничтожающей все живое. Ярким примером служат моральные сочинения Л.Толстого, отрицавшего науку, искусство и государственность.

Деконструкция также не поддается прямому определению и по отношению к ней необходимы не менее тщательные меры безопасности и предосторожности. Это и является одной из причин того, почему Деррида выдвигает неожиданное утверждение, что “деконструкция – это справедливость, а справедливость – деконструкция.”65 Она восстанавливает справедливость, которую нарушают критика и рефлексия, скрыто предполагающие и косвенно реализующие власть и авторитет. Она связана с мерой и оправданием, с равновесием, а также с учетом исторического места и контекста, в которых высказывались те или иные суждения о справедливости, т.е. она реализует справедливость в отношении самой справедливости. Точно также справедливость не является каким-то заданным, готовым эталоном, который прикладывается к тем или иным поступкам или событиям. Она не только идеал и императив, но и практика, протекающая в конкретных обстоятельствах и ведущая либо к эмансипации, либо к репрессивности. Прежде всего, вопрос о справедливости нуждается в деконструкции, ибо он, как правило, ставится в поле анонимных "естественных" допущений и различий субъективного и объективного.

Кажется естественным говорить, рассуждать (судить) о праве. Но это означает господство языка над судом. Все субъекты должны его понимать, что бы судить на его основе. Отсюда предполагается консенсус жертв насилия и несправедливости. Этой жертвой и является человек как говорящее животное. Таким образом, разделение права и бесправия связано с антропологической проблематикой, например с разделением животного и человека. Субъектом права является человек (европеец) потому, что он может в принципе быть объектом насилия. Хотя стоит вопрос об охране животных, но их права понимаются и защищаются по-другому. Деконструкция, таким образом, - это приближение к границам, которые европейский человек (мужчина, женщина, ребенок) рассматривает как масштабы права и бесправия. Это приближение осуществляется под именем справедливости, которая сама выступает как нечто безмерное и неопределенное, но получает определенность как граница и масштаб, как такой ограничительный аппарат, который делает возможным культуру. В этой связи можно отметить, что деконструкция вовсе не ведет к теоретико-правовому нигилизму, который часто вызван именно морализированием.

Если можно дать определение деконструкции, то это двойное движение: Во-первых, она есть действие памяти, как возвращение к истории, генезису, смыслу, к границам понятий справедливости, права, закона, норм, ценностей, которые проводятся и читаются в истории. При этом речь идет не об историко-филологических штудиях, а об ответственности перед наследием императивов и указаний. Для этого нужно рассмотреть весь спектр европейских моральных и юридических понятий. Деконструкция движется к границам нашего понятийного аппарата, ищет его происхождение и основание.

Во-вторых, деконструкция указывает на то, что ответственность относится к самому понятию ответственности, которое определяет оправдание наших собственных теоретических, практических, этических и политических решений. Эта ответственность не поддается определению посредством сети сложившихся понятий (собственность, правильность, воля, свобода, сознание, субъект, Я, личность и др.) Эталоном ответственности служит как раз деконструкция данных понятий.

Таким образом, по мнению Деррида, ответственность освобождается от абсолютных моральных норм и укореняется в мире реальных возможностей. Этот вывод Деррида многим кажется опасным, так как ведет к моральному релятивизму и тем самым к безответственности. Будучи выражением умонастроений леворадикальной интеллигенции, он, однако, является поверхностным и поспешным. Моральный дискурс сегодня под подозрением, так как не существует убедительной теории обоснования абсолютных ценностей. К этому добавляется интенсивный рост разного рода прикладных и профессиональных этик. На самом деле превращение ценностей в объект критической рефлексии означает, что общество нашло иные формы достижения единства, и сегодня оно достигается не моралью, а масс медиа.