Хрестоматия

Вид материала

Документы

Содержание На пороге xxi века На пороге xxi века На пороге xxi века Карл-отто апель (род. в 1924 г.) На пороге xxi века Проблема феноменологической очевидности в свете трансцендентальной семиотики На пороге xxi века На пороге xxi века На пороге xxi века 2. Критика основополагающей феноменологической очевидно­сти и апоретика этой критики в современной философии. На пороге xxi века На пороге xxi века

Подобный материал:

• Хрестоматия, 5453.57kb.
• Т. В. Зуева Б. П. Кирдан русский фольклор учебник, 7686.48kb.
• Социальная психология: Хрестоматия, 4579.03kb.
• Календарно-тематическое планирование уроков литературы в 7-х классах на 2011-2012 учебный, 359.09kb.
• Тематическое планирование уроков литературы в пятых классах. Учебник «Литература» (учебник-хрестоматия), 93.93kb.
• Пермский государственный национальный исследовательский университет философия техники, 962.93kb.
• Министерство сельского хозяйства РФ фгоу впо «Кубанский государственный аграрный университет», 5466.39kb.
• Бескровный Л. Г. Хрестоматия по русской военной истории, 1376.99kb.
• Хрестоматия к теме практического занятия №1 хрестоматия, 1086.44kb.
• А. А. Радугина хрестоматия по философии под редакцией А. А. Радугина Хрестоматия, 6765.34kb.

425

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

универсальной гравитационной постоянной, и никто в течение целого столетия после выхода в свет «Начал» не изобрел прибо­ра, с помощью которого можно было бы определить эту вели­чину (1.49—50).

Научные революции как преобразования парадигм

...Последовательный переход от одной парадигмы к другой через революцию является обычной моделью развития зрелой науки (1.31).

Переход от парадигмы в кризисный период к новой пара­дигме, от которой может родиться новая традиция нормальной науки, представляет собой процесс далеко не кумулятивный и не такой, который мог бы быть осуществлен "посредством более четкой разработки или расширения старой парадигмы. Этот про­цесс скорее напоминает реконструкцию области на новых ос­нованиях, реконструкцию, которая изменяет некоторые наибо­лее элементарные теоретические обобщения в данной области, а также многие методы и приложения парадигмы. В течение переходного периода наблюдается большое, но никогда не полное совпадение проблем, которые могут быть решены и с помощью старой парадигмы, и с помощью новой. Однако тем не менее имеется разительное отличие в способах решения. К тому времени, когда переход заканчивается, ученый-профес­сионал уже изменит свою точку зрения на область исследова­ния, ее методы и цели (1.120),

Что такое научные революции и какова их функция в разви­тии науки? Большая часть ответов на эти вопросы была пред­восхищена в предыдущих разделах. В частности, предшествую­щее обсуждение показало, что научные революции рассматри­ваются здесь как такие некумулятивные эпизоды развития науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со старой. Однако этим сказано не все, и существенный момент того, что еще следует сказать, содержится в следующем вопросе. Почему из­менение парадигмы должно быть названо революцией? Если учитывать широкое, существенное различие между политиче­ским и научным развитием, какой параллелизм может оправ­дать метафору, которая находит революцию и в том и в другом?

Один аспект аналогии должен быть уже очевиден. Полити­ческие революции начинаются с роста сознания (часто ограни-

426

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

чиваемого некоторой частью политического сообщества), что существующие институты перестали адекватно реагировать на проблемы, поставленные средой, которую они же отчасти созда­ли. Научные революции во многом точно так же начинаются с возрастания сознания, опять-таки часто ограниченного узким подразделением научного сообщества, что существующая пара­дигма перестала адекватно функционировать при исследовании того аспекта природы, к которому сама эта парадигма раньше проложила путь. И в политическом и в научном развитии осоз­нание нарушения функции, которое может привести к кризису, составляет предпосылку революции. Кроме того, хотя это, ви­димо, уже будет злоупотреблением метафорой, аналогия суще­ствует не только для крупных изменений парадигмы, подобных изменениям, осуществленным Лавуазье и Коперником, но также для намного менее значительных изменений, связанных с ус­воением нового вида явления, будь то кислород или рентге­новские лучи. Научные революции, как мы отмечали в конце V раздела, должны рассматриваться как действительно револю­ционные преобразования только по отношению к той отрасли, чью парадигму они затрагивают. Для людей непосвященных они могут, подобно революциям на Балканах в начале XX века, казаться обычными атрибутами процесса развития. Например, астрономы могли принять открытие рентгеновских лучей как простое приращение знаний, поскольку их парадигмы не затра­гивались существованием нового излучения. Но для ученых типа Кельвина, Крукса и Рентгена, чьи исследования имели дело с теорией излучения или с катодными трубками, открытие рент­геновских лучей неизбежно нарушало одну парадигму и порож­дало другую. Вот почему эти лучи могли быть открыты впервые только благодаря тому, что нормальное исследование каким-то образом зашло в тупик.

