Geum.ru

В. З. Гарифуллин Печатается по решению

Вид материалаДокументы

Содержание


Пушкин и революция
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   34

Николай Новиков в поисках

религиозно-идеологической программы


Одним из следствий наступившей после разгрома пугачевского восстания реакции явилось широкое распространение масонства в России, Масонство было пришлым для России явлением. Как идеологическое движение, широко развернувшееся в Европе, масонство ведет свою историю с начала XVIII века – века крушения феодальных устоев. В России масонство стало бурно развиваться, прежде всего, в Петербурге и Москве именно в 70-е годы XVIII века. В этих двух городах были созданы десятки тайных обществ, так называемых лож и орденов различных масонских систем. В одних братья-масоны упражнялись в нравственном самоусовершенствовании, в других увлекались мистицизмом, предаваясь алхимическим опытам или с целью выведения искусственного человека, или с целью открытия лекарства от всех физических и социальных болезней, или, наконец, созданием золота и разысканием философского камня.

Новиков в условиях политической реакции не хочет оставлять своей просветительской работы, он ищет средств и возможностей и в новую эпоху служить отечеству. Именно в это время его внимание привлекает масонская организация. В основании масонства лежала широкая религиозно-идеологическая программа, развивавшая христианское учение о всеобщем братстве людей, идеи гуманности и любви к людям, правила нравственного самоусовершенствования и морального перевоспитания испорченного социальными пороками человека. Социально-политические воззрения масонов не противоречили интересам дворянства – они в большинстве своем были крепостниками и сторонниками абсолютизма. Но масонство создало формы объединения братьев – специальные организации, именовавшиеся ложами, орденами. Вступление в ложу облекалось в строгие и тайные церемонии, заимствованные из арсенала средневековых объединений ремесленных цехов, в частности цеха каменщиков. Отсюда наименование: франкмасоны – свободные каменщики. Тайные ложи масонов явились первыми организациями, объединявшими единомыслящих людей на началах признания идейной программы и строгого устава. Это обстоятельство, между прочим, объясняет причину особого интереса к масонству, который проявляли многие крупные культурные деятели эпохи. Такие ордена и ложи подсказывали форму политических объединений.

После смерти И.И.Шварца, главного масона в Москве, место его, констатирует ритор ложи «Трех знамен» занял Н.И.Новиков. «И начал управлять так же неограниченно, как и Шварц. В силу превосходства своего ума и точного знания своей нации, он вскоре приобрел себе полнейшее доверие и безусловное подчинение более почтенных братьев ордена. Он обладал в высшей степени искусством употреблять в свою пользу страсти и стремления других» [1].

Когда центр масонства из Петербурга переносится в Москву, там создается «Дружеское общество», цель которого издание в широких масштабах масонской литературы и сочинений французских энциклопедистов. Куратор московского университета, масон Херасков, сдал Новикову в аренду университетскую типографию. Позже на денежные пожертвования богатых масонов Новиков создает «типографское товарищество», которое покупает несколько типографий и организует книжные лавки во многих городах.

Пользуясь масонскими связями и формой масонской организации, Новиков организует издание масонской и мистической литературы. Масонский характер носят и издававшиеся им журналы «Утренний свет», «Покающийся трудолюбец» и другие. «Типографское общество» наряду с произведениями Якова Бема, Арндта и Шпенера печатало оригинальные и передовые сочинения, излагавшие моральную религию секты. Скоро вся литература была пропитана этим учением, а русское общество оказалось очень восприимчивым к нему. Книга Сан-Мартена «Ошибки добродетели», переведенная Страховым и «Небесные тайны» Свендберга нашли в Петербурге и Москве ревностных читателей. Новиков был душой этого движения.

Вместе с масонской литературой издавались также антирелигиозные и антимонархические произведения французских просветителей Вольтера, Монтескье и других, а для отвода глаз и различные обычные книги, учебники, романы.

В 1779 – 1792 годах Новиков, переехавший к этому времени в Москву и сосредоточивший в своих руках три типографии, издает и редактирует газету «Московские ведомости» и ряд журналов: «Утренний свет», «Московское издание», «Прибавление к Московским ведомостям», «Городская и деревенская библиотека», «Детское чтение»…За это десятилетие он готовит, редактирует и печатает сотни книг по всем отраслям знания. Широкие читательские круги получали труды по отечественной истории, сочинения русских авторов и переводы лучших современных западно-европейских писателей, сочинения по философии, педагогике, экономике, грамматики и сотни различных учебных пособий, букварей, самоучителей языка. Он организует в России систему книготорговли и создает книжные лавки в шестнадцати провинциальных городах. В общей совокупности Новиков объединяет вокруг своего громадного дела десятки передовых деятелей русской культуры – писателей, редакторов, переводчиков, распространителей книг.

Философские произведения Новикова, напечатанные в «Утреннем свете» в 70-е годы, объединяет одна тема – выдвижение и обоснование основ такой нравственности, которая определяла бы общественно-активную гражданскую и патриотическую деятельность человека. Моральная философия привлекала его, прежде всего в силу своего практического значения: она была полезна и нужна человеку, научала его добродетели, просвещала его ум. В 80-е годы на страницах «Московского издания» он акцентирует другой элемент этики – теорию подчинения страстей разуму. В ряде статей журнала и, прежде всего, в философском «Предисловии» Новиков останавливает свое внимание только на тех страстях, господство которых над человеком влечет за собой политические, бедственные для простого «питателя», последствия. Этими страстями оказываются: «честолюбие», «сладострастие» и «сребролюбие». Именно эти страсти, утверждает Новиков, приносят обществу бедствия, потому что им следует в каждом отдельном случае не абстрактная личность, а конкретный социальный человек – дворянин, вельможа, министр, государь. Так в учении о страстях Новиков стремится покинуть область отвлеченных моральных категорий и переходит к вопросам общественным, социальным. Поэтому и оказывается возможным ставить в журнале ряд политических вопросов, разрешать на страницах журнала проблему взаимоотношений правительства и народа. Этика становится политикой – в этом заключено то новое в философских убеждениях Новикова, что нашло свое выражение сначала в «Московском издании», а потом и во всей последующей философской, редакторской и просветительской деятельности Новикова 80-х годов [2].

