Geum.ru

Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материалаВопросы к экзамену

Содержание


29 Литература и власть.
Порядок дискурса.
Подобный материал:
1   ...   42   43   44   45   46   47   48   49   ...   53
^

29 Литература и власть.


Государство выполняет в науке целый ряд важных функций.

функцию диагностики, легитимации, дипломов о присвоения ученых званий. 2.Функция администрирования : УСТАВЫ И ПРЕДПИСАНИЯ, ЧТО МОЖНО И ЧТО НЕЛЬЗЯ.

Наиболее явно проявляется эффект кодификации – выдача дипломов.

Но при каких условиях символическая власть становится конститутивной властью? Это происходит, когда например, научные определения расы, народа, класса приобретают реальный статус и разделяют живых людей. Поэтому, чтобы изменить мир, нужно изменить систему оппозиций. Которая создана учеными и использована государством в качестве социальной структуры.

Бергер и Лукман. Конструирование социальной реальности.
^

Порядок дискурса.


Во Франции в 50-х годах царствовали Сартр и Мерло-Понти, а в моде была смесь марксизма и экзистенциализма. Центральной темой оставалась проблема "смысла", в конфронтации с которой и зарождалась структуралистская традиция. Споры марксистов, экзистенциалистов и структуралистов заронили в умы студентов сомнения относительно существования секуляризированной телеологии смысла и единого субъекта, контролирующего его критерии. Башляр выводил субъекта не из автономной трансцендентальности, а из операций. Так сформировалось поколение структуралистов: Леви-Стросс, Дюмезиль, Лакан, Барт, Альтюссер. Они пришли от марксистского "производства" к структурам, усвоили новый взгляд на историю, определяемый перспективой исторической школы "Анналов" и этнографией, которые интересовались переплетением разнообразных (демографических, идеологических, экономических) факторов.

Несомненно, наиболее продуктивным и влиятельным философом постмодернизма остается М. Фуко66. Родившийся в семье врача он увлекался не только позитивными науками, но и литературой, искусством, и особенно у сюрреалистов он много заимствовал из того, что составило фундамент его онтологических воззрений. В конце 50-х годов он работал в Гамбурге над переводом "Антропологии" Канта. В 60-х годах он начал университетскую карьеру в провинциальных городах. Успех книги "Безумие и общество" открыл ему путь в ведущие журналы. Не без влияния Барта он много писал о литературе, а язык и наука составляли главные темы его исследований. Важнейшим достижением следует считать его опыты депсихологизации и демистификации литературного творчества. Реконструкция машин языка, осуществляющих производство фантазии, определяющих обмен, консервирование текстов была его главной заслугой.

Фуко написал наиболее яркие страницы о "смерти Бога": теология нашего времени как наука о несуществующих сущностях принципиально отличается от традиционной. Не требуется верить в бога и его отсутствие не мешает религии, которая озабочена структурой, т.е. формой веры. По мнению Фуко, теология функционирует как релятивизация человеческого божественным, конечного - бесконечным. Под влиянием Бланшо, создавшего новый литературный дискурс о смерти, т.е. об абсолютно другом, написан "Порядок вещей". Здесь выявился тот факт, что работать следует не с "книгой", а с "библиотекой" и "архивом". Это радикально видоизменяет вопрос об авторе: если книга феномен библиотеки, то как должен быть поставлен вопрос об авторе? Что есть автор, кто или вернее что пишет, видит и говорит? Фуко считал недостаточным объявить о «смерти автора», необходимо описать это пустое место как пучок и переплетение функций, которые связаны с циркуляцией, функционированием дискурса.

В антропологически-гуманистическом стиле мышления 19 века философ выступал как центральная фигура знания и культуры, охватывающий действительность тотальностью мысли. Именно эта фигура универсального субъекта познания, власти, оценки, ответственности ставится постструктурализмом и, в частности, Фуко под вопрос. Философия не должна стремиться реализовать себя как дискурс о тотальном. Её субъект, скорее, маргинальная, чем центральная фигура истории, представляющая ограниченные и локальные практики с определенными конкретными предметами. Он располагается на краях того, о чем он пишет. Его нельзя мыслить как некий полюс или силу, преодолевающую сопротивление объекта. Субъект определяется тем, о чем он пишет, и не только как наблюдатель и рассказчик о том, стоит впереди под его пристальным взором, но как участник жизненного повседневного мира, обнимающего и захватывающего невидимыми сетями порядка снизу, сбоку и сзади - за спиной. Он не остается неизменным во времени трансцендентальным субъектом, а трансформируется вместе с объектами. Различие субъекта и объекта не фронтальное, как, например, в метафизике свободы и необходимости, а локальное и микроскопическое.