Этот генетический аспект аналогии между политическим и научным развитием не подлежит никакому сомнению. Однако аналогия имеет второй, более глубокий аспект, от которого за­висит значение первого. Политические революции направлены на изменение политических институтов способами, которые эти институты сами по себе запрещают. Поэтому успех революций вынуждает частично отказаться от ряда институтов в пользу дру­гих, а в промежутке общество вообще управляется институтами не полностью. Первоначально именно кризис ослабляет роль политических институтов, также, как мы уже видели, он ослаб­ляет роль парадигмы. Возрастает число личностей, которые во

427

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

все большей степени отстраняются от политической жизни, или если не отстраняются, то в ее рамках поведение их становится более и более странным. Затем, когда кризис усиливается, мно­гие из этих личностей объединяются между собой для создания некоторого конкретного плана преобразования общества в но­вую институциональную структуру. В этом пункте общество раз­деляется на враждующие лагери или партии; одна партия пыта­ется отстоять старые социальные институты, другие пытаются установить некоторые новые. Когда такая поляризация произош­ла, политический выход из создавшегося положения оказывается невозможным. Поскольку различные лагери расходятся по воп­росу о форме, в которой политическое изменение будет успеш­но осуществляться и развиваться, и поскольку они не признают никакой надынституциональной структуры для примирения раз­ногласий, приведших к революции, то вступающие в револю­ционный конфликт партии должны в конце концов обратиться к средствам массового убеждения, часто включая и силу. Хотя революции играли жизненно важную роль в преобразовании политических институтов, эта роль зависит частично от внепо-литических и внеинституциональных событий (1.128—130).

^ КАРЛ-ОТТО АПЕЛЬ (РОД. В 1924 Г.)

Карл-Опапо Апель — немецкий философ из Франкфурта-на-Май­не, где окончил Гетевский Университет и где с 1972 г. стал про­фессором. Начав с обновления Кантианского трансцендентализма при полощи выделения в нем традиционного субъекта, К.-0.Апель ввел понятие языкового a priori, устанавливаемого коммуникатив­ной общностью. Это позволило наметить пути соединения англо­саксонской (и отчасти лингвистической витгенштейновской) анали­тической философии с современными континентальными школами феноменологии, экзистенциализма и герменевтики на началах стро­гой универсальной рационалистичности, присущей, согласно взгля­дам Апеля, любым формам использования языки. Дихотомия гума­нитарных и естественных наук преодолевается у Апеля включени­ем в социокультурную сферу естествознания как всего лишь одной из разновидностей коммуникативного опыта, конституирующего интерсубъективные этические нормы.

Основные труды: Die Idee der Sprache in der Tradition des Humanismus von Dante bis Vico. — Bonn, 1963 (Идея языка в гума­нистической традиции от Данте до Вико), Transformation der

428

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

Philosophic. — Frankfurt a/M., 1973 (Трансформация философии), Der Denkweg von Ch.S.Peirce, eine Einfuhrung in den amerikanischen Pragmatismus. — Frankfurt a/M., 1975 (Идейная эволюция Ч.С.Пир-са: Введение в американский прагматизм); Neue Versuche beiErklSren und Verstehen. — Frankfurt a/M., 1978 (Новые попытки объяснения и понимания).

В предлагаемой статье, носящей не только итоговый для эво­люции автора, по его собственному признанию, характер, но и во многом результирующий многолетнюю полемику целого ряда фило­софских школ современного Запада, рассматриваются, по сущест­ву, все главные теоретико-познавательные проблемы апелевской «трансцендентальной семиотики* — той, выросшей из феномено­логии трактовки истины, которая связывается с очевидностью у Гуссерля и с «несокрытостью» у Хайдеггера и которая именно в этом контексте широко обсуждается в наши дни в западных уни­верситетских (научных и учебных) философских кругах.

Текст дается по материалам доклада, прочитанного K.-О.Апе-лем в Париже в Международном философском коллеже в 1985— 1986 гг. и опубликованного в 1991 г. в сб. работ немецких, англий­ских, американских и французских философов: Le portage de la verite (P.: L'Harmattan, 1991. P. 69—104) под ред. С.Дуайе, ЖЛулена и П.Вермерена. Перевод с немецкого Ю-А.Муравьева.