Условия для работы масонов в Москве ухудшились, когда Главнокомандующим Москвы был назначен граф Брюс, который подозревал, что просветительная деятельность есть только маскировка тайных политических целей масонов.

К этому убеждению гр. Брюс пришел на основании сведений, полученных о революционных замыслах европейского масонства. В 1785 году, по приказу Курфюрста Баденского, был арестован глава нового масонского ордена Иллюминатов Адам Вейсгаупт. Обнаруженные при аресте у Вейсгаупта бумаги обнаружили, что орден Иллюминатов воспитывал членов ордена в идеях борьбы за уничтожение всех монархий в Европе. Тогда же Екатерина II отдает приказ Московскому полицмейстеру и Московскому Митрополиту произвести проверку содержания книг и журналов, издаваемых в Москве «Дружеским ученым обществом», во главе которого стоял розенкрейцер и мартинист Новиков.

Первая проверка окончилась для Новикова благополучно. Митрополит Платон, которого некоторые историки русского масонства самого считают масоном, дал благожелательный отзыв о большинстве изданий Новикова, характеризовав последнего как примерного христианина. Однако вступление Павла I в масонскую ложу возбудило у Екатерины II новое подозрение, что за просветительной деятельностью масонов скрываются какие-то тайные цели и что масоны, вовлекая Павла I в свои сети, хотят организовать заговор против нее. В апреле 1792 года был издан указ об аресте Новикова. Официально издателя обвинили в том, что в 1788 году анонимно выпустил раскольничью книгу «История о страдальцах Соловецких».

Обыски в его типографии, книжных лавках и имении Авдотьино не дали никаких материалов для подтверждения выдвинутого обвинения. Зато было обнаружено 20 названий скрытно продававшихся масонских и других книг, запрещенных указами 1786-1787 годов, и еще 48 книг, отпечатанных без разрешения цензуры. По своему духу и направлению это были сочинения, направленные против православия и монархии. Императрица была в гневе и решила наказать Новикова по всей строгости закона. Арестованного тайно доставили в Петербург и заключили в Шлиссельбургскую крепость. Следствием руководила сама Екатерина II. Сохранившиеся протоколы допросов свидетельствуют, что ее интересовала совсем не издательская деятельность Новикова. Все ее вопросы касались масонских лож, их политических целей и связей. В августе того же года Екатерина II приговорила Новикова к 15-летнему заключению в крепость.

Арест Новикова вызвал негодование среди масонов и вольтерьянцев. Однако Новиков, изображенный русскими масонами, а позже русской интеллигенцией, как «безвинный страдалец» и «великий русский «просветитель», не был неповинным агнцем.

В деле Новикова не все шло так гладко и невинно, как это иногда представляют исследователи. Нельзя не обратить, например, внимания на то, что даже в своих показаниях Новиков далеко выходит за пределы той деятельности, которая была бы свойственна чистому масонству. Он, по собственному признанию, выпускает в свет «мерзкие» книги, принимает деятельное участие в сношениях с Павлом, имеет в руках бумаги, от которых сам приходит в «ужас», однако, переписывает и сохраняет их. В своих ответах Шешковскому, Новиков несколько раз хитрит, запирается, говорит неправду; два раза он давал подписку в том, что не будет продавать запрещенных книг, и все же продавал. В руках правительства были еще какие-то бумаги, уличающие Новикова.

Поскольку в нашей литературе утвердилось ошибочная, как мы полагаем, точка зрения, что «Новиков пострадал очень сильно конечно не за масонство», а за какие-то другие проступки, стоит остановиться на обвинениях, которыми было обставлено его осуждение [3].

Первым пунктом здесь значится именно масонство, которое было обвинено Екатериной II в организации «тайных сборищ» со своими «храмами, престолами и жертвенниками», нужными для кощунственных ритуалов. «Ужасные, – констатирует Екатерина II, – совершались там клятвы с целованием креста и Евангелия, которыми обязывались и обманщики и обманутые вечной верностью и повиновением ордену Злато-розового креста с тем, чтобы никому не открывать тайны ордена». Вторым пунктом обвинения значится подчиненный характер московских масонов «чертогу Брауншвейгскому мимо законной и Богом учрежденной власти». Третьим – «тайные переписки по масонской линии с принцем Гессен-Кассельским и с прусским министром Вельнером». Четвертый пункт обвинения заключается в том, что московские масоны «употребляли разные способы хотя вообще к уловлению в свою секту известной по их бумагам особы (то есть Павла I). В сем уловлении, так и в упомянутой переписке Новиков сам признал себя преступником», – констатирует обвинение. Пятый пункт обвинял масонов в издании «непозволительных, развращенных, противных закону православному книг» и заведении тайной типографии. Шестой и последний пункт содержал обвинения в практике насаждения в ордене непозволительных с православной точки зрения масонских ритуалов и обрядов [4].

То, что обвинение масонов в «уловлении в свою секту» Павла Петровича было выставлено Екатериной II не первым, а четвертым пунктом, понятно, так как очевидно, что императрица явно не хотела привлекать к нему излишнего внимания. Но вот что интересно: все шесть пунктов прямо направлены исключительно против масонства, представляя собой, по сути дела, суровый обвинительный акт против ордена. Поэтому и заявления ряда исследователей вроде того, что Н.И.Новиков был осужден-де «не за масонство» всерьез принимать, видимо, не стоит. Но подробнее об этом чуть позже. Пока же отметим, что приговор, единолично вынесенный императрицей по делу Н.И.Новикова, был суров и вполне под стать выдвинутым против него обвинениям: «Впрочем, хотя Новиков и не открыл еще сокровенных своих замыслов, но вышеупомянутые обнаруженные и собственно им признанные преступления столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако ж, и в сем случае следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость» [5].

