«особого»
| Вид материала | Документы |
- А. Горяшко Биостанция особого назначения, 171.9kb.
- Nterface. Впрочем, если для Вас это открытие, то дальше читать особого смысла нет, 140.5kb.
- 1. Наклоняйте голову вправо, влево, вперед и назад выполняйте наклоны без особого напряжения, 183.22kb.
- Самбурская А. Птица особого полета : [об истории создания «Чайки» рассказывает, 83.47kb.
- I место и роль психодиагностики в системе научного знания, 518.62kb.
- Вопросы к экзаменационному зачету по дисциплине: «Политология», 34.64kb.
- -, 362.51kb.
- Законотворчество, 255.33kb.
- Владимира Путина "Быть сильными: гарантия национальной безопасности", 43.91kb.
- Законодательное собрание красноярского края, 90.4kb.
Да кстати о национальном единообразии, не при Гукове будет рассказано. Я вот на этом знаменитом „русском Севере“ какое-то время находился и кое-чего для себя заприметил. Там в деревнях совсем чисто русских кровей народ живет. Ни татар там не проходило, ни монгол, ни ляхов, ни шведов, ни грузин... И вы знаете, даже обидно, но более уродливого в массе своей народа никогда не встречал. Что у мужиков, что у баб, а лица, как пьяным топором рубленные, все кривые, в буграх каких-то да прыщах. Да еще повсюду эти кусты полыни, серая щетина ковыля...
И не только лица! За всю нашу русскую историю многопудовую ни одного знаменитого — по наивысшей категории знаменитого, великого, если хотите, русского человека оттуда не явилось. Вы, конечно, возразите: „А как же, мол, Михайло Ломоносов?“ Но ведь он один-то и есть на все про все, и дело с ним совсем уж темное. Если даже все эти сплетни да легенды отбросить и просто так умишком пораскинуть, очень его жизнь странной кажется. Простой архангельский мужик, помор, а пришел себе в столицу и сразу так себя зарекомендовал, что и в Академию славяно-греко-латинскую его запросто взяли, и в Академический университет Петербургский, и за границу послали, и высочайшим покровительством всю жизнь обеспечивали. Помните ведь, какую ему Пушкин характеристику написал:
„С ним шутить было неладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в Академии, где по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть“.
Кого хошь мог в бараний рог согнуть этот самобытный сподвижник просвещения! Недаром был „титан“ русской мысли.
И еще о теории отражения. Я вам не о национальной, этнической или какой-то расовой доминанте толкую. Это все понятия изначальные, плоские, как кирпичи, из которых огромный многомерный домина сложен.
Скажем, родились вы печенегом, однако здесь, на Кировской, выросли, образовались. И человек вы нервный, а значит впечатлительный и понимающий. Ведь только такой конституции человек и ощущает сгущение всевозможных ароматов старины, улавливает своим жадным до красоты взглядом, приметы подспудной художественности. Для такой личности эта самая бывшая Мясницкая, со всеми улочками да переулками, втекающими в нее прихотливо извилистыми ручейками, — просто праздник сердца. Здесь все тебе и рядом, и неподалеку.
Судите сами. Направо от нас, в переулке, дом Петра Вяземского стоит, в котором по преданию сам Александр Сергеевич Пушкин с супругой его княгинею мило озорничал.
И другого Александра Сергеевича — неприятеля его, что „Горе от ума“ сочинил, особняк — тот налево от нас, чуть подальше будет, и памятник ему же, Грибоедову, на Чистопрудном бульваре красуется.
И единственный на всю Москву католический храм — костел Святого Людовика работы архитектора Бове тоже тут рядом.
И здание МУЖВЗ, оно же в последствии ВХУТЕМАС-ВХУТЕИН, со знаменитым балконом, откуда по воспоминаниям Бориса Пастернака профессура местная народными беспорядками любовалась. Вот оно — в ста метрах от нас, напротив Главпочтамта.
И ателье русского итальянца, князя Паоло Трубецкого, куда казаки натурщики прямо-таки на конях и въезжали. Стоит себе целехонько.
И флигель, где Леонид Осипович Пастернак с семейством своим проживал и куда всяческие тогдашние знаменитости вроде Скрябина или же Льва Толстого наведывались — тоже сохранился. Могу показать.