Ю-А.Муравьев

^ ПРОБЛЕМА ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЙ ОЧЕВИДНОСТИ В СВЕТЕ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОЙ СЕМИОТИКИ

1. Исходный пункт: феноменологический кризис из-за дискре­дитации оснований очевидности.

То, что называют в наши дни кризисом феноменологии, я понимаю как поле, где решается вопрос: может ли методиче­ская идея феноменологии как философии оснований считаться сегодня устаревшей? Этот вопрос заставляет меня сделать не­которые автобиографические пояснения, и я позволю себе кратко остановиться на этой субъективной перспективе.

Уже в течение нескольких десятилетий я ощущаю себя пе­ремещающимся между двумя полюсами современной филосо­фии — феноменологией, с одной стороны, и философией, ориен­тированной на анализ языка — с другой. В течение некоторого времени я считал себя принадлежащим хайдеггерианской гер-

429

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

меневтической феноменологии и пытался навести мосты меж­ду этим подходом и «прагматическим поворотом», характерным для поствитгенштейновского анализа языка'. Если не ошиба­юсь, это соединение двух философских течений стало еще бо­лее тесным: оно приняло форму так называемого «герменевти-ко-прагматического поворота», оказавшего влияние на филосо­фию в Соединенных Штатах и даже на теории науки. Речь идет о том самом движении, которое родилось из слияния англо­саксонских и континентальных лейтмотивов: в основу полага­ется американский прагматизм, но привлекательными остают­ся как интуиции поздних Витгенштейна и Хайдеггера, так и интуиции, если так можно выразиться, второй волны — Гада-мера и Деррида.

Однако свидетельством этого герменевтико-прагматическо-го поворота была не только критика абстрактных логицизма и сциентизма, которой была отмечена первая фаза аналитической философии — об этом повороте свидетельствовала также критика претензий философского логоса на универсальную значимость. Мои собственные перепутья сошлись именно здесь. То, что вызвало соединение этих тенденций, выражено, например, Ричардом Рорти — хотя, конечно, и не только им — следующим образом:

герменевтико-прагматический поворот преобразовался в тре­бование детрансцендентализации философии². Отчужденное от­ношение к этому движению я вынужден выразить в требовании ретрансцендентализации — подобно тому, как я это должен был сделать по отношению к Гадамеру, когда он преобразовал норма­тивную методологию понимания в онтологический дискурс и утверждал «игру» и «событие слияния горизонтов» — те самые игру и событие, при которых речь всегда идет лишь о другом понимании интерпретируемых текстов³. С моей точки зрения «праструктура» бытия-в-мире, которая определяет предпонима-ние всякого понимания, содержит на деле не только историчес­кие и случайные предпосылки — предпосылки в смысле Коллин-

'См., например, Apel K.-0. Transfonnation der Philosophic.— Frankfurt a/M.:

Suhricamp Veriag. Bd. I., 1973.

^м. Rorty R. Philosophy and the mirror of nature. — Princeton: Princeton Univ. Press, 1979. Consequences of pragmatism: Essays 1972—1980. — Minneapolis: Univ. of Minnesota Press, 1982.

'См. мой спор с Гадамером во введении к «Transformation der Philoso­phic». — Op.cit. См. также: Apel, Buhler und Rebel. Funkkolleg. «Praktische Philosophie/Ethik», Bale: Weinheim, Bd. I, 1984. S. 284—300, и тех же авторов:

Rekonstruktive Pragmatik. — Frankfurt a/M., 1985; и еще Hermeneutik und Sprachpragmatik. — Frieburg, 1986.

430

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

гвуда, — но также прагматические и трансцендентальные пред­посылки аргументации. Такой ход привел меня к осмыслению трансцендентальной герменевтики и трансцендентальной праг­матики — они, по-моему, дополняющие друг друга аспекты не­кой единой трансцендентальной семиотики. Главным источни­ком вдохновения для меня при разработке этого воззрения был труд Чарлза С. Пирса, который в отличие от всех других амери­канских прагматиков, никогда не отказывался от Кантова лей­тмотива: как и Кант, Пирс стремился установить нормативную теоретическую значимость и измерение трансцендентальной фи­лософии, упирая со своей стороны прежде всего на «регулятив­ные идеи» прогресса, возможного в процессе рационализации'.

Какое же, однако, отношение имеет этот мой краткий исто­рический экскурс в размышления о противоречивых тенденци­ях «герменевтико-прагматического поворота» к теме кризиса фе­номенологии?

