David Guramishvili Georgian-Ukrainian International University,, Iberia" Грузино-Украинский Международный Университет,,Иберия " им

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 21

Janbul Anchabadze

Doctor of Historical Sciences, Professor, Sukhumi State Univesity (Georgia)

The first steps of establishing business contacts with Sweden, Norway, Belgium, and Finland.

Summary

After restoration of independence of Georgia, the capital task of the republic government was establishing diplomatic relations with leading states and recognition of independence of the country.

At the same time Georgian government strived to settle economic connections with the dominating countries of Europe. For this purpose economical commission was created, task of which was to bring about economical relations with the developed countries.

In presented stuff based on the numerous archive materials, work of created economical commission in Scandinavian countries is considered.

In such a manner the government of Georgian democratic republic in complicated political conditions aspired to find its place in international attitudes, its first steps testify of purposeful policy of establishing of diplomatic and economical contacts with European countries

^ Давид Читаиа

Доктор исторических наук, профессор, Сухумский государственный университет (Грузия)

Международные отношения и право на легитимность оккупированных субъектов.

Междунаро́дные отноше́ния — связаны с совокупностью экономических, политических, правовых, идеологических, дипломатических, военных, культурных и других связей и взаимоотношений между субъектами, действующими на мировой арене.Главной особенностью международных отношений является отсутствие в них единого, центрального ядра власти и управления. Они строятся на принципе полицентризма и полииерархии. Поэтому в международных отношениях большую роль играют стихийные процессы и субъективные факторы. Международные отношения выступают тем пространством, на котором сталкиваются и взаимодействуют на разном уровне - глобальном, региональном, многостороннем и двустороннем - различные силы: государственные, военные, экономические, политические, общественные и интеллектуальные. Все международные отношения можно подразделить на два основных типа: отношения соперничества и отношения сотрудничества.

В настоящее время геополитические интересы США и России обусловлили агрессивную политику России в отношении Грузии, результатом чего является оккупация исторических грузинских областей. Признание Россией независимости Абхазии и Цхинвальского региона, вызвало неадекватную оценку в мировом сообществе. Россия в международных отношениях стремится навязать свое решение и другим странам и этим получить легитимность своей агрессивной политики против Грузии.

Во многом именно поэтому международные отношения как объект исследования продолжают ускользать от четкого их определения: все самоочевидное идентифицируется (определяется) и квантифицирустся (измеряется) всегда с наибольшим трудом. Между тем анализ явления требует прежде всего выделения этого явления из круга других, ему подобных или с ним смежных - то есть априорного его определения.

Одновременно складывается и мировая политика: особая сфера силовой по преимуществу борьбы за установление и или изменение фактических норм, процедур и правил, по которым осуществляются на практике международные отношения каждой конкретной эпохи. Участниками мировой политики выступают лишь крайне узкие слои высшей элиты соответствующих стран и народов, реально располагающие властью в своих странах. Народы результатами своего труда и ратных дел определяют макротенденции и параметры национального и мирового развития, международных отношении. Слой крайне малочисленных верхушек властвующих элит определяет зигзаги мировой политики, "включая" своими действиями одни макротенденции и тормозя, сдерживая, перекрывая другие. "Мировая" эта политика не по географическому и или социальному ее охвату, но лишь в том смысле, что она служит механизмом поддержания международных отношении своего времени, участия в них конкретных субъектов, использования ими процессов, явлений, фактических промежуточных результатов международных отношении.

Кризис международного регулирования, о котором говорят в последние годы [1] - признак того, что сфера такого регулирования стоит перед возможностью нового качественного прорыва. Будет ли реализована эта возможность, и если да, то каким окажется ее качество, зависит от легитимности не только собственно регулирования, но его международно-политического и правового контекста: его субъектов, средств, целей, миропорядка, в котором оно будет осуществляться.

В этом принципиальное отличие мира XXI в. от международных отношений прошлого. Мироустройство не должно быть легитимным; оно есть результат стихийной игры исторических сил. Миропорядок может обладать легитимностью, и тогда это его "плюс", но может и слабо, нечетко отличаться от мироустройства - тогда вопрос о его легитимности просто не возникает. Регулирование, управление должны опираться на легитимные [2] основания, в противном случае имеют место неприкрытые насилие и произвол.

Проблема легитимности не случайно возникла в международных отношениях с их переходом к политической глобализации [3], особенно с начала 90-х годов, когда глобализация и США-центричность мира становятся все более трудноразличимы.

"Легитимность" суть "законность" , предполагающая как наличие неких норм, правил, регламентации разного рода (не обязательно правовых в строгом смысле слова) , так и их принятие, соблюдение, если не обществом 6 целом, то значимой его частью.

Поэтому легитимность возможна лишь в условиях социальной целостности. Социум и легитимность - неразделимые явления и понятия: общество образуется и сохраняет стабильность на базе какой-то легитимности. Но последняя может поддерживаться только в социальной среде, сознающей и признающей свою целостность (пусть даже это целостность нарождающаяся, еще неустойчивая, самого низшего порядка) .

Понятие "легитимности" вошло в политический оборот в XVII в. Дж. Локк в "Трактатах о государственном правлении" [4] (1690 г.) подверг критике идею божественного происхождения власти короля и вытекавший отсюда тезис о ее абсолютном характере. Дж. Локк доказывал, что государство создано не Богом, но человеком для защиты его неотъемлемых прав (жизни, свободы, собственности) и его интересов. Люди организуют государство и участвуют в нем добровольно и согласно их представлениям. Поэтому источником политической власти является в конечном счете народ. Монарх же черпает легитимность своего правления в согласии управляемых с ним и его властью. Иными словами, монарх, правитель законны, легитимны лишь в той мере, в какой народ признает их самих, а также их в этой роли. Правительство не имеет права действовать произвольно, оно обязано подчиняться "естественным" законам, не им созданным; отсюда локковская теория разделения властей. Народ - суверен и имеет право свергать безответственное правительство. Но и сопротивление власти должно также ограничиваться разумными пределами (обратим внимание на это повторяющееся обращение к разуму и здравому смыслу).

Выбор самого термина "легитимность" не случаен: в английском языке и праве того времени и поныне legitimacy означает "законнорожденность", наличие законного родителя, а также деяние и/или приобретение, основанные на праве прямого наследства. Естественно, что в концепции Дж. Локка легитимность четко отнесена к внутренним, а не международным отношениям; имеет нравственный и философский (точнее, рационально-когнитивный) смысл. Политико-правовые оформление этой концепции и смысл понятия "легитимность" возникнут лишь по итогам Американской (1776 г.) и Великой Французской (1789 г.) революций, а международным содержанием наполнятся в "доктрине Монро" (1823 г.) и процессе ее реализации.

