«особого»
| Вид материала | Документы |
- А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
- Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
- 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
- Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
- I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
- Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
- -, 362.51kb.
- Законотворчество, 255.33kb.
- Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
- Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.
Кубинцы во главе с Кастро задавали темп этому странному шествию. Сам же он, оказавшись вдруг по воле провидения вожаком чужеродного племени, уверенно вел его из мрака бытия к светящимся вдали огням неведомого мира. Кастро играл свою новую роль с упоением, не обращая, как истинный профессионал-революционер, ни малейшего внимание на то, что творится за его спиной — в самой толще народных масс. А там-то дела обстояли куда как непросто.
В первых рядах толпы, на почтительном, но достаточном для оперативного маневра расстоянии, шли коренастые „дяди“. Крепко скроенные мужчины с суровыми сосредоточенными лицами, одетые в темные добротные плащи, и до неприличия трезвые. Другие, подобного им вида личности, диффузно распределялись в отдельных „стратегических“ точках. Согласно оперативному заданию они старались, убавив боевой задор и монолитность масс, разжижить их и ослабить напор: „Чтобы не ломились, как бараны, стеной“, — а, при возможности, и рассеять.
Если с первой оперативно-тактической задачей справляться властям кое-как удавалось — за счет постоянного притока новых „дядей“, то вторая оказалась им явно не по плечу. Сработал механизм „снежного кома“. Прибытие энергичных личностей в штатском каким-то непонятным образом возбуждало любопытство гуляющих по всему периметру огромной площади и они, стекаясь со всех сторон, тут же вливались в толпу. Толпа с устрашающей быстротой разбухала и перла в разные стороны, как тесто на дрожжах.
На лицо был явный конфликт стихии народной вольницы с всеорганизующим началом государственного охранительства. Никакие увещевания, призывы „знать совесть“, напоминания о гражданском долге, сознательности и советском патриотизме не действовали. Ибо своей импульсивной мальчишеской выходкой Кастро, желая того или нет, стимулировал то, что Юнг определял как коллективное бессознательное, в данном случае — привычную тягу советских людей к кучкованию по любому поводу.
— Ну что вы все претесь-то, пихаетесь! Человеку отдохнуть надо, оглядеться. Мало он вам каждый день речи говорит! Вышел себе воздухом подышать, прогуляться с товарищами немного, иллюминацию посмотреть, празднику порадоваться... А вы тут под ногами путаетесь, как остолопы несознательные, мешаете. Расходились бы лучше по домам, скоро уж ночь на дворе будет, посидели бы, что ли за столом, покушали бы чего... — все время бубнил немолодой уже сутуловатый „дядя“ в шляпе с унылым лошадинообразным лицом, бодро семеня между тем рядом со мной в каких-то чудной формы огромных ботинках.
Непрерывный скулеж его сбивал с ритма и действовал на нервы, даже благодушный Лейбман начинал закипать.
Наконец таки наше шествие достигло какой-то смутной цели. Впереди высилось, светясь тысячами ярких огней, здание гостиницы. Вокруг кипело человеческое море из движущихся со всех сторон и во всех направлениях бурливых людских потоков.
Радостная картина народного праздника оживила загрустившие было сердца. По сему поводу возникла небольшая давка. „Дядю“-брюзгу как бы невзначай резко толкнули, кто-то ловко подставил ему ногу и когда он упал, с треском ударившись головой о металлическую стойку ограждения, прошлись по нему легонько ногами. Минутой позже, каким-то боковым зрением увидел я, что ему все-таки удалось подняться и он, сильно шатаясь, влился в кипящее месиво толпы.
На углу гостиницы „Москва“ и метро, работающего только на вход, Кастро и его группа оказались плотно зажатыми внутри кольцевидного вихря, образовавшегося путем столкновения пестрых потоков людских масс, движущихся в разные стороны.
Весть о том, что „Кастро среди нас“ распространялась со скоростью звука, вызывая бурю восторгов. Народ вопил и стенал: „Речь! Речь!“
Рядом со мной неожиданно вынырнул Саша Лейбман в компании с субъектом в разодранной до пупа рубахе, с бутылкой в руке и двумя сильно помятыми размалеванными охотнорядскими „кисками“ в придачу.
„Знакомься, старик, это Жорик с Ильинки“, — порадовал он меня. Жорик, однако, о новых знакомствах не помышлял. Почувствовав внезапно необычайную слабость в ногах, он потерял устойчивость и повис на своих „кисках“, отчаянно мотая кудлатой башкой и вопия осипшим воющим голосом: „Фе-е-е-дя, ре-е-е-чь!“
В сторону посланцев острова Свободы летели цветы, красные банты и еще какие-то безобидные мелкие предметы. Швыряние пустыми бутылками пресекалось оперативниками на корню, быстро и решительно.