Предварительно мне хотелось бы так ответить на этот вопрос.

Современный кризис феноменологии обусловлен прежде все­го двумя лейтмотивами современной философии, которые, мож­но сказать, смешались друг с другом в герменевтико-прагмати-ческом повороте. Первый лейтмотив обусловлен ориентацией на форму языка; второй — интуицией контекстуальности пред-понимания феноменов, контекстуальности, в свою очередь обус­ловленной среди прочего также и языком: ведь он позволяет оценить то искусственное и случайное, что оказывает влияние на исторически обусловленную подоснову жизненных миров, а •гуссерлианское сознание трансцендентальной очевидности ни­коим образом не может справиться со всем этим искусствен­ным и случайным. Оба этих лейтмотива почти полностью дис­кредитировали в наши дни гуссерлианскую претензию на обос­нование философии в качестве строгой и беспредпосылочной науки, апеллировавшую к аподиктической очевидности усмот­рения категорий или интуитивного постижения сущностей.

В дальнейшем я хотел бы подробнее осветить это, несколько уточнив оба эти антифеноменологическйх (или, по крайней ме­ре антигуссерлианского) лейтмотива современной философии. Но что мне особенно хотелось бы показать, так это то, что под­ходы, которые направлены против самой возможности осново­полагающей феноменологической очевидности, и сами приво-

'См. Apel К-0. Der Denkweg von diaries S.Peirce. — Frankfurt a/M.: Suhricamp Veriag, 1975.

431

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

дят к столь же трудным апориям, которые были присущи клас­сической феноменологии. Вопрос о том, как выйти из этих труд­ностей, ставится тогда таким образом: существует ли какой-то способ, с помощью которого можно по справедливости оце­нить как реальные достижения феноменологии, так и лингви­стическую и герменевтическую критику феноменологической очевидности? В последней части моего доклада я попытаюсь очертить кратко, в чем я усматриваю выход, понимая под ним трансцендентальную семиотику, которая в качестве трансцен­дентальной прагматики языка преодолевает недостатки семан­тического анализа языка, проистекающие из вводимых в него абстракций, благодаря чему она и включает в себя феноменоло­гическую очевидность. С тем я и перехожу ко второй части доклада.

^ 2. Критика основополагающей феноменологической очевидно­сти и апоретика этой критики в современной философии.

Первый из двух антифеноменологических лейтмотивов, ко­торые я назвал, обусловлен новой ориентацией философии на логическую форму языка. Эта новая ориентация ведет, с точки зрения истории философии, к позиции, явно противостоящей традиционной концепции феноменологической философии — и это несмотря на то, что Гуссерль отнюдь не был чужд цент­ральному лейтмотиву логики языка Фреге — его антипсихоло­гизму. Как это понять?

В то время, как Гуссерль еще хотел обосновать отказ от пси­хологизма в конечном счете трансцендентальной очевидностью сознания, наследники Фреге — представители логики языка — сами-то усматривали в этом глубинное стремление снова вер­нуться в психологизм. Ибо по их мнению поколебать основания логики можно только логическими средствами, что исключает всякую очевидность, когда полагают дать высшее обоснование логике и показать ее отличие от психологии. Точно так же они считают психологизмом, если к достоверности идут с помощью очевидности трансцендентального сознания, посредством ко­торой Гуссерль собирался дополнить — вслед за Декартом, — логические основания логики, всегда неполные, пока они тожде­ственны себе. Вместо того, чтобы признать вместе с Гуссерлем очевидность сознания последним критерием истины — критери­ем, который позволяет обрести сами феномены, они предпочли признать только простое субъективное чувство очевидности — чувство, которое, конечно уж, не могло играть никакой роли в обосновании научных аргументов. Если, однако, такой подход

432

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

к логике языка провести последовательно и до конца— станут очевидными довольно любопытные следствия.

Уже в «Трактате» молодого Витгенштейна' в системе рас­суждений встречается два места, где автор подрывает основы своей аргументации, различая «то, что говорится» и «то, что показывается» вполне в духе такого рационального обоснова­ния, которое вопреки феноменологии ограничивается лишь обоснованием на уровне логики языка. Одно из таких мест от­носится к эмпирическому обоснованию «так называемых элемен­тарных предложений» посредством «фактов». Витгенштейн мо­жет лишь постулировать, что эти факты должны коррелировать с элементарными предложениями, которые их описывают, но он не может доказать, что они таковы в действительности. Другое место относится к феноменам, с которыми Витгенштейн прямо имел дело в «Трактате», причем сам вынужден был признать, что они восходят к аподиктической очевидности в гуссерлевском смысле: речь идет о «трансцендентальной» форме языка и опи­сываемого мира — о той самой форме, которая себя обнаружи­вает единственно как «граница моего мира» (совсем как Man), о которой ничего нельзя сказать. Оба этих места в системе касаются, если так можно сказать, очевидности эмпирических феноменов, с одной стороны, и очевидности феноменов транс­цендентальной рефлексии — с другой.