Международные отношения, еще недавно считавшиеся "диким полем" [5], на протяжении большей части их истории не предъявляли спроса на легитимность. Хотя, по-видимому, даже в глубокой древности предмеждународные отношения никогда не были "диким полем" в строгом смысле этого слова (в них всегда присутствовали какие-то, пусть примитивные нормы, обычаи) , но стихийная природа каждого следующего мироустройства воспринималась как ниспосланная судьбой и не требовала легитимации, как не требуют ее климат, последствия стихийных бедствий и прочие природные явления. Войны, мор и разорение сваливались на человека, подвергая его тяжелейшим испытаниям и страданиям. А потому само завершение периода невзгод уже было величайшим благом, ожидать или требовать легитимности которого было, по меньшей мере, странно.

С возникновением международного порядка как явления - то есть стремления человека организовать международную жизнь сообразно своим представлениям, интересам и удобству, - положение несколько изменилось.

В тех случаях, когда попытки легитимации международного порядка и создаваемых в его рамках институций предпринимались (система Вестфальского договора, Венский конгресс и Священный союз XIX в., версальско-вашингтонская система и Лига Наций, ялтинско-потсдамская и ООН), успех бывал относительным и временным: ни мировой порядок, ни его институты не создавали и не обретали какой-либо универсальной легитимности. Отстаиваемые ими нормы, правила и процедуры всякий раз оказывались не в состоянии регулировать без изъятий весь комплекс международных отношений эпохи. В первооснове этой неспособности лежал тот факт, что каждый из сменявших друг друга миропорядков создавался против кого-либо, а значит, не принимал какую-то часть государств, иных акторов международных отношений в свое поле. Такое положение следует, видимо, признать естественным и неизбежным: если в международной среде изначально отсутствует внутреннее признание ее единства, для универсальной легитимности просто нет оснований.

Глобализация, особенно ее международно-политическая стадия, меняют в корне это положение. Прежде всего они предъявляют спрос на регулирование, притом в растущих масштабах, объемах, императивности.

Глобализация становится возможной на таких уровнях развития науки, техники, коммуникаций, при такой сконцентрированности населения, капиталов, экономики, на фоне потенциально столь разрушительных экологических проблем и военной силы, что риски дальнейшей стихийной эволюции мировой экономики и международных отношений становятся неприемлемы. Глобализация требует все более глубокого регулирования все большего числа сфер деятельности. И хотя объемы и качество такого регулирования не снимают пока стихийности в целом как явления, они в состоянии существенно снизить амплитуду колебаний финансовых, экономических и многих других процессов вдоль умозрительной "исторической результирующей (равнодействующей) " мирового развития.

Но регулирование невозможно помимо институтов, механизмов, процедур его осуществления, что поднимает вопрос о правовой основе такой практики во всех ее составляющих: на каких основаниях создаются необходимые институции, откуда черпают они полномочия, кем и как определяются цели их деятельности и критерии оценки результатов, решается применение санкций к нарушителям и/или оппонентам процесса регулирования как такового?

На совокупность объективных требований регулирования и их правовой основы накладываются другие, многочисленные интересы и соображения. Ясно, что потребность в регулировании не может быть источником права. Управление любого рода само - одно из следствий укорененности права, стабильности его функционирования. Всегда и везде в истории праву предшествовала политика. В контексте глобализации соответствующая политика направлена на закрепление системы интересов, лежащей в основании современного мироустройства и подведшей непосредственно к глобализации. Эта система включает интересы как макроформационные (мира в целом, его наиболее развитой части), так и "моторов глобализации" - ведущих государств и групп государств, негосударственных акторов международных отношений, находящихся между собой и с остальным миром в отношениях давно признаваемой взаимозависимости.

В самом факте, что мироустройство и международный порядок задаются ведущими социальными силами эпохи и их интересами, нет ничего нового. Однако принципиальное отличие политического сознания глобализации от его предтеч и предшественников в том, что признаются также невозможность предотвратить процесс изменений в мире; более того, вредоносность и опасность попыток такого рода. Соответственно, политическое мышление Запада с 70-х годов XX столетия развивается под влиянием идей "исторических изменений" (historical change) , "направляемых изменений" (guided change), "глобального управления" (global governance) . Но даже попытка управления (безотносительно к ее целям, стратегии и пр.) ставит вопрос о легитимности как самой попытки, так и ее средств, направленности, субъектов, институций. Иначе ее пришлось бы квалифицировать как принуждение, насилие.

Основная политическая причина спроса глобализации на легитимность связана, несомненно, с проблемами взаимосвязи глобальной, международной и национальной безопасности, и в этом контексте - с проблемой так называемых "недееспособных государств" (failed states) . Глобализация востребует страны конкуренто- и дееспособные, внутренне стабильные, некоррумпированные, а ради всего этого-демократические. "Failed" оказываются государства, не просто не соответствующие названным требованиям и критериям, но и не способные им отвечать по причинам раздробленности ограниченных ресурсов страны между соперничающими кланами и группировками элиты, предельного эгоизма локальных элит, их неподконтрольности обществу, безответственности перед своей страной и международным сообществом и готовности использовать любые, в том числе крайние средства внутриэлитной борьбы. Такие государства отличаются имманентной нестабильностью, коррумпированностью госаппарата, социальной и политической культур, низким уровнем жизни основной части населения и отсутствием у нее позитивных жизненных перспектив. Поэтому они нередко оказываются жертвами предельно жестоких диктатур либо служат благоприятной почвой для действий на их территориях всевозможных полулегальных, нелегальных и криминальных организаций разного толка. Подобные страны существовали всегда и еще недавно численно доминировали в мире, международных отношениях. Но в условиях глобализации они становятся угрозой глобальной и международной безопасности, поскольку могут легко превращаться в источник и арену конфликтов, быть объектами манипуляции и/или удобной базой для международных терроризма и преступности.

"Техническое" решение проблемы кажется искусительно простым: сменить преступный или нравственно ублюдочный режим на нечто демократическое, приличное, и тем самым положить начало созданию в стране предпосылок и условий для достойного развития. Оставляя в стороне практические сложности и риски такого решения, подчеркнем два принципиально значимых обстоятельства. Во-первых, любое решение упирается в проблему легитимности всего комплекса мер и средств его осуществления: в противном случае будут иметь место внутренняя гражданская война и/или агрессия извне, насилие и принуждение страны к определенным режиму и типу развития. То и другое плохо совместимо с безопасностью; в конечном счете создает проблем больше, чем решает; и прямо противоречит идеологическим взглядам и ценностям, выросшим за последние 300 лет на локковских идеях неотъемлемых прав личности и суверенитета народа.

Во-вторых, проблемы "недееспособных государств" и особенно "режимов-изгоев" оказываются одновременно и оселком проверки на дееспособность самой глобализации, и политически оптимальным "носителем" процесса построения глобального миропорядка. На политическом и нравственном основании борьбы с международными терроризмом, источниками его финансирования, опасности попадания в руки "стран-изгоев" и failed states оружия массового уничтожения (ОМУ) , отмывания незаконных доходов и т. п. закладываются основы глобального миропорядка и его легитимности. Затем, спустя какое-то время и в случае успеха этого начинания, будущий глобальный миропорядок сможет (если сможет) функционировать как полноценное средство и институт глобального управления.

