Б. В. Марков Вопросы к экзамену по специальности Литературоведение

Вид материала

Вопросы к экзамену

Содержание 19 Специфика субъектно-объектных отношений и особенности методологии в социально-гуманитарном познании. Т. Парсонс Наука и дисциплинарное общество.

Подобный материал:

• Кафедра финансов и кредита Вопросы к междисциплинарному Государственному экзамену, 85.13kb.
• Учебная программа для поступающих в магистратуру по специальности 1-21 80 10 Литературоведение, 275.08kb.
• Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 09. 00. 08 «философия, 272.94kb.
• Литературоведение как наука литературоведение и лингвистика литературоведение, 9063.26kb.
• Вопросы к экзамену по курсу «Дифференциальные уравнения», 22.85kb.
• Вопросы к экзамену по дисциплине «Психология управления», 11.1kb.
• В г. Воскресенске > к э. н., доцент К. А. Артамонова 2009 г. Вопросы к экзамену, 14.63kb.
• Вопросы к вступительному экзамену по специальности, 25.23kb.
• Вопросы к экзамену по дисциплине сд. 05 «Племенное дело в мясном скотоводстве», 33.19kb.
• Приложение№1 Вопросы к государственному междисциплинарному экзамену по специальности, 108.09kb.

^

19 Специфика субъектно-объектных отношений и особенности методологии в социально-гуманитарном познании.

Что такое социальная реальность?

Если понимать социальную реальность как некий жизненный процесс, тогда теорию можно представить как его математическую модель. Экономические и социальные теории базируются на системе институтов общества, которые задают правила и нормы поведения людей. Отсюда общественные науки и даже этика и право могут быть построены по образцу дедуктивных наук, как теории стратегического действия. Но на их основе описываются не факты, а гипотетико-нормативные правила действия, имеющие статус долженствования. Если естествознание описывает предметы, которые не нуждаются в понимании, ибо не имеют свободы, то социальные науки изучают поведение человека, который должен придерживаться институциональных правил. Это значит, что социальные теории не могут быть построены по образцу естествознания, ибо они целенаправляются самой социальной реальностью.

Началом теории социального действия считается известная работа Миллера, Галантера и Прибрама "Планы и структура поведения"(1960). Пример "мотивированного" поведения: когда я замерз, то встал из-за письменного стола и включил отопление. Здесь речь идет о взаимосвязи двух событий: понижении температуры, сопровождающемся ощущением холода, и включением отопления. На самом деле это видимость объяснения, так как человек стремится к теплу. Это самоочевидное допущение тем не менее, существенно, так как обнаруживает несходство в объяснении человеческих поступков и движения вещей. Сложные культурные действия требуют отсылки к специфическим для того или иного общества нормам и верованиям, однако существуют такие поступки, которые характерны для любого человеческого организма, так как характеризуют стимулированное поведение. Целерациональность здесь задается как адаптация в рамках отношения стимул - реакция. Бихевиористы не отрицают интенциональности человеческих поступков, но считают вполне достаточным описать их в терминах поведения по схеме стимул-реакция.

Еще М. Вебер определял социальное поведение как мотивированную, ориентированную, социально осмысленную субъективную деятельность. Она не может осуществляться вне целей и ценностей, а наблюдение в ней осуществляется как понимание символов. Этот опыт понимания не есть что-то произвольное, ибо он контролируется коммуникацией с объектом, даже если объект не существует. Так было бы желательно спросить Брута, зачем он убил Цезаря, но это уже невозможно и поэтому интервью в истории заменяется длительным и кропотливым изучением источников. Этот процесс является коммуникативным, ибо осуществляется на основе понимания норм и правил того или иного исследуемого сообщества. Социальные действия являются интенциональными в широком смысле этого слова и связаны с властью, богатством, трудом и другими институтами. Такие действия укоренены также в антропологию, в культурные традиции, в том числе и в неэксплицированные, но выступающие условиями понимания поступков, групповые ожидания, типы поведения, культурные образцы, выражающие самосознание сообщества. Признавая все эти "моральные" правила, социологи не считают их субъективными и тем самым нуждающимися в каком-то специальном "понимании".