Никак нельзя, ссылаясь на эзотерические странности «Трак­тата», отвлечься от следствий для логики языка, вытекающих из ее отказа апеллировать к феноменальной очевидности как оче­видности основополагающей. Ибо этими следствиями обозна­чены апоретические границы философии, ориентированной на логику языка — те границы, которые очерчивают и логическую семантику Карнапа и Тарского, и то, что называют.критиче-ским рационализмом Поппера.

Весьма неприятная апория эмпирического и феноменально­го обоснования элементарных научных предложений возникла с самого начала в логике науки, принявшей эстафету от старой теории познания. Апория явилась в тот момент, когда в логиче­ском позитивизме был прерван поиск элементарных предложе­ний, обладающих эмпирической и феноменальной очевидно­стью (в том, что называлось «протокольными предложениями»),

'См.: Stenius E.Wittgenstein's Tractatus. — Oxford: B.BlackweU, 1964. Он пред­лагает интерпретацию, которую я здесь отметил, точно так же, как я сделал это в моем сочинении Transfonnation der Philosophic, op. cit.

433

^ НА ПОРОГЕ XXI ВЕКА

и когда стали серьезно относиться к принципу логики языка — принципу, согласно которому обосновать высказывания можно исключительно высказываниями, а не феноменальной очевид­ностью. Это привело столь последовательного мыслителя, как Отто Нейрат, к растворению биполярного строения логическо­го позитивизма в качестве логического эмпиризма. На место эмпирического критерия истины — то есть феноменальной оче­видности данных опыта — Нейрат должен был поставить крите­рий истины-когеренции, трактованный как совместимость высказываний и теорий'. Для теории эмпирических наук цена антифеноменологического подхода к логической форме языка оказалась высокой, даже слишком высокой. Ибо эмпирическая наука, как было известно еще Брентано, должна принимать в расчет то, что существует не только психологическая очевид­ность — речь идет также и об объективной очевидности явле­ний — вот она-то и позволяет строжайшим образом уточнить, скорректировать очевидность, явленную нам в чисто субъек­тивном чувстве очевидности². Высказывания или теории, совме­стимые друг с другом, так или иначе должны быть испытаны на прочность объективной очевидностью явлений. В противном случае именно эмпирическая и экспериментальная наука поте­ряет весь свой смысл, и эмпирические теории, которые можно подтвердить когерентностью, согласованностью с реальным ми­ром, станут неотличимы от теорий, когерентных относительно мира всего лишь возможного.

Эти-то неприятные следствия позволяют постичь то, что К-Поппер утверждал в своей «Логике поиска реалистической теории истины-соответствия (корреспонденции)»; хотя он и раз­делял все допущения Нейрата относительно невозможности обращения к феноменальной очевидности для обоснования нау-

'См. Neurath О. Soziologie im Physikalismus / Erkenntnis. 1931. п. 2. S. 393— 431, а также Protokolse tze / Erkenntius. 1932 — 33. п. 3. S. 202—214. По этому же поводу см. Puntel, L.Bruno. Wahrheitstheorien in der Neueren Philosophic.— Darmstadt, 1978. S. 176 ff. У Нейрата читаем [1931]; «Наука каждый раз ставит ^ себя под вопрос в качестве системы высказываний. Высказывания должны со-| поставляться с высказываниями, а не с переживаниями [Eriebnissen], с миро-| зданием или еще с чем-нибудь. Каждое новое высказывание противостоит всей| массе наличных высказываний, уже приведенных к согласию друг с другом. | Высказывание корректно, если его можно ввести в систему прежних высказываний интегрировать в нее» (Op.cit., 1931. S. 403).

^м. Brentano, Franz. Wahrheit und Evidenz. — Hamburg, 1930. S. 74. См. также: Kulenkamp, A.Evidenz / Kring H. (Ed.) Handbuch philosophischer Grundbegiif-fe. — Munchen, 1974. Bd. 2. S. 425—435. Специально о Гуссерле см. Tugendhat E. Der Wahrheitsbegriff bei Husseri und Heidegger. — Berlin: DeGruyter, 1967.