В конце ХХ-начале XXI вв. режимы, не пользующиеся в мире доверием и симпатиями или вызывающие (притом обоснованно) противоположные чувства и оценки, принято вначале представлять "нелегитимными". Лишь после такой долгой политической и пропагандистской подготовки приоткрывается путь к их смещению - штыками или розами, как придется. Режимы, запятнавшие себя кровью народа, международными преступлениями, доказавшие (иногда не раз) способность и готовность не руководствоваться "химерой совести" , сочувствия не заслуживают. Казалось бы, слава тем, кто - обладая могуществом и возможностями - берет на себя труд и риск по устранению таких режимов. Однако международное право не знает пока норм и положений, которые давали бы отдельным державам или даже международному сообществу в целом основания решать по собственному разумению судьбу правящих режимов, исторически сложившихся в тех или иных государствах. До сих пор такое право присваивалось себе (в международных отношениях) лишь победителями в очередной войне.

Глобализация одним из ее следствий имеет также неожиданный эффект: образование "теневых" экономики, политики, юстиции. В традиционной системе международных отношений никаких видов "тени" не могло быть по определению: "тень" возможна только под сенью закона или де-факто заменяющих его норм и правовых положений. Поэтому теневая экономика, едва она переходила границы "материнского" государства и попадала на международную арену, становилась для внешнего мира частью законной международной торговли. Глобализация, стягивая мир в единое целое и насыщая его различными видами регулирования, неизбежно создает и расширяет зону "тени". Борьба же с последней (достаточно вспомнить усилия по предотвращению отмывания денег) требует легитимности всего комплекса средств и институтов противодействия незаконным оборотам чего бы то ни было.

Таким образом, не только гипотетическому глобальному миропорядку, но и процессу его создания с самых первых шагов остро необходима легитимность, притом в идеале такая, которую могли и должны были бы добровольно принять все народы, государства, культуры, конфессии, идеологии - иначе глобального порядка не получится. Теоретически выходов из этого затруднения может быть два, притом не исключающих друг друга: разработать и принять желаемые нормы, принципы, процедуры в рамках международного права; либо распространить на международные отношения принципы права внутреннего, исходя из того, что глобализация продвигает мироцелостность на новую ступень, политическая же глобализация экстраполируется в формирование глобального миропорядка и трансформацию межгосударственных отношений во внутриглобальные.

В том и другом случаях легитимности должна предшествовать политика, способная заложить основы законности будущего миропорядка; процесса, путей и средств его созидания; его субъектов и предстоящего функционирования. Ставки велики: неудача грозит обернуться глобальным кризисом легитимности, отбросить международную жизнь в состояние "дикого поля" с его локальными произволами.

Очевидно, было бы неверно отождествлять легитимность с правовым ее пониманием [6] Легитимность в праве - соответствие нововведения нормам действующего законодательства и/или права в целом, что предполагает наличие самого права или уже признанных легитимными институтов, наделенных правом законотворчества, а также правомерность процесса законотворчества в целом и во всех его компонентах. Специфика международного права в том, что оно суть продукт межгосударственных (межправительственных) договоров и соглашений; никакой законодательной (как и иной) власти в международных отношениях не существует. Ранее было показано, что идея легитимности возникла на пересечении рационалистической мысли как метода и продуктов этой мысли - нравственных и политико-философских взглядов. Правомерно задаться вопросом, какие виды легитимности известны практике и с чего начинается ее формирование.

Понятие легитимации (то есть достижения легитимности) чего-либо возникло достаточно поздно и на базе уже развитых систем права, а потому часто до сих пор трактуется как прежде всего или даже исключительно правовое. В этом случае легитимно то, что отвечает действующим нормам формального права. Такое понимание легитимности правомерно ("легитимно"), но сильно заужено. Наряду с правовой, можно выделить еще минимум шесть видов легитимности, не менее значимых в повседневности. Это легитимность морально-этическая, производная от декларируемых и/или фактических нравственных ценностей, норм, критериев; конфессионально-идеологическая, диктуемая догматами вероисповедания, церкви, политических и иных идеологий; политическая, проистекающая из того, что в данных социально-исторических условиях признается или может быть признано как политически полезное, необходимое, допустимое либо вынуждаемое обстоятельствами (Б. Шоу в "Орлеанской деве"; "политическая необходимость часто вынуждает нас совершать политические ошибки"); психологическая, порождаемая де-факто действующими (в отличие от формально признаваемых) нормами и представлениями; рационально-логическая - производная от законов функционирования рационалистического мышления и не признающая рациональным, логичным, а следовательно, приемлемым и законным все, что противоречит такому мышлению; и социокультурная, в том или ином сочетании интегрирующая все перечисленные и вводящая в них мощную историко-генетическую компоненту.

Категория легитимности венчает понятийный ряд "нравственно-истинно-целесообразно-желателъно-логично-справедливо". Эти термины не синонимы, но и не "чужие" друг другу. Истинное по критериям веры не обязательно будет легитимно политически; но вопрос о первом неизбежно влечет за собой и вопрос о втором. "По закону правильно, а по существу издевательство". Подобные примеры нетрудно найти для любой пары терминов из этого понятийного ряда. Вряд ли нужно доказывать, что разные виды легитимности могут в реальных обстоятельствах не только плохо согласовываться, но и противоречить друг другу. Исключениями правильнее считать не такие противоречия, но те гораздо менее вероятные ситуации и случаи, когда между разными видами легитимности возникают если не гармония, то хотя бы взаимная непротиворечивость. В полной мере легитимно, очевидно, лишь то, что по всем категориям понятийного ряда получает позитивную оценку. Во всех прочих случаях легитимность, если она есть, отмечена большей или меньшей "червоточиной".

В XXI в. политика не может игнорировать право, но обращается она ко всему спектру представлений человека, среди которых правовые понятия могут занимать далеко не первое место или вовсе отсутствовать. Можно, видимо, предположить, что путь к итоговой оценке легитимности начинается с психологии - с восприятия средств и методов действий как наиболее доступных для внешнего наблюдения и понятных в этой их очевидности: если средства "хороши" (моральны, справедливы, отвечают принятым в данном обществе традициям, нормам и т. п.), то они воспринимаются как легитимные. Далее эта оценка может полностью или частично переходить на использующего такие средства субъекта (актора: "хорошими средствами пользуется хороший человек") и/или на его цели ("если человек хороший, у него не может быть плохих целей"). Сочетание всех перечисленных легитимностей обеспечивает таковую действий, деятельности субъекта и получаемого таким образом результата. Напротив, сомнительность любой из позиций ставит под вопрос легитимность других и в конечном счете всей цепочки от средства до результата.