«Дружеское ученное общество» было закрыто и все изданные им масонские книги сожжены. Но даже заключение в Крепости не поколебало убежденного масона Новикова.

Выпущенный на свободу Павлом I, Новиков, вернувшись к франкмасонству, увлекается самыми грубыми и эксцентричными его формами. В 1805 году он попытался было опять вернуться к своей просветительской деятельности, о чем свидетельствует его намерение взять в аренду типографию Московского университета за 11 тысяч рублей в год. Сделка эта, однако, так и не состоялась. С этого времени и вплоть до своей кончины 31 июля 1818 года Н.И.Новиков почти безвыездно прожил в своем имении, всецело погрузившись в хозяйственные дела. Но убеждений своих он не оставил. Более того, наряду с И.А.Поздеевым, он играл роль духовного лидера тогдашнего русского масонства. Вместе со своим другом С.И.Гамалеей Н.И.Новиков работал над составлением из масонских сочинений «Библиотеки высокохвальных свободных каменщиков», или «Библиотеки герметической», которую он намеревался впоследствии опубликовать. Под старость Николай Иванович сильно ударился в религию и всерьез уверял своих слушателей, что «все науки сходятся в религии», причем религиозность его, как справедливо заметил Г.И.Вернадский, была насквозь пропитана масонскими и розенкрейцерскими взглядами и привычками [6].

Любопытным штрихом к биографии Н.И.Новикова может служить его поведение в грозном 1812 году, когда этот старый масон не нашел ничего лучшего, как выкупать у своих крестьян захваченных ими в плен французских солдат и офицеров, платя им по рублю за человека. Все спасенные им таким образом солдаты наполеоновской армии после кратковременного излечения в имении Н.И.Новикова были переданы затем уже после прекращения военных действий полицейским властям [7].

Вместе с тем, справедливости ради следует отметить, что в отличие от большинства своих братьев по масонскому ордену, Н.И.Новиков в глубине души всегда оставался патриотом своей страны и людей «ненавидящих свое Отечество» (а таких в братской среде было немало), называл не иначе, как «кощунами» [8].

Отделить Н.И.Новикова – мистика и масона от Н.И.Новикова – просветителя трудно, да очевидно, и не нужно. Гораздо важнее здесь другое. Объективное содержание деятельности Н.И.Новикова и его кружка намного переросло первоначально отведенные им сравнительно узкие масонские рамки и немало способствовало росту общественного самосознания и пробуждению умственных интересов русских людей. В этом, собственно, и состоит историческое значение его деятельности.


ЛИТЕРАТУРА


1. Письмо неизвестного лица о московском масонстве XVIII в. / Пер. Ольга Балашова // Русский архив. − М., Кн.1. 1874. − 1039 с.

2. Записки из старой записной книжки // Русский архив. − 1883. − № 11. − 2150 с.

3. Довнар-Запольский М.В. Правительственные гонения на масонов. Масонство в его прошлом и настоящем / Под ред. С.П.Мельгунова и Н.П.Сидорова. – Т. 2. Изд. 2-е. – М., 1991. – 119 с.

4. Лонгинов М.Н. Н.И.Новиков и московские мартинисты. − М., 1867. –
С. 19 – 33.

5. Там же. – С.114.

6. Вернадский Г.В. Н.И.Новиков. – Пг., 1918. – 132 с.

7. Тихонравов Н.С. Четыре года из жизни Н.М.Карамзина // Тихонравов Н.С. Сочинения. – Т. 3. Ч. 1.− М. – 271 с.

8. Незеленов А.А. Николай Иванович Новиков, издатель журналов. 1769-1785 гг. − СПб, 1875. − 199 с.


Ю.Н. Толутанова, Московский госуниверситет печати, доцент


Советская сатирическая публицистика М.М. Зощенко


Многие исследователи творчества М.М.Зощенко обходили молчанием сам факт существования в его практике сатирической публицистики, не говоря уже о большем – например, попытке систематизировать публицистические произведения писателя. Между тем вклад Зощенко в развитие отечественной журналистики трудно переоценить.

Как правило, в трудах литературоведов все публицистические произведения М.Зощенко называются фельетонами. Между тем то, что писал сатирик для газет и журналов, отличается жанровым разнообразием. Можно выделить пять групп этих произведений: а) пародии; б) комментарии к газетным публикациям; в) комментарии к читательским и рабкоровским фактам; г) публицистические размышления; д) фельетоны – публицистические и беллетризованные. Первые четыре группы, разнообразные в жанровом отношении, уместно назвать «сатирическими миниатюрами».

В 20-е – 30-е гг. М.Зощенко был активным сотрудником сатирических журналов и отделов сатиры и юмора в газетах, что оказало влияние на его художественное творчество и помогло ему выкристаллизовать форму краткой новеллы. С 1923 по 1926-й гг. он работает фельетонистом в газете железнодорожников «Гудок», подписывая свои фельетоны и сатирические мелочи псевдонимами «Гаврилыч» или «Гаврила». Он печатает фельетоны в «Бегемоте», «Ревизоре», «Чудаке», «Смехаче», «Красной вечерней газете» и других изданиях. Помимо фельетонов Зощенко создаёт очерки, рассказы, заметки о провинциальной печати, поставляет «мелочи» для сатирических отделов «Волчьи ягоды» и «Вилы в бок». Зощенко приобрёл огромный опыт газетного работника, сделался одним из лучших знатоков газетных жанров. Это объясняет, почему с таким искусством написаны те его произведения, в которых он выступает с прямой пародией этих жанров, от передовиц до «писем в редакцию».