Вопрос о субъекте не сводится к связи истины и индивида, а обсуждается в рамках функционирования дискурса. Индивид может быть носителем различных дискурсов. Таким образом, речь должна идти о многообразии субъектов, функционирующих в различных дискурсивных режимах и практиках. Если раньше субъект письма выделялся из анонимности, задавался как ответственная фигура автора, то у Фуко он растворяется в анонимности, точнее, вписывается в неё. Поскольку нет единого субъекта, а существуют полиморфные, спонтанно возникающие формы субъективности, то возникает задача описания тех пограничных зон, в которых возникают из безымянности случайные субъекты и снова растворяются в дискурсивных практиках.

В своей первой работе "Психология и душевные болезни" (1954), раскрывающей невроз как спонтанную энергию либидо, Фуко пришел к патологическому миру индивидуума. Частые ссылки на Бисвангера создают впечатление, что он вместе с ним движется от Ясперса к Хайдеггеру. Однако мир Фуко – это спонтанный и случайный, а не трансцендентальный мир. Анализируя тему "Общество и безумие", он описал дискурсивные и недискурсивные практики, посредством которых в Европе конституировалось безумие. К числу дискурсивных практик он относил психологию, которая в 19 веке оформилась именно как побочный продукт попыток определения безумия. Этим он отрывает эту науку от её метафизической саморепрезентации, как дисциплины, изначально изучающей сознание. На самом деле это произошло позже: сначала психология функционировала как наука, а потом как исторически обусловленная форма знания. Понимая психологию как негуманитарную науку, Фуко, тем не менее, включал её, наряду с этнографией, археологией знания и психоанализом, в комплекс дисциплин, которые он охарактеризовал как "противонауки". В этом проявилась конфронтация с позитивистским определением науки как технологии практики: наука не поиск ответов на загадки мира, а его моделирование, которое реализуется техникой. Исходя из мертвого, наука постигает живое: анализ бессознательного помогает понять сознание, а изучение безумия раскрывает разум лучше, чем непосредственные попытки философов описать универсальную рациональность. Так позитивность психологии раскрывается в ходе изучения производства негативного – перверзий и отклонений.

В "Истории безумия" он показал, что нет резкого различия между разумом и безумием, а есть лишь история все время меняющихся форм рациональности. Дискурс о безумии играл не приписываемую ему роль защитника разума, а совсем иную, и далеко не благовидную, а именно: управление опытом страдания, но уже не методом пыток и телесных наказаний, а иными средствами. В "Истории клиники" клиника – это место локализации и вербализации безумия, место, где формируется и функционирует специфический взгляд врача, направленный в сердцевину болезни, отыскивающий её причину, парадоксальным образом локализующий болезнь в тело, которое для врача выступает как мертвое анатомическое тело. Важным моментом истории клиники кажется то обстоятельство, что здесь исследуется не столько знание, сколько дисциплинарное пространство с его интерьерами и вещами: скальпель, клизма, стетоскоп и сами стены больницы, как такие структуры, которые заставляют видеть, говорить, переживать и вести себя определенным, заданным больницей образом, бесконечно важнее дискурса медицины.

В "Порядке вещей" Фуко выявляет большие, но изменяющиеся дискурсивные формации – эпистемы, задающие различия трансцендентального и эмпирического, идеального и реального, универсального и конечного. Они не возникают из опыта, но и не предшествуют ему. Эмблемой классической эпистемы для Фуко является картина Веласкеса «Менины», на которой место короля оставлено пустым. Современная эпистемология усадила на этот божественный, королевский трон человека, наблюдателя и интерпретатора мира. В "Археологии знания", вышедшей три года спустя, "эпистема" трансформируется в "дискурсивные практики". Что такое "дискурс"? У Декарта он функционирует как рассуждение, т.е. регулятивная практика нормальной, рациональной речи о мире. Однако вопрос о том, что определяет уместность или неуместность тех или иных высказываний в тех или иных случаях, остается в рамках классической философии без ответа. Общая теория дискурса выявляет некие трансцендентальные условия рассуждения, но не дает ответа на вопрос о чистой истине и смысле. Эта теория не справляется с фактом полиморфности и гетерогенности дискурсивных практик. У Фуко, в отличие от прежних теорий "божественного происхождения", язык оказался вне горизонта "собирающего логоса", телеологии разума и попал в поле анонимных конфигураций, которые сами задают место субъекта, осуществляют его сборку или разборку в соответствии со своими функциональными требованиями. Как место событий, регулярностей, трансформаций дискурс является автономной практически работающей областью, не являющейся следом или надстройкой чего-то иного. Дискурс – саморефлексивная система, включающая самого себя в качестве элемента.