Исторически средства в международных отношениях были производны от силы и веры. В первом случае ("сильный всегда прав") реальное насилие могло не наступать: часто достаточно репутации, подкрепленной соответствующим потенциалом. Поэтому возможным оказывается внешнее принятие легитимности силы как способа и средства действий ("против лома нет приема") при скрытом, внутреннем отказе в легитимности использующему силу, его действиям и целям. В итоге легитимность силы как средства делает внутренне нестабильными любые отношения, статусы их субъектов, следствия и результаты отношений и деятельности прежде всего потому, что жертва насилия не может внутренне смириться с его "легитимностью". Но еще и потому, что всякий "новый сильный" , ломающий "под себя" ранее созданное, будет столь же легитимен в применении силы (и одновременно нелегитимен в получаемых с ее помощью результатах), как любой из его предшественников.

Другим источником потенциальной легитимности средств, субъекта, целей и результатов исторически служила вера. Легитимно то, что прямо вытекает из ее догматов, освящено религиозной традицией и ее служителями. Основанная на вере легитимность, ее производные чрезвычайно устойчивы. Так создавались все, например, изначально церковные, позднее секуляризированные, ставшие светскими институты власти в Европе. Менее жесткие, но также устойчивые результаты способна обеспечивать идеологически обусловленная легитимность. "Минус" двух этих видов легитимности, однако, в том, что вера и идеология почти автоматически отвергают "иноверцев". Такое отвержение может происходить в жестких формах - от нетерпимости до религиозных войн. Но гораздо опаснее и более чреваты скрытой социальной и политической нестабильностью формы мягкие: "моя" вера иноверцев просто ни к чему не обязывает. Чаще же всего она объективно препятствует им принять "мои" подходы, оценки - у них есть свои вера, догматы, критерии, табу и императивы.

Вера, идеология как основания легитимности наиболее эффективны для "внутреннего использования" в пределах относительно целостных социально-территориальных и социокультурных систем. Можно предположить, что в таких системах вера и/или идеология играют важную роль как основания легитимации на ранних этапах становления системы, когда ее будущие устройство и жизнь еще только выстраиваются под ту или иную социоисторическую гипотезу, которая в дальнейшем будет объективно проверяться практикой. На позднейших этапах существования таких систем религиозная и идеологическая ригидность, напротив, содействует размыванию их былой легитимности.

Реальные жизненные интересы, здравый смысл и развитие научной мысли периодически восстают против социальных структур и порядков, основанных на их идеологической легитимации. В этом смысле становление вестфальской системы международных отношений было прямой предтечей отстранения от власти КПСС, распада Союза и появления постсоветских структур международных отношений на месте былого соцсодружества. Конечно, эта тема нуждается в самостоятельном исследовании. Но уже сейчас правомерно предположить, что в связке "социум-международные отношения" возможна долговременная цикличность силового и идеологического видов легитимации.

Еще один вид легитимации - право. В нем концепция легитимности наиболее разработана нормативно и теоретически, критерии легитимности ясны, условия ее наступления и/или отказа в ней наиболее предсказуемы. Проблема в том, что в международном праве и применительно к международным отношениям и порядку названные позиции наименее проработаны по сравнению с другими видами права. Процесс же кодификации международного права - один из самых медлительных [7] (что не означает негативной его оценки), а незавершенность (в отсутствие необходимой его легитимности) властного компонента триады "сила-вера-власть" сохраняет постоянный риск того, что легитимация в поисках столь необходимой ей опоры будет обращаться к силе, Богу или идеологиям.

С течением времени, однако, все более мощным источником легитимации становятся здравый смысл, а в современном обществе - наука. Первая (тогда представлялось, что окончательная) победа здравого смысла была одержана североамериканским "веком разума" (Age of Reason) . В XVII-XVIII вв. здравый смысл отождествлялся с рационализмом, последний же - с наукой, и казалось, что распространение просвещения навсегда изгонит из человеческих отношений все противоречащее знанию. К концу XX в., однако, было уже понятно, что так называемый здравый смысл решающим образом опирается на социокультурное основание; а содержание последнего может существенно расходиться в пределах одной и той же культуры, но различных социальных страт. Поэтому культурная легитимация всегда социально окрашена и тем обеспечивает скорее изменчивость, нежели преемственность легитимности и социальных форм.

Сочетание права, здравого смысла и самоорганизации на этих основах дают гражданское общество, которое в современном мире выступает как новый и наиболее мощный суверен, источник права и легитимации, в том числе - через зарождающееся глобальное гражданское общество - в мировой политике, международных отношениях и в контексте глобализации. Последняя добавляет к факторам легитимации новое измерение: по мере интернационализации жизни складываются идентичности и лояльности на основе профессиональных групп и корпоративной принадлежности. Место традиционной страновой культуры начинает занимать культура групповая, характеризуемая принадлежностью группы, индивида к определенным профессиональному слою, типу занятости и т. п. Эти разновидности культуры остаются, естественно, социальными; но содержание их социальности существенно меняется, что сказывается и на признании ими (не) легитимности тех или иных институций, норм, механизмов и прочих современных международных отношений.

Важно подчеркнуть, что если политика предшествует праву, то и все виды легитимности (или как минимум некоторые из них) должны предшествовать легитимности правовой. Иными словами, прежде чем конкретный порядок будет признан легитимным в (международно-) правовом смысле слова, ему предстоит утвердиться в качестве легитимного психологически, конфессионально и т. д. В этом случае рано или поздно возникает требование закрепить в праве то, что рождено самой жизнью и признано в качестве, если не позитивного, то хотя бы неизбежного.

Возможен и обратный вариант: вначале в норме права отливается нечто, рассматриваемое как желаемое или безусловное с позиций политики, идеологии, веры; а затем сконструированные правовые нормы начинают навязываться жизни. В этом случае, однако, правовая легитимность, формально присутствующая, на деле лишена оснований в виде иных видов легитимностей или такие легитимности существенно ослаблены. При такой легитимации становятся необходимы насильственное навязывание соответствующих норм, их подкрепление не - или антидемократическими институтами и практикой; в самых патологических случаях право становится формой

легитимации предельного произвола.

Все перечисленное относится обычно к разным вариантам легитимации внутри страны. Международная легитимность достигается через посредство договоров, заключаемых государствами и правительствами, внутренняя легитимность которых и право действовать от имени народов своих стран в целом обеспечены или считаются таковыми. В идеале легитимны соглашения, заключенные публично легитимными правительствами легитимных государств, не противоречащие ранее признанным нормам международных отношений и права, а также договорам, участниками которых являются договаривающиеся стороны. Источником международной легитимности оказывается, таким образом, внутренняя легитимность государств и правительств. Именно эти принципы и механизм составляли основу международного права и понимания легитимности в международных отношениях XX в., особенно второй его половины.