Работая в «Бегемоте», Зощенко помещал в юмористическом листке этого журнала фельетоны на злобу дня, материалы для которых черпал из множества писем, присылаемых в редакцию на имя Гаврилыча с разных концов страны. Зощенко писал свои сатирические заметки и фельетоны очень быстро. Помимо Гаврилыча он использовал и другие псевдонимы: Назар Синебрюхов, Семён Курочкин, Мих.Кудрейкин, Мих.Гаврилов, Михал Михалыч, приват-доцент М.М.Прищемихин… Нередко в конце рассказа или фельетона им ставились лишь инициалы – М.З., а то и ещё короче – З. или М. Многое из напечатанного Зощенко вообще оставалось без подписи. Взяв в руки сатирические журналы 20-х гг. и заглянув в их «Почтовые ящики» и под рубрики типа «Слезай, приехали», «Тараканы в тесте», «А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!», мы почувствуем руку Зощенко даже по нескольким строчкам. Реклама подписки на «Бегемот» или «Пушку» – это тоже его почерк, как и редакционный ответ селькору.

Зощенко с равной охотой и вдохновением брался за любую работу, даже самую незаметную, не прибавляющую ему ни славы, ни денег. Это можно объяснить не только его трудолюбием, но и желанием максимально воздействовать на массового читателя, так как за простотой формы зощенковских творений угадывались важные проблемы современности. Множество и разнообразие зощенковских печатных материалов стали одной из причин, по которым автор иногда утрачивал им самим написанное, не заботясь особенно о систематизации. Зощенко знал, что потерянное сегодня в ближайшее время возместится, творческих идей и планов у него было очень много.

Жанр пародии предполагает акцент автора на оперировании различными языковыми средствами, присущими тому жанру и стилю, который он пародирует. Анализ пародий Зощенко показал, что он был замечательным стилистом с тонким языковым чутьём. При этом он расширяет границы жанра, не ограничиваясь языковой игрой, а рассуждая о жизненных неустройствах и проблемах («Письма в редакцию», «Обязательное постановление», «Честный гражданин (Письмо в милицию)»). Интересен цикл «Письма в редакцию» («Мухомор». – 1922. – № 12). Перед нами семь вымышленных посланий, которые вполне могли бы быть написаны неграмотными людьми с ограниченным мировоззрением. Как в своих лучших рассказах, Зощенко вводит в повествование «язык улицы». Комического эффекта публицист достигает обыгрыванием слов и выражений, почерпнутых из речи малограмотного городского мещанина, с характерными для неё вульгарными, неправильными грамматическими формами и синтаксическими конструкциями. Вот примеры из «Писем в редакцию»: «Подъезжая под мост Лейтенанта Шмидта, сверху кто-то плюнул. Последний попал какой-то бывшей даме на шляпку, которая не заметила» («Вниманию милиции»); «А видел я дамскую спину, которая, будучи высокого роста, вертелась в переднем ряду как чёрт перед заутреней» («Театральная жизнь»); «Так что мне наступили на ногу, вследствие которой образовался нарыв, и я принужден на службу манкировать» («Прелести нэпа»). Данный цикл – один из немногих, в котором ирония достигается за счёт средств языка, а не за счёт комических ситуаций, как в зощенковских фельетонах. То есть автор заостряет своё внимание на языковой игре, поэтому перед нами – юмористическая пародия. Вместе с тем мимо внимания Зощенко не проходят некоторые бытовые неустройства, как-то: давка в трамваях, дефицит товаров и главное – человеческая некультурность, которая прослеживается в каждом письме.

Анализируя две последующие группы комментариев, следует отметить, что по тематике и характеру подачи материала они похожи. Зощенко использует ссылки на конкретные газеты и журналы, из которых он почерпнул информацию, прибегает к цитатам, обязательно отмечает, что тот или иной факт прислан в редакцию рабкором или читателем («Птичье молоко», «Работяги», «Попалась, которая кусалась»).

Публицистические материалы 4-й группы – обращения редакции к читателям – писались неповторимым зощенковским языком от лица весёлого балагура-сказчика, псевдонимом которого Зощенко подписывал свои материалы («Открытое письмо», «Каждый сам себе – заграница», «Валяйте, нам не жалко!»). Некоторые миниатюры этой группы посвящены выходу или юбилею каких-то юмористических изданий.

При работе над фельетонами Зощенко не ограничивался присылаемыми в редакцию письмами, а использовал всё многообразие материалов: отчёты рабкоров и селькоров, официальные бумаги, информацию из газет и т.д. По воспоминаниям К.Чуковского, Зощенко «…присаживался к большому столу, на котором беспорядочной грудой были навалены корявые, дремучие, чаще всего дико безграмотные послания, полные воплей и жалоб беззаконно обижаемых людей. Каждое письмо он прочитывал очень внимательно, не пропуская ни строчки, после чего тотчас же брался за перо… Не проходило и получаса, как тот или иной самодур или плут был безжалостно ошельмован… Многие из этих сатирических очерков оказывались подлинными шедеврами юмора. Самая быстрота их создания всегда восхищала меня. Зощенко писал их прямо набело, без помарок, в один присест, среди редакционного шума и гама».

Предисловие сопровождало раздел «Фельетоны» во 2-м томе 6-томного собрания сочинений Зощенко. Он писал: «В этих фельетонах нет ни капли выдумки. Здесь всё – голая правда. Я решительно ничего не добавлял от себя…

Мне кажется, что именно сейчас существует много людей, которые довольно презрительно относятся к выдумке и к писательской фантазии. Им хочется настоящих, подлинных фактов…

В этих моих фельетонах есть драгоценное свойство – в них нет писателя. Вернее: в них нет писательской брехни.

А живые люди, которых, быть может, я здесь пихнул локтем – пущай простят меня.

