«особого»

Вид материала

Документы

Содержание Глава 9. мир искусства

Подобный материал:

• А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
• Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
• 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
• Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
• I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
• Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
• -, 362.51kb.
• Законотворчество, 255.33kb.
• Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
• Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.

^ ГЛАВА 9. МИР ИСКУССТВА


По естественной для моих лет юношеской горячности решил было я, что надо себя медицине посвятить, и поступил в медучилище. Учеба давалась легко, но не захватывала, а главное — не отвлекала от мучительных раздумий о самом себе. Они жгли душу, затягивая в мутные волны тоски и одиночества. Юношеская тоска — вещь опасная, можно сгоряча и руки на себя наложить.

Испугавшись, стал искать я твердую тропку, ход или лаз, чтобы не увязнуть в дьявольской трясине мирского уюта. Поначалу меня особенно религия прельщала — иконы, свечи, ладан, чис-тый радостный свет, изливающийся из алтаря, когда священник открывал Царские Врата, таинственная атмосфера ожидания...

Родители, особенно отец, этого не поощряли. Отец считал, что религия — это способ отвлечения от реальной жизни, попытка свалить свои проблемы на чужие, в данном случае мифические плечи, т. е. всегда обман самого себя. Мать на тему религии особенно не высказывалась, но явно разделяла мнение отца. Оба они полагали, что „надо быть как все“.

— Ты мало работаешь общественно, — говорил отец. — Не отдаляйся от коллектива, не замыкайся в себе. Коллектив — это сила масс и, одновременно, твоя опора в жизни. Держись за коллектив, это куда надежней, чем поповские штучки-дрючки. В коллективе ты не пропадешь.

Но когда отец скоропостижно умер, и мать, чтобы забыться, с головой ушла в работу, я оказался без родительской опеки, предоставленный самому себе. Вот тут и появилась в нашем доме тетушка — двоюродная сестра отца. Была она дочерью священника, человеком верующим, потому мою тягу к религии стала всячески поощрять.

Как-то раз, на праздник Пятидесятницы, пошли мы с тетушкой в Третьяковскую галерею. В зале иконописи подвела меня тетушка к „Троице“ Андрея Рублева и мне на ухо шепчет:

— Эта икона праздничная. Она рождение святой нашей Церкви славит. Бог Отец положил основание Церкви в Ветхом Завете, Сын-Логос создал ее, воплотившись на земле, Дух действует в ней. Оттого-то праздник ее рождения и именуется днем Святой Троицы.

Вокруг да около шмыгают хмурые старушки с постными лицами, украдкой крестятся на икону и сразу же в сторону — покружат, покружат по залу с задумчивым видом, потом опять подойдут, перекрестятся. И все на смотрительницу, что в дверях стоит, косятся, а она на них. Смот-рительница, тоже старушка, лицо имеет тетушкино, важное и суровое, и очки на ней, как у тетуш-ки, круглые, с черными дужками, и взгляд настороженный...

— Ты, милый мой дружок, в икону всматривайся, — шепчет тетушка, — а не по сторонам глазей.

Откуда ни возьмись, возник рядом невысокий, чернявый, довольно пожилой уже гражданин, весьма смахивающий на грача. Он смотрит на нас с доброжелательным любопытством, снимает зачем-то очки, протирает их мохнатой тряпочкой, затем снова сажает их на свой большой нос, украшенный бородавкой, крупными порами и кусочками черной щетины, выбивающейся из ноздрей.

— Это вы очень верно заметили, — говорит он, — икону, ее читать надо. Это же умозрение в красках. Смотрите-ка, вот правый ангел, очень нежный, женственный даже. Он как бы сам в себе, весь погружен в созерцание, словно хочет вобрать в себя что-то огромное. Глаза его полузакрыты, и мне даже кажется, что запечатлено на лице его страдание. Но это страдание особого рода, страдание от радости. Ибо ангел этот глядит в Царствие Божие, которое раскрывается в Духе. Это и женственность и жертвенность. Левый ангел более мужественного вида. Он — вестник, пришед-ший Оттуда и уже взглянул на наш мир, взглянул и ужаснулся. Посмотри на его глаза. В них тихая грусть, но и непреклонная решимость. Кажется, что он вот-вот заговорит, и тогда каждое слово его зазвучит Божьим Глаголом. Итак, правый ангел будет воплощение женственности Духа, левый — его мужской, творческой силы. Отымем у первого ангела крылья, оденем в мафорий, покроем платком голову — и перед нами Богоматерь, принимающая „страстную весть“. А левый — вестник Творца — Гавриил. Теперь про среднего ангела. Присмотритесь к нему. Чего в нем больше — женственности или мужества, святого погружения или святого порыва? Трудно сказать, ни то, ни другое в нем не перевешивает. Это покой, глубину которого ничем не возмутить. Он как бы парит в пространстве над радостью и над страданием, над прорывом в мир и уходом из него, над всем, что может быть названо.