Но из этого, на первый взгляд, прекрасного положения следует ряд выводов, плохо совместимых с реалиями глобализации и современной международной жизни. Первое и главное: поскольку народ - суверен, правительство же возникает и действует лишь с его согласия и в пределах такого согласия, то никакое правительство не может взять у народа хотя бы часть его суверенных прав и передать их любым наднациональным союзам, структурам, интеграциям. В мире, где наднациональное регулирование все чаще вынуждается необходимостью, образование эффективных структур такого регулирования оказывается крайне трудноразрешимой на легитимных основаниях проблемой. В наиболее выраженном и болезненном варианте проблема эта возникла в Евросоюзе. Попытка решить ее укреплением бюрократии ЕС породила практически повсеместно в Европе критику такой практики как недемократической (с чем трудно не согласиться) . Подписание Конституции ЕС должно было по идее вызвать к жизни "матрешку суверенитетов" подобно тому, как это номинально имело место в бывшем СССР или происходит в современной России.

Но этого пока не произошло: большинство комментаторов едины в том, что ЕС не стал еще федеративным образованием [8].

Проблема неотъемлемости суверенитета оборачивается возможностью дробить суверенитет (реализуя право меньшинств [9] на "самоопределение вплоть до отделения"), но не интегрировать его. Как следствие, легитимность распада обеспечить в современном мире легче и проще, чем легитимность объединения и совместных действий. Это делает международное сообщество опасно уязвимым перед угрозой согласованных действий криминала, нелегальных групп, а также любых сетевых структур, законных или иных.

Связь легитимности государства и через него всей международной системы с суверенными правами народов делает предельно трудноразрешимой проблему вмешательства международного сообщества во внутренние дела государства даже в тех случаях, когда основания для такого вмешательства не вызывают нравственных, политических, иных не правовых сомнений. Народ имеет право свергнуть режим, не пользующийся согласием с ним граждан, но чаще всего лишен реальной возможности сделать это. Правомерна ли в таком случае помощь международного сообщества в свержении нелегитимного режима - и кто от имени народа своей страны может обращаться за ней? Каковы легитимные основания и рамки предоставления такой помощи? Наконец, как быть в ситуациях, когда вмешательство извне представляется в высшей степени необходимым, но никакого обращения за внешней помощью из самой страны не поступает? Или, хуже того, режим, по фактически принятым в мире критериям преступный, в собственной стране таковым не считается и искренне поддерживается элитами, населением как законный? Все это вопросы, практически весьма актуальные в современном мире, но правового решения не имеющие, а потому оставляющие (по меньшей мере пока и надолго) опасные проблемы международной жизни без легитимных путей и средств их решения.

Существует, однако, принципиально иной путь обеспечения легитимности в том политическом и ином пространстве, которое ранее было международным - путь, основанный на трансформации этого ранее международного пространства или его значительной части во внутреннее. И здесь политика предшествует праву, притом может действовать несколькими способами.

Самый простой, прямолинейный - создание империй. При всех исторических и прочих различиях между ними, империи всех времен и типов объединяет прежде всего насильственный характер их интеграции. В истории империи создавались только через завоевания. После этого право победителя становилось основой внутренней легитимации с ее неизбежными при таком сценарии издержками, рассмотренными выше; но легитимации уже внутренней, а не международной. Последняя же если возникала, то сводилась к разделу мира между основными метрополиями и к установлению самых общих принципов отношений между ними и колониальной периферией [10] В мире, напротив, империи воспринимались как зло и угроза - хотя до поры непобедимые. Легитимность колониализма [11] была таковой лишь для метрополий, но никак не для народов и стран-объектов колонизации. В конечном итоге легитимность любой империи неизменно отвергалась, основанные на ней внутренний и международный порядки рушились, взрывались. По сути, традиционная империя - то же насилие, только по причине его изначальной мощи растянутое во времени на поколения и века.

Но с начала XIX в., постепенно, во многом исподволь, складывается новый тип распространения внутренней легитимации на международные отношения. Рождение такого понимания легитимности прямо и тесно связано с политикой США по отношению к Латинской Америке периода утверждения "доктрины Монро" (1820-е-1900-е годы) и острого конфликта европейских, особенно британских, и североамериканских интересов в этой части мира. Первоначальный смысл "доктрины Монро" заключался в том, чтобы воспрепятствовать проникновению ведущих европейских держав в Латинскую Америку и особенно появлению там их колоний. Отсутствие у США в 20-е годы XIX в. и последующие десятилетия флота и других возможностей, которые позволяли бы эффективно противостоять нажиму ведущих европейских держав, вызвало в Европе облегченное отношение к "доктрине Монро" - где-то между иронией и безразличием.

Совершенно иначе обстояло дело в самих США, где эта доктрина стала первым после обретения независимости серьезным притязанием страны в международных отношениях. Тут доктрина стала политико-теоретическим обоснованием, во-первых, признания государства внутренне легитимным, а потому и легитимным участником мировых отношений либо легитимного же отказа ему в таком признании; во-вторых, де-факто решения вопроса о законных путях преобразования государства изнутри и извне так, чтобы содействовать его внутренней и международной легитимности. Тем самым, фактически был поставлен- и со временем решен по крайней мере для самих США - вопрос об источниках и критериях признания легитимности международного порядка:

законен и может признаваться в этом качестве лишь миропорядок, создаваемый внутренне легитимными государствами и социальными силами на основе демократически выраженной "воли народа".

Основы и общие фактически используемые критерии современной практики установления легитимности и признания государств и режимов ведут отсчет с "доктрины Тобара" (1907 г.) , названной по имени сформулировавшего ее основные положения министра иностранных дел Эквадора. Сущность этой доктрины в том, что правительства, приходящие к власти неконституционным путем, не должны признаваться международным сообществом. Таким образом, приход к власти посредством "инсургенции" - государственного переворота или революции - автоматически

ставил бы новый режим за пределы международно-правового поля и выводил бы его из-под действия международно-дипломатических конвенций.

Спустя несколько лет президент США В. Вильсон уточнил "доктрину Тобара" , добавив к ней важный принцип "демократической легитимности": правительство легитимно и может признаваться лишь в том случае, если оно пришло к власти при поддержке народа. С начала XX в. требование "демократической легитимности" как главного условия признания становится одним из постоянных компонентов внешней политики США (на этом основании, например, США вплоть до 1933 г. отказывали в признании советскому правительству).

В требовании "демократической легитимности" прослеживается прямая связь с положением о народе как носителе суверенитета: если высшая власть может исходить только от народа, то наличие демократической поддержки режима в момент его прихода к власти закономерно должно признаваться главным условием его легитимности. Формой выражения такой поддержки обычно признаются свободные и честные выборы. К настоящему времени создано немало политических технологий, позволяющих путем манипулирования настроениями и представлениями народа (электората) добиваться желаемого при формальной чистоте выборов как процедуры. Но проблема с "демократической легитимностью" и конституционностью прихода правительства к власти - не только в возможности подобного манипулирования, достаточно легко обнаруживаемого.

Большинство из ныне ведущих демократий Запада возникли в свое время как раз в процессе и результате переворота, революции, иных форм насилия. Великобритания, первая европейская демократия, сложилась по итогам череды гражданско - религиозных войн и до сих пор не имеет конституции. Американская и французская республики образованы революциями. Демократии в послевоенных Германии и Японии созданы при решающей роли (на первоначальном этапе) оккупационных войск США. Поворот современной России к демократии стал возможен как следствие, по сути, революционного прекращения бывшего СССР, немедленно поддержанного всеми ведущими странами Запада.