Впрочем, в последний момент у меня дрогнула рука. И я, по доброте душевной, слегка изменил фамилии некоторых героев, чтобы позор не пал на ихние светлые головы.

Так вот – читатель, который захочет прикоснуться к подлинной жизни, – пущай прикасается. Здесь всё голая правда».

Отличие между сатирическими миниатюрами и фельетонами Зощенко не всегда чётко прослеживается, поэтому мы придерживались следующих критериев. В миниатюрах Зощенко факт, почерпнутый из газет или письма рабкора, дополняется ироническим авторским комментарием, а в фельетонах беллетризуется. Последнее касается публицистических фельетонов, а в беллетризованных Зощенко нередко берёт за основу вымышленный факт и типизирует его, попутно обыгрывая за счёт приёмов и средств художественной литературы.

Тематика зощенковских сатирических миниатюр и фельетонов совпадает. Он активно критиковал бюрократизм, бескультурье, хамство, злоупотребления начальственных лиц, халатность, бытовые неустройства и т.д. Через все эти темы красной нитью проходит тема равнодушия к человеку, что характеризует Зощенко как гуманиста.

В 30-е гг. Зощенко делает акцент на уважительном отношении к людям. Такое рассмотрение значимых тем через призму гуманизма выгодно отличало публицистику Зощенко от произведений прочих сатириков и делало его выступления в печати и заметными, и эффективными. Но юмор Зощенко становится более сдержанным, лишённым лингвистического комизма, хотя тематика пока схожа с фельетонами 20-х гг. Чем это вызвано? Зощенко уже не прибегает к сказовой манере, зато возрастает элемент дидактики, нравственного поучения в конце фельетона. Многие исследователи отмечали, что в 30-е гг. произошла эволюция творчества Зощенко в целом, вызванная охватившей писателя идеей – слить воедино сатиру и героику. Зощенко не собирался отставать от века, соответственно, стиль и язык его произведений изменились. Это одна из причин, но, на наш взгляд, она не главная. По мнению руководства, Зощенко никогда не был благонадёжным писателем и публицистом, неслучайно «опомнившиеся» власти в 40 – 50-е гг. подвергли его жесточайшей критике, обвинив в клевете на советскую действительность. Видимо, Зощенко и мечтал о новом герое главным образом потому, что уже в конце 20-х гг. понял, что придётся перестраиваться, так как объективная и полнокровная советская сатира не может существовать при диктатуре одного класса и развивающемся культе личности.

Как мы уже отмечали, исследователями практически не делалось попыток изучить и классифицировать сатирическую публицистику М.Зощенко. Трудно сказать, чего у Зощенко было больше – фельетонов или сатирических «мелочей» – иронических комментариев, пародий, отзывов на присланные рабкорами или опубликованные в газетах факты. Сосчитать их невозможно, так как многие до наших дней не дошли и не сохранились даже в архивах. С фельетонами Зощенко дело обстоит не лучше. Их трудно выделить в особый раздел. Граница между ними и «чистыми» рассказами подвижна: в разных сборниках и многочисленных собраниях сочинений писателя одни и те же тексты попадали в разные разделы. На наш взгляд, относя те или иные творения Зощенко к жанру фельетона, рационально придерживаться принципа достоверности, соответствия излагаемых фактов действительности. К сожалению, это не всегда можно проверить, поэтому будем считать, что некоторые произведения, даже при наличии в них вымышленных героев, уместно отнести к промежуточному жанру между фельетоном и рассказом в силу имеющей в них место типизации. В число тех публицистов, которым приписывалось наличие беллетризованных фельетонов (А.Зорич, И.Ильф и Е.Петров) М.Зощенко не попал. На наш взгляд, это упущение, так как фельетоны-рассказы Зощенко можно и нужно определять как беллетризованные. Кроме того, они ещё и новаторские в силу своей краткости и художественной емкости.

Со сказовой манерой изложения связаны многие приёмы и художественно-изобразительные средства, используемые М.Зощенко: обилие разговорной и просторечной лексики, стилевой контраст, иронический анализ, сознательные грамматические нарушения и искажения, использование неполных и односоставных предложений, введение фольклорных элементов, повторы, публицистические отступления, опровергаемые последующим повествованием. Сказовый подход к сатирической публицистике можно считать новаторским. Впоследствии Зощенко пытались подражать очень многие.


Д.В. Туманов, Казанский госуниверситет, доцент


^ Пушкин и революция:

наследие публицистов ленинской школы


Памятуя, что имена В.Ленина и Л.Троцкого говорили темному пред­ставителю народа больше, нежели имя А.Пушкина, лите­ратуроведческие статьи, появлявшиеся на страницах боль­ше­вистской прессы, опирались на теоретические работы политического характера. И здесь первое место остается за трудами В.Ленина.

Не единожды он апеллирует к имени и творчеству А.Пушкина [1]. И не раз имя А.Пушкина сопрягается с именем Владимира Ильича в воспоминаниях родных и соратников вождя революции. Таким образом, можно говорить о доку­мен­тированном подтверждении отношения вождя револю­ции к личности А.Пушкина.

Рассмотрим наиболее характерное из них.

Ответ на вопрос, кем был А.Пушкин для В.Ленина, находим в Постановлении СНК от 30 июля 1918 года о монументах в Москве: имя А.Пушкина значится четвертым в разделе «III. Писатели и поэты». Ему предшествуют Л.Толстой, Ф.Достоевский и М.Лермонтов [2].

По воспоминаниям И.Арманд, В.Ленин из лучших представителей русской дореволюционной культуры более всего любил А.Пушкина и ценил Н.Некрасова [3].

Так что А.Пушкин был для него лишь одним из представителей политической дореволюционной культуры, а отнюдь не революционером, примыкавшим к декабрист­ско­му движению. Подтверждением этому служит «не упо­ми­на­ние» имени А.Пушкина в связи с декабристами, хотя апел­ляция к ним прослеживается в десяти работах В.Ленина.