Социология ориентируется на институализированные ценности, играющие роль нормативов действия. Это ведет к существенной модификации бихевиористской теории за счет дополнения ее нормативной и аксиологической дисциплинами. Получившаяся в результате модель применяется не к событиям, или к смысловым образованиям как таковым, а к институционально значимым нормам, которые не зависят от интенций субъекта, а, наоборот, определяют субъективное полагание смысла. Нормы и правила манифестируют институты, в то время как их объективный смысл остается скрытым. Он раскрывается благодаря пониманию социальных фактов.

^ Т. Парсонс определяет общественную систему как взаимосвязь институтов, интегрирующих традиции и роли, необходимые для существования социума. Очень эффективной для объяснения функционирования норм оказывается кибернетическая модель: институты выполняют функцию регуляторов, обеспечивающих самосохранение системы. Парсонс выделяет внешние и внутренние условия самосохранения и читает особо важными ценностные параметры, которые пригодны для измерения: 1) степени реализуемости поставленных целей; 2) приспособляемости к экстремальным условиям; 3) интеграции и стабилизации существующих институциональных норм и образцов.

Модели, опирающиеся на биологические методы бихевиоризма, оказываются недостаточными для описания общества. Приспособление к среде не объясняет того обстоятельства, что масштаб исторической жизни определяется интерпретацией господства в той или иной системе. Ценности, которые определяют поведение людей и используются для управления, не даны, а "находятся" и обсуждаются в процессе политической деятельности. И это не теоретический процесс, так как ценности канализируют энергию влечений, что и делает ценности предметом как объективного, так и интенционального понимания.

Математические и формальные положения в отличие от исторических текстов не требуют понимания. Неудивительно, что в современных социальных теориях существует стремление аналитического определения смысла социального действия. Однако такой подход годится только для нормативной, но не для эмпирической, дескриптивной части социальных дисциплин, где приходится иметь дело с такими событиями, которые и совершаются и воспринимаются на основе ценностей. Так мы приходим к модели социальной реальности, в свое время выдвинутой еще Дильтеем: в гуманитарной науке субъектом исследуется такой объект, который сам является субъектом. Историки имеют дело с объективациями духа. В связи с этим снова возникает вопрос об условиях возможности интерсубъективного понимания.

Перевод герменевтики на понятия социологии прежде всего, сталкивается с проблемой социальной интерпретации главного понятия "смысл". В социальных науках субъектно-объектная модель трансформируется с учетом того обстоятельства, что ученый, изучающий общество, сам к нему принадлежит. Это означает, что оно соединяет в себе теоретическое и дотеоретическое знание об обществе. Исследовательская практика - есть часть общественной системы: то как ученые дискутируют друг с другом, в какие отношения они включаются в ходе интеракции в рамках научных институтов, какие нормы и образцы они разделяют - все это не зависит от индивида. Поэтому исследовательская практика является частью повседневных практик и может исследоваться соответствующими методами. Можно ли в социальных науках пренебречь этой зависимостью от социального жизненного мира? Для этого необходимо уточнить, что значит быть участником этого жизненного мира. Сводится ли оно к языковой деятельности, или включает какие-то иные способы принадлежности к воспроизводству общественных отношений? Выражение "быть составной частью социального мира" можно пояснить указанием на символы, которые производят люди как говорящие и действующие существа, на убеждения, ценности, произведения искусства, предметы материальной культуры, а также на институты, общественные системы и другие стабилизирующие учреждения. Эта досимволически структурированная действительность, социальная реальность проникает и в правила производства говорящим субъектом социальных правил и отношений. Социальный исследователь должен определенным образом "относиться" к изучаемой им социальной реальности. Что бы описывать, надо понимать, а чтобы понимать - быть участником. Ясно, что такое "отношение" участия не похоже на наблюдение и не может контролироваться принятыми в науке способами, ибо наблюдение сцепляется с пониманием смысла.