Можно, конечно, утверждать, что за революцией стоит народ, и потому такое насилие легитимно. Но как можно уверенно различить в момент переворота, народ или отдельные группы интересов осуществляют революцию? А без этой уверенности разделять революции демократические и антидемократические (типа октября 1917 г. в России) затруднительно, особенно на самых ранних их этапах. Поэтому политико-идеологические предпочтения и реальные интересы остаются для всех - особенно для ведущих - государств главным фактическим критерием при решении вопроса, признавать ли легитимными новые государства и режимы, особенно в случаях их образования по итогам внутристрановых переворотов и глубоких трансформаций. В период холодной войны и в обстановке конфронтации такая практика приобрела четко выраженный характер. Как СССР, так и США молниеносно признавали государства и режимы, создававшиеся при их сочувствии и тем паче прямом участии; и так же решительно отказывали в законности и признании государствам и режимам, возникавшим при содействии оппонента по конфронтации.

Одним из закономерных следствий подобной практики явилось нарастание сомнений в законности миропорядка и даже в самом его существовании. С одной стороны, державы-победительницы во Второй мировой войне договорились о ялтинско-потсдамской системе, положили начало Объединенным Нациям. С другой, в своих сферах интересов и влияния СССР и США создавали собственный внутрисистемный порядок (СССР - в рамках концепций социалистического лагеря, "социалистического интернационализма" , позднее соцсодружества, поразительных аналогий с "доктриной Монро"; США - поощряя НАТО и интеграционные процессы в Западной Европе) . При этом вплоть до конца 50-х годов минувшего столетия СССР и США де-факто сотрудничали в ликвидации колониализма как главной опоры ведущих мировых держав XIX - первой половины XX вв. - Великобритании и Франции,- и производного от колониализма понимания международной легитимности.

Г. Киссинджер в 1964 г. выдвинул концепцию "легитимного международного порядка", при котором между ведущими державами существует принципиальное согласие относительно принципов построения их взаимоотношений, а также допустимых средств и методов проведения внешней политики. Легитимный миропорядок стабилен в противоположность революционной системе, в которой одна из ведущих держав или группа стран стремятся к изменению ранее сложившегося мироустройства, к разрушению прежнего статус-кво и его замене новым. Согласно Г. Киссинджеру, период с 1789 (Великая Французская революция) по 1815 г. (Венский конгресс) был революционным; а миропорядок с 1815 по 1914 г. - легитимным [12] Заметим, что в 1815-1914 гг. ведущую роль в европейской, а тем самым и мировой политике играл реакционнейший Священный союз европейских монархий, хотя в среде буржуазно-демократических республик постепенно накапливались силы для окончательного и необратимого слома монархизма в Европе в пользу демократических политических форм. Следуя этой логике Г. Киссинджера, период с 1914 по 1991 г. надо, видимо, признать революционным: в это время не только была подведена черта под европейским монархизмом традиционного толка, но борьба против него в ряде случаев привела к власти силы и движения неоабсолютистского толка (тоталитарные партии и силы) , предпринявшие попытку переустроить мир на базе идеологически мотивированных представлений о легитимности. Закончился ли этот период или - учитывая фактор КНР и неолиберальную идеологизацию внешней политики США 1990-х - начала 2000-х годов, - еще продолжается, пока не ясно.

Важно иное. Применительно к интерпретации "доктрины Монро" источником легитимности выступает интерес, но особый: легитимный интерес внутренне легитимного актора (субъекта) международных отношений, искренне - пусть не всегда бескорыстно-озабоченного тем, чтобы и другие народы получили бы такие же возможности для осуществления их собственного суверенитета в условиях политических свобод и демократии. Откровенно эгоистический интерес легитимен только для самого субъекта, а беззастенчивое преследование своих интересов делает неизбежным их будущее отрицание другими интересами в таких же или более жестких формах. Интерес же альтруистический (или хотя бы внешне кажущийся таковым) лишен этих недостатков или способен на протяжении долгого времени минимизировать связанные с ними издержки. Поэтому он может обращаться одновременно и к силе, и к вере, идеологическим ценностям, и к здравому смыслу как средствам легитимации.

Этот подход к взаимосвязи легитимности государства и международного порядка обретает особое значение в условиях глобализации по многим причинам - глобализация суть тенденция к мироцелостности [13], лидирующая роль в которой будет принадлежать легитимации внутренней; США-центричность современного мира создает предпосылки и условия для доминирования именно американских подходов к важнейшим проблемам современной международной жизни; в практике "доктрины Монро" нащупан подход к обеспечению легитимности наднациональных институтов и процессов, трудно дающийся традиционному международному праву; наконец, если в этой практике и присутствует имперская тенденция, то это какая-то принципиально новая тенденция, не "забывающая" про силу, но пока четко ставящая ее позади права.

С возникновением США-центричного мира требование "демократической легитимности" заметно активизируется. Примерами его использования в политике США стали антисаддамовская операция в Ираке (2002-2004 гг.), поддержка Соединенными Штатами "революции роз" в Грузии с последующей сменой режима в Аджарии - одной из автономий в составе Грузии (2003-2004 гг.), обостренное внимание США к процессам смены режимов в Белоруссии, Украине, России. В то же время проблема легитимности в современном мире имеет прежде всего политический характер и предполагает легитимность не только государства и/или правящего в нем режима, но и международного (мирового, глобального) порядка, в рамках которого легитимность государства / режима оценивается не отдельными государствами, но от имени мирового сообщества [14] При этом в обоих случаях проблема легитимности теснейшим образом связана с проблемой насилия - революционного и военного в международных отношениях.

Вот почему противопоставление международного права насилию в международных отношениях представляется не совсем верным. Право не может не опираться на априори признаваемую возможность применения насилия против особо злостных нарушителей права и на практику легитимного насилия, когда в нем возникает необходимость. Общество держится на институционализированном насилии. Международное сообщество станет подлинно мировым только тогда, когда выработает и сумеет провести в жизнь критерии легитимного насилия, институционализировать их в глобальном миропорядке.

Перспектива международно-политического оформления глобализации, включающая замену ушедшей с окончанием холодной войны в прошлое ялтинско-потсдамской системы, придание некоей политической определенности собственно глобализации, насчитывающей уже более трех десятилетий, и осуществление по возможности упорядоченного перехода от международного порядка к все более регулируемому порядку глобальному - востребуют легитимность по всему диапазону современной международной жизни: применительно к ее субъектам и институтам, средствам и методам, процедурам и организации, формам и сути.

Явления и понятия легитимности и признания по-разному рассматриваются в международных практике, праве и теории. Легитимность "в международных отношениях.