Наконец, процитируем воспоминания Н.Мещерякова: «Ленин любил поэзию, он очень любил Пушкина и читал его с громадным удовольствием...» [4] Кажется, яснее не выра­зить­ся.

Именно в этом значении, – как поэта, – упоминал в своих работах А.Пушкина В.Ленин. Значит, он не мог быть родоначальником теории революционности А.Пушкина.

Тогда кто же выдвинул эту концепцию?

Обратимся к наследию А.Луначарского. С 1917 по 1929 год он был наркомом по просвещению РСФСР, затем председателем Ученого комитета при ЦИК СССР и проявил себя как активнейший организатор культурного строитель­ства в стране. Будучи публицистом ленинской школы, Ана­толий Васильевич внес немалый вклад в формирование ленинской концепции развития общественной мысли. К имени А.Пушкина он обращается в двадцати трех работах, вошедших в двухтомник А.Луначарского «Статьи о литературе» [5]. Одни только названия работ отражают широ­чайший диапазон интересов А.Луначарского. И на каждом этапе развития литературы он находит свое место для наследия А.Пушкина.

«Пушкин не мог не протестовать против самодержа­вия, и он протестовал, так что, по существу говоря, большая часть его произведений, и напечатанных, и не могших быть напечатанными, и даже сожженных им, была посвящена политической борьбе. Он был далеко вперед ушедшим революционером...» [6] К такому выводу пришел А.Луна­чарский в 1925 году.

Однако его мнение не всегда было столь однозначно. В одной из ранних своих работ А.Луначарский, размышляя над тем, кто из двух поэтов – А.Пушкин или Н.Некрасов – значимее, роняет: «Теперь мы ценим Пушкина не только за «пленительную сладость» его стихов. Вдумываясь в него, мы открыли в этой на вид до поверхности счастливой натуре глубинные мысли и переживания, живучий зародыш почти всех важнейших мотивов, которые развернула потом русская литература...» [7] И далее: «Классовое в Пушкине можно, конечно, выделить, <...> это поэзия дворянская и при этом определенного времени дворянства, тех самых годов, из которых вышел «декабризм» [8]. Здесь чувствуется попытка «развить» ленинское отношение к А.Пушкину как к поэту, слить его с декабристским движением. И в статье, посвященной только А.Пушкину, он ищет оправдания соб­ственным апелляциям к творчеству дворянского поэта: «Знать Пушкина хорошо, потому что он нам дает утешительнейшее знание сил нашего народа. Не патриотизм ведет нас сюда, а сознание необходимости и неизбежности несколько особого служения нашего народа среди других народов-братьев» [9].

Все же, понимая натужность попыток выдать А.Пуш­кина за революционера, А.Луначарский не раз скажет о двуличии пушкинского существования: после поражения декабристского восстания «он надел на лицо более или менее законопослушную маску», и «маска, сливаясь с под­линным лицом, приобрела многие черты оригинальнейшей человечности» [10]. Понимая это, «Пушкин искал себе оправ­дания в таком ренегатстве, философски осуждая револю­ционные крайности» [11]. Такова, по мнению А.Луначарского, трагедия поэта: «Несмотря на то, что Пушкин был чело­веком до чрезвычайности уживчивым со средой, показал себя способным к очень гибкому внешнему и внутреннему оппортунизму, жизнь его была отравлена, и общественный скандал, жертвой которого он пал, вытекает с неумолимой логикой из всего его положения между декабризмом, с одной стороны, и Николаем Палкиным – с другой» [12]. А впрочем, приходит к выводу Анатолий Васильевич, присоединяясь к словам Н.Чернышевского: «Любить Пуш­кина – это не значит примкнуть к какому-нибудь лагерю» [13].

Словом, мы наблюдаем в работах А.Луначарского многоцветную палитру мнений: от «отката» Пушкина с декабристских позиций до признания его «далеко вперед ушедшим революционером». Итожа выводы, А.Луначарский замечает: «Почти у всякой русской писательской могилы, у могилы Радищева, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Не­красова, Достоевского, Толстого и многих, многих других – почти у всех можно провозгласить страшную рево­лю­цион­ную анафему против старой России, ибо всех она либо убила, либо искалечила, обузила, обгрызла, завела не на ту дорогу» [14].

Будучи крупным теоретиком литературы, он, следуя ленинской концепции развития общественной мысли, одним из первых поставил вопрос об особенностях пролетарской литературы. Центральной проблемой его творчества была проблема «Искусство и революция». И обращение А.Луна­чарского в этой связи к имени А.Пушкина показательно. Исследуя его работы, можно сделать вывод о порождении им проблемы «Пушкин и революция», укрепившийся в вульгарном пушкиноведении первых лет Советской власти. Нарком первым выявил «революционное» значение А.Пуш­кина: «Подлинная революция непременно космата, непре­менно чрезмерна, непременно хаотична... Это великолепно чувствовал и сказал нам Пушкин...» [15]

Таким образом, был сформирован вульгарно-социо­логический подход в пушкиниане, который определенное время после революции был достаточно распространен. Ему пытался противостоять А.Горький, который, характеризуя величие поэта и признавая ценность его творчества для становления социалистической культуры, не переоценивал его революционность.

В накаленной атмосфере предреволюционных лет воспетая А.Пушкиным «тайная свобода» воодушевляла, слово поэта звучало призывом к обновлению. Когда же в выступлении, посвященном 75-летию восстания декабрис­тов, Г.Плеханов указал на чрезвычайное значение тесных связей поэта с героями 14 декабря [16], создались предпосылки для рассмотрения «революционности» А.Пушкина, чем воспользовалась дореволюционная «Правда» и теоретик новой литературы А.Луначарский.