Смыслопонимание - это коммуникативный опыт, предполагающий участие в процессе понимания, уяснения. Этот процесс является перформативным в том смысле, что речь выступает формой действия, т.е. является не просто сообщением о социальной реальности, но ее изменением. Предписания институтов и других общественных учреждений подлежат исполнению. Это предполагает герменевтическую просвещенность социального субъекта. "Нагруженными" оказываются не только социальные, но естественно научные теории. Однако социальные теории оказываются нагруженными вдвойне: до того как нагрузить опыт теоретическим значением, социальный исследователь понимает его смысл на дотеоретическом уровне. Социальный исследователь не может находиться в позиции инопланетяниа с изумлением, взирающим на жизнь землян, но, тем не менее, старательно описывающим явления и отыскивающим регулярности. Социальный исследователь не может встать в положение постороннего наблюдателя, так как он в этом случае не сможет понять, а следовательно, и критиковать настоящее. Отсюда вытекает важное значение реконструкции дотеоретического знания, на которое опирается говорящий и действующий субъект.

^ Наука и дисциплинарное общество.

Где и когда, при каких обстоятельствах и по каким причин произошло рождение индивида? Историки гуманитарных наук относят это событие к началу Нового времени, появлению метафизики субъективности с ее учениями о свободе и автономии личности. Древность ни в теории, ни на практике не признавала независимого индивида, способного противопоставить себя давлению обязанностей, традиций, словом принадлежности к роду, полису, государству, с которыми он себя отождествлял. Но так ли это на самом деле? Разве древние философы не демонстрировали собой образец свободной индивидуальности, смело выносившей на основе познания истины приговор устаревшим традициям и закостеневшим предрассудкам? Ницше в своем противопоставлении аполлонического и дионисийского прямо говорит о появившейся вместе с греческой трагедией и философией тенденции индивидуации общества.

Но если рассматривать культуры на уровне повседеневных практик, то действительно древние цивилизации ориентированы на построение и укрепление общественного тела. Открытость, зрелищность, ритуальность и даже спектакулярность праздненств, строительство храмов, форумов, театров, цирков и общественных бань предполагало не только жизнь на виду, но и доступность многим немногих великолепных и дорогостоящих объектов.

Наоборот, наше общество состоит из индивидов, разделенных прежде всего стенами жилища, которые государство стремится сделать прозрачными. Отсюда наше общество – это общество надзора, который, как показал Фуко, реализуется в разнообразных формах от внешнего наблюдения до медицинских осмотров, психологических тестов и экзаменов.

Причины перестройки традиционных обществ с традиционными формами власти многообразны. Старая власть, персонифицированная харизматической личностью – предводителем, батюшкой-царем, самодержцем, использовашими солярные знаки власти на самом деле была довольно расхлябанной и неээфективной. Эпохи сильной власти, как полагал Ницше, на самом деле были достаточно либеральными и нисходили до мелочного надзора, напротив в них проявлялись как равнодушие к целому ряду нарушений, так и милость к покаявшимся преступникам. Власть правила массами, а не индивидами, используя при этом демонстративные техники презентации и ограничиваясь в экономическом отношении сбором налогов и податей.

Новое время связано с усложнением экономики и хозяйства. Возникает необходимость целесообразного использования ресурсов, техники, человеческих сил. Дифференциация и рационализация общественного пространства приводит к борьбе с бродяжничеством: каждое место должно быть закреплено за индивидом. Дифференциация пространств (появление тюрем, больниц, домов призрения, казарм, школ, фабрик и заводов) внутренняя сегментация этих государственных учреждений (классы внутри школы, группы внутри классов) требуют разделения и иерархизации людей. Люди извлекаются из натуральных условий обитания и подлежат преобразованию в казармах, школах, работных домах или больницах. Складываются многообразные ортопедические техники, направленные на формирование новой анатомии, нового тела, способного эффективно и бесперебойно выполнять те или иные общественные обязанности.

Так складывается новая технология власти, создающая и направленная на индивида, а не на массу. Вероятно, ее началом является казарма, так как преобразование рыцарей в солдат регулярной армии было сопряжено с муштрой и дрессурой. В этом видят начало омассовления и деиндивидуализации: в процессе муштры стирается представление об уникальности и автономности. Если солдат будет думать о самоценности личности, то как он пойдет в атаку? Но на эту дрессуру можно посмотреть и по другому. Сообщество рыцарей на самом деле было организовано по образу греческой фаланги гоплитов, т.е. на принципе один за всех, все за одного. В регулярной армии телесная дружба уже не является обязательной. Представление о воинском братстве остается как символ в мирной жизни, но поведение на войне определяется уже иными стратегиями. Воспитание солдат регулярной армии делает ставку не на индивидуальную работу (нет, один сержант муштрует десяток солдат), а на дрессировку послушных, выполняющих команды начальника индивидов. Конечно, это не тот индивид, о котором мечтали философы и предполагали авторы общественного договора. Но удивительное соответствие теории демократии с дисциплинарными практиками говорит о какой-то их дополнительности. Не случайно эпоха Просвещения, открывшая свободу, изобрела дисциплину. При этом дисциплина становится технологией производства индивидов.