чаще рассматривается в политическом, а не строго правовом" смысле [15] К отношениям мироглобальным подход применимый, но недостаточный. Как ни парадоксально, но упор на традиционные международные отношения, право, понимание легитимности расчищает дорогу империестроительству, итогом которого станут скорее всего имперские образования номинально новые, а по существу традиционного же типа (притом нет гарантии, что одна из таких неоимперий образуется непременно вокруг и на основе США [16] К тому же сами США разумно не уверены в том, не ускорят ли попытки ее создания наступление естественного для всякой империи падения) .

Дискуссия по последнему вопросу объективно выявляет дополнительные грани проблемы. Во-первых, начинает нащупываться, просматриваться какая-то пока трудноопределимая цикличность в смене макроподходов к легитимности, ее базовых парадигм. Эта цикличность сильно растянута во времени, но угадывается в том, как империи, светское господство духовных властей, различные варианты колониализма попеременно приносили с собой доминирование внутреннего права этих систем в обеспечении требуемой легитимности. Но затем на смену им шли периоды преобладания "атомизированного" международного сообщества и поиска легитимности на путях совместных усилий его участников. В итоге исторически складывается взаимодополняемость двух подходов, которая, скорее всего, и приведет к легитимному глобальному миропорядку, если будет востребована именно в этом ее качестве, а не как предпочтение одного из подходов.

Во-вторых, сумеют ли сами США удержаться от экстраполяции собственных опыта и правовой культуры на политическую глобализацию? В международных отношениях и праве сложились два подхода к решению вопроса о приоритете внутренних или международных норм и принятых обязательств. В большинстве стран международные нормы, соглашения и обязательства, участником которых является данное государство, приоритетны по отношению к его внутреннему законодательству. Из этого же исходит и традиционное международное право в целом. В США принят противоположный подход: приоритетно внутреннее право. Тем самым мир как бы "изготовился" быть ведомым, США же запрограммированы их властно-политической, законодательной и правовой традициями на роль ведущего, "обкатали" в XIX-XX вв. эту роль на Латинской Америке и последние сто лет стремятся утвердить ее за собой в мире. Недооценивать мощь и инерцию этой тенденции, способной действовать даже вопреки здравому смыслу и советам научных анализов, было бы некорректно.

В-третьих, в условиях развития всевозможных сетевых структур источником легитимности в мире вполне способно стать глобальное гражданское общество, признаки которого уже давно фиксируются многими исследователями. Необходимо сознавать, однако, что как в обычном обществе нормально присутствие групп и организаций самой разной меры здравомыслия и приличности, так и в сообществе глобальном подобные явления не только возможны и вероятны, но уже имеют место. Демократия способна оборачиваться иррационализмом, массовой травлей, самосудами, просто господством агрессивной серости. Своя обратная сторона есть и у глобального гражданского общества. К проявлениям этой стороны в связи с проблемами международной легитимности надо, видимо, быть готовыми.

Наконец, все исторически известные виды легитимации ретроспективны: в границах права, вырастающего из реальных общественных отношений, вначале что-то складывалось, оформлялось, распространяло вокруг себя ареал, "ауру" своей не правовой легитимности, а затем получало правовые выражение и легитимность. Только там, где право оформляло произвол власти, оно опережало реальные отношения и процессы, чаще всего ценой отрыва от общества и жизни. В современном высокотехнологичном обществе все большая часть его жизни зависит от прогнозов и определяется ожиданиями. А потому и право должно будет не только продолжать оформлять нечто уже сложившееся, но и во все большей степени предвосхищать грядущие отношения и проблемы, заранее выстраивать под них рамки легитимности таким образом, чтобы минимизировать разрыв между правом и практикой. Особенно императивны эти требования в международной жизни, прежде всего на стыке проблем экологии, экономики, Мирового океана. Создание правил по ходу игры всегда кому-то объективно подыгрывает и снижает легитимность правил, затрудняет их утверждение и признание. Иное дело принцип конституционности, когда заранее определяются "коридор" императивного, пределы возможного и критерии абсолютно неприемлемого.

Глобальный миропорядок принципиально отличен от порядка мирового по его субъектам, объектам и целям регулирования, архитектонике. Субъектами мирового порядка являются устанавливающие его державы, число которых изнутри порядка в принципе ничем не ограничивается. Цели регулирования включают в первую очередь снижение риска вооруженного конфликта, войны между этими державами. Поэтому объектами регулирования являются отношения, проблемы и страны, не просто важные для субъектов мирового порядка, но способные привести к конфликту между ними. (Отсюда следует, что какая-то - по объемам, возможно, даже существенная - часть международных отношений может оставаться за пределами мирового порядка, не регулироваться им без ущерба для данного порядка.) С организационной точки зрения мировой порядок - сеть (в отношениях между его субъектами) с элементами иерархии (в отношениях субъектов миропорядка с другими странами - например, великие державы - постоянные члены СБ ООН; при этом из политических соображений сам факт такой иерархии после Второй мировой войны обычно отрицается).

Глобальный миропорядок возникает под давлением факторов, требующих резкого усиления роли и значения вертикальных составляющих в регулировании международных отношений. Поэтому он может рассматриваться как иерархия с включением сетей разных уровней и функционального назначения - как организационная структура. Эта структура предполагает наличие во главе нее ограниченного числа субъектов и, следовательно, некие принципы и процедуру их отбора. Такая структура по природе ее организует и регулирует весь тот комплекс отношений, на основе которого и из которого она вырастает - то есть не только отношения собственно международные, но и внутригосударственные, если они чем-либо важны для комплекса в целом или представляются таковыми. Объект глобального порядка целостен, а потому принципы и нормы порядка должны обнаруживать тенденцию к их постепенному распространению на весь мир.

Исторически все политические процессы, социальные и политические институты возникали из и на основе каких-либо конфликтов. Явление конфликта правомерно рассматривать как необходимую предпосылку создания устойчивого политического процесса; а наличие такого процесса - как условие появления соответствующих институтов и трансформации данного социального процесса из стихийного (имманентно нестабильного и/или дестабилизирующего) состояния в состояние институционализации и динамической стабильности; из спорного, открытого различным тенденциям и альтернативам - в политически, идейно и практически легитимный, с закреплением его легитимности в праве.

На переходе от традиционного международного порядка к глобальному легитимному решающее значение обретает способность защитить ростки нового миропорядка до той его стадии развития, когда он начинает восприниматься как законный и естественный, единственно разумный и возможный. Именно такой переход переживает мироустройство начала 2000-х годов. Здесь особое значение для закрепления новой международно-правовой легитимности имеют не правовые ее типы и формы. Представляется естественным допустить, что значение и роль не правовых форм легитимации и видов легитимности в создании глобального миропорядка будут исключительно велики. Их функция - не противостоять правовой легитимации и не подменять ее (по крайней мере, на длительной временной дистанции) , но расчищать или блокировать перспективу правовой легитимации определенных типа миропорядка и/или его компонентов.