Фуко рассматривал дискурс как совокупность правил, имманентных самой практике, но если речь идет о дискурсивной практике, то тут обнаруживается опасность бесконечного регресса. Не решает проблемы и ссылка на "недискурсивные практики" ибо она отсылает к тому, что не имманентно языку, не обладает "дискурсивностью" и, стало быть, не может продуцировать язык. Выход из этого затруднения Фуко нашел в понятии "стратегий", которые продуцируют действия. Благодаря этому дискурсивные практики становятся "диспозитивами", реализующими единство знания и объективных возможностей. Наиболее обстоятельно Фуко раскрывал диспозитивы власти, т.е. такие дискурсивные практики, благодаря которым обосновывается власть, которая по природе своей чужда языку. Благодаря им, темное насилие, агрессия получают оправдание и одновременно ставятся в определенные границы. Особенно ярко это видно на примере права как основного диспозитива власти 17-18 столетия. Например, тюрьма это такой диспозитив, где установление ущерба преступления, осуществление наказания, политика и технология тела соединяются в конгломерат, охарактеризованный по образцу "паноптикума Бентама" т.е. места всеобщего досмотра. Точно также диспозитивы сексуальности, обычно рассматриваемые как меры предосторожности против эксцессов, у Фуко выступают как способы управления ею и выполняют задачу не только подавления, сколько интенсификации.

Дискурс – это речь, погруженная в социальный контекст. Отношения референции никоим образом не являются исходными для речевых актов. Феномен смысла оказывается в этом контексте порождаемым этой "дискурсивной формацией. Происхождение дискурса об истине связывается с ритуалами клятвы, прорицания, суда, т.е. с перформативными речевыми актами, которые увлекают и заставляют действовать в соответствии с ним. Позже истина переместилась из акта высказывания в его смысл. Теперь интересуются не тем, что говорит дискурс, что он заставляет делать, а тем, что он означает, его отношением к референту, короче, не тем, кто говорит, а тем, о чем говорится. Это изменение Фуко и называет изменением воли к истине. Ее современную форму он связывает с 17 столетием, когда складывается ориентация на изучение объектов, доступных наблюдению, измерению, экспериментальному изучению, обобщению классификации и т.п. После 17 столетия она прошла примерно три этапа. Сначала стремились скорее видеть, чем читать, проверять, а не комментировать. За волей к интерпретации и комментированию пришла иная форма воли к знанию, которую Фуко характеризует как дисциплинарность. Наша воля к истине опирается на институциональную поддержку и институциональное распределение. Наука поддерживается целым рядом дисциплинарных практик, таких как педагогика, книгоиздательство, библиотеки, а, главное, научные учреждения. Произошла существенная деформация дискурса, все его формы тяготеют к обоснованию в форме знания и сегодня приходится проводить тщательное критическое исследование на предмет выяснения того, насколько то или иное речевое действие оказывается близким познавательному действию.

Наиболее тонкого подхода требует понимание Власти. Фуко не был политическим революционером или идеологом. Он писал о "полях власти", о её игре и стратегиях этой игры. Причем главной парой в ней являются знание и власть. Поэтому неправильно расценивать знание как силу, разоблачающую власть. Дискурсы раз и навсегда подчинены власти или настроены против нее. По мнению Фуко, в любом обществе производство дискурса одновременно контролируется, подвергается селекции, организуется и перераспределяется с помощью некоторого числа процедур, функция которых - нейтрализовать его властные полномочия и связанные с ним опасности. В частности, система образования является политическим способом поддержания или изменения форм присвоения дискурсов со всеми знаниями и силами, которые они за собой влекут. С одной стороны, дискурс воспроизводит сложившуюся в обществе конфигурацию осуществления власти, с другой - сам, в свою очередь, выступает глубинной матрицей конфигурирования властных отношений. Власть, таким образом, не конституируется в качестве субстанциального феномена, но реализует себя именно посредством функционирования соответствующего дискурса, пронизывающего собой все уровни и формы отношений: Познавательные процессы обусловлены изоморфизмом властных и когнитивных полей соответствующей культуры: знание сплетено с властью, оно лишь тонкая маска, наброшенная на структуры господства. Дискурс может представать то в качестве программы некой институции, то, напротив, в качестве элемента, позволяющего оправдать и прикрыть практику, которая сама по себе остается немой, или же, наконец, функционировать как переосмысление этой практики, давать ей доступ в новое поле рациональности. Для характеристики единства знания и власти Фуко вводит понятие диспозитива, выполняющего преимущественно стратегическую функцию. Такой подход позволил связать в единое целое дискурсы-знания с социальным контекстов и условиями деятельности. На этой основе удалось преодолеть механистическое понимание взаимосвязи науки и идеологии и сформулировать эффективную исследовательскую программу анализа социально-гуманитарных дисциплин.