От муштры к экзамену.

Сегодня наиболее распространенным инструментом все еще сохраняющейся дисциплинарной технологии остается экзамен и разнообразные его формы: опросы, тесты, осмотры. На примере эволюции наказаний Фуко показал переход от бесконечного расчленения тела цареубийцы к бесконечному дознанию, направленному на выявление отклонений от норм. В этих технологиях происходит нечто странное: индивидуальное превращается в отклонение, аномалию, случайную особенность. Быть индивидом означает быть чуточку инфантильным или старомодным, чудаковатым или со странностями.

Рождение индивида, полагал Фуко, следует искать не столько в теориях автономии личности, сколько в детальных записях разнообразных осмотров и экзаменов.²³

Он делает индивидов видимыми, благодаря чему их можно дифференцировать, поощрять и наказывать. Как церемония экзамен соединяет власть, применение силы, установление истины. Связь знания и власти проявляется в экзамене во всем своем блеске.

Школа превращается в аппарат непрерывного экзамена, дублирующего весь процесс обучения. Он постепенно перестает быть интеллектуальным агоном и все больше становится способом сравнивания. Экзамен превращает ученика в область познания. Школа становится местом педагогических исследований. Она Экзамен соединяет техники надзирающей иерархии и нормализующей санкции. также формирует индивида и вводит его в документальное поле: располагая их в поле надзора, он охватывает их еще и сетью записей. На их основе «педагогика» делает выводы об общих явлениях и разносит знания по графам и столбцам. Так индивиды вводятся в поле познания. Однако индивид в результате превращается в «отдельный случай» и даже в аномалию. Случай есть индивид поскольку его можно описать, оценить, измерить, сравнить, но также индивид, которого надо муштровать, учить или лечить. Экзамен пришпиливает человека к его особенности.

Тюрьма

С развитием общества происходит изменение преступлений. Если раньше преступник по социальному положению, уровню интеллекта и культуры, наконец, по внешнему виду достаточно резко отличался от тех, кто его судил, то в цивилизованном обществе поражает то обстоятельство, что те, кто сидит на скамье подсудимых, мало чем отличается от тех, кто восседает в креслах судей. Именно это обстоятельство приводит к осуждению тюрьмы и постепенному ее реформированию в пенитенциарное учреждение.

Во времена, когда преступник был груб и неотесан, малокультурен и неителлектуален пригноворы суда не доходили до их сознания и естественным местом коммуникации с ним оказывалась тюрьма. Она была направлена на исправление именно это «противозаконности», которая была названа делинквентностью. Именно ее захватывает и отчасти формирует система карцера. Это обстоят5ельство, по мнению Фуко, (с.407) и является причиной долгого сохранения тюрьмы, даже после того, как сами юристы воспринимали ее не только как неэффективное, но и несправедливое наказание.

Как пенитенциарное учреждение тюрьма становится местом формирования клинического знания о заключенных. Заключенного помещают под постоянный надзор, и всякое сообщение о нем записывается и обобщается. Тюрьма – это не только дисциплина в камне (Бентам), но и место исправления, лечения особых не проходящих по ведомству медицины недугов и сбора знания о природе и характере самих болезней. Так возникает понятие делинквента., который отличается от правонарушителя, с которым имеет дело суд. В тюрьму попадает осужденный, но в ней он становится объектом исправительной технологии. Наблюдение за делинквентом охватывает обстоятельства и причины содеянного преступления, выясняются его пристрастия, вредные привычки, пагубные наклонности. Эта «биографическая справка» вместе с личным делом приходит в тюрьму. Кроме биографического используется метод типологии: культурные и интедлектуальные, но испорченнные подлежат наказанию изоляцией и молчанием; порочные, но недалекие и тупые подлежат воспитанию одиночеством ночью, совместная работа днем, коллективное чтение; осужденные бездарные и неспособные живут сообща небольшими группами под строгим надзором