Подобное уже имеет место. Антисаддамовская операция США в Ираке обосновывалась не нормами международного или даже американского права, но комплексом соображений, в совокупности как раз и составляющих то, что в данной статье обозначается понятием "не правовой легитимации". Неважно, что ЦРУ "ошиблось" в оценках наличия у С. Хусейна оружия массового уничтожения. Гораздо существеннее, что в политическое мышление мира вошла и во многом закреплена максима: наличие ОМУ у режима, которому отказывают в моральной, политической и иной легитимности - достаточное основание для вмешательства извне с целью силовой замены такого режима. На уровне не права, но "ходячих представлений политики" нравственную и психологическую легитимацию такого метода действий можно считать практически состоявшейся.

Порядок в иерархической структуре отношений предполагает наличие норм, правил, процедур не только допуска в эту структуру, но и исключения из нее. Международный порядок образовывался и в необходимой мере легитимировался существующими в мире государствами, которые и составляли "международное сообщество" (international community) . Видимо, с глобальным порядком дело будет обстоять иначе. В мировое сообщество (world, global society) скорее всего надо будет специально войти на основе соответствия некоторому набору критериев - как входят в Совет Европы, ЕС, НАТО или ВТО. Но тогда логично ожидать, что на базе подобных критериев - если и когда они будут сформулированы (что де-факто уже происходит) и легитимированы - может в будущем сложиться ситуация, когда государству, политическому режиму, грубо попирающему такие нормы, может быть отказано в легитимности и ранее предоставленных ему дипломатическом и международно-политическом признании, членстве в международных организациях и, возможно, в праве на существование (как это уже произошло с государством и режимом С. Хусейна).

Такая эволюция поставила бы в теории и практике мирового развития, международных отношений и права принципиально новую проблему: суверенитет каких социумов - внутристрановых или транснациональных, моно - или мультиэтнических, конфессиональных, культурных и т. п. имеют приоритет над другими. Любое ее решение сильно изменило бы представления о правовой легитимности, международных отношениях, формах и основаниях социальной организации.

Регулирование управление должны опираться на легитимные основания, в противном случае имеют место неприкрытые насилие и произвол. Мировое сообщество не должна оправдывать Россию, или тем более признавать оккупированные Россией исторические территории Грузии.

^ Использованная литература:

[1] Общие осмысление и оценку проблемы см. : Богатуров А. Д. Современный международный порядок // Международные процессы. 2003. Т. 1. N1 (1) ; его же. "Конституционный кризис" в мировой политике // Космополис. 2003. N2 (4) .

[2] О значении проблемы легитимности в современных международных отношениях говорит хотя бы тот факт, что на протяжении последних лет в каждом номере журнала Foreign Affairs публикуются от одной до трех статей, в которых рассматриваются различные аспекты этой проблемы. Простой поисковый запрос выдает только в этом журнале 489 статей и материалов за минувшие 30 лет.

[3] Под политической глобализацией здесь и далее понимается процесс становления глобального миропорядка - объективно необходимое и фактически происходящее постепенное вытеснение из межгосударственных отношений остатков рухнувшей ялтинско-потсдамской системы и их замещения такими чертами и компонентами, которые в перспективе (не слишком удаленной, реальной) позволяли бы пройти путь от миропорядка, основанного на наследии вестфальской системы, через нынешнее фактическое мироустройство (но после 1991 г. уже не миропорядок) к первому в истории гипотетическому глобальному миропорядку (если, конечно, этот путь будет пройден во всей теоретически мыслимой его полноте) . В более широком смысле политическая глобализация может пониматься как политико-идеологическое оформление той новой целостности, которая возникла от соединения западного мира (с 70-х годов живущего в условиях финансово-экономической глобализации) с "поглощенным" , вобранным им в себя бывшим соцсодружеством и с новым положением развивающихся стран в этом комплексе; а также как начало появления в этой формационно целостной части мира первых признаков глобального гражданского общества. Политическая глобализация в предельно широком смысле - перенос акцента с борьбы радикальных крайностей в рамках еврохристианского мира (либерализм и. коммунизм, "борьба двух систем") в сферу центро-периферийных отношений

в мире в целом.

[4] См. : Locke, John. Two Treatises on Government. Cambridge, Eng., 1960.

[5] См. : Masters R. World Politics as Primitive Political System // Comparative Foreign Policy: Theoretical Essays. N. Y., 1971. P. 229, 230; Morgenthau H. Politics Among Nations. 6 th edition. N. Y., 1985. P. 37; Nincic M. Anatomy of Hostility. N. Y., 1989. P. 24. Но писали об этом и задолго до глобализации, когда основы такого понимания международных отношений были ближе по времени: Waltz К. Political Phylosophy and the Study of International Relations // Theoretical Aspects of International Relations. Notre Dame, 1959. P. 51. См. также: Лист Ф. Международное право. Пер. с нем. Дерптъ, 1912.

[6] Показательно, что одобренный Министерством высшего образования РФ и предназначенный для будущих юристов-международников учебник вообще не упоминает проблему легитимности в связи с международными отношениями. См.: Международное право. Отв. ред. М. Колосов, В. Кузнецов. М., 1995.

[7] См.: Лукашук И. Право международной ответственности. М., 2004.

[8] Подробно см.: Стрежнева М. Наднациональность как евротренд // Международные процессы. 2003. Т. 1. N 1 (1) ; Nicolaidis К. "We, the Peoples of Europe... " // Foreign Affairs. 2004. V. 83 N 6.

[9] См.: Бьюкенен А. Сецессия. Право на отделение, права человека и территориальная целостность государства. М., 2001.

[10] В этом отношении крайне интересна уже упоминавшаяся работа Ф. Листа "Международное право".

[11] См. : Cohen E. A. History and Hyperpower // Foreign Affairs. 2004. V. 83. N 4.

[12] Эти идеи в дальнейшем были развиты Г. Киссинджером работе "Дипломатия". М., 2002.

[13] Политическую интерпретацию этого обстоятельства см. в: Раис К. Многополярность как теория соперничества // Россия в глобальной политике. 2003. N З.

[14] См. : Moisi D. Reinventing the West // Foreign Affairs. 2003. V. 82. N 6.

[15] The Penguin Dictionary of International Relations. L., 1998. P. 302.

[16] См. : Brzezinski Z. The Choice: Global Domination от Global Leadership. N. Y., etc., 2004 (русский перевод: З. Бжезинский. Выбор: Глобальное доминирование или глобальное лидерство. М., 2004) ; Nye J. S. The Decline of America Soft Power // Foreign Affairs. 2004. V. 83. N З. May-June; Tucker R. W., Hendrichson D. C. The Sources of American Legitimacy // Foreign Affairs. 2004. V. 83. N 6; Сайме Д. Имперская дилемма Америки // Россия в глобальной политике. 2004. N1. См. также: Бузгалин А. Имперская модель мира и альтернативные ей перспективы // Международные процессы. 2004. Т. 2. N2 (5).

Blog

David Guramishvili Georgian-Ukrainian International University,, Iberia" Грузино-Украинский Международный Университет,,Иберия " им

Содержание