Борьба за «нового» А.Пушкина переродилась в новую концепцию формализма. Один из главных идеологов нового метода В.Шкловский писал: «Мы должны в кино, которое обладает огромной силой внушения, создавать вещи, параллельные произведениям классиков. Мы должны заново поставить «Капитанскую дочку», «Войну и мир» [17]. Для этого необходимо «бороться по линии изменения сведений, которые они сообщают». Поскольку, считал В.Шкловский, мировоззрение А.Пушкина ограничивало возможность пере­дачи «правильных» фактов об изображенной им действи­тель­ности, текст следовало исправить. Следуя этому прин­ципу, создавали свои произ­ведения и сатирики. В коллек­тивной поэме «Товарищ Евгений Оне­гин» [18]. Онегин оказыва­ется агрономом, Татьяна – работницей почты, а Ленский – селькором. Главной целью длинного стихотворного повест­во­вания стало доказательство актуальности пушкинских ма­сок для изображения современной действительности. Так материали­зовалась ленинская теория, развитая публицис­тами ленинской школы.

В 1924 году, когда ученые решили отметить 125-летие со дня рождения поэта, было создано Общество друзей Пушкинского заповедника в Михайловском, провоз­гласив­шее своей задачей пропаганду творческого наследия А.Пуш­кина среди широких масс трудящихся. Тогда же была выд­винута идея проведения в заповеднике народных празд­ников, посвященных поэту. При этом следует помнить, что к 1924 году ничего не сохранилось после тревожного 1918 года: ни усадеб, ни парков, ни даже могилы А.Пушкина...Возглавлял делегацию общества друзей его предсе­датель, президент Академии Наук А.Карпинский. Писатели и ученые ходили вместе с народом пешком по всем памят­ным местам будущего Пушкиногорья. Используя много­об­разие видов общения, – личное, непосредственное, худо­жест­венное, игровое, – они пытались слить воедино две ветви пушкинианы – научной и народной. Заложенная традиция совмещения этих ветвей пушкинианы пригодились при моделировании нового имиджа поэта – всенародного символа отечественной литературы.

Социально-политические изменения в стране после Октябрьской революции вызвали трансформацию общест­вен­­ного сознания, изменения мировоззрения. К 1924 году заканчивается революционная эпоха, которой присуща поли­стилистическая культура, начинает формироваться моно­стилистическая культура, которая будет характерна для Советской России. Хронологически переход к моности­листической культуре был завершен к 1937 году.

Зародившись в 1917 году, официальные трактовки обра­за А.Пушкина в целом сложились к столетию гибели поэта. Стояла задача сформировать образ А.Пушкина до­ступ­ным для понимания широкими слоями трудящихся.

Так возникает идея создания «Пушкинской энцик­лопедии». Еще в 1931 году в качестве приложения к первому советскому пятитомному Собранию сочинений поэта был выпущен «Путеводитель по Пушкину». Главной его задачей было: «приблизить А.Пушкина к широким массам, сделать его доступным» [19]. 400 страниц обычного книжного формата включили в себя краткие статьи, посвященные многим про­изведениям поэта, его биографию, события эпохи, судьба поэта в русской критике – словом, была сделана попытка систематизировать знания об А.Пушкине, тем самым, противопоставив «живого» поэта вульгарно-социологичес­кому поветрию и пережиткам буржуазного литературоведе­ния.

В этом – продолжение давнего спора между Н.Го­голем и Ф.Достоевским, суть которого выразил Б.Бурсов: «Над вопросом, что представляет собой личность Пушкина, мучи­тельно бился, пожалуй, один только Гоголь. Пускай он не нашел положительного решения, но эти поиски его навсегда сохранят свой поучительнейший смысл. Достоев­ский бого­творил Пушкина, однако представлял его как своего рода мессию, а мессия уже и не личность, но воплощение неких незыб­лемых верований. Толстого, неред­ко попадавшего в зависимость от собственных догм, восхи­ща­ла одна только независимость в личности Пушкина, до всего остального в ней ему не было дела» [20].

Здесь, в «Путеводителе по Пушкину», была сделана попытка вернуться к гоголевской постановке проблемы: личность А.Пушкина. Но шанс этот использован не был. Научная пушкиниана предпочла идти по пути Ф.Достоев­ского, отыскивая в поэте новые черты мессианства, на сей раз – коммунистического.

И стремления Л.Толстого очень удачно вписывались в эту концепцию А.Пушкина: независимость в личности относилась лишь к противостоянию Поэт и Царь.

В этом смысле интересен рассказ совершенно неграмотной пинежан­ки С.Черной, записанный в зиму 1934-35 годов Борисом Шергиным.

Переложение в народном стиле биографии А.Пуш­кина отражает официальную идеологию того време­ни: «Он певец был, песенной наблюдатель, книгам скази­тель, грамоты спи­сатель. Землю, как цветами, стихами укра­сил.

Он порато в братии велик, острота ума нелюдская была.

Книги писал, слово к слову приплетал круто и гораздо. Книги работал и радовался има.

Ленин Пушкина книги целовал и к сердцу прижимал.

Он пусты книги наполнил, неустроену речь устроил, несовершоно совершил. Теперешны писатели от Пушкина взялись да пошли» [21].

Фактически изложив былинным языком наработки официальной пушкинианы, эта безграмотная пинежанка да­ла блестящий образец пушкинианы народной. Обратимся еще раз к ее рассказу, чтобы почувствовать близость языка и стиля «Пинежского Пушкина» к языку и стилю древнерус­ских былин.

«Ударила Пушкину пуля под сердце, прошла меж крыл. Пал на белы снеги, честным лицом о сыру землю. Пал, да и не встал. Который стоял выше всех, то склонился ниже всех...

Кровь-то рекой протекла кругом града. Не могли семь ден из реки воду пить.