И буквально в двух шагах от нас, пусть потухшие, но все же очаги русского авангарда: квартира Родченко со Степановой, и квартира Крученыха, и бывшая мастерская Фалька, затем Лабаса. А в конце Кировской — дом, где Владимир Владимирович Маяковский благополучно застрелился, за что ему в награду от родного советского правительства пожалована была „вечная память“. И прочее, прочее и прочее...
Вот так-то, молодой человек! Из всего вышеизложенного получается, что находимся мы с вами в данный момент в му-зе-е. Точно так! — ибо Кировская теперешняя, конечно со всем своим окружением, она и есть сама по себе музей, или, лучше сказать, кунсткамера московской архитектуры. Вы здесь найдете все, что душа пожелает — от украинского барокко до французского конструктивизма. И еще скажу — о Москве в целом. Как вы думаете, из чего ее особый колорит проистекает, тот самый, что и формирует особый, „московский“ характер?
Нет, нет, не торопитесь отвечать, это я случайно, по ходу разговора, вопрос перед вами поставил. На самом деле я сам хотел об этом рассказать, поделиться, если не возражаете, воспоминаниями молодости. Вы уж не обессудьте, но с возрастом все как-то больше тянет выговориться. Это приятно для конкретной личности, но, увы, порой утомительно для посторонних. Потому — подлейте-ка себе портвейну и запаситесь терпением.
Отчего пожилого человека так на разговор тянет? — могу разъяснить. Настает у каждого такое время, когда приходится подбивать итог жизни, собирать камни, как в Библии сказано. И тут человек часто сталкивается с интересным феноменом: прошедшие события, какими бы значимыми они не были, выглядят в памяти как унылые и бесцветные картинки. А вот если начинаешь рассказывать о них, они оживают, расцвечиваются красками.
Я в детстве очень любил прогулки. Весь город пешком исходил, все его закоулки да подворотни облазил. Москва это город, в котором совсем не было прямых линий. Здесь пешеход преодолевал чудовищное сопротивление извилистого пространства. Одни названия улиц, если вдуматься, чего стоят! „Кривоколенный переулок“, „Собачья площадка“, „Садовое кольцо“, „Горбатый тупик“... Линии маршрутов будь то знаменитый трамвай „А“ или троллейбус „Б“, и те мыслятся „не линейно“. Посмотришь на план и такое впечатление, будто они продираются сквозь корявую толщу городских поверхностей — стен, фасадов, витрин, заборов, парковых решеток, клумб, мостовых... Оттого-то, я думаю, и характер „московский“, впитав в себя структурные знаки города, — все эти углы, загогулины, перекрестки да зигзаги — приобрел со временем характерную для него асимметричность, неровность, многослойность...
Впрочем, его порядком выпрямили, да и саму Москву тож. Это как в Париже. Читали, наверное, роман Виктора Гюго „Отверженные“? В нем он горючие слезы льет по старому Парижу, по его кривым улочкам, кособоким домишкам, тупичкам, площадям. Все это после Коммуны снесли и застроили Париж новыми многоэтажными домами да прямые проспекты проложили. Под конец инженер Эйфель свою башню соорудил — нынешний символ Парижа. От нее, как известно, Мопассан рехнулся и в дурдом попал. Это, пожалуй, наиболее известный пример эстетического шока.
Однако ничего этому самому Парижу не сделалось, только еще лучше стал. И вся его вековечная художественность никуда не испарилась, а отразилась в этих самых легкомысленных парижанах, запала в их души. И они вдохнули ее в свои новые творения. Все возвращается на круги своя Это ведь только наши доморощенные диалектики по упертости своей архаичной учат, что в одну воду два раза не войдешь. Вранье бессовестное. В одной и той же застоялой воде и бултыхаемся. Причем с удручающей регулярностью — из рода в род, из века в век...
Впрочем, и в этой чреде повторений неизменно присутствует волнующее душу очарование новизны. В начале нынешнего века буржуи московские, силу почуяв, решили сам Париж переплюнуть. Они мелкие строения снесли, а на месте их доходные дома в стиле „модерн“ понастроили. Затем, в годы боевые — тридцатые-сороковые, конструктивисты показали здесь свою силушку. Они и Кировскую порядочно порушили: снесли „Красные ворота“ или же, например, древнюю, любимую простым народом церковь во имя святых Флора и Лавра, покровителей коневодства.