В окне трепещет ослепительно голубое небо, подернутое легкой дымкой перистых облаков, мелькают быстрые птичьи тени, комочки тополиного пуха...

— А кто из них Христос? Ну, вот из этих ангелов, который из них кто будет? — спросил я вдруг, с удивлением вслушиваясь в звучание собственного голоса.

Пожилой гражданин аж подпрыгнул от радости.

— Именно этот вопрос был задан Стоглавому Собору¹ от имени царя Ивана IV, — заговорил он возбужденно, — который из ангелов Христос? Кого подобает писать в нимбе с перекрестьем? Вопрос содержал в себе нелепость, ибо неслиянность и нераздельность ипостасей ангелов — самая суть догмата о Троице. Ведь у самого Авраама, когда он увидел трех путников, сомнений не воз-никло — он сразу понял „кто это“. А вот среди верующих — детей лона Авраамова до сих пор различные мнения сосуществуют. Одни полагают, что общался он с обычными ангелами. Один ангел принес ему благую весть — предрек рождение Исаака, другой шел разрушать Содом, третий должен был спасти Лота. Ангелы никогда не получают больше одного поручения, такая уж у них работа. Однако православное сознание иначе это видит. Собор, например, ответил царю, что Христос — средний ангел, сидящий выше двух других, писать с перекрестьем надо его.

— Верно, — сказала тетушка. Я когда девушкой была, часто в монастырь, что неподалеку от нашей деревни стоял, ходила, одного монаха юродивого послушать. Семеном его звали. Он так про это рассказывал: „Пришел, значит, Господь Бог Саваоф к Авраму-еврею вместе со Святым Духом и Сыном своим единородным, что во Христа-Мессию для спасения всех языцех потом воплотился. Было то великое чудо. Ибо воплощенная Троица явлена была одному человеку для просвещения многих, как нераздельный образ Веры, Надежды и Любви. И понял это Авраам, и принял как Откровение, и был за то вознагражден Господом и восславлен в сердцах человеческих“.

— Да, — сказал пожилой гражданин и ласково улыбнулся тетушке, — это чудесный рассказ. А знаете, в народных поверьях Троица очень часто выступает как женское божество из свиты Богородицы. Вот тут и вспоминаются слова „Евангелия Фомы“: „Если не позабудете разницу между мужским и женским, не войдете в Царство“.

— Что это за „Евангелие от Фомы“, не слышала я никогда о таком? — спросила тетушка и строго нахмурилась.

— Есть такое Евангелие, оно найдено не так давно, и не относится к каноническим книгам. Но вы не думайте, это не еретическая книга, а апокриф. Читать ее весьма полезно и познавательно. Вы можете с батюшкой посоветоваться, не сомневаюсь, что он одобрит. Отец Александр, кстати, большой знаток апокрифов и часто цитирует из них.

Я слушал их беседу и думал: и где это они такого оригинала батюшку выискали? Священники тогда казались мне, лично, людьми скучными, ограниченными. Симпатичные: ласковые, добродушные — попадались, да и то больше из пожилых, а вот оригинально мыслящие — никогда. Потому, несмотря на тетушкины старания, интерес мой к живому „миру религии“ довольно быстро остыл.

Но вот в „мире искусства“, куда попал я случайно, благодаря неистощимому юношескому любопытству, углядел я тот самый источник, из которого, как мне тогда казалось, выплеснулась вся мировая культура — не зря же она так сосредоточена на неведомом, непонятном и абсолютно чужом — „ничто“, „вещи-в-себе“ — и не случайно же в этой сосредоточенности присутству-ет такая страсть — идет ли речь об отрешенности мудрых или отчаянии ищущих истины.

Я увидел, а затем на личном опыте, обстоятельствах уже собственной судьбы осознал — какая именно побудительная причина заставляет „нормальных“ людей творить чудеса творческой предприимчивости, забывать обо всем повседневном ради, казалось бы, простой игры. Кто тот вполне реальный и смертельный враг, с которым им приходится сражаться,  защищая во имя самой этой игры свою жизнь и достоинство.

Как часто бывает в игре, здесь все переплеталось, накладывалось друг на друга, образуя особую область бытия, где уживались истовая вера и неприятие догм, едкий скепсис и мистические бдения, купеческая расчетливость и романтическое простодушие, любовь и колючая, разъедающая душу, зависть... Как-то раз, в разговоре, сказал я Ситникову:

— Был я на днях, Василий Яковлевич, в доме у художника Чернышева, и он, милый человек, беседовал со мной долго и задушевно. Кстати, показал он мне две старинные иконки — одну резную по дереву, а другую обычную, темперой писанную. И при этом со слезами в голосе говорит: мол, хочу с иконками этими картину написать, а не могу, должен портрет Ленина делать, заказали к сроку.

— Это какой же Чернышев будет, который около Малевича отирался?

— Нет, это Николай Михайлович, что из „Маковца“