...Он выкушал смертную чашу, зачал с белым светом расставаться:

- Прости, красное солнце; прости, мать сыра земля и все на тебе живущие. Я в сем мире положен был как знамя на стреляние, летели на меня стрелы от всех сторон. Мне в миру было место не по чину. Я неволей пил горьку смертну чашу...» [22]

Налицо очевидная попытка создать из А.Пушкина ле­генду, точнее – былину.

«Пушкин давно стал для нас отвлеченным образом, – отмечал Н.Ашукин. – Звонкое, вырезанное на бронзе памят­ников имя поэта стало нарицательным словом, за которым не видно живого лица» [23].

Это было ясно всем гуманитариям. В 1938 году между известным философом и литературоведом М.Лифши­цем и Г.Фридлендером, тогда молодым ученым, разверну­лась полемика о двух способах оценивать А.Пушкина – «как прогрессивного писателя буржуазно-демократической эпо­хи» и «как демократического просветителя или, по крайней ме­ре, либерала». М.Лифшиц подчеркивает: невоз­мож­но при­менить к поэту вульгарно-социологическую схему, и «вели­ким просветителем было ясно, что не просветительское начало в Пушкине было главное, что его искусство сущест­вует не для того, чтобы Иван или Сидор ликвидировали неграмотность... Золотые часы существуют не для того, что­бы ими гвозди забивать» [24].

Выполняя функцию интерпретационную, миссию свя­зи времен, пушкиниана активно использовалась для манипу­ляции общественным сознанием, когда между читателем и поэтом возводилось множество трактовок, уточнений, кото­рые намеренно искажали облик исследуемого.


ЛИТЕРАТУРА


1. См.: Ленин В.И. «Услышишь суд глупца» // Полн. особ. соч. – Т. 14. –
С. 274 – 292; Герои «оговорочки» // Полн. соб. соч. – Т. 20 – С. 90 – 95; М.А.Ульяновой. 26.XII.00 // Полн. соб. соч. – Т. 55. – С.198; М.А.Ульяновой. Лето 1908 // Полн. соб. соч. – Т. 55. – С.254; А.В. Луна­чар­скому. 18.I.1920 // Полн. соб. соч. – Т. 51. – С. 121 – 122; М.Н.Покровскому. 5.5.1920 // Полн. соб. соч. – Т. 51. – С.192; Е.А.Литкенсу. 6.5.1921 // Полн. соб. соч. – Т. 52. – С.178; Е.А.Литкенсу. 19.5.1921 // Полн. соб. соч. – Т. 52. – С.198.

2. Постановление СНК от 30 июля 1918 года // Декреты Советской власти. – Т. 3. – 1964. – С. 118 – 119.

3. Арманд И.А. Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине // Воспоминания о В.И.Ленине в 5-и т. – Т. 4. – 1969. – С. 334 – 337.

4. Мещеряков Н. Из воспоминаний о Ленине // Воспо­ми­на­ния о В.И.Ленине в 5-и т. – Т. 2. – 1969. – С.95.

5. См.: Луначарский А.В. Статьи о литературе: В 2-х т. – М.: Художественная литература, 1988 («А.С.Грибое­дов», «Пушкин и Некрасов», «Александр Сергеевич Пушкин», «Лермонтов-революционер», «Гоголь», «Что вечно в Гоголе», «В.Г.Белинский», «Историческое зна­че­ние Белинского», «О «многоголосости» Достоев­ско­го», «Достоевский как мыслитель и художник», «Некра­сов и место поэта в жизни», «Чернышевский как писа­тель», «М.Е.Салтыков-Щедрин», «В.Г.Короленко», «Брю­сов и революция», «Александр Блок», «Судьбы русской литературы», «Ложка противоядия», «О жур­нале «Дом искусств», «Этапы роста советской литературы», «Вл.Маяковский – новатор», «О творчест­ве Демьяна Бедного», «Ленин и литературоведение»).

6. Луначарский А.В. Судьбы русской литературы // Лу­на­чар­ский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.403.

7. Луначарский А.В. Пушкин и Некрасов // Луначарский А.В. Статьи о литературе. Т. 1. – М., 1988. – С.43.

8. Луначарский А.В. Пушкин и Некрасов // Луначарский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.45.

9. Луначарский А.В. Александр Сергеевич Пушкин // Лу­на­чарский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – С.50.

10. Луначарский А.В. Лермонтов-революционер // Лу­на­чар­ский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.55.

11. Луначарский А.В. Некрасов и место поэта в жизни // Лу­на­чарский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.194.

12. Луначарский А.В. О «многоголосости» Достоевского // Лу­начарский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.146.

13. Луначарский А.В. Чернышевский как писатель // Лу­на­чар­ский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.212.

14. Луначарский А.В. Гоголь // Луначарский А.В. Статьи о ли­тературе. –
Т. 1. – М., 1988. – С.77.

15. Луначарский А.В. В.Г.Короленко // Луначарский А.В. Статьи о литературе. – Т. 1. – М., 1988. – С.313.

16. Плеханов Г.В. 14-е декабря 1825 года // Плеханов Г.В. Ис­тория в слове. – М.: Современник, 1988. – С. 32 – 52.

17. Шкловский В.Б. Как ставить классиков // Советский экран. – 1927. –
№ 33.

18. «Товарищ Евгений Онегин» // Бегемот. – 1927. – № 4.

19. Путеводитель по Пушкину. – М.-Л., 1931. – С.5.

20. Бурсов Б.И. Судьба Пушкина. – Л.: Советский писатель, 1986. – С.240.

21. Шергин Б.В. Пинежский Пушкин // Шергин Б.В. Повести и рассказы. – Л., 1984. – С.320.

22. Там же. – С.325.

23. Ашукин Н. Живой Пушкин. – М., 1934. – С.11.

24. Лифшиц М.А. О Пушкине // Пушкинист. – М.: Совре­мен­ник, 1989. – С.405.