Группа кубинцев уже не излучала бодрость и революционный оптимизм, а выглядела довольно-таки помятой и явно испуганной.
Идиоты — честные как лопаты
Идиоты — ясные как плакаты
Идиоты хорошие в общем ребята
да только идти среди них жутковато.
И только один Фидель оставался царственно невозмутим. С неукротимой настойчивостью, как ледокол среди торосов, двигался он вперед — к главному входу в гостиницу, таща за собой, как на буксире, ополоумевших боевых соратников. С высоты своего богатырского роста он озирал бушующее людское море и периодически, в ответ на вой толпы, с грациозным величием взмахивал руками, приветствуя ликующие массы.
И вот уже цель достигнута. Огромные двери гостиницы на секунду приоткрылись, пропуская дорогих гостей, и сразу же сурово сомкнулись за их взмокшими спинами. Героический проход „от ворот и до ворот“ завершился очередным триумфом Фиделя.
Но один несчастный кубинец оказался вне пределов „тихой гавани“. Он отстал от своих на несколько шагов и неумолимые двери захлопнулись буквально перед его носом. В эту же минуту ревущая толпа сомкнулась и он забился в ней, как рыба в садке. Оказавшись по произволу судьбы в тисках дру жественных объятий, без вождя и товарищей по классовой борьбе, задыхаясь, начал он отчаянно драться, отстаивая свою молодую жизнь. Он лупил кулаками по воспаленным восторгом мордам, плевал в налитые кровью глаза, дробил стальные яйца и каменные груди советских братьев и сестер коваными подошвами своих армейских ботинок.
На какую-то долю секунды народ оцепенел, скорее от изумления, — экая прыть! — чем от боли. В этот момент двери гостиницы вновь приоткрылись и кубинец, издав торжествующий рык, нырнул в образовавшуюся щель головой вперед, в затяжном смертельном прыжке избавления.
Сквозь стеклянные двери было видно, как Кастро важно расхаживает по холлу гостиницы с протянутой рукой, отвечая на приветствия постояльцев. Затем всю группу бравых кубинцев повели куда-то в глубь и представление, казалось бы, на этом закончилось. Однако всезнайка Лейбман дернул меня за рукав и просипел:
— Тут, за углом, напротив музея Ленина, другой вход есть, „Гранд Отель“ называется. Я тебе точно говорю: они из этого места выпадать будут, больше неоткуда. Давай, рванем туда скорей.
И мы рванули к дверям „Гранд отеля“, где уже торчало с полсотни человек — таких же смышленых, любознательных, жаждущих приобщиться к „чуду явления“, как и мы. И оно, это чудо, не заставило себя долго ждать.
Фидель Кастро явился народу, как величественный, но при этом в доску свой, родной, человеколюбивый вождь. В петлице его военного френча уже красовался цветок, лицо светилось лучезарной улыбкой, гордо посаженная голова непрестанно дергалась в разные стороны, выражая тем самым крайнюю степень одобрения и одновременно признательность за теплую встречу. Постояв таким образом немного на лестнице, он, как дирижер большого симфонического оркестра, приветствовал собравшихся широким поощрительным взмахом руки. Мы тут же начали дружно орать на разные голоса, что есть мочи: „Ура! Речь! Речь!“
Но к тротуару уже катили черные „Чайки“. Кастро быстро, однако, не роняя ни улыбки, ни достоинства, спустился по лестнице и запрыгнул в первую машину. За ним устремились боевые соратники. Потеряв, по-видимому, последнюю способность соображать, спотыкаясь и отталкивая друг друга, они лезли в ту же машину, где расположился их вождь, набившись под конец в нее как сельди в бочке.
Так пусть же умру за мечту идиота
с блаженной улыбкою идиота
Машина медленно тронулась, за ней поспешили другие, пустые „Чайки“, и только в последней машине, словно копируя кубинских товарищей, сидели друг у друга на головах славные „дядьки“ из КГБ.
Моя история особого впечатления на Ирину Петровну Дега не произвела.
— Это не артистизм, точнее артистизм особого рода, „вождизм“, если хотите, — почему-то раздражаясь, выговаривала она мне. — Молодой он был тогда, должен был себя показать. К тому же они, „латины“, особенно любят покрасоваться, свое мужское „эго“ таким вот образом утвердить. У них такие мужики «мачо» называются.
Вася Ситников, наоборот, с большим энтузиазмом мой рассказ воспринял:
— Вот, сукин кот! Жаль, что меня там не было, я бы уж ему сказал!
— Ну, а что бы вы такое сказали, Василий Яковлевич?
— Это как понимать? Что в голове бы вскипело, то и сказал.
„Распояшься хоть к концу-то жизни! Не ставь себе воробушки-цели... Позволь себе сумасшедшую выходку — изруби топором всю мебель и опустоши комнату для своих картин“.
(Из письма В.Я.Ситникова)