Однако успели и взамен построить кое-что гениально стеклокаменное и даже изящное. Знаете, конечно же, „дом Корбюзье“, где ЦСУ сейчас располагается? И вдобавок все эти здания Метро. Вы приглядитесь к этой будочке с колоннами и круглыми глазами-окошками, что станцией метро „Кировская“ зовется — это же прелестный китайский фонарик, особенно вечером, когда все здание светится. Не утомил я вас?
— Ну, что вы! Нисколько.
— А то и видно, что нисколько. Вы вот сидите, рот разинув, даже такой замечательный портвейн не пьете, сопереживаете. Вы не обижайтесь, это я в хорошем смысле говорю. Постарайтесь, пожалуйста, мысль мою правильно понять. Вы и есть отражение всего этого художественного чуда. Вы его впитали в себя, если не с молоком матери, то с воздухом местным. И потому у вас особая, истинно русская душа. Гордиться должно! Оттого-то и терпите вы весь этот сброд вокруг, любуетесь им, как произведением искусства. А иначе нельзя, иначе смерть — затопчут, гады. Но и в крайности впадать тоже не надо.
Возьмем для примера тех самых русских, которые по определению Розанова, в странном обольщении утверждали, что они и восточный и западный народ, — соединяют и Европу и Азию в себе, и не замечают вовсе того, что, скорее, они и не западный и не восточный народ, ибо что же они принесли Азии, и какую роль сыграли в Европе? На востоке они ободрали и споили бурят, черемисов, киргиз-кайсаков, ободрали Армению и Грузию... В Европе явились как Кропоткин, Ленин, Троцкий, Сталин и одарили ее русским коммунизмом, которого ей так не хватало да еще к анархизму с фашизмом руку приложили. Ну, и в „освободители Европы“ себя записали по праву.
Но принесли ли мы семью? добрые начала нравов? трудоспособность? Ни-ни-ни. Ничегошеньки такого нет, лишь фанфаронство одно. И потому мы — и не восточный и не западный народ, а просто ерунда, — ерунда с художеством. Думаете, что я преувеличиваю? Возможно, но лишь отчасти. Ибо еще граф де Местр говорил: „Преувеличение есть правда честных людей“, т.е. людей с убеждениями, потому что честный человек не может не иметь их.
Петр Яковлевич Чаадаев — еще когда! — все эти преувеличения холодным западническим умом своим проанализировал и к весьма оригинальным выводам пришел. Ему эти выводы до сих пор простить не могут. Он у нас что-то типа Солженицына: все его знают, да никто не читал. По одной простой причине не читал — потому что не печатают, не хотят. На вопрос, что Россия не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир, он очень тонко ответил: „Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определяемых словами — «запад» и «восток», обладает еще третьей стороной“.
Мне на днях тут Гуков „промывание мозгов“ делал, очищал их от всяких западнических шлаков и при этом Чаадаева, конечно же, поносил, хотя и осторожно. Под конец так увлекся, что начал Ницше цитировать, отстаивая самобытную полноту нашей русской культуры, по-русски, естественно, в отечественном изложении. Ницше сейчас „идеологом фашизма“ считается. Возможно, что и не без основания, хотя сам Ницше тут не причем. Он не в пример Гукову даже антисемитом не был. Так-то!
В начале нынешнего века Ницше очень привлекал к себе пылкие русские души. Не меньше, чем пышнобородый Карл Маркс. В обожателях у него все „пламенные революционеры“ ходили: и Горький, и Луначарский, и сам тов. Ульянов-Ленин. Другое дело, что русскому впрямую стыдно себе и другим в этой любви признаться. Прозорливый Розанов сей факт быстренько подметил. Мол, если русский скажет „Подтолкни падающего“, то от него все отвернутся, здороваться и то не будут. А Ницше можно, потому что он — немец да еще больной!
Вот откуда наш „кающийся волюнтаризм“ произрастает, вот где это материнское лоно, куда так истово стремится залезть господин Гуков, — все это
самое
добровольное
зловоние
Самосславие Мордодержавие Народность Партийность Страсть!